3.2. Последний ужин Альфреда Редля
3.2. Последний ужин Альфреда Редля
Якобы в то самое время, когда в ресторане «Гранд-отеля» решалась его судьба, Редлю также предстояла застольная беседа, но, разумеется, в иной компании. Об этом рассказывает Роуэн:
«Возвратившись в гостиницу, Редль встретил доктора Виктора Поллака, который ждал его.
— Пошли, Альфред, мы же собирались поужинать в «Ридхофе», — напомнил он. /…/
Полковник не возражал, обронив только, что ему необходимо переодеться. Поллак был одним из известных правоведов Австрии и довольно часто встречался с Редлем на процессах по шпионским делам».[334]
Виктор Поллак (не имеющий, конечно, никакого отношения к Гуго Поллаку, упомянутому в связи с Бартом-Иечесом) в описываемый момент был, на самом деле, не каким-то правоведом, а весьма значительным официальным лицом: он занимал пост главного прокурора генеральной прокуратуры верховного кассационного суда Австро-Венгрии.[335] Естественно, что Поллак хорошо знал Редля: они вместе добивались торжества правосудия на шпионских процессах, где Поллак был главным обвинителем, а Редль выступал в роли эксперта.
«Детектив подслушал их разговор и немедленно позвонил своему шефу. Потом отправился в «Ридхоф», чтобы переговорить с метродотелем.
Когда Поллак и Редль сели за столик в отдельном кабинете, их обслуживал официант, агент секретной полиции. Но слышал он мало, так как Редль был не в духе и почти ничего не говорил, особенно в его присутствии».[336]
Последующие строки опровергают то, что Редль почти ничего не говорил, но подтверждают, что он почти ничего не говорил в присутствии официанта, т. е. вел себя вполне профессионально:
«Спустя некоторое время Поллак прямо оттуда позвонил шефу полиции Вены Гайеру, чем крайне озадачил агента-официанта.
— Вы еще работаете, мой друг, а ведь уже довольно поздно, — произнес Поллак вместо приветствия.
— Я жду дальнейшего развития событий в одном довольно важном деле, — ответил тот.
И тут Поллак принялся рассказывать ему о несколько необычном поведении полковника, который был каким-то непривычно мрачным и явно чем-то сильно расстроенным, даже признался в допущенных ошибках морального плана, не назвав, впрочем, их сути.
— Скорее всего, он переработал, — продолжал Поллак. — Редль просил меня организовать как можно быстрее его возвращение в Прагу и чтобы эта поездка была удобной и приятной. Не можете ли вы дать ему кого-нибудь в качестве сопровождающего?
Гайер возразил, что ночью вряд ли что можно организовать, добавив:
— Успокойте полковника и скажите ему, чтобы он завтра же утром зашел ко мне. Я сделаю для него все, что в моих силах.
Возвратившись в кабинет, где они ужинали, Поллак сказал Редлю в присутствии официанта:
— Будем, пожалуй, заканчивать. Уверен, что мы для вас что-нибудь организуем.
Агент-официант, который слышал и разговор адвоката[337] с начальником полиции, и слова, сказанные им полковнику, был в недоумении. Не собираются ли они спустить все на тормозах? Может, в дело вмешался генеральный штаб, чтобы воспрепятствовать организации судебного процесса и оградить предателя от заслуженного наказания?»[338]
Но опасения агента-официанта оказались напрасными: в то время, как Редлю была обещана на завтра правовая помощь и поддержка, начальник Генерального штаба и двое его подчиненных, как нам известно, приняли решение, что до этого завтра Редль дожить не должен!
О совпадении во времени двух разных бесед в двух различных ресторанах сообщают и Ронге, и Урбанский.
Цитируя текст Ронге в нашем предшествующем разделе, мы сделали умышленный разрыв между фразой: «Нужно было еще получить согласие коменданта города на арест, но дело не терпело отлагательства» — и более поздней: «Необходимо было действовать немедленно». В оригинале разрыв между этими фразами занимает такое сообщение Максимилиана Ронге:
«Лучший друг Редля, один присяжный поверенный, сообщил статскому советнику Гайеру из «Ридхофа», где он обедал вместе с Редлем, что Редль странно вел себя и проявил признаки депрессии, позволяющие заключить о его намерении лишить себя жизни. Повидимому, эпизод с футляром ножика возбудил подозрения Редля, он, вероятно, заметил слежку за ним двух сыщиков и понял, что его предательство обнаружено»[339] — вот тут-то из Ронге и изверглась фраза, повторяемая нами в третий раз: «Необходимо было действовать немедленно»!
«Лучшим другом Редля» Ронге и называет прокурора Поллака, стараясь придать этой беседе возможно меньшее значение.
Тем не менее, у читателя возникает вполне ясное впечатление, что именно беседа Редля с Поллаком и заставила Ронге действовать немедленно!
Урбанский рассказывает о том же более кратко и как бы избегает демонстрировать свои личные эмоции и впечатления, но тоже связывает по времени сообщение об ужине (или обеде) Редля с собственной беседой с Конрадом и Ронге: именно тогда поступило сообщение от полиции об обеде Редля в ресторане… и так далее. При этом: прокурор просил начальника полиции поместить Редля в психлечебницу.[340]
Все подробности переговоров Редля с Поллаком и Гайером исходят, разумеется от Поллака и, в меньшей степени, от Гайера. В 1913 году Поллак и Гайер были вынуждены делиться своими сведениями с прессой.
После 27 мая 1913 года, когда венские репортеры бросились на поиски сенсаций и подробнейшим образом опрашивали всех предполагаемых свидетелей, они начали, естественно, с должностных лиц, передававших прессе официальные сообщения, потом принимались за всех, имевших отношение к Редлю — включая прислугу в отеле и ресторане. Последние охотно делились сведениями, которые им не было специально запрещено сообщать. От них нити потянулись дальше — к Почтамту и прочим учреждениям и лицам, сталкивавшимся с Редлем в те последние дни.
Всем личным знакомым Редля пришлось нелегко. Об этом писал и Ронге: «Должны были оправдываться все близкие знакомые Редля, как, например, его ближайший друг майор фон Зигринген».[341] В итоге, конечно, репортеры вышли и на Поллака, а затем и Гайер должен был подтверждать его рассказ, дабы не бросить и тени подозрений на прокурора.
На эти публикации, естественно, опирался и Киш, не допустивший при их изложении типичных для него фантазий. Текст Киша и использован Роуэном: у Киша также рассказывается о подавленном состоянии Редля, о его признании перед Поллаком в каком-то проступке именно морального характера, конкретно не названном, но еще более определенно сформулировано, что Редль просил помощи в скорейшем отъезде в Прагу, где он и намеревался информировать обо всем своего начальника — командира корпуса, на решение которого Редль и был готов предоставить свою судьбу.[342]
Ниже нам предстоит объяснять, что в данный момент Редль отчасти не имел права открыть кому-либо в Вене все обстоятельства своего дела — даже Поллаку, которому Редль, по-видимому, полностью доверял лично. Не соответствовала такая преждевременная откровенность и иным обстоятельствам Редля, перемены в которых он мог ожидать.
Далее и Киш рассказывает о том, как Поллак дозванивался до Гайера, позвонив сначала к нему на квартиру: там ответили, что Гайер еще на службе. Пораженный этим Поллак дозвонился до Гайера по служебному номеру последнего.
Их беседа, согласно Кишу, частично совпадает с тем, как об этом рассказал Роуэн: говорилось о просьбе дать сопровождающего для беспрепятственного отъезда в Прагу, но ничего не упоминалось о психиатрической лечебнице. Беседа и завершилась приглашением к Редлю явиться ближайшим утром в служебный кабинет Гайера.[343]
Киш самостоятельно поднял вопрос о психиатрической лечебнице, но он не утверждает, что это обсуждалось Редлем с Поллаком или Поллаком с Гайером. Киш приписывает эту идею самому Редлю, который, якобы, размышлял: а не спрятаться ли ему в психиатрическую лечебницу?[344]
О чем думал Редль — этого не знал Киш и этого не знаем мы, но мы понимаем, что Киш был опытным газетным репортером — и наверняка знал, что попытки оправдаться психическим расстройством были нередким и шаблонным ходом разоблаченных преступников. Поэтому предположения Киша должны были не сильно отличаться от истины, если бы ситуация складывалась именно так, как это представлял себе Киш. Увы, на самом-то деле все обстояло по-другому!
Характерно, что идея о тяжелом психическом состоянии Редля и его готовности к самоубийству упорно продвигалась затем лишь Ронге и Урбанским, прекрасно понимавшими, что из истинного содержания переговоров Редля с Поллаком и Гайером ни малейшим образом не вытекало последующее самоубийство полковника. Здесь, очевидно, оказывается справедливым предположение Михаила Алексеева о том, что Киш напрямую повлиял на содержание мемуаров и Урбанского, и Ронге.
Что же касается самого Редля, то он безусловно должен был внешне выглядеть в те дни не лучшим образом — его переутомление должно было броситься Поллаку в глаза. Но странной просьбе Редля, намеренно искаженной до неузнаваемости (вплоть до желания поместиться в психиатрическую лечебницу!), можно дать весьма простое истолкование.
Мы уже упоминали о таинственном исчезновении шофера и машины, с которыми Редль появился в Вене из Праги. Теперь просьбу Редля, высказанную в ресторане, вполне можно интерпретировать так, что машина-то осталась в его распоряжении (она, напоминаем, формально ему еще не принадлежала — уже одно это могло помешать Редлю заслать ее вместе с шофером за тридевять земель!), и лишь шофер куда-то задевался. Поэтому-то Редлю и понадобился сопровождающий, но фактически не ему лично, а его автомобилю — и сопровождающий должен был при этом сидеть за рулем!
Поллак, рассказывавший репортерам о последней беседе с Редлем, формулировал подробности уже после смерти Редля; сообщение о просьбе Редля заполучить именно шофера начисто противоречило бы последовавшему его самоубийству — отсюда-то, по-видимому, и возникло это странное уклончивое слово — сопровождающий, употребленное Поллаком и наверняка затем повторенное Гайером, также прекрасно уловившим эти нюансы.
Такая просьба, помимо ее сути, служила и благовидным предлогом, чтобы встретиться Редлю непосредственно с Гайером — и, вполне возможно, объясниться достаточно откровенно, хотя мы уже упоминали, что Редль не имел права открывать все свои секреты, но до следующего-то утра кое-что могло перемениться.
О таком свидании Гайера и просил Поллак, но Гайер, настроенный уже определенным образом против Редля, постарался отложить встречу на утро; однако в тот момент такое решение, возможно, соответствовало и намерениям Редля.
Разумеется, Гайер немедленно сообщил о телефонном разговоре с Поллаком дальше — Ронге и его сообщникам. Последние наверняка получили и аналогичное сообщение от агента-официанта.
Здесь, однако, нужно снова обратиться к вопросу о том, когда же именно происходили обе эти ресторанные беседы.
И тут мы обнаруживаем интереснейшие противоречия.
Согласно Кишу, Роуэну и всем остальным, ориентировавшимся на газетные сообщения 1913 года, встреча Редля с Поллаком должна была происходить в тот же день, что и получение писем на почте — в субботу 24 мая 1913 года.
Здесь должно вызвать сомнение то, как Редль мог ухитриться успеть проделать все, что ему приписывается на этот вечер.
Около шести вечера, напомним, Редль получил письма на Почтамте. Приблизительно час или более того сыщики должны были добираться вслед за ним до отеля «Кломзер» — и начали там с получения сведений у обслуживающего персонала; это тоже отняло у них какое-то время.
Вовсе не обязательно сразу после этого Редль собрался на прогулку — и нарвался на эпизод с футлярчиком от ножичка. Происходило это уже около восьми часов вечера — если не позже.
Потом сколько-то времени Редль бродил по вечерней Вене, одолев при этом немалые расстояния, а в отеле его, оказывается, уже поджидал Поллак. В это же время Ронге, которому привезли бумажки, разорванные Редлем на улице, потратил якобы полчаса на их разборку.
Затем Редлю еще нужно было переодеться — из прогулочного в парадный вечерний наряд.
Потом состоялся обед или ужин в «Ридхофе», куда Редлю и Поллаку еще нужно было как-то и сколько-то времени добираться из «Кломзера» — мы не знаем, насколько это было близко.
Киш сообщает, что «Ридхоф» находился в Йозефштадте[345] — старинной части Вены, несколько отстоящей от центра. Но точного адреса «Кломзера» мы не знаем. Более дотошные исследователи, если таковые найдутся, сумеют восстановить такие подробности. В любом варианте путь пешком (что было вполне возможно при стоявшей тогда теплой майской погоде) мог занимать до получаса в один конец, а на такси или на трамвае — порядка пяти-десяти минут, не считая времени ожидания транспорта. Не исключено, конечно, что Поллак воспользовался собственной машиной с шофером, если таковые у него имелись.
При этом детектив, якобы подслушавший диалог Редля с Поллаком в «Кломзере», подобно Волку из истории про Красную Шапочку, бросился в «Ридхоф», опередив Редля с Поллаком — и успел-таки вовремя проглотить бабушку: организовать обслуживание их застолья агентом-официантом.
Интересно, а последний постоянно пребывал в «Ридхофе» или его тоже нужно было специально доставить туда?
Начало ужина, таким образом, приходится уже ближе к десяти вечера, если не позднее.
Застолье происходило в отдельном кабинете и в принципе не могло прокручиваться на скорую руку. К тому же оно сопровождалось нелегким выяснением отношений и завершилось телефонными переговорами — также не краткими. Вот потом-то Поллак, несколько утомившись от возникшей тягомотины, мог постараться свернуть все поскорее.
Затем сколько-то времени длилось обратное путешествие Редля в отель «Кломзер». Согласно тому же Ронге, это возвращение произошло «около полуночи»,[346] а согласно Роуэну — «в половине двенадцатого вечера».[347]
Не много ли всего на один вечер?
Все получается слишком сильно впритык!
К тому же, как мы уже постарались обосновать, Редль выходил на вечернюю прогулку вовсе не для того, чтобы просто прошвырнуться по улицам — его ожидало серьезнейшее свидание, где он должен был обстоятельнейшим образом допросить своего сообщника. Хотя Редль сам от этого отказался, вернувшись в отель, но не мог же он изначально планировать эту так и не состоявшуюся встречу, если у него уже был назначен ужин с Поллаком!
Отметим и то, что содержание беседы Редля с Поллаком однозначно вытекало из якобы лишь только что возникших коллизий: ведь и Ронге утверждал, что поведение Редля определилось именно эпизодом с футлярчиком (и с бумажками — добавим мы). Но тогда и намерение к беседе с Поллаком должно было возникнуть у Редля лишь во время той же прогулки!
А ведь встречу еще нужно было организовать, созвонившись с Поллаком! И это был якобы субботний вечер, наверняка как-то заранее спланированный тем же Поллаком.
Конечно, их встреча могла быть согласована еще до выезда Редля из Праги — именно так утверждает и Киш, наверняка столкнувшийся с теми же осложнениями в понимании происшедшего.[348] Инициатором, заметим, тут мог быть только Редль, лишь в последний момент узнавший о своей предстоящей неотложной поездке в Вену — и сообщивший об этом Поллаку.
Но тогда-то еще тем более зачем было встречаться Редлю с Поллаком? Чтобы просить помощи для последующего отъезда из Вены?..
Разумеется, намеченная из Праги встреча могла первоначально преследовать какие-то совершенно иные цели: просто, например, друзьям было приятно встретиться и побеседовать после вынужденного перерыва в общении.
Но и в этом случае встречу друзей было бы естественнее назначить не на вечер субботы — непосредственно после утомительного переезда Редля из Праги на машине, а на следующий день!
В рассказах Киша и Роуэна все вышеперечисленные события приходились именно на вечер субботы 24 мая 1913 года. Подробности эти, повторяем, взяты из газетных отчетов, печатавшихся после 27 мая 1913 года, когда все венские репортеры, бросившись на поиски горяченького материала, подробнейшим образом опрашивали всех возможных свидетелей, не исключая Гайера и Поллака. А свидетелям этим никак нельзя было уклоняться от расспросов, дабы не оказаться в числе подозреваемых в сочувствии к разоблаченному шпиону! Так что детали, за которые мы цепляемся, рассказывались на самом деле, а не выдумывались годы спустя.
Но при этом едва ли начальник венской полиции Эдмунд фон Гайер мог пригласить Редля в свой кабинет на утро воскресенья. Даже если оба они были заинтересованы в такой встрече, то ничего официально решить они все равно не смогли бы: все прочие должностные лица гарантированно отсутствовали на своих рабочих местах!
В этом смысле утро воскресенья было ничуть не удобнее предшествующего позднего вечера!
Обратимся теперь к хронологии, изложенной в воспоминаниях Конрада, Урбанского и Ронге. Они, повторяем, дружно утверждали, что совещались вечером не 24, а 25 мая, но это тоже происходило в тот же день, когда Редль получил письма на Почтамте. Но вот их-то воспоминания воспроизводились уже через годы — много позже завершения Первой Мировой войны!
Им противоречат прочие свидетельства, возникшие еще в 1913 году, а также и тот факт, повторяем, что в воскресенье 25 мая Почтамт должен был быть закрыт.
Но зато приглашение Гайером Редля в его собственный кабинет начальника полиции на следующее утро выглядит при таких обстоятельствах вполне естественным: это ведь было утро понедельника — рабочего дня!
Следовательно, получается гораздо логичнее, что встреча Редля с Поллаком происходила вечером не субботы 24 мая, а воскресенья 25 мая!
Забегая чуть вперед, отметим, что и совещание «тройки», давшее старт всем последующим действиям контрразведчиков против Редля, не могло происходить вечером в воскресенье 25 мая по другим абсолютно неопровержимым обстоятельствам — в тот вечер Урбанский попросту отсутствовал в Вене!
Следовательно, оно могло происходить лишь вечером в субботу 24 мая!
Но ведь Редль, согласно всем сведениям без исключений, был уже мертв на следующее утро после его прибытия в Вену! Не мог же он мертвым ужинать в ресторане — при всей неестественности его там поведения!
Окончательное разрешение всех противоречий отложим до более позднего момента, когда узнаем побольше о прочих событиях, происходивших в ночь на 25 мая и в этот воскресный день.