Глава 15 Шок и трепет

Глава 15

Шок и трепет

Флаги крестоносцев триумфально развевались на мачтах и вороньих гнездах европейского флота. На распущенных парусах алые кресты завоевателей были видны издалека. Кресты здесь были не ради украшения и не просто как знак благочестия и мольбы о защите. Не все записывались в плавание, зная о безумном замысле короля Мануэла сокрушить ислам и помазать себя вселенским императором, но мало кто, если вообще таковые нашлись, верил, что они отправляются в мирную торговую экспедицию.

Подавляющее большинство моряков Васко да Гамы в точности знали, на чьей они стороне. В глазах солдат и матросов адмирал был истинным вождем, заслужившим их безусловную преданность. В глазах капитанов он был прозорливым командиром, который советовался с ними регулярно и не спускал неповиновения. В глазах священников он был крестоносцем, делающим Божье дело. Гражданских всегда затягивало в водоворот войн, врага всегда карикатурно выставляли недочеловеком, и бесчеловечные ужасы войны зачастую становились тем страшнее, когда люди считали, что сражаются за веру. В эпоху, когда для завоевателей обычным делом было вырезать целые города, ни поборники, ни противники да Гамы не считали его нападение на «Мири» поступком бессовестным. Только нескольких склонных к созерцанию людей, вроде клерка Томе Лопеша, потрясла человеческая трагедия священной войны.

У представителей купцов были иные причины для беспокойства. Их наниматели финансировали большую часть флота, однако Маттео да Бергамо отмечал, что адмирал как будто твердо решил поставить крестовый поход выше торговли. Дом Васко ясно дал понять, что лишь немногим торговым агентам позволит сойти с корабля, и в безошибочных выражениях предложил, чтобы они покупали свои пряности в тех местах, о которых условится он, и по тем ценам, которые он установит. Выбора у них не было: как выразился да Бергамо, «мы знали его пожелания и не хотели выказывать ему сопротивления. А потому мы согласились с радостью и единым голосом» [477]. Но они не могли не спрашивать себя: если эпизоды, подобные жестокому нападению на «Мири», повторятся, увезут ли они вообще что-нибудь домой?

Крестоносное рвение, возможно, вредило торговле, но у да Гамы были более дальние виды. Реалистичный капитан превратился в железного адмирала. Ему не было дела до того, что его больше боятся, чем любят, и он не собирался спускать сопротивления замыслам Португалии. Впрочем, реальность быстро напомнила ему, что природа не считается с замыслами адмиралов и королей.

Через несколько дней на горизонте показались еще четыре больших дхоу, и «Сан-Паулу» отправился за ними в погоню. Арабские корабли бежали к суше, и три из них скрылись в устье реки. Четвертый в спешке налетел на отмель, и, подойдя ближе, португальские матросы закинули на арабское судно крючья и бросили якорь, чтобы и их тоже не снесло на отмель. Абордажная команда перебралась на судно, и многие мусульмане попрыгали за борт. Не успели христиане очутиться на борту, как захваченный корабль страшно заскрипел и повалился на бок. С ним начал крениться и «Сан-Паулу», и экипажу пришлось расцепить суда. Подраненный корабль рывком сошел с отмели, а застрявшие на нем люди цеплялись за что могли и ждали спасения. Европейцы спустили шлюпки, но при бурных волнах от весел не было толку. Волны начали разламывать легкой конструкции дхоу, и оно быстро заполнилось водой и утонуло вместе с абордажной командой, которую было уже не спасти. Его груз, включая большой запас щитов и мечей, выбросило на берег, куда выбежала толпа местных жителей подбирать обломки.

13 октября объявился последний из трех кораблей, которые да Гама потерял у мыса Доброй Надежды. Он отсутствовал так долго, что его сочли утонувшим, и, как обычно бывает на море, настроение тут же переменилось с горестного на праздничное.

Флот уже месяц охотился на арабские корабли, но больше в их сети ни одного не попалось. Все это время адмирал получал письма от колаттири Каннанура, который раз за разом заверял адмирала, что он к его услугам и что отдаст все пряности своей страны по ценам, которые он назовет. Время загружать корабли подходило к концу, и да Гама неохотно отдал приказ поднять паруса. 18 октября девятнадцать кораблей обогнули скалистый полуостров, миновали мыс и бросили якорь в виду защищенной гавани Каннанура.

Во время первых двух экспедиций португальцев колаттири держался подчеркнуто любезно. Его расположение лишь возросло, когда вернулся отправленный им в Португалию посол и привез с собой 24 пленника, захваченных на самбуке. Пленные с близкого расстояния наблюдали битву с «Мири» (они укрывались под палубой самбука, привязанного к кораблю Томе Лопеша), и рев труб ознаменовал их облегчение.

Вскоре к христианскому флоту подошли посланники с дарами. Они кланялись, мол, они к услугам короля Португалии, и добавляли, что колаттири очень хотелось бы встретиться с адмиралом. Да Гаме равно не терпелось увидеться с индийским царем, но он отказался ступить на берег. Он твердо решил никому не доверять; возможно, он сознавал, что его собственное поведение не вызовет доверия у индусов.

Если да Гама не намеревался покидать свои плавучие владения, то колаттири не намеревался и шагу ступить за пределы собственного королевства. А потому был выработан изощренный компромисс. На берегу появились слоны, тащившие за собой массивные стволы, и плотники взялись за сооружение крепкого деревянного пирса. Довольно скоро он уже выдавался далеко в море.

На следующий день адмирал взял под свое командование одну из каравелл. Он уселся на полуюте в украшенное богатой резьбой кресло с роскошной подушкой и балдахином из темно-красного с зеленым бархата. Облачен он был в шелковые одежды, поверх которых надел две золотые цепи: одна из них охватывала его шею, другая спускалась на грудь. Каравеллу сопровождали двадцать шесть шлюпок, каждая шла под флагом ордена Христа и с заряженными орудиями. Пажи играли торжественную мелодию на трубах и барабанах, матросы танцевали джигу, – флотилия направилась к пирсу.

На берегу показался колаттири в сопровождении четырехсот стражников-наиров (десяти тысяч воинов, как утверждал португальский хронист, там скорее всего не было) и разнообразных экзотических животных, которых изумленный фламандский матрос не сумел назвать. Не меньше удивило тех, кто впервые приплыл в Индию, что все сановные лица, включая правителя, были по пояс голые.

В каждом конце пирса рабочие возвели по шатру из расписных тканей. Стражники остановились перед прибрежным павильоном, и колаттири и тридцать человек его свиты скрылись внутри. Потребовалось какое-то время, чтобы они вышли: солнце палило нещадно, колаттири было семьдесят лет, и свита запыхалась.

Когда каравелла адмирала подошла к павильону со стороны моря, колаттири сел в паланкин. Перед ним выступали два человека, размахивая тяжелыми шестами, украшенными головами быков, еще двое танцевали по сторонам с шестами, на которых были нарисованы белые ястребы; Томе Лопеш с насмешкой заметил, что они походили на парочку португальских девчонок.

Выйдя из паланкина, колаттири расположился на устланном роскошными коврами диване. Да Гама все еще отказывался сойти с корабля, и недоумевающему правителю пришлось податься вперед, чтобы поздороваться с ним через борт. Аудиенция пошла своим чередом, переводчики с пирса и с полуюта криком обменивались дипломатическими любезностями.

Поскольку колаттири пошел навстрчу, да Гама из собственных рук – в нарушение дипломатического протокола, о котором потом долго судачили, – подарил ему богатый набор серебряной с позолотой посуды, наполненной шафраном и розовой водой. В ответ колаттири преподнес адмиралу – хотя и из более скромных рук своих слуг – коллекцию огромных драгоценных камней. Драгоценные камни поменьше (всего лишь безделицы, как дал понять колаттири) были розданы капитанам и офицерам.

Да Гама быстро перешел к делу, но его попытки установить тариф на пряности, которые он хотел купить, получили августейший отпор. Гости приплыли слишком рано, ответил колаттири, и урожай пряностей еще не привезли. И вообще он не утруждает себя подобными делами. Он прикажет купцам явиться к ним, и тогда они смогут обсудить сделки.

Через два часа колаттири отбыл, сославшись на усталость. Португальцы проводили его церемониальным салютом, и, вернувшись к флоту, да Гама сообщил представителям торговых домов, что было достигнуто полное согласие. Колаттири, записал Маттео да Бергамо, сделает все, о чем попросят король Португалии и его адмирал, включая объявление войны заморину Каликута, а еще принудит своих купцов продавать пряности по тем ценам, которые установил адмирал. Да Гама был твердо настроен поставить на своем и добиться наилучших условий для португальского короля, но на самом деле колаттири ни на что подобное не соглашался.

Купцы прибыли на следующий день, и, к раздражению да Гамы, все как один оказались мусульманами. Как всегда, они сморщили нос при виде европейских товаров (европейцы были убеждены, что они стараются сбить цены), но, что хуже, запросили цены гораздо выше, чем раньше. После множества пререканий переговоры оборвались, и адмирал начал подозревать, что налицо дьявольский заговор [478].

Да Гаме грозила серьезная опасность потерять лицо, и он довел себя до профессиональной ярости на любого, кто отказывался играть по его правилам. Прогнав купцов, он немедля послал предостерегающее письмо колаттири. Очевидно, ярился он, правитель не является истинным другом Португалии. Нет иного объяснения тому, что он послал им купцов-мусульман, «которые, как ему прекрасно известно, издревле питают ненависть к христианам и величайшие наши враги» [479]. Он вернет незначительные объемы пряностей, которые уже погрузил, мрачно добавлял он, под громкий рев сигнальных рожков и множество залпов из пушек.

Напряжение возрастало, и тут объявился встревоженный португальский фактор, оставленный тут прошлым португальским флотом. Пайу Родригеш и его люди провели в Каннануре почти год и, как заверил он адмирала, нашли колаттири и местных жителей людьми крайне доброжелательными. Да Гама велел ему оставаться на корабле: хватит с него махинаций колаттири, бушевал он. Родригеш, не подчинявшийся да Гаме, наотрез отказался: он вернется, настаивал он, нравится это адмиралу или нет.

Да Гама ощетинился, но потом немного сдал назад. Вместо того чтобы задерживать Родригеша, он дал ему новое послание для колаттири. Флот, объявил он, уплывет и купит пряности в более дружественном порту, но пусть мусульмане его страны больше не считают себя в безопасности. Более того, если остающимся здесь христианам нанесут какие-либо обиду или бесчестье, народ колаттири за это поплатится.

Корабли подняли якорь перед рассветом 22 октября, всего через четыре дня после прибытия. Они двинулись вдоль побережья, остановившись перехватить небольшой самбук с грузом кокосового волокна и взять в плен 20 его матросов. Вскоре они увидели небольшой порт, где на берег были вытащены три крупных корабля, и да Гама лично направился туда с двумя каравеллами и восьмью шлюпками, набитыми солдатами. Когда бомбарды дали залп и европейская эскадра приблизилась, множество фигур попрыгали за борт и бежали на сушу. Какой-то человек, прыгнув в лодку, стал отчаянно грести к шлюпкам, пригибаясь под свистящими ядрами. Он вассал колаттири, кричал он адмиралу, все земли вокруг подвластны Каннануру. Иными словами, он не желал войны с португальцами: себе на беду, он отказался арендовать те самые корабли, что они только что атаковали, заморину Каликута для войны против христиан, и по этой самой причине он сам теперь враг Каликуту. Если адмирал сомневается в его словах, добавил он, он оставит заложниками своих людей и докажет, что говорит чистую правду.

Да Гама неохотно прекратил огонь.

Поздно ночью на гребной лодке торопливо приплыл один из людей Пайу Родригеша с письмом от колаттири. Он отвечает на полученные послания, писал с достоинством и снисходительной сдержанностью индусский правитель. Если адмирал желает убивать или похищать его людей, он волен так поступить, поскольку колаттири не станет выставлять стражу против своих португальских союзников. Даже тогда он сохранит мир, который заключил с королем Португалии и условиям которого верен. Но он позаботится известить короля Мануэла обо всем, что случилось. Что до христиан в его городе, то адмирал может сколько душе угодно нападать на него самого, им же от того не будет ни урона, ни позора.

Сопроводительное письмо Родригеша было написано в том же духе.

Да Гама нахмурился. Совершенно очевидно, португальский фактор подучил колаттири обращаться с адмиралом как с предателем и грозить обратиться к королю через его голову.

Размах португальских амбиций всегда требовал, чтобы правители Индии полностью переключили свою торговлю на запад и изгнали из своих земель мусульман всех до единого. Надежда, что они поступят так по собственной воле, таяла с каждым днем, и да Гама был более чем когда-либо уверен, что необходим шок, чтобы заставить их повиноваться. Утвердившись в желании отомстить, он отплыл в Каликут.

Проходя мимо Панталайини, города, где да Гама когда-то ступил на землю Индии, флот обогнал еще один небольшой самбук. Как всегда, матросов взяли в плен, и двое из них привлекли внимание детей, захваченных на «Мири». Дети были напуганы и желали услужить новым хозяевам, они обвинили двух пленников в том, что те приняли участие в нападении на каликутскую факторию. Один мальчик сказал, что один из пленных похвалялся в доме его родителей, что убил двух христиан, другой сказал, что второй пленный отрубил какому-то христианину руку. Да Гама велел объявить, что казнит матросов по справедливому суду, и повесил обоих на рее. Это были не первые жертвы террора детей: несколькими днями ранее да Гама приказал пронзить копьем другого мусульманина, которого дети обвинили в краже товаров с португальского склада.

* * *

Заморин, услышав о приближении мощного европейского флота, едва тот достиг Индии, и не дожидаясь нападения, решил сделать первый шаг. Пока флот еще стоял в Каннануре, до да Гамы дошли известия, что заморин написал радже Кочина, самого значительного из трех богатейших портов Малабарского берега. Португальцы, предсказывал заморин, нанесут большой урон всей Индии, и предотвратить его можно только одним способом: правители должны сомкнуть ряды и отказаться продавать чужеземцам пряности, которых те так жаждут. Если они объединят усилия, христиане сдадутся и уберутся восвояси, если нет, все индусы окажутся подданными португальского короля.

Правитель Кочина отказался. Как и колаттири Каннанура, он не был другом великого и ужасного заморина и написал в ответ, что уже заключил с португальцами весьма выгодный договор. Письмо заморина и свой ответ он показал торговому агенту Португалии, который их скопировал и переправил адмиралу.

Видя, что его планы расстроены, заморин отправил посла к самому адмиралу. Посол заявил, что его господин желает только мира и дружбы, и хотя все беды проистекли от португальских факторов, которые сами навлекли на себя смерть, он готов вернуть все товары, которые христиане оставили в его городе. Правда, кое-что из них следовало вычесть в счет уплаты пошлин, которые задолжали христиане, и часть он передал в возмещение владельцу корабля, который сжег Кабрал; но можно назначить судей, которые бы решили, кто и что кому должен. Что до умерших, добавлял он, их уже не вернуть, хотя, если все подсчитать, христиане сполна отомщены за свои потери.

По мере того как флот приближался к Каликуту, адмирал и заморин обменялись экстраординарными депешами.

Да Гама не отвечал, пока не прошел Панталайини. Если заморин хочет быть с ним в добрых отношениях, наконец ответил он через наира, который плыл с ним из Каннанура, он должен сначала вернуть все украденные товары; на это у него есть только один день.

Крайний срок миновал безо всякого ответа.

Флот прошел в виду Каликута 29 октября и зловеще выстроился на горизонте. Вскоре под флагом перемирия прибыл новый посол. Одет он был в рясу монаха-францисканца и на борт вскарабкался с возгласом «Deo gratias!» [480]. Он был быстро разоблачен как мусульманин и извинился за маскировку, необходимую, чтобы получить разрешение подняться на борт. Приветствовав адмирала, он произнес несколько фраз в духе первого послания заморина, мол, адмиралу тут рады, далее последовали изложенные в письме условия. Он добавил, что португальцы не только потопили «Мири» с сотнями мужчин и женщин на борту, но они продолжают притеснять и казнить подданных заморина. Уж конечно, они получили достаточное возмещение за свои обиды.

По любым подсчетам, христиане получили свое, но да Гаму более не интересовали репарации. Он твердо вознамерился разорвать узы, веками связывавшие народы и страны. Он ответил, что не станет заключать какой-либо договор, пока все до последнего арабы, будь то живущие тут или гостящие, не будут изгнаны из Каликута: «испокон веков мавры были врагами христиан, а христиане – мавров, и они всегда воевали друг с другом, и потому вследствие этого никакое заключенное нами соглашение не будет действенным» [481]. Если заморин желает мира, заключил он, он должен никогда больше не пускать арабов в свой порт.

На возмутительные требования да Гамы заморин ответил сдержанно. В его стране проживает более четырех тысяч арабских семейств, указал он; среди них множество богатых и могущественных купцов, которые облагородили его королевство. Его предки привечали их столетиями и всегда находили их людьми честными. Как и его предшественники, он получил от них множество услуг; чтобы назвать лишь одну, они всегда ссужали его деньгами для защиты границ его владений. Если он вышлет их, весь мир сочтет это скверным и достойным осуждения поступком. Он никогда не совершит подобного вероломства, и адмиралу не следует его искушать. Однако он готов пойти навстречу португальцам любым достойным образом и посылает своих послов с выражениями величайшего желания мира.

Да Гама швырнул письмо наземь.

– Оскорбление! – прорычал он и велел схватить гонцов.

Пока шли дипломатические препирательства, португальцы деловито захватывали рыбацкие лодки и отнимали грузы у судов в заливе. Высокочтимый заморин решил, что с него довольно, что чужеземцы обращаются с ним как с человеком низшего звания, а сами ведут себя как кровожадные пираты, и послал другого посла с менее дипломатичным сообщением. Если португальцы желают мира, заявил он, то для него не должно быть условий, а если они хотят получить назад свои товары, он просит компенсации за убытки и урон, который они нанесли его городу. Для начала они должны вернуть все, что забрали с «Мири», который принадлежал его народу. Каликут, напоминал он португальцам, – это свободный порт: он не может помешать кому-либо приплывать сюда для торговли, как не может выслать ни одного мусульманина. Если адмирал того хочет, они придут к согласию. Но никаких гарантий он давать не намерен. Его королевского слова достаточно, и если чужеземцы в нем сомневаются, то пусть немедля покинут его порт и никогда больше не показываются в Индии.

Отбросив всяческую сдержанность, да Гама отправил гонца с объявлением войны. Если он не получит полного удовлетворения, грозил он, то в полдень следующего дня откроет огонь по городу. Заморину не следует утруждаться, посылая новых гонцов, разве только он готов назвать сумму, которую выплатит адмиралу. Он, простой рыцарь на службе у короля Португалии, как человек много выше индусского правителя. «Из пальмы, – взорвался он, – вышел бы король получше его» [482], и вдобавок присовокупил несколько издевательских замечаний о привычке заморина жевать паан.

Тем вечером, а это было воскресенье, европейцы подняли фоки и выстроили пятнадцать кораблей носом к берегу, чуть позади остались лишь четыре самых больших. Они быстро поняли, что заморин их ожидает: он велел возвести импровизированный частокол, подтащив к краю воды ряды пальмовых деревьев, которые должны были помешать высадке и принять на себя огонь.

Пока канониры перетягивали тяжелые орудия на передние палубы, они увидели, как на берегу подобно звездам вспыхнули сотни факелов. В их свете копошились фигуры, выкапывавшие ямы на берегу. Потом индусы притащили железные пушки и установили их в окопах, так что поверх песка торчали жерла.

С наступлением утра да Гама приказал передней линии кораблей бросить якорь как можно ближе к городу. Когда солдаты и матросы заняли боевые позиции, из укрытия за пальмами вышли ряды защитников. Их оказалось гораздо больше, чем кто-либо мог вообразить ночью.

Назначенный срок, полдень 1 ноября, прошел без ответа.

Адмирал сделал свой ход. По его приказу шлюпки разошлись по флоту, распределяя по кораблям пленных мусульман, захваченных за предыдущие дни [483]. На каждый корабль ссаживали по два-три человека, а также оставляли инструкции ждать, когда на стеньге «Леитоа Нова» появится сигнальный флаг.

Через час после полудня флаг подняли. На каждом корабле головы пленников просунули в петли, а концы веревок перебросили через реи. Отбивающихся людей повесили в виду города. Томе Лопеш видел тридцать четыре тела, подергивающиеся среди снастей, Маттео да Бергамо насчитал тридцать восемь.

Все растущая толпа на берегу смотрела на происходящее с ужасом. Флагман да Гамы и одна каравелла дали залп изо всех орудий по людям, заставив их разбежаться и попрятаться в укрытия. Остальные корабли также открыли огонь, и индусы бежали, ныряя в выкопанные ямы, пока вокруг них громыхали каменные ядра, и ползком спасались с пляжа. Европейцы выкрикивали им вслед издевки. Солдаты в песчаных укрытиях стреляли в ответ, но у них имелось лишь несколько старых бомбард со сбитым прицелом, и на перезарядку уходило драгоценное время. Корабли начали обстреливать их позиции, и один за другим защитники бежали в город. Смена подбиралась ползком, но уже через час пляж был совершенно покинут.

Тогда бомбардировка города началась всерьез. Каменные ядра с грохотом врезались в земляные стены и соломенные крыши домов у воды. Обезглавленные пальмы раскалывались, стонали и валились. Были убиты десятки мужчин, женщин и детей, тысячи бежали.

С наступлением сумерек да Гама приступил к новым мерам устрашения. Его приказы были криками переданы с корабля на корабль, и трупы спустили на палубы. Им отрубили головы, руки и ноги, и части тел отправили на флагман. Да Гама велел сгрузить их на одну из захваченных лодок. Лодку привязали к ялику, и одинокий матрос вывел ее подальше в залив, чтобы прилив прибил лодку к берегу.

В кровавой груде торчала стрела, к которой было привязано письмо адмирала [484]. На малаяламе да Гама советовал заморину повнимательнее посмотреть, какому наказанию он подверг людей, которые даже не участвовали в нападении на португальскую факторию, – людей, которые не были даже жителями города, а всего лишь их родичами. Адмирал клялся, что гораздо более страшная смерть ожидает истинных убийц, и добавлял, что цена христианской дружбы возросла: теперь заморин должен возместить им не только награбленное у португальцев, но и выплатить компенсацию за порох и снаряды, которые они потратили, чтобы обстрелом заставить его одуматься.

Искалеченные туловища повешенных португальцы швырнули за борт, чтобы их выбросил на берег прилив.

Когда лодку прибило к берегу, несколько человек вышли посмотреть, что в ней, и с ужасом воззрились на жуткий груз. В ярком лунном свете европейцам ясно видна была эта сцена, и да Гама приказал своим людям не стрелять. Была поздняя ночь, но вскоре на берег вышли большие толпы народу. Отворачиваясь с отвращением, недоумевающие и напуганные люди возвращались по домам, кое-кто обнимал головы погибших родственников. Осиротевшие устроили бдение – не зажигая ламп или фонарей, которые осветили бы их горе, на случай если португальцы решат обстрелять и поджечь их дома. До самого рассвета бриз доносил погребальные мелодии и похоронный плач, не дававшие спать португальским матросам и наводнявшие их сны.

Дав заморину ночь на раздумье, Васко да Гама проснулся рано, чтобы нанести завершающий, смертельный удар. С наступлением нового дня да Гама приказал канонирам заряжать самые тяжелые орудия. Незатейливые дома у берега уже были обращены в пыль, теперь ядра ударили в роскошные особняки на склоне над ними. Потом – без сомнения, с особым удовольствием – да Гама велел целиться в дворец заморина. За последующие часы Томе Лопеш насчитал более четырехсот ядер, выпущенных из тяжелых орудий восемнадцати кораблей.

В полдень да Гама приказал прекратить огонь и стал ждать, когда заморин сдастся. Передняя линия кораблей отошла назад, но ответа с берега не последовало.

Сняв с захваченного самбука бочки меда и орехов, адмирал распределил деликатесы среди экипажей. Потом велел поставить самбук на якорь у берега и поджечь. Когда европейцы сели обедать и запылал предостерегающий бакен, от берега отошли десятки лодок, чтобы перерезать канат и оттащить горящее судно подальше от города. Побросав деревянные миски, португальские солдаты сели в шлюпки и гребли изо всех сил, собираясь догнать возвращающихся на берег индусов. Когда они приблизились к берегу, там собралась угрожающая толпа. Решив оставить преследование, португальцы поскорее отступили к флоту.

К тому времени стемнело. Самбук еще дымился, и да Гама решил, что сделал достаточно. Подходя реалистично, он мало что мог сделать еще. Пока он держался воды, на его стороне было преимущество в многократно превосходящей огневой мощи и неопытности противника. Религия воспрещала славящимся своей яростью в бою солдатам-наирам питаться тем, что происходит из моря, и они редко ступали на борт корабля. Их мусульманских собратьев подобные предписания не сдерживали, но они были не воинами, а торговцами и моряками. Однако в рукопашном бою на суше наиры многократно превосходили бы числом людей да Гамы. Адмирал Индийского океана превратил противостояние с заморином Каликута в полноценную войну, но подобно любому агрессору, неготовому к захвату чужой территории, мог только надеяться, что оказал достаточное давление, чтобы подорвать врага изнутри.

3 ноября да Гама отдал приказ отплыть от полуразрушенного города. Оставив Висенте Сорде командовать шестью кораблями и каравеллой, которые должны были блокировать гавань, он отплыл вдоль побережья на юг к Кочину.

Кочин был выскочкой среди портовых городов Малабарского берега. Его возраст насчитывал всего полтора столетия, и он был творением не человеческих рук, а муссона. Местные жители еще вспоминали сезон яростных муссонов 1341 года, когда гостеприимный залив древнего порта Мучири (процветающий город, известный еще римлянам и изгнанным из Иерусалима иудеям) внезапно превратился в лабиринт проток и островков, отмелей и озер. Старую гавань занесло илом, и раджа соседних земель воспользовался переменившимся ландшафтом, чтобы переманить купцов в собственную столицу.

Город Кочин был построен на оконечности странного, похожего на корявый большой палец полуострова, окруженного с трех сторон глубоким заливом. Напротив «большого» лежали три поросших густым лесом «пальца»-мыса, а четвертый загибался к материку. Остров Випеен, самый западный из «пальцев», почти касался края города, оставляя лишь узкий проход в переплетении тихих лагун и проток, питаемых семью крупными реками. Гавань тут намного превосходила все прочие на Малабарском берегу, а потому очень скоро стала процветать. Визитная карточка Кочина – огромные рыболовецкие сети, которые поднимали и опускали с берега на гигантских деревянных шестах, – была наследием десятилетий, когда приплывали китайские флоты, а внушительная община еврейских купцов имела собственный квартал и собственных судей.

Династия раджи питала честолюбивые замыслы превзойти более богатых и почтенных соседей – и особенно затмить высокомерного заморина Каликута. Как первостепенные правители побережья заморины оставляли за собой право наезжать в Кочин и величественно изрекать суждения, достойны ли его правители таких владений. Внезапное появление португальцев открывало слишком уж удачные возможности, и раджа Кочина Унни Года Варма встретил чужеземцев с распростертыми объятиями. Если адмиралу Индийского океана и могли где-то радоваться, то только в Кочине.

Флот подошел к городу 7 ноября, и адмирала тут же встретил приветственный комитет, в состав которого входили главы фактории, которых оставил тут Кабрал. Мусульманские купцы города также ожидали европейцев. Их уже достигли письма от родичей из Каликута, в которых подробно описывались нападение на город и зверства португальцев и содержалась просьба о помощи в снятии блокады. Христиане, горько жаловались они, не дают им даже рыбачить, и они на грани голодной смерти. Факторы предостерегли да Гаму, что следует ожидать враждебного приема.

Были и другие новости – и хорошие, и дурные. Португальские факторы прознали, что собирается огромная армада для войны с христианами на море. По слухам, заморин арендовал и реквизировал больше двухсот кораблей, и эти суда отплыли на поиски португальцев. Одно из более крупных судов выбросило на берег недалеко от Кочина, и его команда сообщила, что их огромный флот погиб во время страшного шторма. Раджа, как с удовлетворением сообщили факторы, захватил спасшихся людей и ни одного не вернул заморину. Как всегда, когда погода была на их стороне и против их врагов, португальцы сделали вывод, что рука Божья сотворила очередное чудо, и вознесли молитвы за спасение.

В тот же день прибыл один из сыновей раджи и после обмена приветствиями сообщил адмиралу, что явился специально поблагодарить его за то, что тот, когда жег и грабил побережье, не тронул корабли, принадлежащие Кочину. Он передал благодарность своего царственного родителя за милость, оказанную его людям из уважения к нему самому; в ответ, пообещал он, отец лично устроит так, чтобы португальцы с наибольшей выгодой могли нагрузить свои корабли пряностями.

Да Гама начал понемногу смягчаться. Его люди занялись починкой кораблей и расчисткой места под небывалый груз, какой ожидали взять на борт. Через три дня после их прибытия раджа дал знать, что наступил благоприятный день для начала погрузки, и в доках стали вырастать холмы перца. Однако следовало еще договориться о ценах, и купцы вскоре забастовали. Четыре дня спустя да Гаме пришлось просить раджу о встрече. Его трюмы все еще пустовали, а портов, где он мог бы вести дела, почти не оставалось.

Встреча была назначена на 14 ноября, через неделю после прибытия флота. Адмирал отправился на каравелле с обычными трубами, пушками и знаменами, и он и его капитаны вошли под парусами в устье гавани. Раджа спустился к берегу в своем паланкине в сопровождении шести боевых слонов и (по утверждению одного португальского матроса) десяти тысяч человек. Одни слуги обмахивали его опахалами, другие сдерживали толпу булавами. Наконец процессия остановилась. Индусские трубачи подняли свои инструменты и протрубили туш, несколько бомбард дали приветственный залп. Португальцы ответили собственными фанфарами и массированным залпом из орудий. Посланники сновали взад-вперед, улаживая последние дипломатические тонкости, но едва должна была начаться собственно встреча, поднялся ветер, воздух сотрясли раскаты грома, и чернильные небеса разверзлись. Раджа послал весточку, мол, это дурное предзнаменование, и встреча была перенесена еще на два дня.

Когда да Гама вернулся, раджа уже был в гавани, где восседал на большом плоту из досок, настеленных поверх четырех связанных вместе самбуков. Томе Лопеш записал, что толпы утратили интерес либо их не собрали, и раджу сопровождало всего четыре или пять стражников.

Как только каравелла адмирала подошла к плоту, на нее, радостно сияя, поднялся раджа. Повторяя сцену в Каннануре, да Гама подарил ему – опять из собственных рук – серебряные чаши, кувшины и солонки, позолоченные для того, чтобы походить на литое золото, а также трон, украшенный серебром, сто крузадо, отрез бархата и две богатые парчовые подушки. Раджа в ответ одарил адмирала и его офицеров драгоценными камнями. После долгой и веселой беседы он согласился на условия да Гамы и подписался под его перечнем цен, и адмирал сопроводил его роскошный плот до дворцовой пристани.

Португальские купцы ворчали на высокие цены, но на берегу теснились продавцы. Португальцы начали день и ночь заполнять свои трюмы экзотикой Востока: перцем, имбирем, кардамоном, кукурмой и зингибером и зедоари [485], дикой корицей, гвоздикой и ароматическими смолами.

Вскоре с тремя кораблями, оставшимися в Каликуте, приплыл Висенте Сорде. Как оказалось, они едва успели сбежать. Заморин втайне собрал еще один вооруженный флот из двадцати больших самбуков, чтобы напасть на эскадру Сорде. Когда флот был готов, флотилия рыболовных лодок заманила христиан в устье реки, которую да Гама с такой помпой пересекал в первую свою экспедицию. Флот ждал в засаде среди пальмовых деревьев, и индусы быстро окружили европейские корабли, обрушив на них град стрел. Попавшие в ловушку и раненные, португальцы запаниковали, и спасла их лишь случайность: один канонир, метя в рыбацкую лодку, взял прицел слишком высоко, и ядро попало в самбук, на котором находился командующий флотом. Когда самбук перевернулся, индусы поспешили ему на выручку, дав португальцам возможность улизнуть.

На корабле Сорде находился посланник из Каннанура, который явился в Каликут и попросил, чтобы его доставили к адмиралу. Его господин, сообщил он да Гаме, просил передать, что готов пойти на цены, которые европейцам назовут в других местах, и даже возместит разницу из собственного кармана; более того, он купит любые привезенные ими товары по установленным ими ценам.

Да Гама отправил Сорде проверить слова посланника и нагрузить королевские корабли. Его рискованный маневр себя оправдал: вместо того чтобы позволить европейским купцам конкурировать при закупке пряностей, он заставил малабарских правителей конкурировать за покупателей. Тем не менее Маттео да Бергамо и остальные купцы продолжали ворчать из-за условий в Кочине. Доставленные партии перца подходили к концу, а сбыть европейский товар, как и прежде, не удавалось. Городские купцы вечно повышали цены или находили другую причину прекратить погрузку, к тому же не раз восставали против приказов раджи и вообще отказывались торговать. Несколько раз да Гаме приходилось отзывать своих факторов и бушевать перед раджой о подлости мусульман: однажды он подобрался к его дворцу и – под видом салюта – выстрелил из бомбард, пока раджа делал вид, будто развлекается на веранде. Маттео да Бергамо и его жадным до прибылей товарищам все было мало. «Мы неустанно спрашивали себя, – пишет итальянец, – сможем ли мы нагрузить наши корабли в этом плавании хотя бы наполовину» [486]. И предложение из Каннанура не вызывало большого восторга. «Адмирал послал три королевских корабля, – добавлял да Бергамо, – потому что никто среди нас не хотел туда плыть, поскольку до нас дошло, что перца там слишком мало, а корица плохого качества».

Учитывая, что раджа твердо взял сторону португальцев, мусульманские купцы составили заговор. На «Жулин», который пришвартовался в гавани, чтобы загрузить пряности, явились три крестьянина и продали матросам корову. Разумеется, об этом донесли радже-индуисту, который сердито пожаловался адмиралу: подобно заморину, он, взойдя на трон, принес клятву защищать коров, во-превых, и браминов, во-вторых. Да Гама тут же объявил своим людям, что им под страхом порки воспрещено покупать коров и что они должны на месте арестовать и доставить к нему любого, кто попытается продать какой-либо скот. Когда трое крестьян снова явились с коровой, их притащили к адмиралу, который отослал радже и узников, и корову. Томе Лопеш сообщал, что преступников без суда посадили на кол «таким образом, что кол прошел через почки и грудь и вышел под подбородком, и колья были установлены на земле на высоте поднятого копья, а их руки и ноги [преступников] были растянуты и привязаны к четырем шестам, и потому они не могли сползти вниз, так как их удерживал шест поперечный. И такая над ними свершилась справедливость, ибо они продали означенных коров» [487].

В этот удовлетворительный момент межкультурного сотрудничества объявилась большая группа индусов, которые назвали себя христианами.

* * *

Новоприбывшие сообщили дому Васко, что явились от имени тридцати тысяч христиан, которые живут дальше к югу по побережью, и объяснили, что они потомки последователей апостола Фомы, похороненного в их городе. По сообщению Томе Лопеша, «выглядели они весьма честно», к тому же принесли с собой дары: овец, кур и фрукты.

Плавания да Гамы преобразовали карты Европы, но западная картина мира все еще была в значительной степени окрашена догадками библейских географов. А потому да Гама не нашел ничего удивительного в том, что один из учеников Христа добрался до Индии. Дальше к югу, объяснили новоприбывшие, лежит большой торговый город Килон [488], а рядом с ним, там, где суша выдается в море, апостол перед самой своей смертью чудесным образом возвел церковь. Согласно их легенде [489], апостол Фома пришел в лохмотьях, дабы обратить в новую веру низшие касты индусов. Однажды в гавань приплыло гигантское бревно и уперлось в песок. Раджа послал многих людей и слонов вытащить его на сушу, но оно и с места не сдвинулось. Одетый в лохмотья апостол пообещал убрать его из гавани, если король даст ему участок земли для строительства церкви во славу Господа. Он созвал всех плотников, каких смог найти, и они пилили бревно, пока не изготовили стропила и доски для стен церкви. В полдень апостол Фома взял лопату и зачерпнул ею песок, песок обратился в рис, и он накормил работников. Когда работа была завершена, он обратил щепки в деньги, которыми ее оплатил. Вскоре после этого апостол принял облик павлина и был случайно застрелен охотником. Поднявшись в небо птицей, он упал на землю человеком. Он был похоронен, но его правая рука никак не хотела уходить под землю. Со временем могильщики сдались и оставили ее торчать из земли, и паломники из многих стран стекались посмотреть на такое чудо. Одни китайские паломники пытались отрубить руку и увезти ее домой, но когда они ударили по ней мечом, она наконец втянулась под землю.

Чуть более прозаично гости объяснили, что последователи апостола послали в мир пять человек, чтобы установить контакт с братьями во Христе. После долгих скитаний эти пятеро пришли в Персию [490], где христианская община, говорящая на сирийском языке (языке, сходном с арамейским Христа), столетиями процветала независимо от остального христианского мира. С тех самых пор персидская церковь посылала своих епископов заботиться об индусской пастве.

После долгих и бесплодных поисков пресвитера Иоанна, после первоначальной эйфории, что нашли в Индии множество христиан, и постепенного осознания, что туземцы на самом деле исповедуют совершенно иную религию, перед да Гамой предстали наконец истинные индийские христиане. Конечно, подобно своим персидским наставникам, они были несторианами, верившими, что Иисус имеет две природы, человеческую и божественную, а потому, строго говоря, являлись еретиками. Конечно, их священники носили тюрбаны, ходили босиком и, как отметил немецкий матрос, были такими же черными, как остальные индусы. Но у них было шесть епископов, они служили мессу у алтаря с крестом, они принимали причастие, пусть это и был размоченный изюм, а не вино. И это было начало.

Да Гама принял гостей с великой радостью и одарил шелковыми тканями. Они же расспрашивали про европейские церкви и европейских священников, про дома и обычаи моряков и были изумлены, услышав, как далеко те забрались. Они предложили стать вассалами короля Португалии и в знак своей верности принесли адмиралу алый крюк с серебряным наконечником, украшенный маленькими бубенчиками, и письма от своих старшин. Хотя общину нельзя было назвать большой, они явно были готовы поддержать собратьев во Христе против своих правителей-индусов и мусульман, господствовавших в их городах. Они даже храбро предположили, что если португальский король построит крепость в их местности, он сможет господствовать надо всей Индией.

Когда по их возвращении известие о флоте европейцев достигло христианских общин вокруг Килона, оттуда прибыла в середине декабря вторая делегация. Ее представители сообщили, что в их городе много пряностей, и да Гама отправил на юг три корабля. Фламандский матрос был на борту одного из них, и он сообщал, что в Килоне «почти 25 тысяч христиан» [491], которые молятся в «почти 300 христианских церквях и носят имена апостолов и прочих святых». Отправившись посетить церковь апостола Фомы, он обнаружил, что от материка она отрезана морем, а близлежащий город, где при условии выплаты дани разрешили жить христианам, практически в развалинах. Тем не менее европейцы взяли на борт большое количество перца и некоторое количество корицы и гвоздики, за которые расплатились наличными, медью и опиумом, захваченными на «Мири».

Тем временем в Кочин наконец привезли перец нового урожая. Маттео да Бергамо все еще жаловался, что ему приходится продавать товары себе в убыток, что Кочин плохо снабжается лекарствами и драгоценными камнями и что его самого обвешивают местные купцы, но трюмы быстро заполнялись. А из Каннанура вернулась каравелла с известием, что Висенте Сорде не только взял на борт неимоверный груз пряностей, но еще и захватил в море и ограбил три больших корабля. На борту одного было более сотни человек, и большинство были взяты в плен или убиты. Если честная торговля давала сбой, всегда оставалось пиратство, помогающее свести концы с концами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.