III

III

Придет народ от стран полнощных

Оковы снять с ахеян маломощных.

В. А. Озеров. Поликсена

По мере приближения остатков французской армии к границам России Александру предстояло выбрать: заключать ли мир с Наполеоном или продолжать войну ради чуждых интересам России целей — восстановления политической независимости Германии, возвеличения значения Австрии и смены политического режима во Франции. Уже в конце 1812 года в беседе с фрейлиной Стурдзой он высказал свои мысли на этот счет.

— Неужели, государь, — заметила Стурдза, — мы не обеспечены навсегда от подобного нашествия? Разве враг осмелится еще раз перейти наши границы?

— Это возможно, — сказал царь, — но если хотеть мира прочного и надежного, то надо подписать его в Париже. В этом я глубоко убежден.

Между тем Кутузов придерживался противоположного взгляда, считая, что война должна завершиться там же, где и началась, — на Немане. Помимо убеждения, что дальнейшее продолжение войны может быть выгодно только англичанам и немцам, к прекращению боевых действий его вынуждало катастрофическое сокращение численности армии: из 100 тысяч солдат, имевшихся у него под рукой в Тарутино, в Вильну вступили только 27 тысяч человек. Все это вынудило Михаила Илларионовича просить Александра дать войскам отдых, иначе, предупреждал он, расстройство войск дойдет до такой степени, что придется "вновь составлять армию".

Ответом царя на эту просьбу было требование новых жертв: "Поверхность наша над неприятелем расстроенным и утомленным, приобретенная помощью Всевышнего и искусными распоряжениями вашими, и вообще положение дел требует всех усилий к достижению главной цели, несмотря ни на какие препятствия. Никогда не было столь дорого время для нас, как при нынешних обстоятельствах. И потому ничто не позволяет останавливаться войскам нашим… в Вильне".

Не особенно рассчитывая на выполнение Кутузовым этих распоряжений, Александр сам выехал к армии. Несмотря на сильную стужу, он ехал от Петербурга до Вильны в открытых санях на тройке, которой управлял неизменный кучер Илья.

11 декабря Кутузов, в парадной форме, с орденами, звездами и портретом государя в бриллиантовой оправе на груди, со строевым рапортом в руке выстроил у дворцового подъезда почетный караул лейб-гвардии Семеновского полка. Александр появился в пять часов дня. Он прижал к сердцу главнокомандующего, принял рапорт, поздоровался с семеновцами и прошел во дворец рука об руку с Михаилом Илларионовичем. Они уединились в кабинете и долго беседовали. По окончании аудиенции граф Толстой поднес Кутузову на серебряном блюде орден святого Георгия 1-й степени (до царя дошли сведения, что старик остался недоволен пожалованной ему шпагой с бриллиантовым эфесом и лаврами из изумрудов стоимостью 60 тысяч рублей; Михаил Илларионович картинно потрясал ею в обществе и заявлял: "Я скажу императору, какая это дрянь", — считая ее слишком малой наградой за то, что он в течение года "заставил две армии" — турецкую и французскую — "питаться кониной"). Вильсон в своих записках уверяет, что Александр пожаловал Кутузову орден с большой неохотой и, объясняя англичанину причины своего поступка, будто бы сказал: "Мне известно, что фельдмаршал не исполнил ничего из того, что следовало сделать, не предпринял против неприятеля ничего такого, к чему бы он не был буквально вынужден обстоятельствами. Он побеждал всегда только против воли… Однако дворянство поддерживает его, и вообще настаивают на том, чтобы олицетворить в нем народную славу этой кампании… Мне предстоит украсить этого человека орденом святого Георгия первой степени, но признаюсь вам, я нарушаю этим статуты этого славного учреждения… я только уступаю самой крайней необходимости. Отныне я не расстанусь с моей армией и не подвергну ее более опасностям подобного предводительства". Если эти слова и были действительно сказаны (а мы знаем, всякий человек слышал от Александра то, что хотел слышать), то нет сомнений, что в разговоре с Кутузовым царь удержался от каких-либо укоров, которые — Александр не мог не понимать этого — были неуместны спустя всего четыре месяца после того, как он собирался отрастить бороду и питаться картофелем в Сибири.

Наутро 12 декабря, в день своего рождения, Александр, принимая поздравления от генералов кутузовского штаба, сказал им:

— Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу!

Космополит вновь взял в нем верх над патриотом. Под влиянием обстоятельств и общего настроения Александр ненадолго увлекся собственным народом, проникся умилением и восторгом (выражаемыми преимущественно перед дамами — Стурдзой и г-жой де Сталь) к своим соотечественникам, почувствовал себя русским царем. Но быстрое завершение Отечественной войны не дало укрепиться этому поверхностному патриотизму. Александр по-прежнему оставался диковинным оранжерейным цветком, не связанным корнями с русской почвой. Однако под влиянием чтения Библии и религиозных размышлений его космополитизм претерпел важные изменения: он перестал быть светским космополитизмом XVIII века, постепенно превратившись в космополитизм христианско-мистический, гораздо больше соответствовавший сентиментально-мечтательной натуре Александра. Теперь он ощущал себя не русским царем, а христианским государем, призванным укротить зверя; ему казалось, что он наконец-то понял свое предназначение — стать защитником угнетенных народов. Эта мысль поднимала его в собственных глазах, придавала смысл его существованию и оправдывала глубинное презрение и непонимание русской жизни, равнодушие к непомерным бедствиям страны, тщеславное желание одержать верх над Наполеоном. Проникнутый этим настроением, он искренне не мог понять и принять национального эгоизма Кутузова и его единомышленников, думавших прежде всего о русских интересах и выгодах.

Вечером по случаю дня рождения государя в доме Кутузова был дан бал. Город был иллюминирован, на ратуше вывешен транспарант, изображавший Россию, отсекающую голову гидре. Перед началом бала по приказу Кутузова семеновцы поднесли к ногам Александра трофейные знамена, однако на лице царя выразилось лишь чувство сожаления. Никакого впечатления не произвела на него и представленная ему жена французского офицера, сопровождавшая мужа во всех сражениях и стычках и взятая вместе с ним в плен.

— Я не сочувствую этого рода отваге в женщинах, — только и сказал царь.

Зато он не отходил от графини Шуазель-Гуфье, ставшей героиней дня из-за того, что полгода назад, в первые дни нашествия, она, представляясь Наполеону в Вильне, единственная из всех польско-литовских дам русского подданства не сняла с платья шифр фрейлины русского двора. Александр, вообще охотно разговаривавший с женщинами на политические темы, развивал перед ней свое видение прошедших событий.

Подчеркнув народный характер войны, царь с особенным умилением отозвался о русских крестьянах.

— О мои бородачи! — сказал он восторженно. — Они гораздо лучше нас: между ними встречаешь еще первобытные патриархальные добродетели, истинную преданность государю и отечеству. Они не поддались на приманку французов, обещавших им свободу. Жиды также выказали удивительную привязанность, — с некоторым недоумением добавил он.

Говоря о гордости французского императора, погубившей Европу и его самого, царь воскликнул:

— Какую потерял он будущность! Стяжав славу, он мог даровать мир Европе, но он не сделал этого! Очарование исчезло! — И, помолчав, добавил: — А заметили вы светло-серые глаза Наполеона? Его проницательный взгляд невозможно выдержать.

Здесь же, на балу в честь своего дня рождения, Александр подписал акт об амнистии тем полякам, которые сражались под знаменами Великой армии. Впрочем, Потоцкие, Радзивиллы и прочие паны, воевавшие против России, все это время пользовались доходами со своих имений, нисколько не опасаясь их конфискации, — это был один из жестов доброй воли царя по отношению к Польше. Акт об амнистии рассердил Кутузова, просившего государя наградить своих офицеров землями польско-литовских мятежников. Не одобрил его и великий князь Константин Павлович. Танцуя, он расталкивал польские пары и грубо кричал:

— Ну, вы, дайте дорогу!

Почтив своим присутствием бал у фельдмаршала, Александр в то же время не разрешил виленским дворянам устроить бал в его честь, сославшись на то, что "в нынешних обстоятельствах ни танцы, ни звуки музыки не могут быть приятны" и что он посетил дом Кутузова, только чтобы "сделать удовольствие старику".

Вильна действительно представляла собой далеко не радостное зрелище. Город был наполнен больными и ранеными русскими и французскими солдатами; на улицах валялось около 20 тысяч неубранных трупов людей и лошадей, с которыми не знали, что делать. В госпитале Базилианского монастыря скопилось около 7,5 тысячи мертвых тел, наваленных друг на друга даже в коридорах; разбитые окна и проломы в стенах были закрыты телами умерших, чтобы предотвратить замерзание живых. Французские пленные, которых нечем было кормить, свободно бродили по улицам, выпрашивая милостыню. Александр подобрал нескольких из них в свои сани и развез местным помещикам, дав деньги на их содержание. Кроме того, он посетил лазареты, сделав некоторые распоряжения по улучшению положения пленных.

Однако тягостное зрелище тысяч мертвых и искалеченных тел нисколько не повлияло на намерение Александра продолжить погребение молодого поколения России на полях Европы. Его приезд в Вильну стал не ознаменованием успешного окончания Отечественной войны, а предвестием дальнейшего кровопролития.

Для продолжения войны с Наполеоном Россия должна была напрячь все силы. Царский манифест провозгласил о небывалом рекрутском наборе — по 8 человек с каждых 500 душ. Эта мера сопровождалась туманными объяснениями, что хотя "рог сильного сломлен", но Россия не может терпеть злобы, присваивающей себе право "располагать престолами царей", и т. п. Этот манифест, в отличие от предыдущих воззваний Александра, не мог, разумеется, найти никакого отклика в русском сердце; он попросту не был понятен большинству народа. Александру не приходило в голову, что от такой напасти, как притеснение Наполеоном прав Гогенцоллернов и Бурбонов, Россия «терпела» значительно меньше, чем от подобного рекрутского набора. Гораздо больше сочувствия вызвал другой указ государя — о сооружении храма Христа Спасителя для увековечения народного подвига в Отечественной войне.

Основным препятствием к немедленному возобновлению боевых действий по-прежнему была миролюбивая позиция Кутузова. "Вы дали обет, — говорил Михаил Илларионович царю, — не класть оружия до тех пор, пока хоть один вооруженный неприятель будет находиться в вашей земле. Вторая часть обета исполнена, исполните же первую!" Александр жаловался: "Несколько трудно выжить отсюда фельдмаршала, что весьма необходимо". Чтобы обломать упрямство старика, он пустил в ход все свое очарование. Шишков, разделявший мнение Кутузова о бесполезности дальнейшей войны с Наполеоном, однажды спросил его, почему он не настаивает твердо перед государем на прекращении войны.

— Царь, — уверенно сказал Шишков, — по вашему сану и знаменитым подвигам, конечно, уважил бы ваши советы.

— Я говорил ему об этом, — вздохнул Михаил Илларионович, — но первое: он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно; и другое, скажу тебе про себя откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня и поцелует, тут я заплачу и соглашусь с ним.

Ни Шишков, ни Кутузов не могли понять, что никакие стратегические и политические соображения не в силах поколебать страстного желания Александра отдать визит в Париже.

Известие о переходе на сторону русских 16-тысячного корпуса прусского генерала Йорка ускорило выступление русской армии в заграничный поход. 24 декабря войска графа Витгенштейна беспрепятственно вошли в Кенигсберг, а 28-го главные силы русской армии двинулись из Вильны к Меречу на Немане. 1 января 1813 года они перешли границу Великого Герцогства Варшавского. Заграничный поход начался.

В конце января главный штаб русской армии, который теперь возглавлял князь Волконский, разместился в Плоцке. Присутствие государя изменило вид и атмосферу главной квартиры: если в Тарутино все обращались друг к другу запросто и нередко ходили в сюртуках, сшитых из солдатского сукна, то в Плоцке офицеры, подражая царю и его свите, нарядились в лучшие форменные мундиры и обзавелись великолепными экипажами. Сам Александр выезжал всегда верхом, одетый щеголем, с выражением живейшего удовольствия на лице.

Впрочем, радоваться пока что было особенно нечему. В Варшавском герцогстве никто не встречал русских как освободителей; одни евреи в каждом местечке, где проходили русские войска, выносили разноцветные хоругви с изображенным на них вензелем Александра, били в барабаны и литавры и играли на трубах. Иногда — чрезвычайно редко — к ним присоединялись хмурые поляки, которые сами не знали, чего хотели. Сама главная армия из-за беспрерывного движения стремительно сокращалась, оставляя позади больных и отставших. Из 27 тысяч человек, вышедших из Вильны, к границам Силезии подошло всего 17 тысяч; подкрепления запаздывали.

Тем не менее русским вначале сопутствовал успех. 18 января Милорадович подписал перемирие с австрийским корпусом Шварценберга. После ухода австрийцев русские войска заняли Варшаву (ключи от города вручил Милорадовичу тот же чиновник, который в 1794 году поднес их Суворову). Высочайшим указом Варшава была освобождена от постоя.

В это время князь Адам Чарторийский возобновил переписку с царем — он предлагал создать из Варшавского герцогства Польское королевство под властью великого князя Михаила Павловича. Александр решительно отклонил эти планы: "Я буду говорить с вами совершенно откровенно… Для того чтобы провести в Польше мои любимые идеи, мне, несмотря на блеск моего теперешнего положения, предстоит победить некоторые затруднения: прежде всего общественное мнение в России — образ поведения у нас польской армии, грабежи в Смоленске и Москве, опустошение всей страны оживили прежнюю ненависть. Затем, разглашение в настоящую минуту моих намерений относительно Польши бросило бы всецело Австрию и Пруссию в объятия Франции: результат, воспрепятствовать коему было бы весьма желательно, тем более что эти державы уже выказывают наилучшее расположение ко мне. Эти затруднения, при благоразумии и осторожности, будут побеждены…. Имейте некоторое доверие ко мне, к моему характеру, к моим убеждениям, и надежды ваши не будут более обмануты. По мере того как будут выясняться результаты военных действий, вы будете видеть, до какой степени дороги мне интересы вашего отечества и насколько я верен моим прежним идеям. Что касается до форм правления, то вам известно, что я всегда отдавал предпочтение формам либеральным. Я должен предупредить вас, однако же, и притом самым решительным образом, что мысль о моем брате Михаиле не может быть допущена. Не забывайте, что Литва, Подолия, Волынь считают себя до сих пор областями русскими и что никакая логика в мире не убедит Россию, чтобы они могли быть под владычеством иного государя, кроме того, который царствует в ней".

В начале февраля русские войска перешли Одер, и главная квартира была перенесена в Калиш. Здесь наметилась одна характерная особенность дипломатического поведения Александра. Вступая во владения прусского короля без всякого гласного или тайного соглашения с последним, царь обратился сначала к его подданным, призвав их к вооруженной борьбе с французским владычеством, а затем от его же имени обратился к подданным других немецких государей. Тем самым он как бы заявлял, что признает себя судьей и вершителем судеб тех стран, куда вступал по собственному произволу. Не дожидаясь признания другими монархами своих прав на руководство сопротивлением Наполеону, он сам провозглашал себя предводителем сражающейся Европы.

Фридрих Вильгельм, не знавший, как ему реагировать на действия Александра, выехал из Потсдама в Бреславль, поближе к русским войскам, и здесь, по старой привычке, попытался усидеть на двух стульях, поддерживая одновременно сношения с Францией и Россией. Но, видя, что вся Пруссия с восторгом откликнулась на призыв Александра к борьбе, он отмел колебания и подписал с Россией союзный договор. Русские войска вступили в Берлин.

3 марта Александр примчался в Бреславль. Король встретил его за городом. Не говоря ни слова, они бросились друг к другу в объятия, после чего верхом въехали в Бреславль под гром орудий и звон колоколов. 21 марта прусский король отдал визит, приехав в Калиш. Кутузов, не имея сил сидеть на коне, стоял во главе построенной для встречи армии. Фридрих Вильгельм отдал должное отличной выучке русских войск, но нашел их слишком малочисленными.

Михаил Илларионович с каждым днем все больше слабел. Все же без его воли не отдавалось ни одного распоряжения по армии. Когда здоровье не позволяло ему делать личный доклад государю, Александр сам приходил к нему в кабинет или спальню. Руководя военными операциями в Польше и Пруссии, Кутузов оставался при своем мнении относительно бесцельности заграничного похода и при всяком удобном случае напоминал об этом. Так, на военном совете, где решался вопрос, идти или нет за Эльбу, он с нарочито простонародной грубостью рубанул: "Самое легкое дело идти теперь за Эльбу. Но как воротимся? С рылом в крови!" Тем не менее Александр продолжал выказывать ему знаки расположения и настоял на том, чтобы Фридрих Вильгельм передал старому фельдмаршалу начальство над прусскими войсками. В Штейнау, пограничном силезском городе, жители поднесли Александру лавровый венок, который царь отослал Михаилу Илларионовичу, сказав, что лавры принадлежат ему.

Согретый последними лучами славы, Кутузов медленно угасал. 6 апреля он не смог следовать дальше за армией, слег и через десять дней скончался. Александр известил княгиню Кутузову о том, что она стала вдовой, в собственноручном письме: "Болезненная и великая не для одних вас, но и для всего отечества потеря. Не вы одна проливаете о нем слезы: с вами плачу я и плачет вся Россия!" А на докладе, где похоронить тело фельдмаршала, царь написал: "Мне кажется приличным положить его в Казанском соборе, украшенном его трофеями". Вместе с тем он испытывал огромное облегчение оттого, что последняя преграда к широким наступательным действиям исчезла. Командование русскими и прусскими войсками было возложено на графа Витгенштейна.

Тем временем опасения Кутузова начинали оправдываться: ситуация на театре военных действий менялась не в пользу союзников. Россия при самом большом напряжении сил не могла ни в 1812-м, ни в 1813 году выставить больше половины тех сил, которые ставил под ружье Наполеон. Сенат без затруднений вотировал все предложенные французским императором наборы. 140 тысяч юношей, подлежавших набору в 1813 году, были призваны досрочно и уже обучались в казармах военному делу; кроме того, досрочно был забран призыв 1814 года. "Я все еще могу расходовать триста тысяч человек в год", — удовлетворенно говорил Наполеон. Весной под его знаменами находилось 500 тысяч человек; правда, в большинстве своем это были отроки довольно хрупкого сложения, не достигшие двадцатилетнего возраста, тщательно распределенные императором между ветеранами. Сам Наполеон за последний год сильно постарел; им часто овладевала непреодолимая сонливость, верховая езда быстро утомляла его, желудочные и печеночные боли терзали его обрюзгшее тело. Однако личный престиж императора устоял, он все еще считался непобедимым.

Действительно, летняя кампания 1813 года подтвердила, что Наполеон остается лучшим полководцем мира. В Эрфурте он принял командование над 110-тысячным войском, только что прибывшим из Франции, во главе которого в середине апреля двинулся против союзников, чьи силы не превышали 72 тысяч человек (39 тысяч русских и 33 тысячи пруссаков). Отбросив русский авангард у Вейсенфельса, Наполеон двинулся к Лейпцигу, но союзники перерезали ему дорогу и 20 апреля близ Люцена на Позернской равнине атаковали французов.

Александр и Фридрих Вильгельм наблюдали за ходом боя с холма, расположенного неподалеку от места, где развертывалось сражение. На просьбу своей свиты удалиться в более безопасное место Александр ответил:

— Для меня здесь нет пуль.

Но его присутствие в который раз не принесло русским войскам успеха. Оба союзных государя только к ночи оставили отступавшую армию и направились ночевать в деревню Гроич, с трудом пробираясь между фурами с припасами и ранеными при помощи фельдъегеря, освещавшего путь фонарем. Александр не ложился всю ночь, справляясь о состоянии армии. Убедившись из донесений, что возобновлять наутро сражение нельзя, он пошел к дому, который занимал прусский король, и приказал разбудить его, чтобы сообщить эту неутешительную весть. Фридрих Вильгельм, заметно огорченный, отвечал с некоторой запальчивостью:

— Это мне знакомо. Если только мы начнем отступать, то не остановимся на Эльбе, но перейдем также и за Вислу. При таком образе действий я снова вижу себя в Мемеле.

А когда царь ушел, он вскочил с постели, подошел к окну и заметил как бы про себя:

— То же самое, как и при Ауерштедте.

Он успокоился только тогда, когда раненый генерал Шарнгорст убедил его в необходимости сохранить союз с Россией.

Союзная армия продолжила отступление. Было решено переправиться на правый берег Эльбы. Вскоре мимо штабс-капитана свиты его императорского величества Александра Ивановича Михайловского-Данилевского промчались в клубах пыли коляски Александра и его свиты. Волконский на минуту остановил свой экипаж и, бросив Михайловскому-Данилевскому: "Запиши в реляции, что мы идем фланговым маршем", — покатил дальше. "Какова должна быть история, основанная на подобных материалах, — подумал будущий историограф заграничного похода русской армии, — а к сожалению, большая часть истории не имеет лучших источников".

Действительно, в официальной реляции Люценское сражение было представлено как победа. Витгенштейн получил андреевскую ленту, а прусский маршал Блюхер — Георгия 2-й степени.

Витгенштейн остановил армию на дороге из Дрездена к Бреславлю, у Бауцена, заняв грозную позицию, на которой когда-то с успехом сражался против французов Фридрих II: с юга ее обрамляли утесистые склоны Исполиновых гор, с севера — необозримые болота, поперек дороги путь противнику преграждали две стремительные речки с крутыми берегами, а позади находилось плато Гогенкирхен, укрепленное многочисленными селами. Бауценская позиция, господствовавшая над дорогой, представляла собой настоящую арену, со всех сторон окруженную естественными и искусственными преградами. Подкрепления, которые привел Барклай-де-Толли, увеличили силы союзников, потерявших в предыдущем сражении около 20 тысяч человек, до 70 тысяч.

Наполеон, осмотрев позицию, решил вести сражение два дня. 8 мая он оттеснил союзников за первую реку; на следующий день оставалось прорвать их оборону на второй реке и овладеть плато Гогенкирхен.

В пять часов утра 9 мая Александр и Наполеон одновременно прибыли на поле боя и весь день оставались на виду друг у друга, заняв со своими штабами два противоположных холма. Витгенштейн, в отличие от маршалов Наполеона, ни разу не подъехал к войскам.

Сражение было жаркое и упорное, однако после полудня перевес французов стал очевиден. В четыре часа генералы предложили Александру прервать сражение. Раздосадованный Александр вскочил в седло.

— Я не желаю быть свидетелем этого поражения. Прикажите отступать, — сказал он Витгенштейну и дернул поводья.

К ночи сражение утихло. С обеих сторон из строя выбыло 30 тысяч человек, в том числе около 12 тысяч французов.

Союзные армии отступили к Рейхенбаху.

Александр ехал шагом, утешая отчаявшегося Фридриха Вильгельма.

— Я ожидал иного! — жаловался прусский король. — Мы надеялись идти на запад, а идем на восток!

Александр отвечал, что, несмотря на поражение, ни один батальон армии не расстроен вконец и что, глядишь, дела с Божьей помощью пойдут лучше.

— Если Бог благословит наши общие усилия, — вздохнул Фридрих Вильгельм, — то мы должны будем сознаться перед лицом всего света, что Ему одному принадлежит слава успеха.

Царь горячо пожал ему руку и сказал, что всецело разделяет его чувства.

Следствием бауценского поражения была смена главнокомандующего русской армией. Спустя четыре дня Барклай вступил в новую должность.

Развить военный успех летней кампании Наполеону помешало поведение Австрии. Меттерних зорко наблюдал за событиями. После гибели в России Великой армии его любимая мысль о посредничестве Австрии в европейских делах получила опору в реальной политической обстановке. Теперь Меттерних начал игру, о которой давно мечтал: он постарался встать над обеими враждующими сторонами, чтобы не допустить впредь преобладающего влияния ни Франции, ни России. Поздравляя Наполеона с победами, он в то же время заверял русского царя и прусского короля в ненависти к французскому владыке. Правда, речь пока не шла о свержении династии Наполеона; в лице австриячки Марии Луизы и ее сына, малолетнего "короля римского", Габсбурги надеялись иметь послушного им наследника французского престола, к тому же связанного с ними родственными узами.

После Люцена и Бауцена Меттерних решил, что наступило время предложить это посредничество, и убедил Наполеона заключить перемирие с целью подготовить созыв большого европейского конгресса для выработки условий всеобщего мира. Французский император и сам видел, что его нынешние победы — не Маренго и не Аустерлиц. Его маршалы громогласно требовали мира, во Франции распространялось уныние и разочарование, и Наполеон считал нужным воочию показать всем, что он искренне желает мира. Он уверил себя, что Австрия ни в коем случае не покинет его, поскольку император Франц, как отец Марии Луизы и дед Наполеона II, не может остаться безучастным к их дальнейшей судьбе. А главное — он рассчитывал восстановить свои силы, пополнить конницу и закончить летнюю кампанию блестящим успехом, который приведет к покорности колеблющуюся Европу. Перемирие было заключено 23 мая сроком на шесть недель — до 8 июня — и затем продлено до 29 июля. Оно носило характер исключительно военный и не принесло Наполеону никаких политических выгод. Впоследствии он признал, что заключение перемирия было крупным промахом с его стороны: союзная армия за это время привела себя в порядок, а Австрия вступила в антифранцузскую коалицию.

Действительно, Наполеон терял на дипломатическом поприще гораздо больше, чем выигрывал на военном. Меттерних умело воспользовался его самоослеплением. На свидании в Опочно (на границе Чехии) с Александром он заверил его, что австрийские войска вскоре примкнут к союзникам, и просил только небольшой отсрочки, чтобы Австрия смогла закончить свои военные приготовления. "Если Наполеон отклонит наше посредничество, — успокаивал он царя, — вы найдете нас в рядах ваших союзников; если же он это посредничество примет, то сами переговоры, которые в таком случае начнутся, с очевидностью докажут, что Наполеон не желает быть ни благоразумным, ни справедливым, и результат будет тот же". В те же дни Англия подписала с Россией и Пруссией новый договор о субсидиях, обязавшись покрыть все издержки дальнейшей борьбы с Наполеоном. Наконец, Бернадот не только согласился предоставить военные силы Швеции в распоряжение союзников, но и преподал им несколько стратегических и тактических советов, исходя из своего знания состава и образа действий французской армии.

В Праге состоялось несколько совещаний уполномоченных посланников враждующих сторон, на которых выяснилось, что они не наделены никакими полномочиями для заключения мира и только тянут время в формальных пререканиях. 29 июля, в последний день перемирия, Меттерних объявил, что Австрия вступает в войну на стороне союзников. Он переиграл Наполеона методично, ход за ходом, как искусный шахматный игрок. Александр поддержал разрыв переговоров: "Только меч может и должен решить исход событий".

В ночь с 29 на 30 июля на пространстве от Праги до силезской границы запылали сигнальные костры, оповещавшие союзные армии о возобновлении военных действий. На следующий день 125-тысячная русско-прусская армия выступила к границам Чехии. По пути к ней присоединились австрийские войска под командованием фельдмаршала князя Карла Шварценберга, насчитывавшие 130 тысяч человек, и 180-тысячная шведская армия Бернадота; 200 тысяч англичан и испанцев готовились перейти Пиренеи, 80 тысяч австрийцев намеревались отнять у Франции Италию, 200 тысяч пруссаков и русских под командованием Блюхера действовали в Германии. Теперь на Наполеона двигалась миллионная армия коалиции. Император мог противопоставить ей всего 550 тысяч человек, среди которых было много немцев и итальянцев, готовых изменить ему при первой возможности. Проволочка с переговорами дорого обошлась Наполеону: если летняя кампания еще была ознаменована успехами, то осенняя окончилась катастрофой под Лейпцигом.

Формально находясь в стороне от руководства военными действиями, Александр продолжал оказывать преобладающее влияние на ход кампании, несмотря на присутствие в армии австрийского императора и прусского короля. План коалиции состоял в том, чтобы изнурять Наполеона, всячески избегая решительного сражения с ним и громя поодиночке его маршалов. Мысль об этой новой тактике исходила от Бернадота и была поддержана двумя французскими перебежчиками — генералами Моро и Жомини, любезно принятыми Александром, который включил их в свою свиту.

Однако применить эти советы на деле оказалось труднее, чем предполагалось. В начале августа главная русская армия под командованием Барклая-де- Толли и австрийские войска князя Шварценберга устремились к Дрездену, где находился слабый французский корпус Сен-Сира. 13 августа 60-тысячная армия союзников собралась под городом. Около полудня Александр со свитой и в сопровождении Шварценберга отправился на рекогносцировку. Царь настаивал на немедленном штурме, австрийский фельдмаршал советовал ждать прихода подкреплений. Препирательства продолжались до вечера и позволили Наполеону подтянуть к Дрездену главные силы. Наконец ночью союзниками была принята неопределенная диспозиция Шварценберга: взять город путем артиллерийского обстрела и ряда демонстративных атак.

Наутро приступили к исполнению принятого плана. Но благоприятный момент был упущен. Когда в одиннадцать часов Александр поднялся на высоты Рекница, он увидел французские подкрепления, тянущиеся к Дрездену по Бауценской дороге. Одновременно были получены сведения о прибытии в город самого Наполеона. Это вызвало новые препирательства в штабе союзников; наступление колонн было остановлено. По словам Михайловского-Данилевского, "то место, где стояли монархи со штабом своим, уподоблялось шумному народному совещанию". Медлительность Шварценберга привела Моро в крайнее раздражение, и, бросив свою шляпу на землю, он сказал фельдмаршалу: "Черт побери вас, сударь! Я не очень удивляюсь тому, что начиная с семнадцатилетнего возраста вы всегда бывали биты". Александр отвел героя республиканских войн в сторону и постарался успокоить его. "Ваше величество, этот человек лишит вас всего", — не унимался Моро.

В шестом часу разгорелось сражение. Наполеон, не опасаясь за свой центр, достаточно прикрытый дрезденскими укреплениями, двинул в бой оба своих крыла. К вечеру русские и австрийцы были отброшены от Дрездена. Александр находился на поле боя, пока не стих последний выстрел, а ночью вновь созвал военный совет. Ввиду того что подошедшие к ночи подкрепления увеличили силы союзников до 160 тысяч, ему удалось убедить Шварценберга оставаться на занятых позициях.

Ночью хлынул холодный дождь, увеличив уныние солдат, терпевших недостаток в припасах и обескураженных неудачей приступа.

15 августа в шестом часу утра Александр прибыл на позиции. Ливень не утихал, мешая передвижению обеих неприятельских армий и делая ружья совершенно непригодными к употреблению. Через час союзная и французская артиллерии вступили в поединок, продолжавшийся без перерыва восемь часов. Все это время Александр со штабом находился на холме, наблюдая, как ядра проламывают просеки в густых рядах колонн; многие смертоносные снаряды долетали и до холма. Часу в третьем Александр заметил, что его лошадь бьет копытом о камень, и, тронув поводья, отъехал на несколько шагов. Место, на котором стоял царь, занял Моро. Не прошло и минуты, как раздался нарастающий свист — и французское ядро прошило насквозь его лошадь. Генерал получил страшное ранение в обе ноги. Когда генерала унесли,[43] появился гонец с донесением, что четыре австрийских полка на левом фланге сложили оружие. Все сразу заговорили об отступлении. Александр предложил возобновить бой наутро, но Шварценберг уже был невменяем — он только и твердил что об огромных потерях — которые и в самом деле были велики: 30 тысяч человек за два дня — и изнурении австрийской армии. Царь с сокрушенным видом предоставил ему распоряжаться. Ночью, под непрекращающимся дождем, по колено в грязи, началось отступление. В темноте слышались только вопли раненых и ругательства.

Наполеон, промокший до костей, вечером приехал во дворец союзника, короля Саксонского. Несмотря на непогоду, въезд в Дрезден был обставлен со всевозможной торжественностью: за императором несли трофейные знамена и вели 15 тысяч пленных союзников. Когда саксонский военный министр поздравил победителя, Наполеон выразил сожаление, что ненастье помешало ему окончательно уничтожить неприятеля.

— Но, — добавил он, — там, где меня нет, все идет плохо.

Действительно, победа под Дрезденом была последней улыбкой фортуны наскучившему любимцу. План Бернадота начал приносить плоды. В то время как Наполеон отстаивал Дрезден, шведская армия разбила маршала Удино при Гросс-Берене, а Блюхер нанес поражение Макдональду на реке Кацбах. Вследствие этих неудач Наполеон счел нужным остаться в Дрездене, поручив преследовать отступающих союзников 15-тысячному корпусу Вандамма.

Вандамм намеревался преградить путь Шварценбергу в Чехию, заняв Петерсвальдский проход через Богемские горы. Но войска Сен-Сира и Мортье оставили его без поддержки, и вместо того, чтобы окружить союзную армию, Вандамм сам был окружен под Кульмом и вынужден сложить оружие с половиной своего корпуса, оставшейся в живых после яростного боя. Сражение при Кульме стало первой победой над французами, при которой присутствовал Александр, имевший к тому же полное право приписывать успех сражения своим распоряжениям, так как австрийский фельдмаршал, по обыкновению, и не помышлял о решительных действиях; Фридрих Вильгельм оставался эхом мнения Александра. Что же касается императора Франца, то он под гром орудий предавался в Теплице своему любимому развлечению — музыке. Когда после сражения принц Леопольд, командующий русской конной бригадой, приехал к нему во дворец с просьбой уступить апартаменты для усталых офицеров, Франц, исполнявший скрипичную партию в трио и находившийся в отличном расположении духа, безропотно согласился очистить залу: "И прекрасно, мы можем продолжить нашу игру и внизу". Совершенно довольный, он спустился вниз и вновь взялся за смычок, так и не поинтересовавшись судьбой сражения. Поэтому не случайно сражение при Кульме до конца дней оставалось одним из любимых воспоминаний Александра.

Таким образом, дрезденская победа не принесла Наполеону никаких выгод. Напротив, теперь все три неприятельские армии приближались друг к другу, готовясь соединиться и запереть Наполеона в Саксонии.

Французский император очутился в положении преследуемого. В начале октября кольцо союзных армий замкнулось на Лейпцигской равнине. Наполеон был вынужден принять генеральное сражение, вошедшее в историю под названием "битва народов", так как здесь сошлись солдаты со всех концов Европы.[44]

4 октября в десятом часу утра Александр прибыл на поле битвы, где войска строились в боевые порядки. В молчании он шагом ехал к первой линии, как вдруг с французской стороны раздался гул первого орудийного залпа.

— Неприятель приветствует прибытие вашего величества, — с улыбкой заметил Милорадович, следовавший за государем.

В этот день против Наполеона сражалось 220 тысяч человек — силы русско-прусской армии Блюхера, атаковавшей французов с севера, и австро-русской армии Шварценберга, нападавшей с юга. Сам император располагал 155 тысячами человек.

Первые три часа противники не уступали друг другу ни пяди земли. Затем Наполеон двинул значительную часть кавалерии с главными силами пехоты на центр союзников, намереваясь разъединить их силы. Австрийцы и русские дрогнули и подались назад, обнажая высоту, на которой находился Александр со всем штабом. Наполеон, видя центр прорванным, поздравил саксонского короля с победой и велел звонить во все колокола Лейпцига. "Все еще вернется к нам", — с довольной улыбкой сказал он своему секретарю Дарю.

Генералы умоляли государя отъехать в более безопасное место, но Александр, не слушая их, со спокойным видом говорил только о подкреплениях для опрокинутых войск. Все считали сражение проигранным, не отчаивался один Александр. По словам Михайловского-Данилевского, это была лучшая минута его военной деятельности. "Я смотрел нарочно в лицо государю, — пишет он, — он не смешался ни на одно мгновение и, приказав сам находившимся в его конвое лейб-казакам ударить на французских кирасир, отъехал назад не более как шагов на пятнадцать. Положение императора было тем опаснее, что позади него находился длинный и глубокий овраг, через который не было моста".

В эту критическую минуту царь распорядился ввести в бой резервную артиллерию и гвардейский корпус. 112 русских орудий открыли канонаду, о которой Милорадович сказал, что она была громче бородинской. Артиллерийский огонь не утихал до шести часов вечера и позволил стянуть к центру резервы. Успех французов остался без последствий. В то же время Блюхер заставил отступить маршала Мармона.

5 октября противники бездействовали. К союзным войскам присоединилась вся северная армия — 110 тысяч человек под начальством Бернадота. Было решено назавтра окружить Наполеона. Александр весь день провел в поле, под дождем, лично присматривая за исполнением его распоряжений. Шварценберг, совершенно ошалевший от вчерашнего боя, уже ни во что не вмешивался.

6 октября, в солнечный и ясный день, разгорелась решающая битва. Александр прибыл к войскам рано утром, еще до снятия с бивуаков. Следуя за колоннами, он переезжал от одной высоты к другой, не обращая внимания на ложившиеся вокруг ядра; Фридрих Вильгельм и Франц следовали за ним. Когда одно ядро упало почти рядом с царем, генералы не выдержали и попросили его не рисковать своей жизнью. Александр с улыбкой ответил:

— Одной беды не бывает. Посмотрите, сейчас прилетит другое ядро.

И в самом деле тотчас же рядом разорвалась граната, ранив нескольких казаков из конвоя.[45]

Наступление велось союзниками энергично. Французы, несмотря на яростное сопротивление, отступали шаг за шагом. Отовсюду к Александру скакали гонцы с известиями о занятии союзными войсками очередного пункта. В разгар боя командир саксонского корпуса Рюссель перешел на сторону союзников и выпустил по французам заряды, предназначенные для пруссаков. Александр принял явившегося к нему Рюсселя с распростертыми объятиями, восторженно превознося его патриотизм.

Все же, несмотря ни на что, успех в этот день не был окончательным. Французы отступили под самые стены Лейпцига, и наутро нужно было штурмовать город.

С рассветом Александр объехал войска, благодаря их за вчерашнюю победу и призывая щадить город и его жителей.

— Ребята! — взывал царь. — Вы вчера дрались как храбрые воины, как непобедимые герои. Будьте же сегодня великодушны к побежденному нами неприятелю и к несчастным жителям города. Ваш государь этого желает, и если вы преданы мне, в чем я уверен, то вы исполните мое приказание.

Стойкость французской армии была сломлена вчерашним поражением. При первых атаках союзниками городских укреплений французы стали отступать, в конце концов обратившись в беспорядочное бегство. На реке Эльстер повторилась березинская катастрофа. Для переправы через реку и многочисленные отводные каналы нужно было навести множество мостов. Но Бертье не получил от Наполеона накануне никаких распоряжений на этот счет, так что в наличии оказался только один мост — в Линденау. Половина французской армии скучилась на дороге, ведущей к нему, в то время как другая половина прикрывала отступление артиллерии и обоза. Кто-то успел переправиться, как вдруг на глазах у изумленной армии мост взлетел в воздух — французские саперы, неправильно истолковав приказ Наполеона, сочли нужным взорвать мост, чтобы остановить неприятельскую погоню. Мышеловка захлопнулась. Началась паника. Маршал Макдональд, отлично умевший плавать, переплыл Эльстер нагишом и спасся; предводитель польского легиона Понятовский верхом бросился в воду и был унесен течением; Лористон и еще 21 генерал сдались в плен с 15 тысячами человек и 350 орудиями. Еще 13 тысяч французов предпочли смерть плену и были перебиты на улицах и в домах Лейпцига. Они дрались с неслыханным остервенением; Молодая гвардия шесть раз возвращала свои позиции. Но союзники продолжали атаки, не считаясь с потерями. Лейпцигское сражение стоило жизни 130 тысячам человек, в том числе 50 тысячам французов. Русская армия потеряла 22 тысячи солдат и офицеров.

Александр въехал в город около полудня, когда на его улицах еще кипел бой. В окне одного из домов он увидел бледное лицо саксонского короля. Александр демонстративно отвернулся от него. Вечером он написал в Петербург фельдмаршалу Салтыкову: "Благодарение Всевышнему, с душевным удовольствием извещаю ваше сиятельство, что победа совершенная. Битва продолжалась 4-го, 6-го и 7-го числа. До 300 пушек, 22 генерала и до 37 тысяч пленных достались победителям. Всемогущий Един всем руководствовал". Смирение этих строк скрывало рвущуюся наружу радость: он оказался прав в своих предчувствиях, злодей повержен, он, Александр, воистину является орудием Промысла!

Наполеон отошел за Рейн. Германия была освобождена.

Успех вновь породил разброд в коалиции. Меттерних и Фридрих Вильгельм заговорили о выгодном мире и отводе армии на зимние квартиры. В окружении Александра открыто поговаривали, что цель похода достигнута — Наполеон загнан в свое логово, а прусский король может спокойно вернуться в Берлин. Но Александр упорно настаивал на зимнем походе и твердил, что прочный мир может быть подписан только в Париже, любой другой мир будет только перемирием.

— Я не могу каждый раз поспевать вам на помощь за четыреста лье, — говорил он Францу и Фридриху Вильгельму.

Благодаря его настойчивости единство мнений было восстановлено, союзные войска двинулись к границам Франции.

Александр считал необходимым сохранить нейтралитет Швейцарии и потому был возмущен, узнав, что австрийцы без его ведома вступили на ее территорию. По этому поводу царь вспомнил о своем старом друге Лагарпе и 22 декабря отправил ему письмо — впервые за годы разлуки. Зная, что Лагарп еще пользуется влиянием в Швейцарии, Александр просил его заверить тамошние власти, что республиканский строй Швейцарии будет сохранен, если кантоны не поддержат Наполеона и сохранят нейтралитет.

1 января 1814 года, в годовщину переправы через Неман, русская армия перешла мост через Рейн в округе Базеля. Александр наблюдал за переправой. Шел дождь со снегом, дул пронизывающий ветер. На днях, отправляя в Швейцарию своего представителя, графа Каподистрию, Александр инструктировал его, что видит свою задачу в "восстановлении европейской системы", которая должна "возвратить каждому народу полное и всецелое пользование его правами и его учреждениями, поставить как их всех, так и нас самих (то есть государей. — С. Ц.) под охрану общего союза, охранить себя и защитить их от честолюбия завоевателей". С такими мыслями он вступал на землю Франции, следуя по пути угадывания замыслов Провидения.