Глава 24. МЕДИЧИ ВО ФЛОРЕНЦИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 24.

МЕДИЧИ ВО ФЛОРЕНЦИИ

Последние годы XIV и особенно первые десятилетия XV века ознаменовались существенными изменениями в политическом строе городов Северной и Средней Италии. Во многих из них республиканскую форму правления сменила монархическая, выступающая иногда в скрытой форме. Такой политический строй получает в Италии название сеньории[171], или тирании. К XV веку тирания прочно установилась во Флоренции, Милане, Болонье, Ферраре, Урбино и других городах и областях Италии. Благоприятную почву для захвата власти в городах-государствах представителями отдельных фамилий создавала непрекращающаяся там политическая борьба, в ходе которой выдвигалась то одна, то другая из наиболее влиятельных и богатых семей.

Наиболее характерна история тирании во Флоренции, где управление Флорентийской республикой перешло в руки могущественной банкирской династии Медичи, основателем которой был Джованни Медичи. Перед своей смертью Джованни (он умер в 1422 году) призвал к себе сыновей — Козимо и Лоренцо — и сказал им: «Похоже, что срок жизни, назначенный мне Богом и природой при рождении моем, приходит к концу. Умираю я вполне удовлетворенным, ибо оставляю вас богатыми, здоровыми и занимающими такое положение, что если вы будете идти по моим стопам, то сможете жить во Флоренции в чести и окруженные всеобщей любовью. Если вы хотите жить спокойно, то в делах государственных принимай те лишь то участие, на какое дадут вам право закон и согласие граждан: тогда вам не будет грозить ни зависть, ни опасность, ибо ненависть в людях возбуждает не то, что человеку дается, а то, что он присваивает. И в управлении республикой вы всегда буде те иметь большую долю, чем те, кто, стремясь завладеть чужим, теряет и свое, да к тому же еще, прежде чем потерять все, живет в беспрестанных волнениях. Придерживаясь такого поведения, удалось мне среди стольких врагов и в стольких раздорах не только сохранить, но и увеличить мое влияние в нашем городе. И если вы последуете моему примеру, то так же, как и я, сможете сохранить и увеличить свое». Посмотрим, насколько потомкам Джованни Медичи удалось исполнить его мудрые советы в управлении флорентийской республикой.

Козимо Медичи

* * *

В то время городу Флоренции повиновалась значительная часть Тосканы[172]. Флорентийцы овладели городами Пизой, Ареццо, Вольтерой и задумали покорить город Луку. Обе флорентийские партии: аристократы, вождем которых был тогда Ринальдо Альбицци, и пополаны[173], вождями которых после смерти Джованни Медичи стали его сыновья Козимо и Лоренцо, — были согласны, что необходимо начать войну с Лукой. Военными действиями управляли аристократы, поэтому их влияние усилилось. Все восемь приоров[174] и гонфалоньер[175], составлявшие сеньорию, избирались тогда из аристократической партии. Чтобы упрочить свое положение, аристократы решили изгнать из города вождей партии пополанов. Но кроме политических соображений Ринальдо Альбицци руководствовался и личной враждой к семье Медичи. Ходили слухи, что во время войны, заведуя военными расходами, Альбицци присвоил себе государственные деньги. Возникновение этой молвы Альбицци приписывал Медичи.

Свой удар партия аристократов направила в основном на Козимо, обвинив его в распространении ложных слухов во время войны и в подстрекательстве народа с намерением произвести мятеж и сделаться государем Флоренции. В результате сеньория потребовала от Козимо объяснений по всем возводимым на него обвинениям. Козимо, не слушая предостережений друзей, явился во дворец, где заседала сеньория, и был арестован.

Козимо заточили в башне дворца, а стеречь его поручили начальнику темницы Федериго Малавольти. Медичи опасался, что его отравят, поэтому воздерживался от пищи и за четыре дня заключения съел только немного хлеба. Заметив это, Федериго сказал ему: «Козимо, ты боишься отравления, и из-за этого моришь себя голодом, мне же оказываешь весьма мало чести, если полагаешь, что я способен приложить руку к такому гнусному делу. Не думаю, что тебе надо было опасаться за свою жизнь, имея столько друзей и во дворце и за его пределами. Но даже если бы тебе и грозила смерть, можешь быть уверен, что не моими услугами, а каким-либо иным способом воспользуются, чтобы отнять у тебя жизнь. Никогда я не замараю рук своих чьей-либо кровью, особенно твоей, ибо от тебя я никогда не видел ничего худого. Успокойся же, принимай обычную пищу и живи для друзей своих и для отечества. А чтобы у тебя не оставалось никаких сомнений, я буду разделять вместе с тобой всю еду, которую тебе будут приносить»[176]. Слова эти вернули Козимо мужество, со слезами на глазах он обнял и поцеловал Федериго, горячо благодаря его за сострадание и доброту и обещая воздать ему за них, если судьба когда-нибудь предоставит такую возможность.

Тем временем собрание флорентийских граждан для решения вопроса Козимо назначило комиссию с неограниченными полномочиями, называвшуюся балией. В нее вошли 200 человек, и почти все они принадлежали партии Альбицци. Ринальдо Альбицци предложил балии казнить Козимо, другие требовали его изгнания, остальные промолчали — кто-то из сочувствия к нему, кто-то из страха перед другими, однако отсутствие согласия в балии привело к тому, что принятие окончательного решения постоянно откладывалось. Тогда Козимо решил действовать.

Тюремщик как-то, чтобы развлечь своего подопечного, привел разделить с ним ужин некого Фарганаччо, приятеля гонфалоньера. Козимо решил использовать этого человека в своих целях и, когда ужин подходил к концу, сделал тюремщику знак удалиться. Тот под предлогом, будто намеревается принести еще какое-то угощение, оставил их вдвоем.

Козимо, дружески поговорив с Фарганаччо, дал ему письменную доверенность на получение тысячи ста дукатов: из них сто Фарганаччо должен был взять себе, а тысячу передать гонфалоньеру Бернардо Гуаданьи. Человек небогатый, Гуаданьи принял эти деньги и сделал свое дело — убедил балию отвергнуть предложение Альбицци о смертной казни. В результате Козимо на десять лет изгнали из флорентийского государства. Кроме него изгнанию подверглись многие его родственники и друзья.

3 октября 1433 года Козимо предстал перед членами сеньории. Ему сообщили приговор об изгнании и предложили добровольно подчиниться этому постановлению, если он не хочет, чтобы в отношении его и его имущества были приняты более жесткие меры. Козимо выслушал приговор с безмятежным видом и заявил, что немедленно отправится в любое место, какое назначит сеньория. Однако он, «раз уж ему дарована жизнь», попросил защиты, присовокупив, что ему хорошо известно, что на площади собралось немало людей, желающих его смерти. Он также добавил, что где бы ему ни пришлось находиться, он сам и все его имущество находятся в полном распоряжении государства, народа флорентийского и сеньории.

Гонфалоньер взялся помочь Козимо избежать столкновений с недоброжелателями: они пробыли во дворце до наступления ночи, после чего гонфалоньер привел его к себе в дом, угостил ужином, а затем под сильной вооруженной охраной отправил к границе республики.

Всюду по пути Козимо встречали с великим почетом, а венецианцы открыто посетили его, притом не как изгнанника, а как важного государственного деятеля.

Ринальдо Альбицци, похоже, предвидел печальное будущее. Он собрал своих соратников и, решив до конца выполнить долг перед собою и перед своей партией, заявил, что, поддавшись на «мольбы, слезы и деньги» своих врагов, его партия и каждый ее представитель в отдельности своими руками приготовили себе погибель. Что вскоре им самим придется умолять и плакать, но их никто не будет слушать, слезы их никого не растрогают, а полученные за освобождение Козимо деньги придется вернуть с процентами в виде пыток, казней и ссылок. Что нельзя было оставлять Козимо в живых, а его сторонников в пределах Флоренции, ибо больших людей либо совсем не надо трогать, либо уж расправляться с ними окончательно. Предсказание Альбицци скоро исполнилось.

Козимо, уехавший в Падую, был принят там с большим почетом; венецианское правительство вело с ним переговоры, как будто он не изгнанник, а правитель Флоренции. Его друзья, оставшиеся в городе, подготовляли низвержение аристократической партии. Когда изгнание Козимо продолжалось уже почти год, в конце августа 1434 года гонфалоньером был избран Никколо ди Кокко, и вместе с ним в сеньорию попали еще восемь сторонников Козимо.

Ринальдо Альбицци и его партия были напуганы. Но, поскольку после избрания члены новой сеньории и гонфалоньер до вступления в должность в течение трех дней остаются на положении простых граждан, Ринальдо Альбицци снова собрал верхушку своей партии и снова постарался убедить их, что им грозит неминуемая гибель, если они не воспользуются единственным шансом на спасение — вооруженным путем не добьются от еще не отставленного от должности гонфалоньера Донато Велути созвать народное собрание, на каком-нибудь основании признать выборы сеньории недействительными и назначить новые выборы, уничтожив прежние списки кандидатов и составив новые, из людей верных. Мнения в партии разделились. Часть аристократов поддержала предложения Альбицци, считая их единственно верными, другие же считали, что выход, предложенный Альбицци, требует слишком откровенного насилия, а потому может навлечь на партию всеобщее осуждение. Большинство аристократов не отважилось на такое опасное дело.

Новый состав сеньории вступил в должность и, по предложению нового гонфалоньера, Ринальдо Альбицци и его сторонники были преданы суду. Это вынудило самого Альбицци и его соратников наконец-то взяться за оружие, но было уже поздно. Все их противники[177], объединившись, приняли сторону правительства. Увидев массы вооруженного народа, мятежники оробели и с наступлением темноты скрылись. Правительство Флоренции хотело казнить предводителей мятежа, но смягчилось (отчасти из уважения к просьбе папы Евгения IV, находившегося во Флоренции). Суд приговорил мятежников к заключению в темницу или к изгнанию. Козимо Медичи и его изгнанные друзья возвратились во Флоренцию.

Когда Козимо возвращался в город, во всех населенных пунктах Тосканы его встречали, как триумфатора, а флорентийцы вышли ему навстречу за городские ворота, приветствуя как отца народа. Теперь правительство состояло из друзей Козимо Медичи и действовало по его внушению.

Оно казнило Бернардо Гуаданьи (подкупленного Медичи и спасшего ему жизнь), а также четырех других врагов Козимо, бежавших в Венецию и выданных венецианцами; возвратило многих из прежних изгнанников, вознаградив их за конфискованные имения имуществом новых изгнанников.

Кондотьер

Новое флорентийское правительство заботилось о расширении торговли, промышленности и банкирских оборотов своих граждан, строило великолепные здания, покровительствовало искусствам и науке, стремясь сделать Флоренцию центром интеллектуальной жизни Италии, столицей западной культуры. Но к этим возвышенным стремлениям примешивались эгоистические расчеты, а средства, употребляемые Козимо Медичи и его соратниками для достижения вроде бы патриотических целей, часто бывали чрезвычайно жестокими и даже преступными.

Постепенно изгнанники, враждебные Козимо Медичи, умерли, или, занявшись делами городов, в которых поселились, перестали интересоваться возвращением во Флоренцию. И у Козимо вроде бы не осталось сильных врагов. Правда, во Флоренции начала формироваться враждебная ему партия, вождем которой был Нери Каппони. Но Медичи сумел подавить ее в самом зародыше.

Нери Джино Каппони был любим не только гражданами, но и солдатами, заслужив их привязанность мужеством и воинским искусством, которые ему посчастливилось проявить несколько раз, командуя флорентийскими войсками. Среди многочисленных командиров флорентийского войска выделялся и кондотьер[178] Бальдаччо Ангиари, тоже весьма искусный в военном деле и к тому же считавшийся самым сильным и храбрым человеком в Италии. Он всегда командовал пехотой, и солдаты настолько любили его, что, по общему мнению, пошли бы за ним на что угодно. Нери дружил с Бальдаччо и, опираясь на эту дружбу, начал приобретать такую силу во Флоренции, что сделался опасным для Козимо. Считая, что без Бальдаччо Нери не на что рассчитывать, Козимо нацелился на него. Уволить Бальдаччо со службы было не за что, но и оставлять его было опасно. Медичи и его стронники решили избавиться от этого военачальника, тем более, что обстоятельства им благоприятствовали.

Кондотьер. XV в.

Бальдаччо имел во Флоренции личного врага, Бартоломео Орландини, обиженного резкими упреками кондотьера за трусость, проявленную во время одной из военных кампаний. Трусость эта до того возмутила Бальдаччо, что он не переставал открыто заявлять об этом в оскорбительных выражениях как устно, так и письменно. Бартоломео, вне себя от стыда и ярости, лелеял планы мщения, надеясь кровью обвинителя смыть с себя позор. Об этом стало известно Козимо Медичи, и ему удалось сделать Орландини орудием в своих руках.

В 1441 году Бальдаччо прибыл во Флоренцию для переговоров с правительством о выдаче жалованья. Орландини являлся тогда гонфалоньером. Предоставим теперь слово Никколо Макиавелли: «Мессер Бартоломео Орландини принял решение умертвить Бальдаччо и с этой целью собрал в своем зале немало вооруженных людей. Когда по обыкновению Бальдаччо явился на площадь, чтобы договориться с правителями об условиях своей кондотты[179], гонфалоньер вызвал его к себе, и Бальдаччо, ничего не заподозрив, повиновался. Мессер Бартоломео вышел ему навстречу и два или три раза прошелся с ним по галерее перед кабинетами членов сеньории, обсуждая условия кондотты. Затем, когда, по его мнению, наступил подходящий момент и они поравнялись с комнатой, где прятались убийцы, он дал условный сигнал: те выскочили из комнаты в галерею, умертвили беззащитного и безоружного Бальдаччо и выбросили его труп из окна дворца в сторону таможни, после чего перетащили его на площадь, где отрезали голову и выставили ее на целый день на обозрение всему народу. У Бальдаччо был только один сын, всего несколько лет перед тем рожденный ему женой его Анналеной, — он ненадолго пережил отца. Лишившись и сына и мужа, Анналена не захотела брать себе нового мужа. Дом свой она превратила в монастырь, где к ней присоединилось немало благородных женщин, и, запершись в нем, в святости прожила так до скончания своих дней».

После убийства Бальдаччо влияние Нери существенно снизилось, большинство сторонников отошли от него. Для Козимо Медичи он больше не был опасен.

Через десять лет после начала правления Медичи власть имущие посчитали возможным расширить круг имеющихся у них полномочий. Кроме того, Козимо Медичи считал необходимым поставить у власти своих сторонников, совершенно оттеснив противников своей политики. В 1441 году многие флорентийские фамилии были исключены из числа полноправных граждан, то есть утратили право занимать государственные должности. Канцлер, т.е. делопроизводитель сеньории Филиппо Перуцци, не принадлежавший к числу друзей Козимо Медичи, был отстранен от должности. Право назначать гонфалоньера и членов сеньории было поручено комитету, куда вошли сторонники Козимо; сроки изгнания его противников были продлены. Свободы флорентийских граждан были сильно ущемлены.

Однако последние годы жизни Козимо были полны проблем и огорчений. Во Флоренции не прекращались раздоры и волнения. В 1455 году разногласия возникли в самой партии Козимо, правда, их Медичи сумел пресечь, действуя по принципу «разделяй и властвуй». Причиной недовольства сторонников Козимо Медичи было то, что он постепенно устранял их от решения важнейших дел, последовательно сосредоточивая в своих руках все больше власти. Были предприняты попытки пресечь эту деятельность Козимо, но его поддерживало большое количество граждан, что Медичи и использовал, чтобы окончательно устранить недавних союзников от государственных должностей и даже угрожать их денежным интересам.

В то время во Флоренции на вершине влияния находилась партия, называвшая себя демократической, но действовавшая по указке Козимо. С ее подачи было выдвинуто предложение ввести в действие новое исчисление налогов соразмерно имущественному состоянию. Для богатейшей части населения это было связано с существенно большими выплатами, но когда представители зажиточных граждан обратились к Козимо с просьбами о недопущении невыгодного для них проекта, он отвечал, что не будет мешать справедливому делу.

Упрочив свою власть при содействии демократов, Козимо, понимая, что и их влияние возросло и возрастет еще больше, если новый закон войдет в силу, сделал все, чтобы подавить ставших опасными союзников. Но как всегда, и в этом случае он действовал не прямо, а переложил ответственность на другого, на которого и пала в дальнейшем ненависть за реакционные меры. Его орудием стал Лука Питти, один из богатейших людей Флоренции. В 1458 году Питти был назначен гонфалоньером и по соглашению с Козимо Медичи произвел переворот, отстранивший от участия в управлении демократическую партию, которая собиралась распределять налоги соразмерно имуществу. Созвав народное собрание, гонфалоньер, задействовав войско, перекрыл улицы, ведущие на площадь собрания. Солдаты не пропускали никого, кроме людей безусловно преданных Козимо Медичи. Устранив таким образом из народного собрания всех противников, Питти силою оружия добился того, на что собрание в полном составе никогда бы не согласилось. Создали новое правительство и на все главные посты назначили людей, являющихся противниками демократов. Таким образом предложение о распределении податей пропорционально имуществу было похоронено. Козимо и другие богатые граждане наградили Питти богатыми подарками, сумма которых дошла до 20 000 тысяч золотых флоринов.

Как-то Козимо сказал одному из своих друзей, который жаловался на разврат и неугодные Богу деяния городских властей, что развращенный город лучше города погибшего и что с четками в руках государства не построишь. Этот принцип доминировал в политической деятельности Козимо Медичи. Однако надо отметить, что Козимо не был мрачным и угрюмым злым гением Флоренции. Он не был лишен остроумия и, видимо, обаяния. Его полемика с политическими оппонентами очень показательна в этом смысле. Когда Ринальдо Альбицци в начале своего изгнания велел передать ему, что «курочка несет яйца», Козимо на это ответил, что «в чужом гнезде она, пожалуй, снесет не то, что нужно». Другие мятежники постарались довести до его сведения, что они, мол, не спят. Козимо же на это возразил: «Еще бы, я же отнял у них сон». Когда папа Пий II побуждал европейских государей объединиться и выступить против турок, он сказал о нем, что «старец делает то, что под стать молодому». Когда венецианские послы, явившиеся во Флоренцию, стали упрекать правительство республики, он показал им свою открытую голову и спросил, какого она цвета; услышав от них, что голова у него белая, он на это сказал: «Очень скоро так же побелеют головы ваших сенаторов».

Один сын Козимо, Джовани, на которого он возлагал большие надежды, умер раньше отца. Другой сын, Пьеро, ставший наследником его власти и богатства, был человек слабого здоровья и не слишком больших способностей. Медичи мог надеяться только на внуков Лоренцо и Джулиано, сыновей Пьеро. Когда после смерти Джованни уже больного Козимо носили по обширным залам его дворца, он, вздыхая, говорил: «Этот дом слишком велик для такого небольшого семейства». Козимо Медичи умер на 67 году жизни, в августе 1464 года. Как пишет Никколо Макиавелли: «Во Флоренции и за стенами ее все граждане и все государи христианского мира оплакивали смерть Козимо, вместе с Пьеро, его сыном; весь народ в торжественнейшей процессии сопровождал прах его к месту погребения в церкви Сан-Лоренцо, и по правительственному указу на надгробии было начертано "Отец отечества"».

Всецело занятый делами государственными, Козимо склонен был оставлять без должного внимания свои собственные, и в последние годы его жизни они особенно расстроились, тем более, что здоровье Медичи ослабло и кроме того он увлекся постройками. Незадолго до смерти Козимо настоятельно советовал сыну привести в порядок дела семейной фирмы и следовать советам Диотисальви Нерони, искусного дельца, которого он считал верным другом. Некогда Козимо облагодетельствовал Нерони, но этот честолюбивый человек все-таки втайне желал отнять влияние и власть у рода Медичи и возвыситься самому. Под маской дружеской заботы о денежных интересах неопытного и нерассудительного Пьеро, Нерони стал давать ему советы, которые вскоре пробудили в отношении Козимо ненависть многих флорентийцев.

Козимо для приобретения влиятельных друзей давал взаймы деньги, уплаты которых не требовал, а иногда и доли в своих заграничных банкирских операциях, не требуя никакого взноса. Нерони посоветовал Пьеро потребовать уплаты всех долгов; это было сделано второпях и в довольно резкой форме. В результате у многих появились серьезные затруднения, а некоторым банкирским домам даже угрожало банкротство. Влияние Медичи на общественные дела поколебалось. Но у рода Медичи оказался не один такой «друг» — в стремлении свалить ненавистное семейство к Нерони присоединились Лука Питти, Никколо Содерини, Аньоло Аччаюоли.

В общем, после смерти Козимо прежняя монолитная партия Медичи распалась на два враждебных лагеря: один хотел восстановить свободу республики; другой, безусловно, поддерживал владычество Пьеро. К первому лагерю принадлежало много влиятельных людей, правда, у них были разные цели и они мало доверяли друг другу. Лука Питти пытался занять место Козимо и воспользоваться властью для улучшения своих денежных дел, расстроенных громадными расходами на сооружение дворца.

Никколо Содерини, выбранный гонфалоньером, старался восстановить свободу граждан. Но мало кто поддерживал реформы в демократическом духе, большинство было озабочено единственно свержением Пьеро Медичи. Аньо-ло Аччаюоли действовал против него исключительно по личной вражде.

Хотя побуждения у заговорщиков были различные, говорили они только об одном: о стремлении к тому, чтобы республика управлялась выборными органами, а не прихотью нескольких могущественных граждан. Вдобавок всеобщая ненависть к Пьеро росла: как раз в это время по разным причинам разорялись многие торговцы, и виновником их разорения открыто выставляли Пьеро: мол, он своим неожиданным требованием возвратить долг довел их до постыдного и не выгодного городу банкротства. Еще одним поводом для недовольства стали переговоры, которые Пьеро вел о брачном союзе своего первенца Лоренцо с Клариче Орсини[180]. Поскольку девушка не была уроженкой Флоренции, это оказалось прекрасным поводом для клеветы: Пьеро обвинили в том, что он не желает породниться с флорентийским родом потому, что не довольствуется более положением флорентийского гражданина, хочет стать властителем родного города, «ибо кто не хочет родниться с согражданами, тот стремится превратить их в своих рабов». Те, кто распространял эти слухи, считали, что победа в их руках, поскольку их поддерживала большая часть граждан.

Вскоре враждебность двух партий начала проявляться открыто. Обе они стали собираться ночами. Сторонники Медичи — в Крочетте, противники — в церкви Пиета. Последние, стремясь во что бы то ни стало лишить Пьеро жизни, составили заговор и даже собрали множество подписей, подтверждающих сочувствие граждан их замыслам. В эту партию входил и Никколо Федини, выполнявший обязанности секретаря. Считая, что предательство будет более выгодным, чем участие в убийстве Пьеро, Никколо раскрыл Пьеро этот замысел, показав список заговорщиков и всех, давших им свою подпись. Пьеро испугался, увидев, сколько граждан, и притом весьма видных, желают ему смерти. По совету друзей он тоже решил собрать подписи своих сторонников. Он поручил это дело одному из вернейших друзей и смог воочию убедиться в том, как легкомысленны и неустойчивы умы граждан, ибо многие из тех, кто давал подписи его врагам, расписались теперь в его поддержку.

Наконец, противники Медичи решили действовать. Они условились поднять во Флоренции восстание и умертвить Пьеро, который в это время находился в загородном дворце Кареджи из-за болезни. Уговоры и деньги призвали на сторону заговорщиков маркиза Феррарского и некоторых кондотьеров, которые пообещали привести отряды во Флоренцию. Коварный Нерони, одна из главных пружин заговора, частенько навещал больного Пьеро и всеми силами старался убедить его, что Флоренция спокойна, что в городе царит единство и порядок. Но, как оказалось, Пьеро был прекрасно осведомлен о планах заговорщиков и, несмотря на болезнь, сумел первым нанести удар противникам.

27 августа 1466 года он под охраной наемников вернулся во Флоренцию и призвал своих приверженцев к оружию. Противники Медичи были застигнуты врасплох. Тем не менее, часть вождей заговора решили оказать вооруженное сопротивление: например, Никколо Содерини вышел на площадь с несколькими сотнями наемников. А вот Лука Питти не присоединился к нему, причем не столько от неожиданности или робости, сколько обольстившись надеждой, что Пьеро намерен породнится с ним, женив одного из своих родственников на его племяннице. Сколько не кричал ему Содерини, призывая сесть на коня и ехать сражаться за республику, Лука Питти остался дома.

Когда вооруженная стычка казалась уже неизбежной, сеньория отправилась во дворец Медичи с намерением склонить Пьеро к примирению с Содерини. Сеньория наставила на том, что первыми за оружие взялись именно приверженцы Пьеро, так что по сути именно они виновны в возбуждении беспорядков. Но Пьеро отвечал, что взялся за оружие потому, что его поставили перед необходимостью защищаться, поскольку его противники составили заговор с целью свергнуть его, а сам он только того и желает, чтобы жить в спокойствии и мире и охранять закон.

Сеньории удалось убедить враждующие партии сложить оружие. Таким образом, дело решилось в пользу Пьеро Медичи. Гонфалоньером стал Роберто Лиони, приверженец Медичи, все государственные должности также заняли его сторонники. А противники — Нерони, Аччаюоли, Содерини — бежали, и были объявлены врагами отечества; часть их сторонников изгнали.

Изгнанники побудили венецианцев начать войну с Флоренцией, но флорентийцы при поддержке герцога Миланского довольно легко отразили нападение, что еще больше упрочило владычество семейства Медичи. Сторонники Пьеро, разделив между собою должности, едва ли ни в открытую преследовали противников: все, кто не был безусловным приверженцем Медичи, подвергались притеснениям или даже изгнанию. Луку Питти, расписавшегося в собственной трусости, оставили в покое, хотя многие его родственники были отправлены в изгнание.

В июне 1469 года сын Пьеро Лоренцо женился на дочери римского князя Орсини. А через полгода, на пятьдесят третьем году жизни 2 декабря 1469 года скончался Пьеро. Те несколько лет, которые он правил Флоренцией после смерти отца, прошли среди гражданских раздоров и заговоров. Пьеро был погребен в церкви Сан-Лоренцо рядом с отцом. Оставил он двух сыновей, Лоренцо и Джулиано, уже подававших надежды, однако еще очень молодых.

Главой семьи Медичи стал его сын Лоренцо, позже прозванный Великолепным. Правление Лоренцо, продолжавшееся 22 года (1469—1492), было золотым веком искусства и науки во Флоренции. Как в Риме при Августе, государственное устройство сохраняло республиканские формы, но они мало стесняли произвольную власть главы государства. Впрочем, она подвергалась иногда опасностям, для устранения которых Лоренцо принимал крутые меры. Произвольное правление Лоренцо было обременительным, и многие граждане втайне желали его падения. Пьеро умер с опасениями за будущее и незадолго перед смертью пригласил жившего в Неаполе Аччаюоли для встречи, чтобы посоветоваться со своим противником. Из этого ясно, что он сам понимал шаткость своего положения.

По знатности и богатству первое место после Медичи занимала семья Пацци. При Козимо Пацци оказались среди новой аристократии, получившей название popolo grasso. Это семейство пользовалось влиянием в партии Медичи. Главой семьи Пацци был Якопо. Собственных законных детей у него не было, но у его братьев было по нескольку сыновей, руководивших отделами огромной банкирской фирмы Пацци.

Богатство и власть семьи Пацци казались столь огромными, что советники Лоренцо постоянно указывали ему, какую опасность стабильности его власти может заключать в себе назначение на государственные должности представителей этого семейства. Лоренцо внимал этим советом, и ни Якопо, ни его племянники не получали важных постов, хотя по всему были их достойны. Такое отношение не могло не породить недовольства семьи Пацци, а от недовольства, как известно, недалеко и до заговора.

Один из племянников Якопо, Франческо, обиженный отношением Медичи, отправился в Рим и сумел стать банкиром папы Сикста IV. Политика этого Папы, как и вообще папского престола на протяжении многих веков, направленная на укрепление папской власти и её главенство над верховной властью христианских государей, шла вразрез с политикой семейства Медичи, которые, не желая укрепления папского престола поддерживали владетелей, формально считавшихся вассалами папы, но не повиновавшихся ему. Лоренцо Медичи и сам уже успел вызвать недовольство Сикста IV — Папа желал передать своим племянникам крупные земельные владения, а Лоренцо ему противодействовал. В отместку Папа назначил на место умершего архиепископа Пизанского врага Медичи, изгнанного ими из Флоренции, Франческо Сальвиати. Не удивительно, что Медичи не признали Сальвиати архиепископом. Тогда папа и его племянники, не имея достаточных сил, чтобы начать открытую войну с Медичи, присоединились к заговору, составленному Пацци.

Франческо Пацци привез во Флоренцию Сальвиати и попытался склонить своего дядю и других родственников к участию в разговоре. К уговорам присоединился и кондотьер Папы Джованни Монтесекко, уверивший Якопо, что Папа одобряет заговор и всеми силами поможет в его реализации. По словам Монтесекко, отряды папских войск, стоявшие возле Тосканы, получили приказ идти во Флоренцию для содействия перевороту. К семейству Пацци присоединились родственники архиепископа Сальвиати, проживавшие во Флоренции, молодой честолюбивый ученый Бернардо Бандини, священник Антонио Маффеи, монах Стефано, учивший латинскому языку дочь Якопо Пацци, и другие.

Джулиано Медичи

Решительные действия заговорщики решили приурочить к приезду во Флоренцию молодого кардинала Риарио, которого архиепископ Сальвиати убедил посетить этот город. Заговорщики намеревались убить Лоренцо и Джулиано во время обеда по случаю прибытия высокого гостя. Но Джулиано на обед не явился, и заговорщики составили новый план. 2 мая 1478 года кардинал должен был служить литургию, и обыкновенная учтивость делала обязательным присутствие на ней Лоренцо и Джулиано. Заговорщики решили убить их в церкви.

Было условлено, что нападение будет произведено, когда кардинал подымет Святые Дары и народ преклонит перед ними колена. Франческо Пацци и Бернардо Бандини должны были убить Джулиано, а папский кондотьер Монтесекко — Лоренцо. Но Монтесекко отказался участвовать в убийстве, тем более в стенах храма. Тогда убийство Лоренцо было возложено на монахов Антонио и Стефано, а вооруженные отряды под командованием Сальвиати и Якопо Пацци должны были одновременно с убийством братьев Медичи окружить дворец сеньории и арестовать ее.

Однако план провалился. Убить удалось только Джулиано. Но Лоренцо уцелел; а арестовать членов сеньории не вышло. Заговор был подавлен; его участники погибли.

Приведём (с незначительными сокращениями) рассказ Макиавелли:

«Когда все было условлено, заговорщики отправились в церковь, где уже находились кардинал и Лоренцо Медичи. В храме было полно народу, и служба началась, а Джулиано Медичи еще не появлялся. Франческо Пацци и Бернардо Бандини, которым было поручено расправиться с ним, пошли к нему на дом и всевозможными уговорами и просьбами добились того, чтобы он согласился пойти в церковь. Поистине удивительно, с какой твердостью и непреклонностью сумели Франческо и Бернардо скрыть свою ненависть и свой страшный замысел. Ибо, ведя Джулиано в церковь, они всю дорогу, а затем уже в храме забавляли его всякими остротами и шуточками, которые в ходу у молодежи. Франческо не преминул даже под предлогом дружеских объятий ощупать все его тело, чтобы убедиться, нет ли на нем кирасы или каких других приспособлений для защиты.

Джулиано и Лоренцо хорошо знали, как ожесточены против них Пацци и как стремятся они лишить их власти в делах государственных. Однако они были далеки от того, чтобы опасаться за свою жизнь, полагая, что если Пацци и предпримут что либо, то воспользуются лишь законными средствами, не прибегая к насилию. Поэтому и они, не опасаясь за свою жизнь, делали вид, что дружески расположены к ним. Итак, убийцы подготовились — одни стояли возле Лоренцо, приблизиться к нему, не вызывая подозрения, было нетрудно из-за большого скопления народа, другие подле Джулиано. В назначенный момент Бернардо Бандини нанес Джулиано коротким, специально для этого предназначенным кинжалом удар в грудь. Джулиано, сделав несколько шагов, упал, и тогда на него набросился Франческо Пацци, нанося ему удар за ударом, притом с такой яростью, что в ослеплении сам себе довольно сильно поранил ногу. Со своей стороны, Антонио и Стефано напали на Лоренцо, нанесли ему несколько ударов, но лишь слегка поранили горло. Либо они не сумели с этим справиться, либо Лоренцо, сохранив все свое мужество и видя, что ему грозит гибель, стал стойко защищаться, либо ему оказали помощь окружающие, но усилия убийц оказались тщетными.

Охваченные ужасом, они обратились в бегство и спрятались, однако их вскоре обнаружили, предали со всевозможными издевательствами смерти и протащили их трупы по улицам[181]. Лоренцо с окружавшими его друзьями укрылся в ризнице. Бернардо Бандини, видя, что Джулиано мертв, умертвил также Франческо Нории, преданнейшего друга Медичи, то ли движимый давней ненавистью к нему, то ли чтобы не дать ему прийти на помощь Джулиано (Нории защищал не его, а Лоренцо). Не довольствуясь этими двумя убийствами, он бросился на Лоренцо, чтобы смелостью своей и быстротой довершить то, с чем не справились его сообщники из-за своей слабости и медлительности, но Лоренцо уже успел укрыться в ризнице, и его попытка оказалась тщетной.

Находились тогда во Флоренции несколько перуджинцев[182], лишенных яростью партийных страстей своего семейного очага, которых Пацци, пообещав вернуть их на родину, вовлек в свое предприятие. Архиепископ Сальвиати, отправившийся завладеть Дворцом Сеньории в сопровождении Якопо Поджо[183], своих родичей из дома Сальвиати и друзей, взял с собой и этих перуджинцев. Придя ко дворцу, он оставил внизу часть бывших с ним людей и велел им, как только они услышат шум, захватить все выходы и входы, а сам с большей частью перуджинцев поднялся наверх. Было уже поздно, члены сеньории обедали, однако его вскоре ввели к Чезаре Петруччи, гонфалоньеру. Сальвиати зашел в сопровождении всего нескольких человек, остальные остались снаружи, и большая часть из них сама себя заперла в помещении канцелярии, так как эта дверь была сделана таким образом, что, если она была закрыта, ее ни снаружи, ни изнутри нельзя было открыть без ключа. Между тем архиепископ, зайдя к гонфалоньеру под тем предлогом, что ему надо передать кое-что от имени Папы, начал говорить как-то бессвязно и растерянно. Волнение, которое гонфалоньер заметил на лице архиепископа и в его речах, показалось ему настолько подозрительным, что он с криком бросился вон из своего кабинета и, наткнувшись на Якопо Поджо, вцепился ему в волосы и сдал его своей охране. Услышав необычный шум, члены сеньории вооружились чем попало, и все те, кто поднялся с архиепископом наверх, либо запертые в канцелярии, либо скованные страхом, были тотчас же перебиты или выброшены из окон дворца прямо на площадь, а архиепископ и Якопо Поджо повешены под теми же окнами.

Те же, кто оставался внизу, завладели входами и выходами, перебив охрану, и заняли весь нижний этаж, так что граждане, сбежавшиеся на этот шум ко дворцу, не могли ни оказать вооруженной помощи сеньории, ни даже подать ей совета.

Между тем Франческо Пацци и Бернардо Бандини, видя, что Лоренцо избежал гибели, а тот из заговорщиков, на кого возлагались все надежды[184], тяжело ранен, испугались; Бернардо, поняв, что все потеряно, и подумав о своем личном спасении с той же решительностью и быстротой, как и о том, чтобы погубить братьев Медичи, обратился в бегство и счастливо унес ноги[185]. Раненый Франческо, вернувшись к себе домой, попробовал сесть на коня, чтобы, согласно решению заговорщиков, проехать с отрядом вооруженных людей по городу, призывая народ к оружию на защиту свободы, но не смог: так глубока была его рана и столько крови он потерял. Тогда он разделся донага и бросился на свое ложе, умоляя Якопо Пацци сделать все то, что сам он совершить был не в состоянии. Якопо, несмотря на свой возраст и совершенную неприспособленность к такого рода делам, сел на коня и в сопровождении, может быть, сотни вооруженных спутников, специально для этого предназначенных, направился к дворцовой площади, призывая народ на помощь себе и свободе. Однако счастливая судьба и щедрость Медичи сделали народ глухим, а свободы во Флоренции уже не знали, так что призывов его никто не услышал. Только члены сеньории, занимавшие верхний этаж дворца, принялись швырять в него камнями и запугивать какими только могли придумать угрозами. Якопо колебался и не знал, что ему теперь делать. И тут встретился ему один его родич, который сперва начал укорять его за то, что они вызвали всю эту смуту, а затем посоветовал возвратиться домой, уверяя, что другим гражданам столь же, как и ему, дороги и народ, и свобода. Лишившись, таким образом, последней надежды, видя, что сеньория против него, Лоренцо жив, Франческо ранен, никто не поднимается им на помощь, и не зная, что же предпринять, он решил спасать, если это возможно, свою жизнь и со своим отрядом, сопровождавшим его на площадь, выехал из Флоренции по дороге в Романью[186].

Между тем, весь город был уже вооружен, а Лоренцо Медичи в сопровождении вооруженных спутников удалился к себе домой. Дворец сеньории был освобожден народом, а занимавшие его люди захвачены или перебиты. По всему городу провозглашали имя Медичи, и повсюду можно было видеть растерзанные тела убитых, которые либо несли насаженными на копья, либо волокли по улицам. Всех Пацци гневно поносили и творили над ними всевозможные жестокости. Их дома уже были захвачены народом, Франческо вытащен раздетым, как был, отведен во дворец и повешен рядом с архиепископом и другими своими сообщниками. На пути ко дворцу из него нельзя было вырвать ни слова; что бы ему ни говорили, что бы с ним ни делали, он не опускал взора перед своими мучителями, не издал ни единой жалобы и только молча вздыхал. Не было гражданина, который, безоружный или вооруженный, не являлся бы теперь в дом Лоренцо, чтобы предложить в поддержку ему себя самого и все свое достояние, — такую любовь и самочувствие снискало себе это семейство мудростью своей и щедростью. Когда начались все эти события, Ренато Падицци[187] находился в своем поместье. Он хотел, переодевшись, бежать оттуда, однако в дороге был опознан, захвачен и доставлен во Флоренцию. Несмотря на все свои мольбы, он не мог добиться от сопровождавших его горцев, чтобы они покончили с ним в пути. Якопо и Ренато Пацци судили и предали казни четыре дня спустя. Среди стольких погибших в эти дни людей сожаление вызывал лишь один Ренато, ибо был он человек рассудительный и благожелательный и совершенно лишенный той надменности, в которой обвиняли все их семейство. Якопо погребли в склепе его предков; но как человек, преданный проклятию, он был извлечен оттуда и зарыт под стенами города. Однако и оттуда его вырыли и протащили обнаженный труп по всему городу. Так и не найдя успокоения в земле, он был теми же, кто волок его по улицам, брошен в воды Арно. Вот поистине ярчайший пример превратности судьбы, когда человек с высот богатства и благополучия оказался так позорно низвергнут в бездну величайшего злосчастья. Обвиняли его во множестве пороков, особенно в склонности к игре и сквернословию, большей, чем положено даже самому испорченному человеку. Однако это все он искупал милостыней, щедро оказываемой им всем нуждающимся, и пожертвованиями богоугодным заведениям. В похвалу ему можно также сказать, что в субботу, предшествовавшую столь кровавому воскресенью, он, чтобы никто не пострадал от возможной его неудачи, уплатил все свои долги и велел с величайшей щепетильностью возвратить владельцам все товары, которые были сданы ему на хранение. Кондотьер Монтесекко после длительного следствия был обезглавлен, Пацци, оставшихся в живых, заключили в темницу.

После окончания смуты и наказания заговорщиков было совершено торжественное погребение Джулиано: все граждане со слезами следовали за гробом, ибо ни один человек, занимавший такое положение, не проявлял столько щедрости и человеколюбия. После него остался один побочный сын, родившийся через несколько дней после его смерти и названный Джулио, который наделен был всему миру известными ныне добродетелями и которому судьбой было уготовано высокое предназначение»[188].

Таким образом, заговор Пацци не только не смог низвергнуть владычество Медичи, он только укрепил его.

Папа наложил интердикт[189] на Флоренцию, убившую архиепископа; но это только прочнее прежнего соединило интересы Флоренции с выгодами Лоренцо. Макиавелли приводит речь Лоренцо перед сеньорией и знатнейшими гражданами, в которой он негодует по поводу заговора, благодарит за помощь тех, кто поддержал его и уверяет в своей преданности благу республики.

«Не знаю, высокие сеньоры, и вы, достопочтенные граждане, должен ли я скорбеть вместе с вами по поводу всего происходящего или радоваться. Конечно, когда подумаешь, с каким коварством и ненавистью напали на меня и умертвили моего брата, нельзя не опечалиться, не ощутить в сердце самую острую боль. Но когда затем вспоминаешь, как быстро, как умело, с какой любовью и в каком единении всех жителей нашего города мне была оказана защита, а за брата моего отомстили, должно не только что радоваться, но гордиться и похваляться. Если мне пришлось на горьком опыте убедиться, что во Флоренции у меня больше врагов, чем я думал, то тот же опыт показал мне, что пламенных, вернейших друзей у меня тоже больше, чем я полагал. Поэтому должно мне скорбеть вместе с вами об обидах, чинимых мне врагами, и радоваться вашей расположенностью ко мне. Но скорбеть об этих обидах я вынужден тем более, что они исключительны, беспримерны, а главное — никак не заслуженны. Посудите сами, достопочтенные граждане, до чего довела злая судьба наш дом, если даже среди друзей, среди родичей, даже в святом храме члены его не могут чувствовать себя в безопасности. Те, кто опасается за жизнь свою, обращаются за помощью к друзьям, к родичам, — мы же увидели, что они вооружились для нашей гибели. Те, кто преследуется обществом или частными лицами, ищут обычно убежища в церкви, но там, где другие находят защиту, нас подстерегала смерть; там, где даже отцеубийцы и душегубы чувствуют себя в безопасности, Медичи нашли своих убийц. И все же Господь Бог, никогда не оставлявший милостью своей нашего дома, еще раз проявил к нам милосердие и защитил наше правое дело. Кто захочет по-настоящему видеть правду, сможет убедиться, что если мы столь исключительно возвеличили наш дом, то лишь потому, что мы неизменно старались превзойти всех в человеколюбии, щедрости и благотворительности. Если же мы всегда искали возможности благотворить чужих, то почему бы стали обижать близких? Однако их побуждала к действиям только жажда власти, что они доказали, захватив дворец и явившись вооруженной толпой на площадь, и деяние это, жестокое, честолюбивое и преступное, в самом себе несет свое осуждение. Если же они действовали из ненависти и зависти к нашему влиянию в делах государства, то покусились не столько на нас, сколько на вас, ибо вы даровали нам его. Ненавидеть следует ту власть, которую захватывают насилием, а не ту, которой достигают благодаря щедрости, человеколюбию и свободолюбию. И вы сами знаете, что никогда дом наш не восходил на какую-либо ступень величия иначе, как по воле этого дворца и с вашего общего согласия. Козимо, дед мой, вернулся из изгнания благодаря не силе оружия, а по общему и единодушному вашему желанию. Мой отец, старый и больной, уже не мог стать на защиту государства от врагов, но его самого защитила ваша власть и ваше благоволение. Я же после кончины отца моего, будучи еще, можно сказать, ребенком, никогда бы не смог поддержать величие своего дома, если бы не ваши советы и поддержка. И этот наш дом никогда не смог бы и сейчас не сможет управлять государством, если бы вы не правили и раньше и теперь совместно с ним. Поэтому я и не знаю, откуда может явиться у врагов наших ненависть к нам и чем мы могли вызвать у них сколько-нибудь справедливую зависть. От вас зависит — поддержать меня или предоставить своей участи. Вы отцы и защитники, и что бы вы ни повелели мне сделать, то я с готовностью сделаю, даже если вы сочли нужным войну[190] эту, начатую пролитием крови моего брата, закончить, пролив мою кровь».