Глава 10. ТАЙНЫ ВИЗАНТИЙСКОГО ДВОРА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10.

ТАЙНЫ ВИЗАНТИЙСКОГО ДВОРА

Политическая история Византийской империи — это история непрекращающихся заговоров, мятежей и дворцовых переворотов. Исследователи подсчитали, что только за столетие с начала царствования Василия II (976) и до воцарения Алексея I Комнина (1081) таких заговоров и мятежей было около 50. Василевсы жили в постоянном ожидании беды, подозревая всех и вся. В повести о Стефаните и Ихнилате императору дается совет никому не доверять тайн, никому не показывать своих записей, никому не позволять прикасаться к воде, которую он пьет, к пище, которую он ест, к своим благовониям, постели, одежде, оружию, верховым и вьючным животным. Анна Комнина, дочь императора Алексея I Комнина, в своем историческом труде «Алексиада» пишет: «…повсюду тогда возникали многочисленные заговоры, и Алексей нуждался в постоянном присмотре и поистине многоглазом страже. Ведь ночь, как и день, была полна опасностями для императора, вечер встречал его новыми бедами, и еще большими несчастиями грозило ему утро. Разве не нуждался император в тысячеглазом страже, когда столько негодяев злоумышляли против него: одни метали в него стрелы, другие точили мечи, а третьи, не в силах ничего предпринять, пускали в ход болтливые языки и злословие? Кто позаботился бы о самодержце и взял бы под подозрение заговорщиков лучше императрицы, способной найти благо для Алексея и тем более заметить козни его врагов? Моя мать была всем для моего господина и отца: ночью — неусыпным оком, днем — славным стражем, во время еды — хорошим противоядием и спасительным лекарством против зла, которое можно причинить через пищу».

Почти каждому из императоров приходилось вести борьбу с многочисленными мятежниками и претендентами на престол — «тиранами», по терминологии византийских писателей. Обычно мятеж начинался с заговора группы знатных лиц, дававших клятву в преданности задуманному делу. Обстоятельства вынуждали к такой осторожности, порой даже члены семьи не подозревали об участии одного из них в столь опасном предприятии.

Действуя с крайней осторожностью (любая переписка с заподозренным или опальным грозила тюрьмой либо ссылкой), заговорщики старались привлечь на свою сторо-. ну как можно больше видных представителей знати: военачальников столичного гарнизона и дворцовой стражи, сановников, вельмож и даже личных слуг императора.

Весьма важно было заручиться поддержкой полководцев империи. Алексей I и сам взошел на трон подобным образом — он, и сам будучи крупным военачальником, заранее посетил втайне других авторитетных руководителей византийского войска и, заручившись их поддержкой, силой принудил своего предшественника Никифора III Вотаниата[51]отречься от престола. Нередко, собирая для мятежа войско, полководец, примкнувший к нему, попросту лгал, ссылаясь на якобы полученный им приказ василевса. В такие моменты знатные заговорщики проявляли особую, не свойственную им ранее заботу о простых воинах. Они не гнушались есть синими за одним столом, пить из одного кубка. Воины, участвовавшие в мятеже, естественно, ждали награды за измену законному императору. Узурпатор, опасаясь их недовольства, потворствовал грабежам, как, например, все тот же Алексей Комнин, который, заняв Константинополь, не мешал воинам грабить горожан, так как боялся, что, запрети он им это, они пойдут против него самого.

Серьезное значение для исхода мятежа имела позиция церкви: и митрополитов в провинциях, и иерархов в столице. Сами патриархи иногда были не только участниками, но и инициаторами заговоров.

Некоторые мятежники искали помощи за границей. Никифор III Вотаниат, отнявший трон у Михаила VII Дуки[52], привел с собой войско турок-сельджуков и тем самым помог им овладеть значительными районами Малой Азии. В свою очередь, новый претендент на престол Никифор Василаки поднял против Никифора III мятеж и нанял для этого воинов из Италии. У соседних правителей, враждебно относившихся к византийскому василевсу, неудачливый претендент на престол иногда даже находил временное убежище после провала заговора.

Алексей I Комнин

Заботились заговорщики и о том, чтобы обеспечить безопасность своих родственников в столице, ведь император мог арестовать их и использовать для давления на мятежников. Обычно родственники, предупрежденные заранее, либо бежали из столицы, либо спешили укрыться в церкви, чаще всего в Святой Софии. В Византии все еще сохранялась традиция предоставлять убежище тем, кто просил его у церкви в момент опасности: храм Святителя Николая около Святой Софии в народе так и называли «убежищем». Очень часто заговорщики с помощью слуг и друзей попросту «выкрадывали» из столицы некоторых членов семьи.

Иногда против императора выступали одновременно два-три узурпатора, и тогда расстановка сил оказывалась особенно сложной. Порой такие узурпаторы пытались организовать коалицию против правящего василевса. Весьма показательно, что два мятежника — Варда Фока и Варда Склир[53] — обсуждали проект раздела империи: Фоке в случае победы отходили европейские, более бедные провинции, но зато с великим Константинополем, а Склиру — малоазийские и прочие восточные области. Фока предпочел, однако, хитростью заманить Склира в ловушку и бросить его в темницу.

Когда исход борьбы за престол предугадать оказывалось трудно, соратники узурпатора и видные представители знати, окружавшие законного василевса, оказывались перед тяжким выбором. Однако, похоже, большинству из них удавалось точно определить момент для проявления безусловной верности или совершения сулящего выгоды предательства.

Узнав о мятеже, василевс требовал иногда клятвы на верность у каждого синклитика[54]. Так поступил Михаил VI.[55] Примечательно, что синклитики, уже решившись перейти на сторону более сильного Исаака Комнина[56], выступили против законного императора лишь после того, как принесенная Михаилу клятва — документ с их подписями — была при содействии патриарха Михаила Кируллярия взята у Михаила VI и уничтожена (каждый опасался в те неустойчивые времена прослыть клятвопреступником).

Патриарх Михаил Кируллярий — пример церковного иерарха, ни перед чем не останавливающегося в борьбе с неугодными ему императорами. Он организовал в столице оппозицию Михаилу VI, он лично убедил василевса отречься от престола в пользу Исаака: «"Что дашь ты мне взамен этого?" — спросил старец-император, сбрасывая порфирные сапоги [знак царского достоинства]. "Царство небесное", — ответил Кируллярий». Но очень скоро патриарх понял, что ошибся в выборе — Исаак I, возведенный им на престол, вскоре решительно разошелся с патриархом, конфисковав, среди прочего, часть церковных земель. Кируллярий открыто грозил василевсу: «Я тебя создал, печка, — я тебя и разрушу!» Исаак сместил его и сослал. Вскоре патриарх умер, не успев реализовать свою угрозу, но его нападки на Исаака сыграли существенную роль в последовавшем через год отречении василевса от престола.

Обычной участью потерпевшего неудачу узурпатора, как и свергнутого василевса, было ослепление — согласно прочно установившемуся обычаю, слепец не мог занимать трон. Более мягкой и гуманной мерой наказания было пострижение в монахи. Иногда мятежников и свергнутых коронованных особ ссылали на острова, которые так и назывались «Принцевы». Наказывали не только самого заговорщика, но также его родственников и приверженцев. Их владения конфисковывали либо в пользу казны, либо в пользу родственников императора или полководцев, подавивших мятеж. Простых воинов, как боровшихся на стороне узурпатора, так и защищавших свергнутого василевса, обычно серьезно не наказывали. Правда, иногда их проводили по городу со связанными руками. А чаще всего, они просто на время прятались по домам и пережидали смутный период, ибо, как заметил византийский историк Никита Хониат, рядовые воины «имели защитой свое ничтожество».

* * *

Лев V Армянин

Феофил

Борьба за трон, коль скоро она завязывалась, была борьбой не на жизнь, а на смерть. Физическое устранение соперника способствовало быстрейшему и простейшему решению вопроса. Византийские историки оставили нам множество свидетельств того, как, где и с чьей помощью византийские императоры уходили в «мир иной».

Убийц императора Льва V[57] Армянина не остановило даже то, что совершить свое грязное дело им пришлось в стенах храма. Византийский историк свидетельствует: «…заговорщики смешались с толпой, держа кинжалы, которые им в потемках удалось скрыть под священническими одеждами. Они спокойно прошли вместе с клиром и затаились в ожидании сигнала в одном темном месте. Закончился гимн, царь стоял вблизи певчих, вот тогда-то сообща и бросились заговорщики, однако с первого раза ошиблись, напав на главу клира, обманутые то ли телесным сходством, то ли похожими уборами головы. Ведь дело происходило зимой, и оба прикрывали себя одинаковыми одеждами, а на голове носили острые войлочные шляпы. Предводитель клира отвел от себя угрозу, сразу обнажив голову, Лев V Армянин а вот Лев спастись не смог, но сопротивляться все-таки пытался. Он схватил цепь от кадильницы (другие утверждают — Божий крест) и решил защищаться от нападающих. Словно зверь, постепенно слабел он под сыпавшимися отовсюду ударами, а увидев, как замахнулся на него человек огромного роста, запросил пощады и взмолился, заклиная милостью, обитающей в храме. Тогда его страшный противник произнес: «Ныне время не заклинаний, а убийств», — и ударил царя по руке с такой силой и мощью, что не только выскочила из ключицы сама рука, но и далеко отлетела отсеченная верхушка креста. Кто-то отрубил Льву голову, оставив тело валяться, словно булыжник».

Однако довольно скоро месть обрушилась на головы виновникам такого неслыханного святотатства. Император Феофил (годы правления 829—842) решил предать смерти всех сообщников своего отца Михаила II[58], которые обеспечили ему царство, убив Льва V. Он издал приказ, повелевавший всем, кто пользовался щедротами его отца или удостоился от него каких-либо чинов, собраться в одном месте. Никто не посмел ослушаться. Царь спокойно и ласково обратился к собравшимся: «Мой отец стремился многими чинами, дарами и благами уважить тех, кто помогал ему и победно боролся за царство. Но он покинул людей быстрей, чем желал, а потому, дабы не показаться людям неблагодарным, оставил меня не только наследником царства, но и исполнителем своей доброй воли. Поэтому пусть каждый выйдет из толпы и предстанет перед нами». Обманутые сладкими речами убийцы Льва V вышли из толпы и выставили себя на всеобщее обозрение. Царь тут же приказал префекту Константинополя лишить их жизни и при этом прибавил: «Воздай им по достоинству за их поступки, они не только не побоялись Бога, замарав в храме руки человеческой кровью, но и убили царя — помазанника Божия».

О заговоре против византийского императора Никифора Фоки (963—969), в результате которого он и погиб, есть подробные свидетельства у замечательного византийского историка Льва Диакона[59]. Никифор Фока провозгласил себя императором после смерти Романа II[60], оставившего императорский престол двум малолетним сыновьям под опекой их матери Феофано. Никифор вступил в брак с Феофано и стал соправителем малолетних императоров. Именно жена императора стала душой и одним из главных действующих лиц заговора против василевса Никифора.

Судьба Феофано в чем-то сходна с судьбой уже известной нам Феодоры — жены императора Юстиниана. Феофано, дочь простого трактирщика, тоже стала императрицей благодаря необыкновенной красоте.

Став женой молодого Романа, она убедила его отравить родного отца — императора Константина Багрянородного. А будучи женой Никифора Фоки, она решила избавиться от него, заподозрив в желании оскопить ее малолетних сыновей с тем, чтобы обеспечить трон своему роду.

Феофано вступила в тайный сговор с полководцем Иоанном Цимисхием, который из-за конфликта с братом императора Львом был смещен с поста и подвергся изгнанию.

Василиса, обладавшая необыкновенной силой убеждения, просила, заклинала и умоляла мужа простить Иоанна, говоря: «Во всех своих решениях ты, государь, соблюдаешь меру и достоинство, тебя считают воплощением справедливости и непревзойденным образцом целомудрия; почему же ты оставляешь без внимания столь благородного и доблестного мужа, отличавшегося славными подвигами и непобедимостью в битвах? Вели ему, если тебе угодно, как можно скорее приехать к нам из деревни. Не допускай, чтобы дерзкие языки насмехались и издевались над мужем, происходящим из твоего рода и восхваляемым всеми за его ратные подвиги!»

Феофано довольно быстро склонила василевса, преклонявшегося перед ее красотой, простить Иоанна и вернуть его из ссылки. Приехав в столицу, Цимисхий предстал перед василевсом и получил не только прощение, но и позволение ежедневно бывать во дворце. Вскоре Феофано посвятила его в свои замыслы и получила полную его поддержку.

Будучи человеком смелым и «удивительно склонным, — как пишет Лев Диакон, — к необыкновенным и дерзким предприятиям», Иоанн Цимисхий вскоре нашел средство тайком проникать в покои императрицы, где вел с ней переговоры о деталях предстоящего заговора против василевса. Через некоторое время он стал посылать к ней «сильных и опытных в ратных делах мужей», которых Феофано укрывала в своих покоях.

Наконец наступило 10 декабря 969 года. Вечером, во время молитвы, Никифору была вручена записка, в которой сообщалось следующее: «Да будет тебе известно, государь, что этой ночью тебя ожидает жестокая смерть. Для того чтобы убедиться в этом, прикажи осмотреть женские покои; там спрятаны вооруженные люди, которые собираются тебя умертвить». Прочтя это письмо, василевс приказал своему постельничему Михаилу произвести тщательные поиски этих людей, но Михаил, то ли опасаясь гнева Феофано, то ли из-за своей беспечности, осмотрел покои императрицы без надлежащего рвения и ничего не обнаружил.

С наступлением ночи к Никифору, как обычно, пришла василиса и завела разговор о недавно прибывших из Болгарии невестах своих сыновей Василия и Константина. «Я пойду позабочусь о них, — сказала она, — а потом приду к тебе. Пусть спальня будет отперта, не надо ее запирать, когда я вернусь, я сама ее запру»[61]. Император же довольно долго «возносил молитвы к Богу и размышлял о Священном писании», и наконец, заснул на полу.

Тем временем спрятанные у Феофано пособники Иоанна, вооружившись мечами, вышли из укрытия, ожидая появления предводителя. Зимняя ночь выдалась холодной, падал густой снег, дул северный ветер. Иоанну с остальными сообщниками нужно было проплыть вдоль берега на лодке и высадиться возле Большого дворца. До места они добрались только в пятом часу утра. Свистом Иоанн подал знак сообщникам, те привязали веревку к корзине и втащили в ней по одному сначала всех заговорщиков, а потом и самого Иоанна.

Пробравшись таким образом во дворец, они обнажили мечи и ворвались в спальню василевса. Однако ложе оказалось пустым. Хронист рассказывает, что заговорщики оцепенели от ужаса, и неизвестно, чем окончилось бы дело, если бы не один из слуг женской половины, бывший их проводником. Он указал заговорщикам на спящего на полу императора. Его окружили и стали бить и пинать ногами. Разбуженный Никифор оперся на локоть, тогда один из заговорщиков нанес ему сильный удар мечом. Меч рассек кожу и даже череп, но не задел мозга. Обагренный кровью василевс воззвал к Божией Матери: «Богородица, помоги мне!».

Иоанн уселся на царское ложе и приказал подтащить к себе василевса. Когда Никифора подтащили, Цимисхий спросил его: «Скажи-ка, безрассудный и злобный тиран, не я ли тебя возвел на ромейский престол? Не мне ли ты обязан верховной властью? Как же ты, охваченный завистью и безумием, забыл о таком благодеянии и не поколебался отнять у меня, оказавшего тебе громадные услуги, верховное начальство над войском? Ты послал меня, как будто я скиталец презренный, в деревню, проводить в бездействии время с земледельцами, меня, мужа столь доблестного и более тебя храброго, меня, пред которым дрожит неприятель и от рук которого никто теперь тебя не спасет. Говори же, если ты можешь еще что-либо сказать в свое оправдание». Но ослабевший от потери крови Никифор уже ничего не мог сказать в ответ. Только просил заступничества у Иоанн I Цимисхий Богородицы. Пресытившись мучениями Никифора, Иоанн толкнул его ногой в грудь, взмахнул мечом и рассек ему надвое череп, а затем и другим приказал наносить удары по уже безжизненному телу. Такова была кончина Никифора Фоки, прожившего на свете пятьдесят семь лет и «царствовавшего шесть полных лет и четыре месяца».

Интересно, что Никифор, опасаясь посягательств на свою жизнь, велел возвести вокруг дворца крепостную стену, а внутри устроить хранилища хлеба и другого продовольствия, а также склады оружия. Убили же Никифора как раз в тот день, когда ему были вручены ключи от ворот этой крепости.

Совершив, как пишет Лев Диакон, «свое преступное и богопротивное дело», Иоанн вошел в дворцовый зал, надел пурпурную обувь — знак императорской власти — и воссел на василесов трон.

Тем временем воины из охраны Никифора, слишком поздно узнав о покушении на жизнь императора и надеясь, что он еще жив, бросились на помощь, однако железные ворота только что построенной крепости оказались запертыми. Иоанн приказал показать телохранителям голову Никифора. «И вот некто по имени Анципофеодор, подойдя к телу Никифора, отрубил голову и показал ее бунтующим воинам». Это страшное зрелище так подействовало на них, что они опустили мечи и дружно провозгласили Иоанна василевсом ромеев.

Только поздним вечером Иоанн приказал предать Никифора, труп которого целый день валялся на снегу под открытым небом, подобающему погребению. Тело уложили в наскоро сколоченный деревянный ящик и в полночь тайно отнесли в храм Святых апостолов; поместили его в одну из царских гробниц в той же усыпальнице, где покоилось тело Константина Великого.

Однако убийцы василевса недолго наслаждались выгодами, полученными от преступления; по словам Льва Диакона, они — «подлые, подло и жизнь свою закончили».

Для начала бедствия постигли Феофано: патриарх Полиевкт объявил, что таки возложит царский венец на Иоанна, если тот изгонит из дворца жену Никифора. Иоанн принял это условие: Феофано сослали на один из Принцевых островов. Судьба императрицы не вызвала сочувствия у подданных — до нашего времени сохранилась сатирическая простонародная песня, изобилующая издевательствами по ее адресу. Судьба самого Иоанна куда более трагична, чем его соучастницы.

Как-то император возвращался из Сирии в Константинополь через некогда цветущие области Лонгиаду и Дри-зу. Его неприятно поразила нищета местного населения. Наместник этих областей Василий, заметив недовольство Иоанна, почувствовал, что близок к опале, и решил действовать, как говорится, с упреждением. На пиру Цимисхию был подан отравленный напиток, который тот, ничего не подозревая, выпил. На следующий день «члены его одеревенели и всем телом овладела слабость, а искусство врачей оказалось тщетным». Иоанн Цимисхий скончался, прожив всего 51 год. Императором он пробыл шесть лет и тридцать дней.

События, о которых пойдет речь дальше, произошли во время царствования дочери императора Константина VIII[62] Зои и ее трех мужей-соправителей: Романа III (годы правления 1028—1034), Михаила IV (годы правления 1034—1041), Константина IX Мономаха (годы правления 1042—1054) и, наконец, ее сестры Феодоры. Их описание оставил нам византийский историк Михаил Пселл.

Зоя взошла на престол почти в пятьдесят лет. Тогда же она вышла замуж за императора Романа III, который стал ее соправителем. Историк пишет, что император[63] пренебрегал женою, за что Зоя люто возненавидела его. Однако она прожила с ним в браке шесть лет, за время которых разыгрались следующие события.

У Романа в услужении находился евнух, человек простого происхождения, но весьма предприимчивый. И вот этот евнух представил императору и императрице — «такова была их царская воля» — своего брата Михаила, совсем еще юношу. Михаил Пселл так говорит о нем: и «телом прекрасно сложен, и с лицом совершенной красоты». Императора юноша не заинтересовал, он всего лишь задал ему несколько коротких вопросов, впрочем, велел оставаться во дворце. Что же до императрицы, то «пламя столь же яркое, как и красота юноши, ослепило ее глаза, и покоренная царица сразу же впитала в себя… семя любви к нему».

Не в силах обуздать свою страсть, Зоя нередко заводила с евнухом речь о его брате и в конце концов велела Михаилу посещать ее, когда он только пожелает. Юноша повиновался приказу, хотя не догадывался о ее намерениях и желаниях, и «стал приходить к императрице со смиренным и робким видом». Императрица некоторое время обхаживала юношу, а потом отбросила всякое притворство. Михаил ответил на ее любовь, вроде бы «сначала не очень смело, а затем все более откровенно, внезапно обнимая и целуя василису, гладя ее руки и шею, то есть действуя так, как его вышколил брат». Скорее всего, он не испытывал к императрице никакой страсти, но зарился на царское достоинство, ради которого был готов на все.

По дворцу поползли слухи, но, если сперва обитатели дворца не шли дальше подозрений, позднее тайное стало явным: императрицу и Михаила часто заставали покоящимися на одном ложе. Михаил при этом пугался, а Зоя даже не считала нужным сдерживаться, открыто демонстрируя свое отношение к юноше. Якобы она даже втайне от всех несколько раз сажала Михаила на царский трон, вкладывала в руки царский скипетр, а раз даже увенчала короной, при этом называла его «статуей, радостью глаз, цветом красоты и отрадой души».

Интересно, что император ничего не замечал и даже призывал Михаила в опочивальню, растирать ноги себе и жене. Сестра василевса Пульхерия и некоторые из слуг царской опочивальни попытались открыть императору глаза, но он попросту призвал к себе Михаила и задал ему несколько прямых вопросов. Михаил изобразил, будто ни о чем не имеет ни малейшего понятия, поклялся в этом, и василевс тем и удовлетворился. Предостережения Роман счел наветами и продолжал считать юношу верным слугой. Возможно, здесь сыграло роль то, что юноша с детства страдал эпилепсией, а потому василевс не мог представить, что его жена увлеклась припадочным. Многие, однако, считали болезнь Михаила лишь прикрытием коварных замыслов. «Это подозрение было бы справедливо, — замечает Михаил Пселл, — если бы позже, уже императором, он не страдал от того же недуга».

Однако, похоже, Пульхерия пала жертвой своей догадливости — царская сестра умерла. Следом за ней та же участь постигла и другого человека, пытавшегося открыть императору глаза, еще один по воле царя покинул дворец. После этого остальные прикусили языки.

Вскоре тяжелая, странная болезнь поразила Романа. «Я не могу сказать, — пишет Михаил Пселл, — причинила ли какое-либо зло императору сама любовная пара и их сообщники, так как не склонен обвинять, если не располагаю точными сведениями; остальные, однако, согласны в том, что они сначала одурманили императора снадобьями, а потом подмешивали в пищу чемерицу»[64].

Императрица Зоя после смерти мужа все силы направила на то, чтобы передать власть Михаилу. Она тотчас послала за ним, одела его в шитое золотом платье, водрузила на голову царский венец, усадила на пышный трон и сама заняла место рядом. Всем обитателям дворца было приказано поклониться им. В «благодарность» новый император Михаил некоторое время изображал любовь и благоволение к императрице, а затем лишил Зою свободы, запер на женской половине и разрешил к ней доступ не иначе, как с позволения начальника стражи…

Иоанн I Цимисхий 

Константин Мономах

Третьим мужем Зои стал Константин Мономах. Пселл рассказывает, что Константин совершенно не заботился о своей безопасности — спальня, когда он спал, не запиралась, и даже стража не несла охраны у дверей. Любой мог легко зайти и выйти из его комнат, не встретив никакого препятствия. Когда же императора упрекали за это, он ссылался на волю Божию. «Он хотел этим сказать, — замечает Михаил Пселл, — что царство его от Бога и им одним он оберегается, а сподобившись высшей стражи, он пренебрегает человеческой и низшей».

Михаил Пселл продолжает: «И вот нашелся в наше время некий подонок из варваров. В прошлом слуга самодержца, он затем прокрался в число вельможных лиц и был причислен к высшему сословию. Этот купленный за деньги раб возомнил, что он будет не он, если не сделается царем над благородными ромеями». Византийские историки не называют имя этого «подонка». Он действовал один, чем существенно облегчил себе задачу. Как-то раз, когда самодержец шел из театра во дворец, заговорщик смешался с толпой замыкающих шествие стражников, проник внутрь дворцовых покоев и затаился рядом с кухней. Его видели многие, но никто ни в чем не заподозрил.

Дальнейший ход событий в описании византийских историков не совсем ясен. Когда император уснул, этот человек приступил к делу. Но, как пишет Михаил Пселл: «едва он сделал несколько шагов, как сознание его помутилось, голова пошла кругом, он начал метаться в разные стороны и был схвачен». Почему это произошло, неясно. Но Пселл, видимо, хочет подтвердить таким образом, что Константин действительно «одним Богом оберегается». Однако вернемся к повествованию. Царь пробудился, злоумышленника схватили и подвергли допросу с пристрастием: голого его вздернули за левую ногу на дыбе и бичевали до полусмерти. Под пыткой он оговорил некоторых вельмож, и, как пишет Михаил Пселл, «честные и преданные люди стали жертвой безумного замысла». Какое-то время после этого случая император беспокоился о своей охране, но вскоре снова отказался от стражи и снова чуть не погиб.

«В то время во дворец заявилась некая полунемая тварь, — указывает византийский историк, — которая еле ворочала языком и запиналась при потугах что-нибудь произнести». Так презрительно Михаил Пселл живописует императорского шута Романа Воила. Разговаривая, этот человек старался еще больше подчеркнуть свой природный недостаток, выговаривая слова так, что разобрать их было практически невозможно. Сначала василевс относился к нему безразлично, но со временем шут понравился ему до того, что он уже не мог без него обходиться. Теперь Воила почти все время находился возле Константина, даже когда тот принимал послов или выполнял другие государственные обязанности. Мало того, императорский шут получил от василевса почетные права, которые возвели его в ранг первых лиц государства. Воила мог приходить к императору, когда заблагорассудится: «приблизившись к императору, он целовал его в грудь и в лицо, произносил беззвучно звуки, расплывался в улыбке, садился к нему на ложе и, сжимая его больные руки, доставлял царю одновременно и боль, и удовольствие».

Постепенно шут проник и на женскую половину, где завоевал расположение уже известной нам Зои и ее сестры Феодоры. Обе женщины тоже привязались к Роману Воиле, что открыло ему едва ли не все двери во дворце.

После смерти Зои в 1050 году шут «принялся творить всякие мерзости, ставшие началом больших бед». В это время император находился в связи с дочерью вождя племени аланов. Она жила во дворце на правах заложницы и ничем особым не отличалась, но император Константин ценил в ней царскую кровь и удостаивал высших почестей. Надо же было, чтобы шут воспылал страстью к этой женщине!

Не в силах обуздать страсть или сделать аланскую принцессу своей возлюбленной, шут ни много ни мало решил овладеть ромейским престолом. Видимо, план казался ему легко осуществимым: ведь у него были ключи чуть ли не от всех дворцовых покоев — по крайней мере хронист указывает, что все открывалось и затворялось по его желанию. Более того, шут, кажется, возомнил, что убийства императора и его восшествия на престол желают многие другие — возможно потому, что при нем кормилось немало прихлебателей и льстецов. А один человек из его окружения был даже начальником наемных отрядов ромейского войска.

Поэтому Воила поделился своими замыслами с теми, кого считал сообщниками. Они-то и выдали его, уличив в приготовлениях к убийству.

Историк рассказывает, что однажды, когда василевс уже отошел ко сну, шут в одном из соседних с царскими покое принялся, как выражается Михаил Пселл, «точить свой смертоносный меч». Но к василевсу явился какой-то человек, знавший о готовящемся преступлении со слов самого Воилы, и, разбудив василевса, сказал: «Царь, твой любезнейший друг собирается убить тебя, тебе грозит смерть, остерегайся!» Когда шуту стало известно, что его замысел раскрыт, он бросил меч и кинулся в расположенную поблизости церковь, не найдя ничего лучше, как рассказать тем, кто оказался в храме, о своем намерении убить императора.

На следующий день Константин устроил разбирательство. Но увидев своего любимца со связанными руками, приказал освободить его со следующими словами: «Нрав у тебя честнейший, твоя простота и честность мне известны. Но скажи, кто внушил тебе это несуразное намерение? Кто помутил твою бесхитростную душу, кто помрачил твой невинный ум? И еще скажи мне, какое из благ, у меня имеющееся, ты хочешь? Какое из них тебя привлекает? Ты не встретишь отказа ни в чем, чего сильно пожелаешь».

На первый вопрос обвиняемый не обратил никакого внимания, зато ответом на второй стало дивное представление (похоже, на этот раз шут говорил вполне внятно): он расцеловал василевсу руки, положил голову ему на колени и сказал: «Усади меня на царский трон, увенчай жемчужной короной, пожалуй мне и ожерелье [он показал на украшение вокруг шеи императора] и имя мое включи в царские славословия. Этого я и раньше хотел, и сейчас таково мое самое большое желание».

Константина такая отповедь рассмешила и, под предлогом, что столь простодушный человек вне всяких подозрений, он освободил его. Развеселились даже судьи. На том суд и кончился. Император устроил по такому случаю пиршество, хозяином и распорядителем на нем был сам самодержец, а почетным гостем — комедиант и злоумышленник.

И все-таки для шута дело этим не кончилось. Императрица Феодора[65] корила василевса за простодушие, и Константин приговорил заговорщика к изгнанию, правда, определил ему для проживания один из островов перед самим городом, а через десять дней торжественно вызвал его назад и одарил еще большими милостями. Дальнейшая судьба Романа Воилы неизвестна.

* * *

История Восточной Римской империи в Средние века — это бесконечная тайная война всех против всех. С одной стороны законная, «Богом данная власть», а с другой — неверные жены императоров, военачальники, представители византийской власти и духовенства, бывшие рабы, поднявшиеся до вершин власти, и даже шуты. Усилия заговорщиков не раз заставляли власть капитулировать, поэтому уж очень сомнителен этот тезис: «Вся власть от Бога». Но и мятежников и их жертв объединяло одно: непреодолимое желание удержать трон или захватить его, не брезгуя при этом никакими средствами. Арсенал этих средств был самым что ни на есть разнообразным и изощренным, недаром Византия считала себя законным наследником некогда единой и могучей Римской империи. А у мастеров тайной войны древнего мира, как мы уже знаем, действительно было чему поучиться.