Ушан-Паша

Ушан-Паша

Рассказ.

В 1790 году русские корабли под командованием адмирала Федора Федоровича Ушакова вышли в море, чтобы оказать поддержку сухопутной армии и воспрепятствовать турецкому флоту напасть на побережье Крыма.

Командующий неприятельским флотом Кучук Гуссейн, личный друг султана Селима, обещал ему отнять у русских Крым и уничтожить Черноморский флот.

Но при первой встрече с русским флотом капудан-паше Гуссейну не повезло. 8 июля 1790 года Ушаков встретил его у Керченского пролива и, несмотря на превосходство турок в количестве кораблей и их вооружения, в несколько часов разгромил и рассеял грозную армаду. Только ночная темнота и преимущество хода спасли капудан-пашу от полного уничтожения.

В страхе на всех парусах бежал он к Константинополю со своими разбитыми кораблями под защиту береговых батарей. Однако этот погром не остановил неприятеля. Быстро был собран еще более мощный флот. Молодому Гуссейну был дан в советники и руководители опытный моряк и волн Сеид-Бей, трехбунчужный паша, прославленный во многих битвах. Неприятель снова вышел в море, чтобы отомстить за свое поражение.

Сеид-Бей шел на лучшем турецком корабле «Капатание». Этот недавно построенный семидесятичетырехпушечный корабль был вооружен исключительно медными орудиями, имел восемьсот человек экипажа и отличался быстротой хода и красотой корпуса.

Получив известие о выходе в море турок, Федор Федорович Ушаков поспешил ему навстречу, в направлении к Очакову.

Отряд Ушакова состоял из тридцати семи вымпелов, из них десять линейных кораблей, шесть фрегатов, одно репетичное судно, один брандер и девятнадцать крейсерских судов. Несмотря на благочестивые названия кораблей («Рождество Христово», «Преображение господне», «Святой Нестор преподобный» и т. п.), этот флот заслужил грозную боевую славу, а именем его адмирала — «Ушак-паши» — в Турции пугали детей.

***

28 августа 1790 года.

Чувствовалось приближение осени. Свежий предрассветный ветер, упоительно пахнувший морем, был резок и пробирал холодком. Солнце выкатилось из волн и быстро стало подниматься над горизонтом.

Красноватый солнечный свет озарил волнующееся море и три колонны могучих линейных кораблей, идущих полным ветром.

Свежий ветер пышно вздувал шумящие розовые паруса. Корабли шли, резко кренясь, с всплеском вспенивая темную воду. Передовые нагоняли убегающие волны, покачиваясь, обгоняли их, дробя правильные ряды, и разбитые волны беспорядочно метались между кораблями с тревожным шорохом и плеском.

Далеко на ветре розовели паруса отряда крейсерских судов.

Когда солнце поднялось выше, вахтенные заметили, что море, накануне синее, сейчас стало мутно-зеленоватым: недалеко были Днепровские лиманы.

Федор Федорович проснулся в своей каюте от грохота камней, плеска воды и стука швабр. Расторопные матросы неистово драили сверкающие палубы великолепного флагманского корабля «Рождество Христово».

В просторной адмиральской каюте было еще темно. На квадратных окнах были спущены жалюзи. Адмирал недовольно крякнул и зычным голосом позвал:

— Федька!

Никто не ответил на его призыв. Адмирал, спавший полуодетым на неразобранной постели, накинул мундир и, пригладив волосы, вышел в коридор.

Флаг-офицер вытянулся перед ним.

— А где это Федька мой? — сердито, отрывисто спросил Ушаков.

— В камбузе, ваше превосходительство! — ответил офицер.

Но адмирал, не слушая его, пристально смотрел на трап. Его свежее, румяное лицо побагровело, глаза округлились от гнева. Рыжеватый высокий человек в длинном сюртуке, с подносом в руках остановился на ступеньке, и посуда на подносе задребезжала.

— Ты что же, каналья! — загремел Ушаков. — Почему жалюзи закрыл? Солнце-то вона где, на судне уборка, а я сплю, в каюте темно! Высечь прикажу тебя! Пятьдесят линьков![25] На бак!

Камердинер молчал, опустив глаза. Адмирал бушевал, но тон его постепенно снижался, и соответственно с этим приободрялся камердинер. Он поднял голову, покраснел и наконец стал сердито возражать, постепенно повышая голос:

— И секите, и секите, воля ваша! А только не за что. Нешто это адмиральское дело — третью ночь не спавши? Чай, на то сигнальщики есть! Это как же? Перед светом легли, не раздевшись, ан уж опять на ногах. Небось, турка не убежит, а сон дороже всего! Воля ваша, секите, а только я свое дело знаю! Секите!

Федор в пылу гнева уже наступал на адмирала, и тот, затихая, отступал к своей каюте. Один из офицеров осторожно смотрел на эту сцену с палубы в световой люк.

— Ну-ну, ты того… потише, потише! Чай, я барин, могу и посечь, эка разошелся… — насупясь, бормотал Федор Федорович, поспешно ретируясь в каюту и закрывая за собой дверь.

Но Федька не унимался. Он устремился за адмиралом и носком сапога воспрепятствовал двери закрыться.

— Пусти дверь, дурак! — крикнул адмирал. Но камердинер не уступал.

— Извольте позавтракать! — сердито говорил он. — Сейчас опять на ют побежите, и натощак! С чем это сообразно?

Офицер осторожно отошел от люка и, подмигивая, сказал товарищам:

— Адмирал спустил флаг. Федька выиграл баталию. Офицеры, привыкшие к отходчивой вспыльчивости адмирала, улыбались.

— Неприятельский флот ост-норд-ост! — крикнул вахтенный, вбегая в кают-компанию.

Адмирал, на ходу надевая в рукава мундир, устремился на палубу, укоризненно кивнув Федору:

— Видишь, и умыться из-за тебя не поспел! Неси шляпу и кортик, ужо тебе!

— Батюшка, виноват, как есть виноват, истинный крест! — растерянно говорил Федор, схватив шляпу и догоняя адмирала.

С юта еще ничего не было видно. Ушаков отдал приказ немедленно известить флот о близости неприятеля и на всех парусах итти на него, чтобы напасть внезапно.

Могучий и быстроходный адмиральский корабль летел, как птица, и скоро вдали в струящейся утренней дымке можно было явственно увидеть турецкий флот. Длинный ряд линейных кораблей тянулся от края до края моря. Позади в два ряда стояли фрегаты, а за ними беспорядочно теснились шебеки, кирлангичи, бригантины. Всего было четырнадцать линейных кораблей, восемь больших фрегатов и двадцать три крейсерских судна.

Адмирал поднялся на палубу и, довольно потирая руки, направился к группе офицеров.

— Есть чем заняться: сорок пять вымпелов, четырнадцать одних линейных кораблей! — сказал он, обращаясь к флаг-капитану Ельчанинову.

— У нас закуска готова, дело за гостями, ваше превосходительство, — ответил Ельчанинов.

— Кстати, я не завтракал. Прикажите, голубчик, принести кусок хлеба с солью.

Закусив, адмирал прошел по кораблю.

В низких батарейных палубах были открыты пушечные порты. Комендоры сидели у орудий. При виде адмирала матросы вставали, вытягивались во фронт. Адмирал здоровался и, разговаривая с матросами, переходил от орудия к орудию.

— Здорово, Копылов, — сказал он приземистому, широкоплечему комендору, сверкавшему зубами в добродушной улыбке. — Экие, брат, у тебя зубы штучные! Как на заказ. Чай, сроду не болели?

— Никак нет, не болели, вашество! — весело отвечал комендор.

— Молодец! С такими зубами, чай, куснешь турку?

— Куснем, вашество! — отвечал комендор, многозначительно похлопывая пушку.

Адмирал пошел дальше.

— А ты, Шуляк, почему не в лазарете? — обратился он к высокому, худому матросу с желтым, обострившимся лицом.

— Баталия предвидится, вашество, — сумрачно ответил тот.

— А не твое дело, братец. Ишь тебя ветром шатает. Без тебя людей хватит. Иди-ка себе со господом.

Матрос молчал, опустив голову, но когда адмирал повернулся, чтобы итти, он шагнул вперед и заговорил. волнуясь, заикаясь, но с такой энергией, что адмирал остановился:

— Вашество, явите божескую милость… как можно орудию на людей доверить, когда я при ней четырнадцать лет состою… нетто кто может…

— Как четырнадцать лет? — спросил Ушаков.

— Я, вашество, еще в Азовском флоте на «Осторожном» при этой орудии находился и с ею же на других кораблях.

— Вот как… — сказал Ушаков и оглядел Шуляка с головы до ног. — Ну, оставайся, коля так. Только, чур, не мазать!

— Есть не мазать, вашество!

На палубе Федор Федорович обошел строй лихих марсовых и, распорядившись, чтобы людям дали перед боем по чарке, поднялся на ют.

Было около девяти часов утра. Ветер тянул ровно, без утренней резкости и порывов, море немного улеглось и сверкало и переливалось ослепительно. Ушаков взял зрительную трубу. На турецком флоте было заметно движение. Прозевав русских, турки обнаружили их тогда, когда грозные корабли были видны уже простым глазом и налетали с наветренной стороны, что было большим преимуществом в условиях парусного флота. Турки рубили канаты, бросая якоря. Могучие их корабли вступали под паруса я, ломая правильную линию, беспорядочно пускались убегать по ветру.

— Закопошились, — сказал Ушаков, опустив трубу. То-то по утрам прохлаждаться, кофий пить.

Лицо его стало строгим. Брови сдвинулись. Офицеры, подтянувшись, почтительно ожидали приказаний. Ушаков глянул на паруса, на колонны своих линейных кораблей, резво пенящих море вправо и влево от «Рождества Христова», и приказал флоту:

«Прибавить парусов, усилить погоню, оставаясь в прежнем порядке. Крейсерским судам быть на ветре у флота».

Между тем турки, оправясь от замешательства, привели свои корабли в кильватерную колонну, имея под ветром фрегаты и крейсерские суда, но продолжали уходить по направлению к Дунаю. Передовые корабли вместе с капудан-пашой, обладая более легким ходом, стали заметно удаляться.

Ушаков, опасаясь, что враг убежит, не приняв боя, воспользовался преимуществом ветра, изменил курс так. что арьергардные корабли неприятеля оказались под угрозой быть отрезанными. Видя это, капудан-паша для соединения с арьергардом повернул обратно, я весь турецкий флот пошел обратным курсом. Линейные корабли, расстраивая линию при перемене курса, поспешно выправляли строй, причем флагманы занимали места поближе к кораблю капудан-паши. Оба флота сближались под острым углом. Ушаков, продолжая спускаться на неприятеля, отдал приказ кораблям строиться в боевую линию и, когда этот маневр четко и быстро был проделан, приказал поворотить через контрмарш и построить линию боя на правый галс, параллельно неприятельской.

Благодаря ловкости и натренированности матросов маневр этот был произведен быстро, чисто и так что Ушаков снова оказался на ветре у неприятеля. Оба флота шли теперь параллельно, двумя грозными боевыми линиями. Задача противников была в том, чтобы разбить эту линию врага и добивать рассеянные корабли, сосредотачивая силы по мере надобности в разных пунктах сражения.

Так как авангардные корабли турок были быстроходнее, то могло случиться, что, пройдя вперед русской линии, они поднимутся выше ее, «выиграют ветер», и, повернув обратным курсом, поставят головную часть русского флота между двух огней. Чтобы избежать этого, Ушаков приказал трем-фрегатам («Иоанн Воинственник», «Иероним», «Покров пресвятой богородицы») выйти из линии и составить резерв, держась в авангарде, на ветре у флота.

К трем часам дня обе боевые линии сблизились на картечный выстрел. Гулко и тяжко потрясая воздух и воду, загремели пушки. Дым окутал море и корабли. Забурлила поверхность моря, взрытая ядрами, и картечь застучала по мачтам и палубам кораблей. Сражение началось. Дело было за артиллеристами, и русская артиллерия, как всегда, показала свое превосходство над противником. Вскоре турецкие корабли, разрушаемые губительным огнем, стали склоняться под ветер, линия нарушилась. Между тем русские продолжали канонаду, сближаясь накоротке. На мачте адмиральского корабля бессменно висел сигнал о погоне и усилении огня. В конце дня турки, окончательно сломав линию, стали поворачивать, с тем чтобы иметь ветер в корму и уходить по ветру.

Во время этого маневра русские корабли успели дать несколько губительных продольных залпов по кормам турецких судов. Особенно пострадали при этом корабли капудан-паши и «Капитание» Сеид-Бея, находившиеся против бортов «Рождества Христова» и «Преображения господня». На «Капитание» были сильно повреждены рангоут и такелаж, а также разрушена корма. Повреждена была корма и у капудан-паши. Ушаков поднял сигнал:

«Гнаться под всеми парусами и вступать в бой на самом коротком расстоянии».

«Рождество Христово», преследуя корабли капудан-паши и Сеид-Бея, очутился в самой гуще турецкого флота.

Ушаков стоял на юте в сбившейся набекрень треуголке, его закопченное дымом лицо пылало. Он отдавал приказания холодно и кратко, сквозь стиснутые зубы, и только по сверкающим глазам можно было догадаться о его взволнованности.

Дым волнами ходил по палубе, путаясь наверху в парусах, картечь стучала по палубе, и деревянные обломки валились на ют. Офицеры, забывая о себе, с тревогой посматривали на невозмутимую, неподвижную фигуру адмирала. Грохот потрясал море и воздух. Багрово-серый дым то и дело сносило ветром, и показывались то корма, то борт, то мачта и рваные паруса неприятельского судна. Ушаков упорно гнался за «Капитание». Сеид-Бей, отстреливаясь, пытался уйти. Отвага и настойчивость Ушакова, сближавшегося на пистолетный выстрел и бесстрашно врывавшегося в самую гущу вражеских кораблей, воодушевляли капитанов других русских судов. Был момент, что адмиральский корабль вел бой сразу с тремя вражескими кораблями, пока не подоспел «Преображение господне». Три вражеских корабля оказались отрезанными от флота и понесли жестокий урон.

Стемнело, но грохот залпов не прекращался. Наконец неприятелю удалось оторваться и скрыться в темноте. Ушаков приказал зажечь фонари на флоте и держаться соединенно. Он рассчитывал к утру настигнуть неприятеля и снова быть у него на ветре. К ночи ветер стал крепчать, развело волнение. Стало похлестывать на бак, пришлось убавить паруса. Все предвещало наступление шторма. Ушаков приказал стать на якоря и тушить огни.

Многие крейсерские суда были отпущены, чтобы укрыться от непогоды под очаковским берегом.

К утру сила ветра уменьшилась, но все же погода была свежая. Небо покрывали сплошные серые тучи, и рассвет наступил, недужный, сумрачный. Волнение не унималось, еще в темноте море белело гребешками. Адмирал и все офицеры еще затемно находились на юте. Когда развиднелось, картина открылась неожиданная. Турецкий флот качался на якорях, борясь с волнами, рядом, на ветре. Некоторые суда были всего на расстоянии ружейного выстрела, а русский фрегат «Амвросий Медиоланский» находился в самом расположении турецкого флота, окруженный неприятельскими кораблями.

— Плакал наш «Амвросий», — мрачно сказал Ельчанинов.

— Авось! — отвечал Ушаков. — Капитан Нелединский орел, палец в рот не клади.

И адмирал приказал по флоту:

«Поднять флаг, сниматься с якоря и вступать под паруса».

Турки опешили, неожиданно увидев, что находятся в грозном соседстве с Ушаковым. В панике, не дожидаясь команды, стали рубить канаты и вступать под паруса. Русский флот быстро строился в боевую линию. «Амвросий», не поднимая флага, снялся с якоря и пошел вместе со своими неприятными соседями. В смятении они не обратили на него внимания, приняв его за своего. Постепенно отставая, Нелединский в удобную минуту поднял флаг, дал залп из обоих бортов и присоединился к своим под громкое «ура» с русских кораблей.

Ушаков снова стал преследовать неприятеля. Утро было сумрачное. Шквалистый ветер разводил волну. Серое море, белевшее гребешками, было усеяно судами всех рантов, с риском для рангоута несших большую парусность. Там и тут ныряли в волнах, окатываясь пеной, могучие корабли. Легкие бригантины, кирлангичи, шебеки, чертя бортами воду, то и дело скрывались в провалах между волн и снова взлетали на гребне. То там, то тут гремели выстрелы, и дым рваными клочьями бежал по ветру над самыми волнами. Капудан-паша и основное ядро флота быстро удалялись. Два корабля, сильно поврежденные накануне, отставали.

Это были шестидесятишестипушечный «Мелеки-Бахри» («Владыка морей») и «Капитание». К десяти часам оба эти судна были отрезаны от своих, и «Мелеки-Бахри» сдался вместе с шестьюстами человек экипажа. Старый воин Сеид-Бей, отстреливаясь, не сдавался. Он был уверен, что капудан-паша не покинет его в беде. На это рассчитывал и Ушаков. Ом продолжал преследование, намереваясь завязать бой, когда капудан-паша повернет обратно. Между тем в погоню за «Капитание» был послан бригадир Голенкин с двумя кораблями и двумя фрегатами. Корабль «Святой Андрей» первый настиг Сеид-Бея и открыл беглый огонь. На «Капитание» был сбит фор-марсель, и ход его замедлился. Подоспели «Преображение» и «Святой Георгий». Окружив Сеид-Бея, они старались заставить его сдаться, стремясь по возможности сберечь прекрасное судно. Но старый турецкий адмирал не спускал флага, яростно защищаясь. Между тем капудан-паша продолжал убегать, не помышляя о выручке своего наставника и руководителя.

— Пожалуй, не вернется Гуссейн, как полагаете? — сказал Ушаков, обращаясь к Ельчанинову.

— Нет, ваше превосходительство. У них повадка известна: как получат по шее, так дуют до Стамбула без памяти. В Босфоре только в себя придут.

— Экая свинья! — искренне возмутился Ушаков. — Бросил старика и бежит во все лопатки, не угонишься.

И адмирал отдал приказ: «Рождеству Христову» повернуть к «Капитание», остальным продолжать преследование и истребление турецких судов. «Рождество Христово», повернув, быстро приближалось к сражающимся. «Капитание», накренившись, медленно двигался, тяжело переваливаясь с волны на волну. Снасти его повисли, паруса были изорваны, но обкуренные порохом борта то и дело сверкали молниями выстрелов и дым окутывал израненный корабль. Его окружали русские корабли, время от времени давая залп и требуя сдачи, но Сеид-Бей отвечал на это только выстрелами. Ушаков, с юта своего корабля наблюдавший неравный бой, опустил трубу и, обернувшись к своим офицерам, сказал:

— Молодчина, старый волк! Как дерется, а? — И его голос дрогнул от волнения. — Ну, однако мы его сейчас соструним!

Адмиральский корабль на всех парусах подлетел к своим кораблям, медлившим решением участи «Капитание».

***

На палубе турецкого корабля был хаос: деревянные обломки, подбитые пушки, трупы, лужи крови. В промежутках между залпами раздавались вопли и стоны раненых.

На юте возле разбитого штурвала стоял небольшой старик в чалме. Его горбоносое лицо было гневно, острая жидкая борода дрожала от ярости. В руке он держал пистолет со взведенным курком и высоким тенором отдавал приказания. Люди сломя голову кидались выполнять их. Восемьсот человек экипажа трепетали от звука этого голоса.

В недрах корабля, в темной жилой палубе, под офицерскими каютами была небольшая каюта с дубовой дверью. В ней с самого начала сражения были заперты шесть пленных русских матросов. Часовой стоял у двери, но когда он почувствовал, что судну грозит гибель, он бросил свой пост и убежал на верхнюю палубу, стараясь не попадаться на глаза офицерам. Заметив отсутствие часового, пленные решили вырваться на свободу. Они по очереди пробовали вышибить дверь, но она не подавалась.

— Стой, ребята! — сказал старший из них, белокурый гигант Овсянников. — Я, кажись, нашел способ.

Он стал плечом к дверям и велел остальным стать за ним, друг за другом, схватив руками один другого.

— Раз, два, взялись!

И живой таран стал раскачиваться, ударяя Овсянниковым в дверь. Дверь затрещала и стала подаваться.

— Идет! — обрадовались матросы и с новой энергией стали бить в дверь.

Между тем «Рождество Христово» приблизился к месту боя и, приказав остальным кораблям войти ему в кильватер, подошел к «Капитание» на, тридцать сажен, не обращая внимания на беглую пальбу турецкого судна. Несколько выстрелов книпелями и ядрами, и все три мачты «Капитание» рухнули с грохотом и треском, калеча и убивая находившихся на палубе людей. Судно легло на борт и вот-вот могло опрокинуться. Корма «Капитание пылала от застрявшего в ней брандскугеля. Сеид-Бей чудом уцелел. Голос его звенел среди стонов, воплей и треска ломающегося дерева. И настолько велика была власть этого маленького гневного старика, что полуискалеченные: люди бросились по его приказу обрубать ванты и освобожденное судно поднялось… Ушаков повернул через фордевинд[26] и, став бортом против носа „Капитание“, навел орудия и потребовал сдачи. Этот залп должен был пустить корабль на дно. „Рождество Христово“ был так близко, что ясно было слышно, как вопили о пощаде люди, изо всех закоулков высыпавшие на верхнюю палубу „Капитание“. Сеид-Бей понял, что теперь власть его окончилась. Погрозив пистолетом, он бросился вниз по трапу, направляясь к крюйт-камере, для того чтобы взорвать судно. Дым клубами валил ему навстречу. Закрывая лицо широкими рукавами, старик пробивался вперед и вдруг столкнулся с какими-то людьми. Это были пленные матросы, разбившие наконец дубовую дверь.

— Братцы, это ведь адмирал сам, Саитка! — изумленно крикнул один из них, наскочивший на старика.

Услышав звуки русского языка, Сеид-Бей поднял пистолет, но Овсянников быстро вышиб его.

— Зря, папаша, зря! — сказал он и, схватив отбивающегося яростно адмирала в охапку, бросился к трапу.

Откуда-то сбоку бил огонь, дым слепил и не давал дышать. У самого трапа Овсянников вспомнил, что он старший и отвечает за своих товарищей.

— Ребята, берите старичка и ведите наверх! — И, уткнувшись липом в ладони, он ждал, пока мимо него протеснятся ребята, которых задерживал сопротивляющийся Сеид-Бей.

Когда Овсянников получил возможность вступить на трап, огонь с гулом ударил откуда-то снизу, опалив его одежду, и заставил отступить назад. В следующую минуту трап провалился в гудящее пламя. Товарищи Овсянникова были уже на палубе и махали русскому катеру, подходившему к борту.

— Сюда, братцы, сюда! Мы самого пашу держим, сюда!

Овсянников бросился в опустевшую батарейную палубу. Клубы едкого дыма валили ему навстречу. Полузадохшийся, в тлеющей одежде, Овсянников добрался до пушечного порта и, выбравшись наружу, уцепился за какой-то едва заметный выступ борта. Здесь дым не так донимал его. Овсянников увидел волны, в которых качались обломки мачт, рей, плавали турецкие матросы, бросившиеся за борт, ища спасения от пламени. Катер, наполненный пленными турецкими офицерами, отвалив от горящего судна, быстро шел к русским кораблям. Овсянников увидел на нем своих товарищей по плену. Он закричал что было силы, но его не услыхали. Несколько шлюпок, ныряя в волнах, подходили к „Капитание“, но с катера им что-то крикнули, указывая на горящее судно, и они остановились с поднятыми веслами. Овсянников понял, что корабль сейчас взлетит на воздух, и с тоской оглянулся. Пламя гудело и ревело позади него. Он снова глянул на море: одна из шлюпок была совсем недалеко. В нее втаскивали из воды утопающего турецкого матроса.

— Братцы, спасите! — отчаянно закричал Овсянников, и, к его счастью, на шлюпке услыхали его.

Боцман, стоявший на корме, придерживая пружинящими от качки ногами румпель, приложил рупором обе ладони к губам и крикнул:

— Прыгай в воду, сердяга, сейчас судно к чорту пойдет!

— Братцы, я плавать не умею! — отвечал Овсянников.

Боцман испытующе посмотрел на горящий „Капитание“ и, махнув рукой, что-то скомандовал. Матросы навалились, шлюпка стрелой понеслась к кораблю и, лихо описывая дугу, прошла вплотную у самого борта.

— Прыгай, сердяга! — крикнул боцман Овсянникову. Тот прыгнул, и крепкие руки матросов приняли его.

— Так-то вот! „Не умею плавать“… Другой раз пропасть можно, — сказал боцман. — А ну, ребята, навались, давай бог ноги!

Шлюпка не успела отойти и полсотни метров, как что-то дохнуло огнем, что-то ахнуло тяжелым громом. „Капитание“ взлетел на воздух. Воздушной и водяной волной шлюпку отбросило, полузатопив, и обломки с гулом, плеском и свистом стали валиться вокруг нее. Боцман упал на товарищей. Когда Овсянников, опомнясь, наклонился над ним, он увидел, что голова боцман» окровавлена. Овсянников осторожно приподнял ее, заглядывая в залитое кровью лицо. Боцман открыл глаза.

— Покалечило, друг? — спросил Овсянников.

— Зато совесть чиста, — слабым голосом сказал боцман и застонал.

***

Сеид-Бей быстро поднялся на палубу «Рождества Христова». Ушаков со своим штабом ожидал его на юте.

— Паша Сеид-Бей, кладу оружие! — по-русски, нервно, с сильным акцентом сказал он, подавая ятаган.

Ушаков с поклоном принял его и хотел что-то сказать, но Сеид-Бей перебил адмирала. Борода старика снова затряслась от гнева.

— В плену! Сеид-Бей в плену! Нет, ты мне скажи, пожалуйста, — быстро заговорил он, касаясь рукой Ушакова, — какой трус, какой собака! Бросать товарища в бою! Стыд на потомках его! — И он сухой, жилистой рукой погрозил далеким парусам капудан-паши.

Разыгрывающийся шторм прекратил сражение и преследование турок. Бой кончился полной победой Ушакова. Противник бежал, потеряв два линейных корабля в сражении и один на переходе, не выдержавший шторма из-за понесенных в бою повреждений. Уничтожены были также большая пловучая батарея, бомбардирское судно и бригантина. Несколько мелких турецких судов погибли во время шторма.

Взято в плен семьсот тридцать три человека матросов и офицеров, среди них трехбунчужный паша Сеид-Бей и главный кригс-комиссар турецкого флота.

Ушаков не потерял ни одного судна. Потеря в людях не достигала и ста человек убитыми и ранеными.