4. Корабли пошли на юг

4. Корабли пошли на юг

На походе режим для русских моряков был смягчен, и им большую половину дня разрешено было проводить на палубе, для чего и было отведено специальное место между двумя пушками. Усов начал поправляться, но был еще слаб, а кроме того, как-то необыкновенно упал духом. Плен, болезнь, все несчастья, свалившиеся на него я его товарищей, тяжело повлияли на его душевное состояние. Во всем случившемся он винил одного себя, очень страдал от этого, и в ослабевшем и обмякшем молчаливом старике трудно было узнать прежнего лихого боцмана и «командера».

Весь его авторитет и влияние на товарищей перешли теперь к Семену Удалову.

После поражения неприятеля под Петропавловском прежнее неукротимое, веселое, жизнерадостное состояние духа вернулось к нему. Однако при всем том он бережно и внимательно относился к старому боцману, не поддразнивая его попрежнему и не называя иначе, как «господин боцман». Первые дни, когда ослабевшему от болезни боцману трудно было взбираться по крутому трапу на палубу, он втаскивал его туда «на горбе», несмотря на негодование и гнев почтенного старика, не привыкшего к таким нежностям. На палубе обычно было сиверко и сыро, но за пушкой можно было укрыться от ветра. Усов сидел всегда молча, опустив седые брови на впавшие глаза, и курил свою неугасимую трубку, изредка тяжело вздыхая. Попов или спал, свернувшись, как кот, или, опершись о высокий борт, поплевывая, поглядывал то на низкое серое небо, то на темные крутые волны, быстро бегущие наперегонки с бригом.

Бледных прилежно и неутомимо работал, а Удалов или мастерил что-нибудь при помощи матросского ножа (вроде кузнеца и медведя, бьющих по наковальне), или же, собрав вокруг себя кружок подвахтенных матросов, упражнялся в познании языка, заставляя покатываться со смеху и веселых французов и своих, более серьезных соотечественников. Он быстро приобрел популярность и общую симпатию, начиная от капитана брига, купившего у него кузнеца и медведя за пачку табаку, и кончая коком-марсельцем. Особенность говора этого провансальца он быстро уловил своим музыкальным слухом и ловко копировал его, ко всеобщему удовольствию.

Только старший офицер, лейтенант, игнорировал его, холодно глядя поверх головы, если он попадался ему на глаза. Он не мог позабыть своего купанья в студеных водах Авачинской губы.

Однажды, в довольно свежий ветер, бриг ходко шел в полветра, кренясь и осыпая брызгами с бака прикорнувших у русленей матросов. Вдруг вахтенный начальник отдал команду, боцман засвистал в дудку, вызывая подвахтенных на палубу. Вахтенные бросились к брасам, чтобы уменьшить площадь парусов. С севера заходил шквал с дождем.

При звуках аврала Усов поднял голову, загоревшимися глазами глядел на работу матросов и так насасывал трубку, что от нее искры летели, как от паровоза.

Удалов, Бледных и Попов тоже встрепенулись. Курчавый Жозеф, вылетевший из люка на палубу, на ходу обернулся и крикнул улыбаясь:

— Il faut se chauffer un peu! (Нужно немного погреться!) — и, как-то поскользнувшись (бриг качнуло на Зашумевшей большой волне), он плечом со всего маху стукнулся о высокий борт; лицо его искривилось, но, ловко сбалансировав, он устоял на ногах и ринулся вверх по вантам, крикнув: — ?a va, mon vieux! (Ничего, старина!)

— Всыпал бы я тебе с дюжину, чтобы не зевал во время аврала! — буркнул Усов.

— Хорошо, да не по-нашему, — сказал Удалов, глядя на работу матросов.

Усов только иронически ухмыльнулся.

В это время у Жозефа, не на шутку зашибшего руку, порывом ветра вырвало угол марселя, парус гулко захлопал, грозя разорваться на клочки. Капитан, вцепившись в поручни, заорал на матросов, французский боцман кинулся к вантам с полубака, но его опередил Удалов, кошкой взлетевший по вантам и побежавший по рее. В несколько секунд марсель был усмирен. Усов, не отрывавший глаз от товарища, удовлетворенно крякнул и глянул в сторону мостика — «знай, мол, наших», а Удалов, кончив дело, так же лихо спустился на палубу и присел к товарищам как ни в чем не бывало, лишь слегка запыхавшись. Капитан в рупор крикнул что-то французскому боцману, и тот, козырнув, кинулся к пленным.

— Семен, к капитану! — крикнул он Удалову.

— Эх! Небось, чарку поднесут! — с завистью сказал Попов.

— И стоит того! — оборвал его Усов. — А ты бы вот больше жиры належивал, лежебока!

Капитан поблагодарил Удалова и приказал выдать ему вина.

После недолгой стоянки в Калифорнии бриг пошел зимовать на Сандвичевы острова. Переход длился семнадцать дней. После холодных осенних шквалов северной части Тихого океана здесь была благодать, но тем не менее и туг бриг поштормовал. Пять дней люди ни разу не ложились сухими, не спали больше двух часов подряд и не имели горячей пищи. Ветер стих внезапно, к вечеру, но всю ночь бриг мотало на могучей океанской волне. В кубрике было сыро, но люди спали, как сурки, не обращая на это внимания. За день судно вышло из штормовой полосы и, окрылившись всеми парусами, ходко шло, чуть кренясь под ветер и с шорохом и всхлипом разваливая на две волны гладкую, как жидкое зеленое стекло, воду. Солнце склонялось на запад. Высохшие за день паруса порозовели, и вдали, над жемчужным простором, на безоблачном небе встали розовые облака. Удалов, стоя у бушприта, смотрел вперед. Жозеф, вахтенный на баке, указал ему на облака:

— La terre! Les iles de Sandvitche! (Земля! Сандвичевы острова!)

Поздно ночью раздалась команда, загремел якорный канат, и бриг остановился, как казалось, у самого подножья темной, нависшей над судном горы. Над горою дрожали и переливались крупные, яркие звезды. Веяло сладкими, пряными ароматами. С берега доносились пение и томный, ноющий звон какого-то струнного инструмента.

— Пахнет, как в церкви: ладаном и горячим воском, — тихо сказал Удалов. — А звезды — как свечи… Хорошо на свете жить, дядя Усов!

Оживившийся и как бы помолодевший боцман широкими ноздрями перешибленного носа жадно вдыхал в себя ароматы.

— А на берегу, брат, — восхищенно сказал он, — этой самой пальмовой араки пей — не хочу. Ну, конечно и джин английский соответствует. Всякой этой фрухты — и не поймешь, откуда она родится. Иная вся, как еж, в иголках, а расколешь — внутри половина лед, половина мед. Народ тут канаки называемый. Между прочим, по пояс нагие ходят, а ничего, народ хороший, смирный.

— Не пустют нас на берег, — тоскливым голосом сказал Попов. — Не пустют. А уж тошнехонько на судне!

Опасения его оправдались. Утром, в то время как вахту, к которой приписаны были русские моряки, отпустили на берег, пленные остались на борту. Старший офицер, желчный и злопамятный человек, заставил всех четверых отбивать ржавчину с якорного каната.

Расположившись в тени поднятого кливера, они неистово стучали молотками.

Днем к бригу подошла шлюпка с береговыми офицерами. Поднявшись на мостик, офицер объяснил, что прислан с просьбой одолжить имеющихся на борту военнопленных для работ на берегу.

— Дело в том, что в связи с возможностью неожиданного нападения русской эскадры строится форт и есть острая нужда в рабочих руках.

— С удовольствием, — отвечал старший офицер, — возьмите их, сделайте одолжение. Я сам не знал, чем их занять на борту, а они народ ненадежный, того и гляди сбегут, предупреждаю вас. Особенно один — Семен, отчаянная голова. Позвать сюда русских! — крикнул он вниз.

Через несколько минут все четверо стояли на палубе перед мостиком.

— Вот они, — сказал лейтенант.

— Здоровые ребята. — одобрительно отозвался офицер.

— Пойдете на берег с господином офицером и будете работать на постройке форта! — крикнул им вниз лейтенант. — И чтобы работали на совесть! Построже с ними, — обернулся он к офицеру.

Освоившийся с языком Удалов понял смысл фразы, а слово «форт» и «работать» были понятны и остальным. Удалов нахмурился и глянул на товарищей.

— Не годится дело, — вполголоса сказал он. — Форт строить велят. Ведь это против наших.

Старый боцман сдвинул седые брови.

— Не годится! — подтвердил он. — Так и скажи ему, собаке: мол, крепость работать не хотим.

— Так, ребята? — спросил Удалов.

Бледных молча кивнул головой. Удалов шагнул вперед и сказал, подняв голову и глядя на мостик:

— Форт работать нет! Не хотим!

— Что?! — изумился лейтенант, оглядываясь на офицера.

— Не хотим! — повторил Удалов и, обернувшись к товарищам, сказал: — Садись, ребята, на палубу, нехай видит, что мы всурьез! — И он сел по-турецки, скрестив ноги.

Остальные последовали его примеру.

— Ах, канальи! — рассвирепел лейтенант. — Взять их сейчас, поставить на ноги!

С десяток матросов кинулись поднимать с палубы пленных. Поднялась возня, раздалось фырканье, добродушный сдержанный смех. Смеялись французы и наши. Поднять русских матросов никак не удавалось. Те, как параличные, подгибали ноги, валились на палубу.

Это забастовка, господин лейтенант, — с чуть заметной улыбкой сказал офицер.

— Ах, канальи! Я их проучу! — Лейтенант закусил тонкие губы. — Принести железа — и кузнеца сюда!

Русские моряки были закованы в цепи и посажены в карцер на хлеб и воду.

Пленных продержали в кандалах два дня.

После этого случая пленные попрежнему остались на корабле, и только старший офицер еще суше и неприязненней относился к ним.