Слово и дело
Слово и дело
Кровавого диктатора, узурпировавшего власть в нашей стране, «вечно живого» мертвого обитателя мавзолея на Красной площади, православный русский народ прозвал, как и царя Петра, антихристом. И действительно, по своей зловещей сути, царь Петр, названный большевиками «первым революционером», явился предтечей Ленина. Будущий «вождь мирового пролетариата», и по сию пору наводящий хмарь на Москву из своего вавилонообразного капища на Красной площади, родился в 1870 г., а спустя три года, в 1873 г., Ф. М. Достоевский, почувствовав его, пророчествовал:
«Они и не подозревают, что скоро конец всему… всем ихним «прогрессам» и болтовне! Им и не чудится, что ведь антихрист-то уж родился… и идет!» [142, с. 102].
А так как дорогу Ленину подготовил Петр, то с рассмотрения целенаправленности именно его эпохи «славных дел» и начнем это повествование.
Сначала о западной «цивилизации», которую нам навязал этот «преобразователь» и которая теперь столь воспета и идеализирована.
«Сказка о сусальной Европе и варварской Москве есть сознательная ложь. Безсознательной она не может быть: факты слишком элементарны, слишком общеизвестны и слишком уж бьют в глаза…» [126, с. 435].
«Вспомним европейскую обстановку петровских времен. Германия только что закончила Вестфальским миром 1648 г. Тридцатилетнюю войну, в которой от военных действий, болезней и голода погибло три четверти населения страны. Во время Петра Европа вела тридцатилетнюю войну за испанское наследство, которая была прекращена из-за истощения всех участвующих стран, ибо и Германия, и Франция снова стали вымирать от голода... За сто лет до Петра 16 февраля 1568 г. Святейшая инквизиция осудила на смерть всех жителей Нидерландов, и герцог Альба вырезывал целые нидерландские города» [126, с. 432].
Уточним:
«Герцог Альба уничтожил при взятии Антверпена 8000 и в Гарлеме 20 000 человек» [63, с. 16].
«…а всего в Нидерландах испанцы убили около 100 000» [63, с. 207].
Тут важно отметить и те варварские методы, которыми производились подобные «зачистки»:
«Повешенные и сожженные люди, обрубки рук и ног, раздавленные между блоками… Все это делалось среди бела дня, и никого это ни удивляло, ни поражало» [63, с. 15].
«Нидерланды были разорены. Голодные массы на улицах рвали в клочки представителей власти — власть отвечала казнями. Тот саксонский судья Корпцоф, который казнил 20 тыс. человек, — это только в одной Саксонии! — двадцать тысяч человек, а Саксония была не больше двух-трех наших губерний, помер перед самым приездом Петра в ту Европу, которая, по Ключевскому, воспитывалась без кнута и застенка — в 1666 году. Я не знаю имен его наследников и продолжателей, — на самого Корпцофа я натолкнулся совершенно случайно — но эти наследники были наверняка. Сколько людей повесили, сожгли или четвертовали они?
В Англии, куда направил свои стопы Петр из Саардама, при одной Елизавете было повешено и казнено другими способами около девяноста тысяч человек. Вся Европа билась в конвульсиях войн, голода, инквизиции, эпидемий, в том числе и психических: обезумевшие женщины Европы сами являлись на инквизиционные судилища и сами признавались в плотском сожительстве с дьяволом. Некоторые местности в Германии остались в результате этого совсем без женского населения» [126, с. 432–433].
Здесь нужно бы добавить: исповедующие культ сатаны женщины говорили правду, а инквизиция лишь сдерживала необыкновенно буйный всплеск выпестованного эпохой «Возрождения» сатанизма, заменившего собою христианство в Западной Европе. Сегодня сатанизм процветает в Америке, где никакой инквизиции и в помине не существует. К чему это может привести мир теперь?
Вот чем отмечены вехи пути Запада к его сегодняшнему состоянию полной и безповоротной деградации: «…почти все население обширной средневековой Вестфалии имело шанс попасть в руки безжалостной Фем[1]…» [5, с. 244].
И это немудрено — ведь Фем карала практически за все: «…можно найти, например, решение преследовать тех, кто «выступает против чести и правосудия»» [5, с. 244].
А такая формулировка грозит смертью любому. Теперь понятна эта самая пресловутая немецкая аккуратность! За какую-нибудь мелкую неряшливость: плохо проглаженную сорочку, латку на не совсем приличном месте, изношенные старые башмаки, вышедший из моды галстук — за любое малейшее, нарушение безукоризненности следования этикету могли придраться судьи священной фем, объявив человеку смертный приговор за выступление против «чести»!
Но и с приходом так называемой эпохи «Возрождения» мрачное средневековое «правосудие» никуда не исчезло:
«Как написано в биографии герцога Юлиуса де Селя, в 1608 году на церемонии, называемой «Закон Фем», «обязаны были собираться все местные жители, чей возраст превышал двенадцать лет. Они рассаживались прямо на земле, посредине ставили столы, за которые садились местный феодал и его советники. Судьи докладывали о преступлениях и оскорблениях; они расхаживали среди собравшихся жителей с белой указкой и ударяли обвиняемых по ногам. Кто… чувствовал себя виновным в серьезном преступлении, имел право встать и покинуть родные места в течение суток; но если он получал удар указкой в третий раз, то неизбежно появлялся палач, пастор исповедовал виновного, а затем его ждало ближайшее дерево»… а его тело бросали хищным животным и птицам» [5, с. 246].
Теперь становится понятным, откуда в Западной Европе в те времена развелось столько бродяг! Ведь лишь сумасшедший, уже получив два удара указкой, станет дожидаться третьего!
Однако ж срывали их в бега с насиженных мест лишь затем, чтобы убить этих людей более безнаказанно:
«…в Средние века на европейских дорогах стояли патрули, и «попавшихся бродяг», то есть тех, кто не мог доказать, что он местный арендатор, тут же вешали» [87, с. 397].
Но здесь не следует чрезмерно удивляться. Ведь по части безнаказанного убиения людей Запад имеет несомненный опыт, прекрасную вышколенность катов и необычайную надежность в исполнении приговоров.
У нас же в кои-то веки не то чтобы за кражу носового платка, но за государственную измену с угрозой покушения на жизнь членов правящей династии решили все же предать смертной казни пятерых масонов-декабристов, причем:
«Сообразуясь с монаршим милосердием, в сем деле явленным смягчением казней, Верховный уголовный суд… приговорил: «Вместо мучительной смертной казни четвертованием… преступников за их тяжкие злодеяния повесить»» [66, с. 125].
То есть сама кара была уже изначально максимально по возможности смягчена. И вот:
«Во время казни на виселице оборвались две веревки. Один из декабристов бросил в сердцах: несчастная Россия — вешать и то не умеют!» [19, с. 128].
«Веревки оборвались, что ли? — хрипло спросил Чернышев.
— Никак нет… они, должно, отсырели… и телеса соскользнули…» [66, с. 139].
Так что дело не в неряшливости или разгильдяйстве штатных катов этой самой «несчастной России», и даже не в попытке темных сил оставить в живых своих подручных. Тут скорей наоборот: оставшиеся в тени фактические организаторы сорвавшегося переворота желали понадежней отделаться от неудачливых исполнителей с треском провалившегося мероприятия по смене самодержавной власти на революционный богоборческий режим, который четырьмя десятилетиями ранее им удалось установить в несчастной Франции. А чуть не сорвавшаяся казнь лишь подтвердила вопиющий непрофессионализм наших карательных органов в деле приведения в исполнение смертного приговора, являвшегося в нашей, якобы деспотической стране, чрезвычайно редким на тот момент явлением. А без хорошей практики, естественно, профессиональные навыки не приобретешь. Что и стало ясно во время казни декабристов.
«Да, не поднаторели. Не то что в «альма матер» демократии и масонских лож — туманном Альбионе. В те же самые времена там вешали за кражу, превышающую пять фунтов стерлингов. Даже детей!» [19, с. 128].
То есть каты «старой доброй Англии», столь нам на все лады разрекламированной в качестве передовой цивилизованной державы того времени, вешали детей не во времена кровавых деяний Вильгельма Завоевателя, а в середине вызывающего ныне у англичан приступы ностальгии по «хорошим временам» века — XIX-го!
Между тем и сами масоны эту невероятную жестокость родины своих лож достаточно однозначно подтверждают. Причем, не только когда речь идет о казни лиц, совершивших явные преступления. Но и о преступлениях, которые ну совершенно не вяжутся с их казалось бы материалистическими и просвещенными на тот день взглядами.
Розенкрейцер высоких степеней посвящения И. М. Херасков, свидетельствует: «В Англии еще в 1712 году вешали ведьм, а закон о них был отменен лишь в 1736 году» [5, с. 12].
То есть Средневековье в туманном Альбионе подошло к своему по крайней мере узаконенному завершению лишь тогда, когда косточки Петра, заимствователя их людоедских традиций, давно превратились в прах.
У нас же первой женщиной, удостоенной виселицы, стала замешанная не в связях с потусторонними силами колдунья и даже не причастная к покушению на чью-либо жизнь заговорщица, но женщина, замешанная в цареубийстве — Софья Перовская, «первая женщина, возведенная на российский эшафот!» [101, с. 361].
Это произошло лишь в 1881 г. А до этого женщин у нас не вешали — именно потому, что Средневековья у нас не было и в помине. То есть просто не было местностей, столь зараженных колдовством и чернокнижием, что требовалось бы учреждать безжалостные судилища инквизиции.
Что же Петр в таком случае ездил перенимать?
Так ведь именно то, что и век спустя у них отнюдь не только не выветрилось, но выветриваться вовсе не собиралось:
«Незадолго до декабристов в Британии казнили за инакомыслие некоего полковника Эдуарда Маркуса Деспарди и его друзей. Перед казнью им прочли следующее: «Каждый из вас будет взят из тюрьмы, и оттуда на тачках вас доставят на место казни, где вас повесят за шею, но не до смерти. Вас живыми вынут из петли, вам вырвут внутренности и сожгут перед вашими глазами. Затем вам отрубят головы, а тела будут четвертованы…» Надо думать, англичане все исполнили четко…» [19, с. 128].
Дореволюционный историк А. Нечволодов по этому поводу сообщает:
«Замечательно, что такое невероятное падение и ожесточение нравов в Западной Европе происходило в то время, когда науки, искусства и ремесла достигли в ней весьма большого развития и ученые пользовались повсеместно огромным влиянием, а многие города славились своими высшими учебными заведениями — университетами, которые вмещали в себе по несколько десятков тысяч слушателей» [81, с. 92].
Но, увы, как выясняется, не впрок: от знания риторики и зачаточных основ пиитики в их нравах людоедства не поубавилось. По сию пору западная палочная дисциплина заключает в себе все приметы полной сохранности этой дикой человеконенавистнической «культуры».
Уже во времена Второй мировой войны в английской армии: «…тайком от союзников применялись телесные наказания (удары плетью по обнаженным ягодицам)» [90, с. 36].
Это в тот самый момент, когда русские солдаты, ни на миг не задумавшись, за други своя грудью ложились на вражеские доты, летчики и танкисты шли на таран.
Англичане в это же самое время, как теперь выясняется, указывая на всю дремучесть своей рабовладельческой культуры, в кровь драли на конюшне плетками по ягодицам, стянув штаны, своих соотечественников, имеющих хоть на одну лычку меньше их самих!
Что тут скажешь?
Цивилизация…
Но не все народы на Западе подлежали наказанию: порке, четвертованию и казни через повешение. У судов фем: «…были и исключения: …евреи, язычники и им подобные — так как они не достойны принадлежать к солидному и уважаемому обществу…» [5, с. 244].
А остальных, значит, кто к этому пресловутому «обществу» имел неоспоримое право принадлежать, вешать всех подряд?!
Ну просто полная копия будущего СССР! Практически один в один!
«Официально эти ужасные трибуналы так и не были запрещены: разные монархи лишь пытались их реформировать. Утверждают, что суды святой Фем тайно действовали еще в XIX веке» [5, с. 252].
«…последний распорядитель тайного суда — фрайграф умер в 1835 году, но еще долго преступления, которые совершались под покровом тайны в Германии, молва связывала с деятельностью тайных судилищ» [23, с. 490].
Между тем, не подписавший и четырех тысяч смертных приговоров за все долгое время своего чрезвычайно насыщенного смутами и ересями правления Иван Грозный (за 51 год царствования, то есть более чем за полвека!) даже не оказался в числе русских правителей, изображенных на памятнике Тысячелетия Руси.
«По подсчетам «советского» историка Р. Г. Скрынникова, жертвами «царского террора» стали три-четыре тысячи человек» (см.: Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. Книга являет собой весьма знаменательное сочетание фактологической полноты с традиционной концептуальной беспомощностью). С момента учреждения опричнины до смерти царя прошло тридцать лет. 100 казней в год, учитывая уголовных преступников. Судите сами, много это или мало. Притом, что периодическое возникновение «широко разветвленных заговоров» не отрицает ни один уважающий себя историк» [116, с. 154].
При этом и иной факт убедительно определяет всех этих единичных казней достаточно вескую причину. Степень виновности казненных никогда и ни у кого сомнения не вызывала: «…почти все они ранее бывали прощаемы под крестоцеловательные клятвы, то есть являлись клятвопреступниками, политическими рецидивистами» [65, с. 34].
То есть сначала, вместо чтоб четвертовать, замучить в застенке на дыбе или спалить на костре, их долго и упорно уговаривали прекратить изменять царю и Русскому государству. Но они, не вняв уговорам, повторяли предательства. И вместо того, чтобы преступников казнить, их опять уговаривали…
И это все у нас — в «царстве террора», высосанного из пальца «советскими историками», за полвека казнено около 4 тыс. политических и уголовных рецидивистов. У них же не за пол века, но за полночи произошел такой разгул убийств, который в России просто из-за отсутствия такого количества палачей технически является невозможным:
«Варфоломеевская ночь стала нарицательным названием любой массовой кровавой расправы. Тогда в результате нарастания непримиримых противоречий между протестантами и католиками в течение одной ночи 24 августа 1572 года, с благословения папы римского, было убито 60 тысяч человек, большинство которых составляли женщины и дети» [113, с. 21].
И все нормально. По сей день Екатерина Медичи среди жителей города Парижа никем и никогда не была приравнена к своему прототипу — Бабе-Яге. Напротив: и ныне многопочитаема благодарным за ее деяния народом.
Однако ж и протестанты не остались в долгу, показав свой куда как еще более узколобый пещерный примитивизм:
«Английские, голландские пираты — протестанты по вероисповеданию и морские террористы по профессии — садистски топили в морской пучине экипажи и пассажиров с испанских и португальских галеонов, состоявших целиком из католиков» [113, с. 21].
Все нормально и здесь: многие флибустьеры даже получали зарплату из английской казны. Но и это вполне объяснимо: в этих странах на троне восседали такие же пираты. И их не то чтобы никогда никто не посмел хотя бы пожурить, но им ставили памятники и воздавали почести, превознося их «благодеяния» чуть ли ни до небес.
Так в чем же они, эти «благодеяния», выражались?
«…в Англии стоят памятники Генриху VIII. В его правление только «бродяг» (крестьян, согнанных лордами с земли) было повешено 80 тысяч. И ничего, все по закону, все нормально…» [87, с. 404].
Да что там какие-то десятки тысяч! Их звериные обычаи позволяли убивать население Европы миллионами! И не когда-нибудь при царе Горохе, но именно во времена, ими же на все лады и расхваливаемые: «Британцы согнали в середине XIX века ирландцев с земли, и около 2 млн. человек умерло с голоду» [77].
И это в Европе — европейцев!
Но данная пронизанность переизбытком «гуманизма» по отношению к своим белым соседям посетила тогда обитателей туманного Альбиона отнюдь не в первый раз:
«После победы Английской революции в 1648 году часть тогдашней Великобритании — Ирландия — не признала новой власти». — И вот чем на такое ответили революционные власти Англии. Они прибегли к таким средствам, как «… выкуривание (поджег мелколесья) и голодная блокада (поджег и истребление всего, что могло служить… продовольствием) …» [50, с. 238–239].
Ну и, что вполне естественно, после трех лет такого изощренного чисто в английском духе пиратства «Ирландия к концу 1652 г. лежала в развалинах. Запустение страны было столь велико, что можно было проехать десятки верст и не встретить ни одного живого существа… население Ирландии сократилось почти вдвое» (Лавровский В. М., Барг М. А. Английская буржуазная революция. М., 1958, с.346)» [50, с. 239].
Так этот самый хваленый белый человек, чем-то там таким особенным слишком уж «культурный», истреблял себе подобного же белого человека не за океанами, но у себя во вполне европейской стране — в Великобритании.
На других же континентах, что и понятно, белый человек гадил с еще большим изощрением: «культура» Запада, чем-то там таким непонятным просвещенного, к проживающему на земле человечеству жалости не испытывала. Ведь сколько миллионов североамериканских индейцев было уничтожено европейским «цивилизатором» в протестантской, например, Америке?
«Протестанты просто уничтожали аборигенов, не признавая их за творение Божие. При этом использовались самые подлые методы. Например, индейцам в обмен на шкуры давали зараженную оспой одежду и одеяла, отравленную пищу и т. п. Вымирали целые племена» [65, с. 26].
«Всему миру известна американская поговорка: «Хороший индеец — мертвый индеец»» [63, с. 8].
«За скальп мертвого индейца (причем, не только мужчины, но и женщины, и ребенка) выдавалось денежное вознаграждение правительством США» [64, с. 8].
«В менталитете Запада гвоздем сидит принцип: «Боливар не выдержит двоих». «Только люди — не дефицит»… их умение бороться с перенаселением внушает уважение…» [87, с. 404].
А вот как выглядит их рыцарь, воспетый поэтами и писателями как образец рыцарства:
«Король Ричард Львиное Сердце… однажды после взятия одной из сарацинских крепостей приказал распороть животы нескольким сотням пленников (некоторые источники оценивают число жертв этой резни в три тысячи), чтобы проверить, не проглотили ли они драгоценности…» [15, с. 27–28].
Но это лишь исключительно из любознательности: неумеренной склонности цивилизаторов к естествоиспытательским наукам. Сам же он, следуя сагам западных историков, весьма воспитанный и ученейший из числа европейских монархов своего времени.
А вот как Европа расправлялась с расхитителями частных лесных угодий:
«…у виновного в самовольной порубке вытягивали кишки и прибивали их гвоздем к дереву…» [15, с. 29].
Что ж, тут прослеживается просто искрящаяся своей вопиющей невинностью тяга все к той же «справедливости». Но справедливости исключительно на их манер: по-европейски.
И это не в затерянных джунглях черного континента среди диких каннибальских племен, но в самых что ни на есть центральных областях Западной Европы. До такой степени там, как видно, обожали природу.
Но отнюдь не меньшей экспрессивностью отличалось приучение к «порядку» и по соседству: «…что касается скандинавских стран, то там действительно меньше преступности, в частности, бытового воровства. Но в Швеции сдерживали преступность не свободами и демократией, а жестокими репрессиями, которые не снились России. Там в течение столетий за кражу булки отрубали руку. После таких времен люди действительно перестали вешать замки на ворота. В России самый жадный лавочник пал бы на колени и возопил бы о помиловании воришки, который у него украл хлеб!» [77, с. 8].
Откуда, скажите, у нас такая странная традиция?
А ведь попытался ее некогда нарушить так же, как теперь выясняется, чрезмерно увлеченный веяниями Запада наш самодержец Алексей Михайлович. Однако ж закон об отрубании рук так и остался лишь зафиксированным на бумаге: ни один палач на себя такого греха по заведомому членовредительству взять не смог. Потому через пару лет его пришлось отменить: наш человек к европейскому варварству оказался морально еще не подготовлен. Ведь калечить временно заблудшую овцу для русского человека всегда являлось беспросветной дикостью, на которую он способен не был.
Но именно это наше врожденное добродушие так всегда и не нравилось Петру.
Его «славных дел» наследникам оно тоже сильно претило: не мог русский человек докалывать штыками уже лежачего кровного своего врага — мироеда-барчука. А китайцев да латышей на всю огромную страну явно не хватало. Ленин по этому поводу жаловался Троцкому: «Русский человек добёр», «русский человек рохля, тютя», «у нас каша, а не диктатура» [58, с. 32–33].
Миллионов изувеченных трупов этих самых «рохль» в предназначенной к самоуничтожению стране ему явно было не достаточно: гидре революции требовались десятки миллионов трупов, то есть тотальное уничтожение русского православного народа. Даже кронштадтские матросы подняли мятеж именно потому, что отказались продолжать убивать себе подобных! То есть убийцы, у которых руки по локоть в крови, убивать отказались — бузу устроили: «…сами побывали в деревнях, в карательных отрядах, тут не обманешь, знают, как мужиков расстреливают, сами расстреливали» [28, с. 112].
Вот чем отличен от немца русский человек — не может он так долго убивать. Потому Ленин и жаловался: «русский человек рохля, тютя».
Петр же в понимании этого вопроса на двести лет опередил своих последователей-большевиков. Он такое препятствие еще в самом зачатии своих «славных дел» совершенно осознанно учитывал, а потому и поехал перенимать опыт пыточно-палаческого искусства к заплечных дел непревзойденнейшим мэтрам — в Западную Европу.
В ту же самую большевистскую революцию, когда за отказ продолжать массовые убийства себе подобных многие десятки тысяч казалось бы полностью стоящих на страже революции кронштадтских матросов жизнью поплатились, в альма-матер обитания этих самых культуртрегеров, в Германии, данное искусство находилось на совершенно недосягаемых для нас высотах.
Свидетельствует князь С. Е. Трубецкой, чьим соседом по нарам в советских застенках во времена большевистского террора временно оказался сбежавший из Германии активист красного революционного спартаковского движения:
«Народ, рассказывал мне спартаковец, захватил несколько булочников и возил их по городу в позорной повозке. Потом на площади их заставили съесть по сырой дохлой крысе (а наиболее виновного — даже живую крысу) и, удовольствовавшись таким наказанием, решили отпустить на свободу. Однако фронтовые солдаты, и, конечно, в первую очередь, сам мой берлинский рабочий, сочли это совершенно недостаточным и, когда крысы были съедены, растолкали штатскую толпу и с военной энергией тут же на площади повесили всех булочников — «врагов народа»…
Да, подумал я, большевизм в Германии, пожалуй, даже более жесток, чем у нас: у нас просто вздернули бы, не заставив предварительно съесть крыс…» [137, с. 246].
Но этот рассказ спартаковца был еще не окончен. Когда направляющиеся с фронта домой немецкие солдаты возвратились к своему вагону, то застали толпу горожан, рвущую погоны с их офицеров:
««Мы бросились на их защиту, выбили немало зубов… Кое-кого из них мы даже убили… это, пожалуй, было нехорошо», — задумчиво прибавил он» [137, с. 247].
Да уж — нехорошо…
Так всегда было принято поступать у них со своими согражданами и даже в еще более массовом порядке: «В Германии при подавлении крестьянского восстания 1525 г. казнили более 100 000 человек» [63, с. 16].
Так расправлялись они со своими гражданами. Но по отношению к своим врагам германцы были куда как менее щепетильны. Некогда обитавшие в степях Причерноморья их предки:
«С неприятельской головы… снимали кожу…» [80, с. 27].
«После этого она употребляется как утиральник… Тот, кто владеет наибольшим числом таких утиральников из кож с неприятельских голов, почитается доблестнейшим человеком» [80, с. 27]. Они даже: «…приготовляли себе из неприятельских человеческих кож плащи, в которые и одевались; для этого кожи сшивались вместе, как козьи шкурки» [80, с. 27].
Такова эта самая заграница, на все лады нам настойчиво расхваливаемая и теперь. И это именно у них за безбилетный проезд в общественном транспорте можно схлопотать удар полисмена дубинкою по голове — у нас такое не привьется: мы не тот сорт народонаселения, который можно было бы так запросто лупцевать, где ни попадя, совершенно не рискуя при этом нарваться на адекватный ответ.
Но в варварстве, однако ж, всегда почему-то обвиняют именно нас. И даже жертвы русской революции, в которую вложены деньги, между прочим, в своей основе именно западноевропейских и американских налогоплательщиков, приписывают почему-то нам же. То есть стороне пострадавшей. И пострадавшей именно от интернационала, захватившего в России власть с их же помощью. Однако ж вот чего стоила революция у них. В данном случае во Франции: «…Французская революция пожрала, по разным оценкам, от 3,5 до 4,5 млн. человеческих жизней» [50, с. 103]. И это все притом, что: «…ко времени Революции население Франции составляло 25 млн. человек …этот урон был настолько значителен, что французская нация так и не смогла от него оправиться…» [50, с. 103].
Вот какими варварскими методами происходило это самоистребление и по сию пору столь странным образом восхваляемое самими французами, умилительно увековечившими его в своем собственном гимне:
«Затоплялись барки, чьи трюмы были набиты не принявшими новых порядков… И маленькие дети были брошены туда, несмотря на мольбы матерей. «Это волчата, — отвечала рота Марата, — из них вырастут волки»… женщин и мужчин связывают за руки и за ноги и бросают. Это называют «республиканской свадьбой»… Вооруженными палачами «расстреливались маленькие дети и женщины с грудными младенцами… расстреливали по 500 человек за раз…» [50, с. 102–103].
«…гильотинировались мальчики 13–14 лет, «которым, вследствие малорослости, нож гильотины приходился не на горло, а должен был размозжить череп»» [50, с. 104].
И все это производилось на площадях и под одобрительные возгласы огромной толпы!
Но подобное, что и понятно, если и совершалось уже теперь в нашу революцию, то лишь за глухими заборами и толстыми стенами чекистских казематов. Потому как если бы такая ретивость наших интернационалистов вырвалась бы тогда на улицу, то революционерам грозила очень быстрая и очень постыдная гибель — страшен русский бунт!
Но все вышеуказанные жестокости для Запада являлись всего лишь цветочками:
««В Медоне… существовала кожевенная мастерская для выделки человеческих кож; из кожи тех гильотинированных, которых находили достойными обдирания, выделывалась изумительно хорошая кожа наподобие замши… История, оглядываясь назад… едва ли найдет в целом мире более отвратительный каннибализм…»»[2][50, с. 103].
Но мы оглянемся не назад, но будем смотреть исключительно вперед! Ведь европейское варварство никуда не уходит, а ускоренно прогрессирует. Вот, например, какими кошмарами была отмечена теперь почему-то всеми позабытая поступь немецкого сапога по Европе еще в Первую мировую войну:
«В некоторые приграничные русские города вступили немцы и австрийцы. Поведение их было неописуемо — массовый грабеж, расстрелы заложников, насилия над женщинами…
Местом жуткой кровавой бойни стал Калиш. В официальном сообщении главного управления генерального штаба России сухо перечислялись только считанные злодеяния, совершенные по приказу немецкого командования: «Когда президент города Буковинский, собрав с населения по приказу генерала Прейскера 50 тысяч рублей, вручил их немцам, то был тотчас же сбит с ног, подвергнут побоям ногами и истерзанию, после чего лишился чувств. Когда же один из сторожей магистрата подложил ему под голову свое пальто, то был расстрелян тут же у стены. Губернский казначей Соколов был подвергнут расстрелу после того, как на вопрос — где деньги — ответил, что уничтожил их по приказанию министра финансов, в удостоверение чего показав телеграмму». Местных жителей расстреливали на каждом шагу — «трупы лежат неубранными на улицах и в канавах… За нарушение каждого постановления генерала Прейскера приказано расстреливать десятого».
Люди 1914 года были потрясены — вести о чудовищных зверствах потоком шли из Бельгии, Франции, России, отовсюду, куда ступал кованый сапог немецкого солдата. Мир еще не знал фашизма, Освенцима, Дахау, геноцида гитлеровцев, но уже тогда, в августе 1914 года, хорошо знали, что враг систематически нарушает законы и обычаи войны. Пытки и убийство пленных в руках немцев и австрийцев были не исключением, а правилом» [151, с. 63–64].
Сюда же следует добавить и самые последние из достижений этих специалистов по борьбе с перенаселением, относящиеся к середине XX века, когда массовость совершаемых убийств этих дорвавшихся до господства в Европе головорезов многократно возросла, обнажив всю доподлинную пещерность воспитавшей эту волчью породу культуры. И на сегодняшний день все ее вопиющие «прелести» ужаснувшийся мир может наблюдать по оставленным впопыхах сбежавшими палачами следам преступлений в Майданеке и Дахау, Треблинке и Бухенвальде. Так что отнюдь не в эпоху нибелунгов или «Персифаля» нация, считающаяся самой культурной в Западной Европе, создает просто поражающую своим размахом колоссальную машину истребления народонаселения планеты. Но последняя Мировая война вместе с предшествующей.
Союзные державы попытались прикрыть многие из обнаруженных слишком очевидных преступлений, стараясь отмежеваться от причастности к созиданию человеконенавистнической машины Третьего рейха. Ведь лишь стремительное русское наступление, заставшее этих профессионалов-людоедов врасплох, не позволило данному подвиду гомо сапиенс в очередной раз уничтожить следы присущей ему каннибальской культуры, воочию показавшей теперь всему миру свой звериный оскал. В лагере Освенцим, например, из 35 имевшихся складов захвачено было совсем немного. Однако и они повествуют нам просто об ужасающих цифрах:
««Только в сохранившихся шести складских помещениях было обнаружено около 1,2 млн. комплектов верхней и нижней одежды замученных, а на кожевенном заводе Освенцимского лагеря найдено 7 тыс. килограммов волос, снятых с голов 140 тыс. женщин…»[3] [44, Т. 10; с. 79].
И это лишь в шестой части одного лагеря столь любящих порядок и отчетность немцев. Но 83 % складов, что и естественно, содержащих наибольшее количество компромата, освенцимские палачи все же успели уничтожить. И, несмотря на это, обнаружены волосы, снятые со 140 тысяч женщин.
Каким образом эти изуверы снимали с них волосы? Может быть, в качестве скальпов?! Да еще и с живых?! Ведь свидетелей не осталось…
Но такое было для них так — маленький штришок. Потому именно этот компромат нам и достался.
Но что поспешили эти типичные представители западной культуры уничтожить в складах, сожженных в самую первую очередь?! Вывороченные на пытках из орбит глаза, раздробленные конечности замученных жертв или перчатки из человеческой кожи?
Вот какой первый вопрос задал психологу Джильберту на Нюрнбергском процессе начальник этого лагеря Рудольф Франц Фердинанд Гёсс:
«— Вы хотите знать, нормальный ли я человек?
Еще бы, убийца трех миллионов человек имеет право на такое предположение.
— А что вы сами по этому поводу думаете? — поинтересовался Джильберт.
— Я абсолютно нормален. Даже отправляя на тот свет миллионы людей, вел вполне нормальную семейную жизнь» [97, с. 404].
То есть этот паук, напившийся крови трех миллионов человек, как выясняется, по германским понятиям, то есть по понятиям страны этих самых пауков, ничем недостойным себя не скомпрометировал: вел вполне респектабельный образ жизни — был прекрасным семьянином! А потому без какой-либо тени смущения:
«…Гёсс рассказывает суду о преимуществах «своего» лагеря в сравнении с таким «отсталым» комбинатом смерти, как Треблинка. В Треблинке, например, чтобы уничтожить две тысячи человек одновременно, нужно было десять газовых камер, а в Освенциме для этого количества достаточно было одной» [97, с. 403]:
Вот что об этом сообщает письменное показание Гёсса: «…мы построили нашу газовую камеру так, чтобы она могла вместить 2000 человек одновременно…» [110, с. 338].
«Бывали дни, когда в крематориях и на кострах сжигали в сутки до 15 тысяч человек. Крематорий дымил, и костры во рвах горели днем и ночью» [111, с. 343].
Но сколько осталось нераскрытыми преступлений во всех иных лагерях, устроенных по Европе этими самыми «просветителями»?
А сколько сожженных русских деревень с сиротливо уставившимися в небо трубами печей разбросано на пути их следования?
Сколько безжалостно уничтоженного населения разрушенных городов: расстрелянных, повешенных, замученных?
И это все притом, что аппетиты у немцев в отношении России всегда были куда как более обширные, нежели убийство миллионов мирных граждан СССР, которое они успели произвести. Вот какие масштабы по уничтожению русского населения России были еще запланированы. Следуя своей людоедской программе:
«…Бах-Зеловски показал, что в 1941 году на совещании в Вельзебурге Гиммлером была поставлена задача: уничтожить в России тридцать миллионов человек. Речь шла, конечно, о мирном населении, ибо Гиммлер в данном случае толковал не о боевых действиях, а об уменьшении биологического потенциала славянских народов» [97, с. 55].
И не следует думать, что все эти прожекты явились лишь в больном воображении высшего командования Германии, невероятно распухшей от присвоения земель континентальной Европы и теперь ведущей непримиримую борьбу с ее «перенаселением». Нюрнбергский процесс высветил немалое количество каннибалов среди исполнителей любого ранга:
«Перед Международным трибуналом прошли палачи и поменьше калибром. Из них мне запомнился, в частности, эсэсовец Олендорф, начальник эйзатцгруппы «Д». Этот заявил, что на юге Украины, в районе Николаева, он успел убить только… девяносто тысяч человек» [97, с. 405–406].
То есть «всего лишь» 90 тысяч русских людей лишил жизни этот вполне достойный своих людоедских предшественников убийца!
И вот при помощи каких изуверских инструментов немцами производились эти запланированные в их респектабельных кабинетах массовые преступления. Этими людоедами использовались произведенные их промышленностью «…агрегаты для дробления человеческих костей, аппаратура для производства из них химических удобрений, разработаны особые методы выделки для промышленных целей человеческой кожи» [97, с. 4].
Так что изготовлением все тех же плащей все из того же материала они вновь указали на тот сверхъестественный каннибализм, который сидит с давних пор в крови у данной породы недочеловеков.
А вот как использовались этими культуртрегерами снятые ими скальпы: «…волосы — для матрацев!» [97, с. 81].
Но германская «хозяйственность», столь воспеваемая и сегодня, просто не знала никаких границ: «…из человеческого жира нацисты производили мыло», которое пускали в продажу по всему свету «немецкие парфюмерные фирмы…» [97, с. 162].
После демонстрации перед нюренбергскими судьями культуртрегерской продукции из человеческих волос и жира «…в руках обвинителя появляется нечто вроде куска кожи. Да, это кожа, и, если к ней присмотреться, не выделанная еще кожа. Но содрана она не с животного, а с человеческой спины…
У стены на столах тоже стоят какие-то предметы, прикрытые простынями. По указанию обвинителя простыни убирают, и перед глазами всех присутствующих появляются куски уже выделанной человеческой кожи, посаженные на распялки. На каждом из них следы красивой татуировки. Люди, которые имели несчастье в молодые годы легкомысленно разузорить себя, оказавшись в руках нацистов, сразу обрекались на страшные муки и надругательства… из их кожи делали абажуры и различную галантерею» [97, с. 162].
То есть здесь разговор идет даже не о самих палачах — с ними все ясно. Здесь сообщается, что эта вырожденческая разновидность так называемых нынешней наукой гомо сапиенс на самом деле является расой вурдалаков, более чем сознательно приобретающей в магазинах изделия из кожи, совершенно явно содранной с живого человека!!!
Вот когда прекрасно раскрылся тысячелетиями дремавший немецкий каннибализм, пытающийся теперь прикрыть свое звериное нутро некоей претензией на обладание культурными достижениями, чем-то там якобы уж чрезмерно полезными в бытоулучшительских нуждах человечества, усиленными темпами прогрессирующего в своей деградации.
«Тут же под стеклянным колпаком — высушенная голова человека величиной с кулак. На ней сохранились волосы, а на шее — следы веревки.
Мороз пробегал по телу. Чья это кожа? Кому принадлежала эта голова? …Точно известно только то, что голова этого несчастного на специальной подставке как сувенир стояла на письменном столе начальника концлагеря Освенцим» [97, с. 163].
У этих зверей в человеческом обличье все было рационально и экономически обосновано:
«Когда Гессу был задан вопрос: «Правда ли, что эсэсовские палачи бросали живых детей в пылающие печи крематориев?» — он немедленно подтвердил правильность этого. А дальше заявил: «Дети раннего возраста непременно уничтожались, так как слабость, присущая детскому возрасту, не позволяла им работать…»» [97, с. 9].
На Нюрнбергском процессе в качестве документального подтверждения полной тождественности современных немцев с людоедскими племенами, только еще совсем недавно спустившимися с дерева, были показаны кадры хроники, отснятые самими палачами. Притихший зал увидел:
«…печки-крематории. Перед входом в крематорий — горы обуви, детские вещи.
А это что такое? Целый склад тюков. Это волосы, срезанные у жертв перед казнью. На тюках надписи: «Волос мужской», «Волос женский»…
А на экране опять горы ботинок, горы трупов…
Освенцимские кинокадры сменяются кадрами из Бухенвальда. Снова всепожирающие печи и абажур из татуированной человеческой кожи.
…на экране появляются тюки волос, и диктор объявляет, что это «сырье» использовалось для производства специальных чулок для команд подводных лодок…» [97, с. 169–170].
То есть на матрасы, как выясняется, у них шел лишь «второй сорт». А волосы с чьих голов были «удостоены» использоваться первым сортом в качестве «сырья» для чулок подводных корсаров Деница?
«А вот и Дахау. 17 тысяч мертвецов…
Потом на экране появляется Иосиф Крамер — палач Бельзенского концлагеря. В яму сбрасываются женские тела» [97, с. 170].
«…о миллионах казненных людей: расстрелянных, повешенных, заживо сожженных, затравленных собаками, забитых сапогами, задушенных газом… стучат в сердце человечества худенькие кулачки пяти-, шестилетних детей, которых гнали в газовые камеры и которые, пытаясь спастись, показывали на эти свои жалкие кулачки, шелестя безкровными губами:
— Мы еще сильные, мы можем работать… Смотрите, мы еще можем работать!..» [97, с. 246–247].
И все это, между прочим, совершалось отнюдь не во времена языческих камланий, когда готы шили себе плащики из кожи, снятой с голов своих врагов, а врагами были все окружающие их мирные народы. И еще не в те времена, когда в их среде был узаконен каннибализм. Молодой воин, что следовало их традиции тех далеких времен:
«…первый раз, как убьет врага, должен обязательно напиться его крови…» [80, с. 27].
Вышеописанные преступления совершены в XX веке: в самый пик амбициозных претензий германцев на опеку над якобы много уступающим им в культуре всем остальным миром.
Так что же это за такая культура, столь теперь сильно удивляющая?
Вот как высказался на Нюрнбергском процессе о культуртрегерской привычке к умерщвлению людей представителями своей нации министр юстиции гитлеровской Германии Ганс Франк:
«…варварство, видимо, характерная расовая черта немцев. Иначе как можно объяснить, что Гиммлер заполучил в свое распоряжение столько людей для исполнения своих преступных приказов?» [97, с. 83].
Но исполняли эти людоедские приказы не только подопечные Гиммлера. Тут, судя по всему, практически каждый немец, получивший в руки оружие, своей неутомимой палаческой деятельностью удостоил себя той самой петли, которую затянул палач на шеях лишь только высших сановников Третьего рейха. В том числе и на шее того же Франка.
Вообще же следует отметить следующие особенности Второй мировой войны:
«Европа оказалась менее культурна, чем она казалась и считала самое себя. Именно из ее недр вышли орды изуверов гитлеровского толка, захватившие почти всю Европу и показавшие изумительные примеры варварства и жестокости. Война только показала яснее то, что было сокрыто в одном из уголков «европейской культуры», и нет никаких оснований полагать, что этого скрытого нет и в других странах, и формах, может быть, и похуже.
Породив гитлеризм, Европа показала себя «au naturel», без фиговых листочков. Ведь никто не может сказать, что Германия не есть плоть от плоти Европы. Забыть и замолчать позор гитлеризма нельзя. Все, что есть порядочного в Европе, отмахнуться от этого не может. Это давит тяжелым кошмаром на их сознание. Позор остается позором, и позором неизгладимым. Ведь очевидно, виноват не только гитлеризм, но и все, кто его воспитывал, а воспитывала вся Европа» [59, с. 367–368].
Но под стать своему коллеге по Тройственному пакту выглядели и японцы. В январе 1942 года Гитлер принимал японского посла Осиму. И вот как он поучал японцев расправляться с оставшимися в живых экипажами вражеских судов, убеждая, «…чтобы они тонущих в плен не брали! После торпедирования противника подлодки должны всплывать и расстреливать не только шлюпки, но и тех паршивых неудачников, которые кувыркаются среди обломков, отыскивая доску понадежней. Обучение новых команд обходится противнику дорого — это же чистая экономика!
Осима обнажил в улыбке квадратные зубы и сказал, что они всегда так поступают…» [90, с. 21].
Эту грязную пресловутую гитлеровскую «чистую экономику» японцы, как выясняется, знали ничуть не хуже своих коллег по Освенциму и Дахау, а, может быть, даже и получше. Вот как описывают их нравы попавшие к ним в плен американцы, совершенно случайно спасшиеся от смерти:
«Первым на борт подлодки забрали 18-летнего юнгу, застрелили его и выбросили за борт. Остальным крепко связали руки и под разглагольствования на ломаном английском языке… били и истязали. Примерно в полночь началась (по словам японцев) настоящая забава. Каждого американца заставляли бежать по палубе между строем японских подводников, вооруженных дубинками, мечами и штыками. В конце этого строя жертва… сбрасывалась за корму. Так было покончено с 60 американскими матросами…
Но тут прозвучал ревун срочного погружения — японская субмарина быстро ушла в пучину, оставив на поверхности океана 35 американцев со связанными руками. Несколько человек — это почти чудо! — сумели в таком положении удержаться на волнах, пока их случайно не заметило индийское судно. Они-то и поведали миру, как действуют японские подводники…» [90, с. 6].
Но не только страны Тройственного пакта, но и наши союзники достаточно аргументировано доказали, что и они сами того же поля ягоды. Это стало ясно сразу, как только появилась возможность приступить к безнаказанному проведению массовых убийств мирного населения:
«…англо-американская авиация разрушила многочисленные города — Штутгарт, Вюрцбург, Дюссельдорф, Берлин, Потсдам, Магдебург, Дрезден и другие… Эти налеты не являлись необходимыми с военной точки зрения и не имели непосредственного отношения к боевым действиям…
Так, во время налета американской авиации на Дрезден в ночь с 13 на 14 февраля 1945 г., из 220 тыс. жилых домов 80 тыс. были полностью разрушены и 75 тыс. сильно повреждены. До сих пор неизвестно, сколько было убитых в Дрездене в эту ночь, — погибло ли там 350–400 тыс. человек, как сообщил в Берлин руководитель местного управления нацистской пропаганды, или «всего лишь» 100 тыс. человек, как сообщала печать нейтральных стран» [153, с. 14].
То есть за одну ночь некогда многотысячный город, куда в надежде спасения своих жизней с невероятными трудностями добрались и десятки тысяч беженцев из восточных германских земель, занимаемых нашими войсками, после варварской бомбардировки союзниками, был практически уничтожен! И все потому, что англо-американцы вовсе не пытались выводить из строя военные заводы, чем занималась обычно авиация наша. Целью их бомбардировок являлось уничтожение мирного населения Германии, со дня на день способного оказаться в руках союзника по коалиции — России.
Не меньшей людоедской безсмысленностью запятнал себя и налет на Хиросиму и Нагасаки.
Таковы их нравы.
Но за последние годы эти нравы не только не улучшились, но много и еще более усугубились. К делу уничтожения Православия приступили сначала в Югославии, где издевательства мусульман и католиков над православными сербами ужаснули своей изощренностью палаческого искусства, а затем еще и у нас — в Чечне.
«Плен испокон веков считался самым страшным, что может случиться с человеком. Плен — это неволя, это издевательства. Жизнь показала, что чеченский плен — это самое страшное, самое нечеловеческое, изуверское, что вообще может быть на свете» [94, с. 51].
И это в сравнении со звериной традицией хорватов, которые у захваченных ими сербов отрезали нос и уши, выкалывали глаза…
Что же может быть еще ужаснее?!
Вот лишь один из многочисленных эпизодов чеченского плена, когда банда Хойхороева в течение ста дней издевалась над попавшими к нему в лапы четырьмя русскими солдатами. Рассказывает мать одного из них — Родионова Любовь Васильевна:
Данный текст является ознакомительным фрагментом.