Терезин и Талергоф

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Терезин и Талергоф

Настоящим адом для военнопленных русских и русинов Галиции и Закарпатья стал Талергоф, по сравнению с которым меркнет «слава» даже фашистских лагерей. В качестве примера можно привести несколько отрывков из книги блестящего историка Галицкой Руси Василия Ваврика «Терезин и Талергоф», изданной в 1928 году во Львове. Свою творческую деятельность автор начал в концлагере Талергоф, узником которого он был. Одновременно он тайно выпускал лагерные журналы и листовки, где описывал австрийские зверства. После крушения Австрии Ваврик проживал во Львове, принимая активное участие в издании «Телергофских альманахов» — подробных сборников, посвященных австрийскому геноциду, русинов.

Теперь следуют отрывки из уже упомянутой книги Ваврика «Терезин и Талергоф»:

«Самым тяжелым ударом по душе Карпатской Руси был, без сомнения, Талергоф, возникший в первые дни войны 1914 года в песчаной долине у подножия Альп возле Граца, главного города Стирии. Это был лютейший застенок из всех австрийских тюрем в Габсбургской империи.

В дневниках и записках талергофских невольников имеем точное описание этого австрийского пекла. Участок пустого поля в виде длинного четырехугольника в 5 километрах от Абтиссендорфа и железной дороги не годился к пахоте из-за обилия песка, на котором рос только скудный мохор. Под сосновым лесом находились большие жестяные ангары для самолетов, за лесом стоял синий вал альпийских гор.

Первую партию русских галичан пригнали в Талергоф солдаты грацкого полка 4-го сентября 1914 года. Штыками и прикладами они уложили народ на сырую землю. Голое, чистое поле зашевелилось, как большой муравейник, и от массы серомашных людей всякого возраста и сословия не видно было земли…

За Талергоформ утвердилась раз навсегда кличка немецкой преисподней. И в самом деле, там творились такие события, на какие не была способна людская фантазия, забегающая по ту сторону света в ад грешников. До зимы 1915 года в Талергофе не было бараков. Сбитый в одну кучу народ лежал на сырой земле под открытым небом, выставленный на холод, мрак, дождь и мороз. Счастливы были те, которые имели над собою полотно, а под собою клапоть соломы. Скоро стебло стерлось на сечку и смешивалось с землей, из чего делалась грязь, просякнутая людским потом, слезами. Эта грязь становилась лучшей почвой и обильной пищей для неисчислимых насекомых. Вши сгрызли тело из-за теплой крови и перегрызали нательную и верхнюю одежду. Червь размножилась чрезвычайно быстро в чрезвычайном количестве. Величина паразитов, питающихся соками людей, была равно грозной. Неудивительно поэтому, что немощные не в силах были с ними справиться. Священник Иоанн Мащак под датой 11 декабря 1914 года отметил, что 11 человек просто загрызли вши. Нужда и нищета дышали на каждом шагу окостенелой смертью.

В позднюю, холодную осень 1914 года руками русских военнопленных талергофская власть приступила к постройке бараков в земле в виде землянок — куреней — и над землею в виде длинных стодол с расчетом, чтобы поместить в них как можно наиболее народа. Это как раз нужно было кровопийцам, вшам и палачам. В одном бараке набралось человек сотен три и больше. В сборище грязного люда и грязной одежды разводились миллионы насекомых, которые разносили по всему Талергофу заразные болезни: холеру, брюшной тиф, дифтерию, малярию, расстройства почек, печени, селезенки, мочевого пузыря, понос, рвоты с кровью, чахотку, грипп и прочие ужасные пошести.

Кроме нечистоты, эпидемиям в Талергофе отдавал большие услуги всеобщий голод. Немцы морили наших людей по рецепту своей прославленной аккуратности и системы, бросая кое-что, как собакам, ухитрялись, будто ради порядка, бить палками всех куда попало. Не спокойным, разумным словом, а бешеным криком, и палкою, и прикладом водворяли часовые «порядок», так что часто возвращались многие от выдачи постной воды, конского или собачьего мяса калеками.

В голоде и холоде погибали несчастные рабы, пропадали в судорогах лихорадки, желтели, как восковые свечи, от желтухи, кровавились от бесконечных кровоподтеков, глохли от заворотов и шума головы, слепли от встрясок нервов, лишались рассудка от раздражений мозга, падали синими трупами от эпилепсий. Высокая горячка разжигала кровь больных. Немощные организмы валились, как подкошенные, в берлогу, в мучительной лихорадке и беспамятстве кончали жалкую жизнь, а более сильные срывались ночью с нар и бежали, куда глаза глядели, чтобы вырваться из объятий напасти. Они мчались или прямо в ворота или живо взбирались на колючую проволоку, там же от штыка либо пути падали мертвыми на землю. В записках студента Феофила Курилло читаем, что солдат проколол двух крестьян за то, что «втiкали». Священник Иоанн Мащак записал под датой 3 декабря 1914 года, что часовой за бараком выстрелил в перелазившего через проволоку крестьянина. Пуля не попала в него, но убила в бараке Ивана Попика из с. Мединичи, отца семерых детей. В ангаре солдат проколол крестьянина Максима Шумняцкого из с. Исаи Турчанского уезда, проколол в ребра штыком, от чего он помер немедленно…

В народную легенду перешло талергофское кладбище у соснового леса. Эта легенда передается из уст и по наследству перейдет из поколения в поколение о том, что на далекой немецкой чужбине в неприветливой земле лежит несколько тысяч русских костей, которых никто не перенесет на родную землю. Немцы повалили уже кресты, сравняли уже могилы. Найдется ли одаренный Божьим словом певец, который расскажет миру, кто лежит в Талергофе, за что выбросили немцы русских людей из родной земли?

Смерть в Талергофе редко бывала природной: там ее прививали ядом заразных болезней. По Талергофу триумфально прогуливалась насильственная смерть. О каком-нибудь лечении погибавших речи не было. Враждебным отношением к интернированным отличались даже врачи.

О здоровой пище и думать не приходилось: терпкий хлеб, часто сырой и липкий, изготовленный из смеси самой подлой муки, конских каштанов и тертой соломы, красное, твердое, несвежее конское мясо дважды в неделю по маленькому кусочку, покрашенная начерно вода, самые подлые помои гнилой картошки и свеклы, грязь, гнезда насекомых были причиной неугасаемой заразы, жертвами которой падали тысячи молодых, еще вполне здоровых людей из среды крестьянства и интеллигенции. Для запугивания людей, в доказательство своей силы тюремные власти тут и там по всей талергофской площади повбивали столбы, на которых довольно часто висели в невысказанные мучениях и без того люто потрепанные мученики. На этих столбах происходило славное немецкое «анбинден», то есть подвязывание. Поводом для подвешивания (как правило, за одну ногу. Ред.) на столбе были самые ничтожные пустяки, даже поимка кого-либо на курении табаку в бараке ночью. Кроме мук на столбе были еще железные путы «шпанген», просто говоря — кандалы, из-под которых кровь капала…»

Большую книгу можно бы написать об язвительные пакостях немцев. Феофил Курилло рисует такую картину: тридцать изнуренных и высохших скелетов силятся тянуть наполненный мусором воз. Солдат держит в левой руке штык, а в правой — палку и подгоняет ими «ленивых». Люди тянут воз за дышло и веревками и еле-еле продвигаются, ибо сил у них не хватает. Талергофскими невольниками в жаркое лето и в морозную зиму, избивая их прикладами, выправляли свои дороги, выравнивали ямы, пахали поле, чистили отхожие места. Ничего им за это не платили, а вдобавок ругали их русскими свиньями. В то же время вожди украинской партии во главе с разными Левицкими, Трилевскими, Ганкевичами, Барвинскими, Романчуками били тиранам поклоны и пели Австрии дифирамбы…

Исходя из ложного понимания патриотизма, вся власть в Талергофе, от наивысших до маленьких гайдуков, обходилась с людьми самым жестоким и немилосердным образом: их били палками, канчуками, тросточками, прикладами, кололи турецкими ножами и штыками, плевали в лицо, рвали бороды, короче говоря — обращались хуже, чем с дикой скотиной. С каждым днем, по мере приближения упадка спорохненской Австрии, муки заключенных усиливались, десятерились. Внезапно, от поры до времени, вызывали того или другого, особенно из интеллигенции, в канцелярию лагеря и в Грац и по правилам инквизиции следственные судьи выпытывали о настроениях и взглядах на Австрию…

Все-таки пакости немцев не могут равняться с издевательствами своих людей. Бездушный немец не мог так глубоко влезть своими железными сапогами в душу славянина-русина, как это делал русин, назвавший себя украинцем. Вроде официала полиции города Пермышля Тимчука, интригана, провокатора, доносчика и раба-мамелюка в одном лице, который выражался о родном народе как о скотине. Он был правой рукой палача Пиллера, которому давал справку об арестантах. Тимчука, однако, перещеголял другой украинец-попович, Чировский, обер-лейтенант австрийского запаса. Эта креатура, фаворит и любимчик фон Штадлера, ничтожество, вылезшее на поверхность Талергофа благодаря своему угодничеству немцам и тирании, появилось в нем весною 1915 года. Все невольники Талергофа характеризуют его как профессионального мучителя и палача. Была это продажная шкура и шарлатан с бесстыдным языком. Народ, из которого он вышел, не представлял для него малейшей цены. Партийный шовинизм не знал у него ни меры, ни границ.

Дьявол в людском облике! Чировский был специалистом от немецкого «анбинден», обильную жатву которого он пожал по случаю набора рекрутов в армию, когда студенты назвали себя русскими. Это «злодеяние» взбесило украинца, австрийского обер-лейтенанта в запасе, до того, что он требовал военного суда над студентами. В канцелярии лагеря он поднял страшную бурю, подбурив всех офицеров и капралов, и радый этому фон Штадлер начал взывать студентов на допросы. Но ни один из них не отступил от сказанного, хотя Чировский со своими заушниками бесился, угрожая кулаками.

Не помогло! Студенты твердо стояли при своем и были готовы за имя своих предков на наибольшие жертвы; их конфликт с напастником кончился тем, что всех фон Штадлер приговорил к 3-недельному заключению под усиленной стражей и усиленным постом, а после этого на два часа «анбинден». Понятно, экзекуцию подвешивания исполнял сам Чировский по всем правилам военного кодекса и регламента. Каменного сердца выродка не тронули ни слезы матерей, ни просьбы отцов, ни обморок, ни кровь юношей, у которых она пускалась из уст, носа и пальцев.

Черная физиономия Чировского перешла в историю мартирологии, претерпенных страданий галицко-русского народа. Ни один украинский адвокат, ни один украинский «письменнык» не в силах обелить его. Варварство его дошло до того, что он велел на могиле под соснами уничтожать православные кресты, доказывая немцам, что в этих крестах таится символов русской веры и русской идеи.

Муки в Талергофе продолжались от 4 сентября 1914 г. до 10 мая 1917 г. В официальном рапорте фельдмаршала Шлеера от 9 ноября 1914 г. сообщалось, что в Талергофе в то время находилось 5700 русофилов. Из публикации Василия Маковского узнаем, что осенью того же года там было около 8 тыс. невольников. Не подлежит, однако, сомнению, что через талергофское чистилище и горнило перешло не менее 20 тыс. русских галичан и буковинцев. Администрация Талергофа считала только живых, на умерших не обращала внимания, а число их, как выше сказано, было все-таки внушительным. В талергофский лагерь постоянно приходили новые партии, и с каждым движением русской армии их было все больше и больше. Не было в русском Прикарпатье села и семьи без потерпевших. Мало того! Не редким явлением в 1914–1915 гг. были массовые аресты целых селений. Кажется, что 30 тыс. будет неполной цифрой всех жертв в пределах одной Галицкой Руси. Украинские хитрецы и фальсификаторы истории пускают теперь в народ всякие блахманы, будто в Талергофе мучились «украинцы». Пусть и украинцы, но украинцы толка Зубрицкого, Наумовича, Гоголя, которые прикарпатскую Русь, Волынь, Подолье и Украину считали частями Русской Земли. Горсточка «самостийный» украинцев, которые в военном замешательстве, по ошибке или по доносам своих личных противников попали в Талергоф, очень скоро, благодаря украинской комиссии в Граце во главе с доктором И. Ганкевичем, получила свободу. В бредни украинских подлогов никто не поверит, ибо как могли в Талергофе томиться украинцы за украинскую идею, когда Австрия и Германия создавали самостийну Украину?

Будущий историк Прикарпатской Руси соберет все ее слезы и, как жемчужины, нанижет на терновый венец ее мученичества. Равно же он вынесет свой справедливый приговор. Сегодня еще не пора, но большинство галицкой общественности понимает, что партийная слепота в одном и том же народе создает страшную вражду, плоды которой низводят человека на степень бесчувственного животного: донос, клевета, кривая присяга, издевательство становятся его насущным и повседневным хлебом: ни мать, ни отец, ни брат, ни сестра, ни сосед, ни приятель не имеют для него значения, ибо его месть и злоба не знают границ.

Во время войны много, очень много таких извергов вышло из галицкого народа; и этот прискорбный факт — больнее всех ран. Свихнутые единицы из евреев, немцев и поляков нас не удивляют, но как же печально, что в галицко-русском народе австрийский сервилизм и дух рабства толкнул брата на брата. Из бесконечного числа известных и неизвестных доносителей и провокаторов первое место заняли в силу своей профессии жандармы. Самыми свирепыми были (следует перечисление десятка имен и «подвигов» наиболее отличившихся украинцев-жандармов или, как назвали бы их в более поздние времена, полицаев. К примеру, комендант Процев из Речицы Рава-Русского уезда арестовал русских крестьян и всех священников в околице… Ред.). Совместно с жандармами шли в ногу сельские старосты, начальники и их писари (следует перечисление. Ред.).

Читатель отдает себе отчет в том, что жандармы, начальники волостей и писари делали каинову работу в силу своих обязанностей, чтобы заслужить себе благоволение, милость, похвалу от своих высших властей. Поэтому можно до некоторой степени простить им провинение, но каинова работа галицко-украинской интеллигенции достойна самого острого публичного осуждения. Между доносчиками-учителями были отвратительные типы (следует перечисление. Ред.). В документальной части Талергофского Альманаха (вып.1) находим характерный донос плац-коменданту во Львове, в котором доносчик, Алоизий Божиковский, пишет между прочим следующее: «Питая безграничную симпатию к австрийским вооруженным силам, обращаю внмание высокого плац-комендантства на каноников-москвофилов львовского компрометирующего материала. Фамилии этих священников: о. Билецки, о. Пакиж, о. А. Бачинский, о. Д. Дорожинский — известны российской охране, с которой они вели переписку до последнего момента».

Весьма трагическим и даже непонятным явлением 1914 года было то, что священники, проповедники любви к ближнему и всепрощения, нашлись в рядах доносчиков (следует перечисление десятка «самостийников» в рясах таких, как С. Петрушевич из с. Колосова Радеховского уезда, требовавший «очистить его село от кацапов», или законоучитель бродовской гимназии С. Глебовицкий, просивший уездного старосту арестовать всех русофилов в городе и уезде. Ред.).

Рекорд и наибольший успех, достигнутый в состязаниях доносительства, стяжали горе-политики: доктор Кость Левицкий, председатель парламентского клуба, львовский адвокат, свидетель на венских процессах, автор многочисленных устных и письменных доносов, и Николай Василько, австрийский барон, глава буковинского украинского парламентского клуба, бывший грозою на Буковине еще накануне войны.

Доносами были заполнены все газеты украинских партий и в Галичине, и в Буковине, особенно «Дiло» и «Свобода» занимались этим неморальным ремеслом и были информаторами австрийской полиции и военных штабов. Пропасть явных и анонимных доносов сыпалась, и на основании этих заведомо ложных писем падали жертвою совсем неповинные русины не только со стороны немцев и мадьяр, но и от рук своих земляков. Так украинские «сiчовики» набросились в Лавочном в Карпатах с прикладами и штыками на транспорт арестованных, чтобы переколотить ненавистных им «кацапов», хотя там не было ни одного великоросса, а все были галичане, такие же, как и «сiчовики». К сожалению, эти стрелки, прославляемые украинскими газетами как народные герои, избивали родной народ до крови, отдавали его на истребление немцам, сами делали самосуд над родными.

Когда «сiчовики» конвоировали арестантов на вокзал, то бесились до такой степени, что 17 крестьян и священников пали на мостовую и их отнесли в больницу. «Сiчовики» добровольно врывались в тюрьмы; в с. Гнилой Турчанского уезда самовольно производили аресты, гоняли людей и подвергали их разного рода шиканам и хулиганству. Вместо того, чтобы взять в защиту своих братьев перед сборищем лютой толпы, они сами пособляли врагам Руси и, конечно, Украины нести раны и смерть родным братьям. Можно ли это назвать патриотизмом? Здоровое ли это явление — хотя бы «сiчова» песня, записанная крестьянином с. Кутище Бродовского уезда П. Олейником:

Украiнцi пють, гуляють,

А кацапи вже конають.

Украiнцi пють на гофi,

А кацапи в Талергофi.

Де стоiть стовп з телефона,

Висить кацап замiсть дзвона.

Уста очi побiлiли,

Зуби в кровi закипiли,

Шнури шию переiли.»

Пожалуй хватит. Надеюсь, теперь читателю станет понятно, что эта правда никогда не будет опубликована современными властями «нэзалежной Украйины». Потому, что она смертельна для этой самой «нэзалежности».

Но такие жуткие истязания русины терпели не только в концлагере, но и на воле, где у каждого австрийского солдата была при себе веревка. Чтобы не тратить на русинов патроны. Австрияки покрыли виселицами всю Галицию и Закарпатье.

Возможно узнав эти трагические страницы из судьбы преданного России и преданного Россией, а ныне забытого ей народа, адепты «эвропэйського выбора» смогут хотя бы задуматься и переосмыслить все, что ему постоянно талдычит «чэсна влада» (честная власть). Также как ранее талдычила предыдущая.

Не менее последовательно и методично проводилась австрияками и «украинизация» Буковины, жители которой считали себя русскими потомками жителей Черной Руси. От кровавого террора при «украинизации» буковинцев спасли два обстоятельства: оторванность края, забитость его жителей и отсутствие влияния русской армии Паскевича, прошедшей по территории Червонной Руси.

Идею «украинства» среди буковинцев начали пропагандировать, уже созданные к тому времени австрияками галицийские «украинцы», которые появились на Буковине в конце 19 века. Но, памятуя о трудности «процесса» в Галиции, они сначала называли себя и свой язык не «украинским», а руским (через одно «с»).

Во главе пропаганды сепаратизма находился «профессор» Черновицкого Университета Стефан Смаль-Стоцкий, который это звание получил взамен на письменное обязательство о том, что «он обязуется в случае своего назначения профессором «рутенского» языка, пропагандировать «науковую» точку зрения о том, что «рутенский» язык — не наречие русского, а самостоятельный язык. Единственное на что он сподобился за несколько лет «науковой» деятельности, так это на то, что при помощи профессора романских языков Гартнера накропал мизерную «Руску грамматику». После чего, незадолго до Первой Мировой Войны Смаль-Стоцкий попал под суд за растрату нескольких миллионов крон, будучи председателем «Селянской Касы». Но от тюрьмы его спасла война.

Вторым «столпом украинизации Буковины был Николай фон Вассилко, сын румына и румынской армянки. Единственный сын богатых родителей, Вассилко прокутил все состояние своих рано умерших родителей в течение нескольких лет, после чего решил заняться политикой. Сперва он предложил услугу своим румынам, но те прекрасно зная, с кем имеют дело, отказали ему. После чего он предложил свои услуги русскому консулу в Черновцах, обещая за плату в пятьдесят тысяч не то крон, не то рублей, работать в пользу России. Но и там он получил отказ.

В конце концов, он решил стать «украинцем» и в конечном итоге он вместе со Смаль-Стоцким составил «дуумвират», который руководил всем украинским движением в Буковине и в котором решающее значение имел Вассилко. Самое интересное заключалось в том, что Вассилко не знал ни одного слова ни по-русски, ни по-«украински», но это не помешало ему стать фюрером «украинской» Буковины и быть избранным в австрийский Парламент и буковинский Сойм в русском путиловском округе. Как и Смаль-Стоцкий, Вассилко также был причастен к растрате миллионов из «Селянской Кассы». Кроме этих двух в это дело были замешаны почти все «украинские интеллигенты» в Буковине.

В последних десятилетиях прошлого столетия буковинская русская «интеллигенция» состояла главным образом из православных священников. Униатов на Буковине было очень мало, да и то только по городам. Но и униаты в то время считали себя русскими. В главном городе, Черновцах, униатская церковь всеми называлась просто русской церковью, а улица, на которой эта церковь находилась, даже официально называлась по немецки «Руссише Штрассе» (официальный язык на Буковине был немецкий). Кроме немецкого, надписи были выполнены еще на двух языках: русском и румынском — «Руска улица», «Страда Русяска».

Больше половины черновицких гимназистов были евреями; кроме них было много детей румын и русских. Небольшое количество гимназистов составляли дети немецких колонистов и поляков. Большинство русских учеников черновицкой гимназии были сыновья бедных крестьян, и жили в подвалах или полуподвалах без отопления, хотя зимы на Буковине суровые и долгие. Иногда снег лежал около шести месяцев, а температура нередко была ниже 30 градусов. Денег у них не было никаких. Еду им привозили родители не чаще, чем два раза в неделю, а обыкновенно только один раз, и эта еда состояла из холодной мамалыги (кукурузной каши), кислого молока и вареного картофеля. Согреть эту еду было негде. Ее всегда ели холодной.

Русская граница проходила всего в 20 километрах, и почти в каждом селе были люди, которые побывали в России на работах или сплавляли в Россию лес по Пруту. Поэтому все буковинские крестьяне знали, на каком языке говорят в России, и говорили по этому поводу: «там говорят твердо по-русски».

И когда власти в школах решили упразднить старое общерусское правописание и заменить его фонетическим, то это встретило единодушное сопротивление со стороны всех учителей начальных школ. Правительство устроило по этому «плебисцит» учителей, в результате чего за «фонетику» высказались только два учителя, оба пришлые галичане. Но, не взирая на это, было приказано ввести фонетику. Название языка было оставлено руским (через одно «с»), однако через двадцать лет уже почти все народные учителя были самостийники, так же как и значительная часть интеллигенции новых поколений.

Из православных священников в конце прошлого столетия самостийныком был только один, остальные считали себя русскими. Но через 20 лет среди нового поколения духовенства было уже немало самостийников. Причина была проста. Были учреждены на казенный счет «бурсы», т. е. бесплатные общежития для гимназистов, в которых их воспитывали в самостийно-украинском духе. Затем было приказано православному митрополиту представлять ежегодно список кандидатов, желающих поступить на богословский факультет, губернатору, который вычеркивал всех неблагонадежных, то есть, не желающих отречься от своего русского имени и превратиться в самостийных «украинцев». Студенты богословского факультета жили в общежитии в здании митрополии, на всем готовом. Все это делалось за счет православной церкви, которая на Буковине была чрезвычайно богата и не получала от правительства никаких пособий. В то же время все римо-католическое и униатское духовенство оплачивалось из казенных фондов. Имущество православной церкви состояло из богатейших земельных угодий, но ими управляло австрийское министерство земледелия, которое получало в свои руки все доходы с этих земель и выдавало православной церкви ежегодно столько, сколько считало необходимым для покрытия нужд церкви. Таким образом в начале 20 столетия доступ в православное духовенство для русских был закрыт.

При помощи бесплатных общежитий и «бурс», где учеников воспитывали в «украинском» духе, австрийское правительство постепенно превращало русскую мирскую интеллигенцию в самостийную. Количество таких учеников исчислялось сотнями, в то время как в русских общежитиях, которые содержались на частные средства и были гораздо беднее казенных, были только десятки учеников.

Тоже самое происходило и в учительской семинарии с той только разницей, что там русскому ученику делать было нечего, ибо все знали, что русский, не желающий отречься от своей национальности, по окончании семинарии ни в коем случае не получит места учителя.

А так как подавляющее большинство учеников гимназий и учительских семинарий были сыновья бедных крестьян, которым приходилось вести полуголодное существование, то казенное общежитие представлялось им настоящим раем.

Обработанные в бурсе в русофобском, «украинском» духе ученики, возвращаясь летом домой на каникулы, начали называть своих родителей дураками за то, что те считают себя русскими. Себя же большинство учеников уже начали именовать «украинцами». Родители мирились с этим положением, полагая, что став «украинцем» его сын выбьется в люди: не будет жить в голоде и холоде. А «украинская дурь» со временем вылетит у него из головы.

Но такого практически не было, так как окончив обучение, сделать карьеру можно было оставаясь нерусским «украинцем» — австро-венгерское правительство не только не жаловало русских, но и сажало их в тюрьму за «москвофильство», что было сродни государственной измене.

Более того, в мае 1910 года, губернатор Буковины в течение всего одного дня закрыл все русские общества и организации: русскую бурсу для мальчиков и для девочек, общество русских студентов «Карпаты» и общество русских женщин, которое содержало школу кройки и шитья. При этом правительство конфисковало все имущество организаций, в том числе и библиотеку общества русских студентов. А гимназистов и гимназисток полиция просто выбросила из общежитии на улицу.

Таким образом, румыном Вассилко и «украинцем» Смаль-Стоцким была насильственно «украинизирована» русская Буковина.