5. «Секретная миссия» в Ставку

5. «Секретная миссия» в Ставку

Описанное, по сообщению газет, происходило около 11 час утра. В это время путешествие другой «делегации» в направлении к Ставке превратилось, по словам Бубликова, в «триумфальное шествие». «Нас встречали, – вспоминает председатель делегации, – на каждой станции толпы железнодорожных служащих и населения, говорились приветственные речи, раздавались крики “ура”…»[32]. Отвечая на приветствия, как тогда полагалось, Бубликов лишился голоса. Надо ли говорить, что все эти овации не имели никакого отношения к цели «секретной миссии», о которой местное население еще не могло знать.

В Ставке ждали приезда посланцев правительства, которые должны были сопровождать императорский поезд до Царского Села. Никто не ожидал, что они привезут с собой мандат об аресте. В 10 час 30 мин утра все офицеры Ставки и по одному представителю солдату от каждого отдела собрались в большой зале управления для прощания с Государем. Все происходило с подобающим этикетом[33]. Солдаты ответили на приветствие: «Здравия желаем Ваше Императорское Величество». Алексеев скомандовал: «Господа офицеры». Царь, сделав общий поклон, «тихим голосом, волнуясь и делая большие паузы, сказал свое прощальное слово, пожелав собравшимся честно служить Родине при новом правительстве».

В глазах говорившего блестели слезы. Алексеев подошел к Государю и глубоко растроганным голосом пожелал Николаю II «счастья в новой жизни». Государь обнял и крепко поцеловал ген. Алексеева. «Раздались всхлипывания, – записывает в дневник полк. Пронин, – затем рыдания… Шт. ротм. Муханов упал в обморок. Потом еще один за другим несколько человек. Глубоко взволнованный всей обстановкой Государь, не закончив обхода, приостановился и, резко поклонившись, направился к выходу, спустился по лестнице и прошел через сад во дворец…»

Как разительно противоречило это прощание тому, что произошло черед короткий промежуток. Неужели могла быть допущена подобная комедия или подобная демонстрация, если бы Алексеев действительно был официально предуведомлен председателем правительства о том, что делегаты Временного Комитета везут с собой предписание об аресте…[34] Алексеев, по-видимому, узнал ночью частным образом о перемене, происшедшей в позиции правительства. Так рассказывает ген. Тихменев, заведовавший железнодорожными передвижениями в Ставке: «Вечером 7 марта ген. К…[35] (Он занимал в Ставке должность высшего представителя министерства путей сообщения). По взволнованному и недоумевающему лицу К. я увидал, что случилось что-то особенное… – “Вот, я только что получил шифрованную телеграмму от Бубликова… с известием, что завтра утром придут в Могилев четыре члена Государственной Думы для того чтобы арестовать государя… Мне воспрещается осведомлять об этом кого-либо и приказано приготовить секретно поезд и паровоз” (о приезде членов Думы было известно раньше, равно как и об отъезде Императора. – С.М.). Тихменев порекомендовал предупредить Алексеева о секретной телеграмме, который сумеет с этим секретом распорядиться. В таких условиях торжественное прощание делалось законным и показательной демонстрацией.

Дальнейшее изложим по отчету, представленному Времен. Ком. Гос. Думы правительственными посланцами: «Ровно в 3 часа дня поезд с комиссарами Государ. Думы прибыл на ст. Могилев… На вокзале собралось большое количество публики… После кратких приветственных речей комиссары отправились в штаб, где имели 20 минутную беседу с ген. Алексеевым. Бубликов предъявил ген. Алексееву предписание Врем. Прав. о лишении свободы бывшего Императора. Ген. Алексеев сообщил комиссарам, что императорский поезд уже готов к отправлению и ожидает распоряжения комиссаров. Комиссары потребовали, чтобы им был представлен полный список лиц, сопровождающих Николая II. В список был включен, между прочим, флаг-капитан адм. Нилов, которому было предложено оставить поезд, что он и исполнил… Отрекшийся Император в это время находился в соседнем поезде вдовств. Импер. Марии Феодоровны. Ген. Алексеев сообщил отрекшемуся Императору постановление Врем. Прав. По приказу ген. Алексеева в распоряжение комиссаров был дан наряд солдат в 10 чел. гвард. жел. дор. батальона.

Когда все было готово, отрекшийся Император перешел из вагона Царицы-матери в императорский поезд. Находившиеся на перроне лица хранили полное молчание. У окна своего вагона стояла Царица-мать, наблюдая за всем происходившим… В 4 час 50 мин поезд отбыл из Могилева. При отъезде не было ни приветствий, ни враждебных выкриков. Собравшаяся публика молча приветствовала стоявших у окна последнего вагона комиссаров Государ. Думы. В пути к комиссарам являлись депутации с денежными пожертвованиями в пользу жертв революции. Явились делегаты от поездного состава, от кухонной прислуги и от дворцовой полиции. Всего пожертвований поступило 380 рублей 50 коп… С самого момента отхода поезда из Могилева комиссары по всему пути следования посылали телеграммы председателю. Гос. Думы, который таким образом был осведомлен о малейших подробностях движения поезда…»

Каждый из современников видит то, что он хочет. Бубликову казалось, что все окружающие были больше взволнованы, чем Николай II, – «на лице его совершенно не отражались трагические события, которые им переживались». – «Выскочив из вагона имп. Марии Фед., он пронесся по перрону, на ходу козыряя небольшой, в 2 – 3 десятка людей, кучке, собравшейся к тому времени на перроне». (150 чел. сообщ. Дубенский.) «Трогательная толпа людей проводила[36], – запишет сам Николай II, – тяжело, больно, тоскливо…» Но удивительно, что о лишении свободы нет и намека в записи 8 марта – словно «бывший Император» еще не сознавал того, что произошло, или ему объяснили необходимость фиктивного ареста… Поезд тронулся… «Люди на перроне молча провожали нас глазами, – вспоминает Бубликов, – и это молчание преследовало нас вплоть до Царского», куда, «скоро и благополучно», по выражению царского дневника, прибыли в 11 часов 30 мин 9 марта. Члены миссии получили приглашение к столу Императора на обед, но отказались…

Так как соответствующие инструкции начальствующего лица получили, комиссары признали свою миссию оконченной и отбыли в Петербург.

Царь на перроне вокзала, как описывает корреспондент газеты «День», молча (смотря вниз и не промолвив ни слова) «добежал» до автомобиля.

Ворота Александровского дворца по распоряжение дежурного офицера открылись, чтобы пропустить автомобиль «бывшего Царя…»

В дневник Бенкендорфа занесена сцена какого-то водевильного характера, будто бы происшедшая в этот момент. «Кто здесь?» – спросил часовой. – «Николай Романов», – последовал ответ…

С этого момента Николай II сделался узником, – дворец превратился в тюрьму, но совершенно ложно было сообщение тогдашних газет, что Царю, по приезде в Царское Село, не разрешалось увидаться с женой и детьми…

* * *

Много горьких и обличительных слов произнесено по адресу «царских слуг», поспешивших покинуть монарха в его несчастии. Я воздержусь от осуждения. Трудно сказать, как повелевает поступить совесть и долг в каждом отдельном случае, не взвесив конкретной обстановки[37]. Резко обвинял В.А. Маклаков в докладе, сделанном в Москве 31 марта 17 г. С запоздалым обличением выступил Керенский, вложивший столько пафоса в февральские дни. Но беспощаднее всех в отношении к служилой аристократии оказался в дневнике вел. кн. Николай Михайлович, суммировавший свои обвинения под общим заголовком: «Как все они предали его». Оставим раз навсегда образы, навеянные чужим прошлым – ссылками на швейцарскую гвардию и Вандею. Оставим в стороне и тех «придворных», которые жаловались Полнеру, что «Царь их предал».

В русской действительности до катастрофы, обрушившейся на страну с момента октябрьского переворота, не было дней, когда «верные долгу» должны были жизнью своей защищать неприкосновенность монарха. Историк никогда не имеет права забывать, что февральская революция (катастрофа в представлении одних и великое обновление страны в представлении других) совпала с тяжелой годиной войны, когда патриотическое чувство, независимо от оценки правительственных деятелей прежней власти и личности монарха, заставляло искать примирения с тем, что стихийно произошло, что органически для многих по внутреннему ощущению было ненавистно. Русская гвардия, т.е. носители тех громких фамилий, имена которых занес в свой криминальный список вел. кн. Николай Михайлович, не следовала завету Шульгина служить «не против врагов внешних, а против врагов внутренних», ей чужды были эти квазимонархические тенденции. Отдадим ей должное: она героически сражалась с «врагом внешним» и гибла на полях брани. «Немцы ликуют на наш счет» – эти слова из записок дневника Нарышкиной 26 февраля могут быть поставлены эпиграфом ко всему дневнику обер-гофмейстерины. И еще одно замечание по поводу негодующих и пристрастных суждений, высказанных в дневнике мужественно и с достоинством погибшего в чекистском застенке историка, который вышел из великокняжеской среды. Он сам явил собой яркий пример того, как человека, чуждого революционной идеологии, захватывает окружающая обстановка, как возбуждает порыв и настроение, которое рождает своего рода коллективный психоз, именуемый революцией…

Закончим повествование о последних свободных часах. Имп. Николая II цитатой из прощального приказа по армии, отданного им в Ставке, в качестве бывшего Верховного главнокомандующего. Слова эти произвели сильное впечатление на английского посла, в общем скорее не любившего Николая II. «Государь, – записал Бьюкенен, – показал себя с самой благородной стороны. Все личные соображения были отброшены, и все его мысли были направлены на благо родины…» Может ли кто-нибудь, прочитав приказ, написанный в ту минуту, когда, утратив свое высокое положение, он был арестован[38], поверить, что Император был лицемерен?!!

Вот этот приказ: «В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения моего за себя и за сына моего от престола Российского, власть перешла к Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы в благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять вашу родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его, – тот изменник отечества, его предает. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте нашу великую Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайте ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог, и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий…» Николай.

В ночь на 8 марта, по свидетельству полк. Пронина, согласно приказа Алексеева, текст был передан в армию, но он дошел лишь до штабов армий и только кое-где до штабов корпусов и дивизии (румынский фронт), ибо, получив копию этого приказа, военный министр Гучков экстренной телеграммой в штабы фронтов, помимо Ставки, воспретил дальнейшую передачу в войска[39].

Почему?.. Не потому ли, что прощальное слово вступало в резкую коллизию с настроением либеральной общественности, воспринимавшей и оправдывавшей переворот, как неизбежную реакцию на антипатриотическую позицию старой власти?.. Не потому ли, что впечатление, полученное Бьюкененом, могло совпасть с аналогичным в армии, которое не могло бы оправдать ни ареста бывшего Императора, ни юридического расследования его прикосновенности к воображаемой «измене»?.. Не потому ли, что военный министр боялся волновать войска?.. Вспомним, что в одновременном приказе по армии он говорил: «Опасность еще не миновала, и враг может еще бороться».

Прощальное слово бывшего Верховного главнокомандующего в свободной стране, где была провозглашена свобода печати, не было сообщено и в газетах, хотя Царь призывал войска подчиниться временному революционному правительству.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.