Отъезд Государя в Ставку
Отъезд Государя в Ставку
22 февраля 1917 г. Император Николай II выехал в Ставку из Царского Села. Причины этого последнего отъезда Государя в Ставку до сих остаются невыясненными. План весенней кампании был утверждён, обстановка на фронте — спокойной. 24 января Императором Николаем II был утверждён план весенней кампании 1917 года. Этот план предусматривал: «1. Нанесение главного удара из районов 11-й и 17-й армий в Львовском направлении. 2. Развитие в то же время наступления на Румынском фронте с целью разбить находящегося перед армиями противника и занятия Добруджи. 3. Ведение вспомогательных ударов на фронтах Западном и Северном. Собственной его императорского величества рукой написано: „Одобряю“ 24 января 1917 года»{505}.
Ставка предполагала повторить успех Луцкого прорыва{506}. Эти надежды были вполне реалистичными. Положение русской армии на начало февраля 1917 г. было уверенным и прочным. В начале 1917 года в войска поступило артиллерийских орудий лёгких — 3983, тяжёлых — 560, траншейной артиллерии — 2297. Запас снарядов был обеспечен. В армию в достатке поставлялась колючая проволока, лопаты, топоры, кирки-мотыги. У союзников были запрошены 5 тыс. 200 самолетов. «Нет сомнений, — писал британский военный атташе генерал-майор А. Нокс, — если бы не развал национального единства в тылу, русская армия могла бы себя увенчать новой славной кампанией 1917 года»{507}.
Внезапное решение Государя выехать в Ставку оказалось полной неожиданностью даже для самого близкого его окружения. Флигель-адъютант полковник А. А. Мордвинов свидетельствовал, что «внутреннее политическое положение было в те дни особенно бурно и сложно, ввиду чего Государь все рождественские праздники, весь январь и большую часть февраля находился в Царском Селе и медлил с отбытием в Ставку»{508}.
А. А. Мордвинов называл отъезд царя «неожиданным»{509}, В. Н. Воейков — «неподходящим»{510}. Император Николай II уезжал срочно, по причине какого-то важного дела. Накануне Государь выглядел расстроенным, обещав через несколько дней вернуться{511}.
Вечером 21 февраля Император Николай II объяснил дворцовому коменданту Воейкову, что «на днях из Крыма вернулся генерал Алексеев, желающий с ним повидаться и переговорить по некоторым вопросам»{512}.
Из слов В. Н. Воейкова можно понять, что причина поспешного отъезда Николая II в Ставку заключалась в том, что генерал М. В. Алексеев настаивал на немедленном разговоре с ним. «Из имеющихся источников, — пишет Г. М. Катков, — неясно, почему Алексеев настаивал на личном присутствии верховного главнокомандующего. В свете последующих событий отъезд императора в Могилев, предпринятый по настоянию Алексеева, представляется фактом, имевшим величайшее бедствие»{513}.
На интересные выводы нас наталкивает ряд обстоятельств, предшествующих отъезду Государя.
4 января В. И. Гурко посетил М. В. Родзянко в Петрограде и заявил, что «если Думу распустят, то войска перестанут драться»{514}.
30 января 1917 г. охранное отделение сообщало в департамент полиции, что здоровье Алексеева настолько улучшилось, что его приезд в Ставку ожидается 8–10 февраля{515}. Но Алексеев вернулся в Ставку только 17 февраля{516}. 5 февраля 1917 года, не дожидаясь возвращения Алексеева, из Могилёва в Петроград выехал генерал Гурко{517}.
Таким образом, в период с 5 по 17 февраля Ставка верховного главнокомандования оставалась фактически без руководителя. С точки зрения военных интересов это было, безусловно, отрицательным явлением. Но, как писал генерал А. А. Брусилов: «В Ставке, куда уже вернулся Алексеев было, очевидно, не до фронта. Подготовлялись великие события, опрокинувшие весь уклад русской жизни и уничтожившие и армию, которая была на фронте»{518}. Здесь следует сказать, что все свои действия Гурко согласовывал с Алексеевым{519}.
13 февраля М. В. Родзянко информировал В. И. Гурко, что у него имеются достоверные сведения: «подготовлен переворот и совершит его чернь»{520}. Родзянко попросил генерала указать на это царю и добиться от него уступок оппозиции. На встрече с Николаем II Гурко выполнил просьбу Родзянко.
13 февраля Гурко был принят в Царском Селе Николаем II, который по поводу этой встречи оставил следующую дневниковую запись: «13 февраля. Начало Великого поста. С 10 час. [ов] принял: […] Гурко. Последний меня задержал настолько, что я опоздал вовсе к службе»{521}.
Что же такого сообщил Гурко царю, что заставило глубоко верующего Николая II в первый день Великого поста пропустить богослужение? Гурко убеждал Николая II ввести ответственное министерство, утверждая, что без этого пострадает «наше международное положение, отношение к нам союзников»{522}.
Для Николая II заявление Гурко было тревожным сигналом. Царь не мог не понимать, что Гурко выражал не просто своё личное мнение, а мнение определённой, и весьма влиятельной, военной группы. Это подтверждалось оперативными донесениями полиции и жандармерии, которые, конечно, были известны Николаю II. Так, 14 января 1917 года начальник Минского ГЖУ сообщал директору департамента полиции, что «есть версия, что войска под предводительством любимого ими великого князя Николая Николаевича произведут государственный переворот»{523}.
Непосредственным результатом встреч Гурко с Гучковым и союзными представителями стал фактический саботаж генералом приказов императора. Николай II приказал перевести в Петроград с фронта Гвардейский экипаж, но этот приказ был «не понят» генералом Гурко, и экипаж остался на фронте. Император Николай II вторично отдал приказ о переводе Гвардейского экипажа в Петроград, и Гурко вторично, под предлогом карантина, задержал его неподалеку от Царского Села. Только после третьего приказа императора Гвардейский экипаж прибыл в Царское Село. То же самое произошло и с уланами его величества{524}. И. Л. Солоневич дал категоричную оценку причинам подобного поведения Гурко: «Это была измена. Заранее обдуманная и заранее спланированная»{525}.
Действия Гурко не были ни экспромтом, ни следствием его единоличной воли. Так, герцог С. Г. Лейхтенбергский уверил Гучкова, что приказ императора о переводе в Петроград с фронта четырёх надёжных полков гвардейской кавалерии не будет выполнен. Герцог объяснил это тем, что офицеры-фронтовики протестуют против этого перевода, говоря, что они не могут приказать своим солдатам стрелять в народ{526}.
17 февраля в Ставку вернулся Алексеев, а не позднее 19-го Николай II получил от него, по всей вероятности, телеграмму, после чего царь срочно уехал в Ставку{527}. 21 февраля, накануне отъезда Николая II, туда же в Могилёв спешно отправился Гурко{528}. Накануне отъезда генерал Гурко встретился на обеде у своего брата с А. И. Гучковым и другими членами Прогрессивного блока. Мыслью о перевороте были проникнуты «все собравшиеся, всё сказанное»{529}.
Таким образом, нельзя не заметить синхронность действий генералов М. В. Алексеева и В. И. Гурко. Эта синхронность могла являться только следствием предварительного их сговора, целью которого было любым путём выманить Николая II из столицы в Ставку. Генералы торопили государя уехать на фронт{530}.
22 февраля великий князь Михаил Александрович, во время проводов царя в Ставку, выразил своё глубокое удовлетворение поездкой брата{531}. Великий князь Михаил Александрович доказывал императору, что «в армии растёт большое неудовольствие по поводу того, что государь живёт в Царском и так долго отсутствует в Ставке»{532}. Информация великого князя Михаила Александровича сыграла не последнюю роль в решении Николая II следовать в Ставку{533}.
В своём разговоре с царской четой 10 февраля великий князь Александр Михайлович тоже настаивал на отъезд Николая II в Ставку{534}.
21 февраля 1917 г. встревоженный Николай II сказал А. Д. Протопопову, что Гурко не выполняет его приказов с присылкой войск и что он, царь, едет в Ставку, чтобы прислать в столицу кавалерию{535}.
Между тем генерал П. Г. Курлов сообщил А. Д. Протопопову, что рассчитывать «на твёрдую поддержку гарнизона» правительство не может, так как «в частях находится много распропагандированных рабочих, дисциплина соблюдается крайне слабо»{536}.
Важным этапом в осуществлении переворота оппозиция считала организацию беспорядков в Петрограде. Их осуществление не могло быть реализовано без помощи военного руководства столицы и военного округа. В связи с этим действия главнокомандующего армиями Северного фронта генерала от инфантерии Н. В. Рузского представляются прямым содействием организаторам переворота. По приказу Рузского в Петрограде было сосредоточено большое число запасных частей, которые, по определению генерала Курлова, являлись «скорее вооруженными революционными массами»{537}. Все мероприятия министерства внутренних дел по поддержанию порядка встречали противодействие со стороны Рузского{538}.
Не доверяя генералу Н. В. Рузскому, царь выделил Петроград из его подчинения в особый военный округ, во главе которого по совету военного министра генерала М. А. Беляева был поставлен генерал-лейтенант С. С. Хабалов, который «практически солдат не знал и должности не соответствовал. Император знал об этом, но во время войны было сложно с боевыми военачальниками»{539}.
В. М. Хрусталёв пишет, что на должность командующего Петроградским военным округом «предполагалось выдвижение генерала К. Н. Хагондокова (участника подавления восстания в Маньчжурии), но императрица Александра Фёдоровна, прослышав, что он неосмотрительно отозвался о Распутине, заявила, что „лицо у него очень хитрое“. Назначение так и не состоялось»{540}.
На самом деле генерал-майора К. Н. Хагондокова в ряды преданных монархистов занести никак нельзя. В. Г. Попов пишет о генерале Хагондокове, что он был «первым из крупных дальневосточных руководителей в революционные дни марта 1917 года, кто выступил с горячей поддержкой Временного правительства России, высказался за скорейшее преобразование бывшей империи в демократическую Республику»{541}.
Очевидно, что Николай II не назначил генерала Хагондокова на ответственную должность не потому, что у него было «хитрое лицо», а потому, что обоснованно сомневался в его лояльности.
Одновременно с назначением генерала С. С. Хабалова Николай II приказал генералу М. А. Беляеву вывести Кронштадт из ведения сухопутного ведомства и перевести его в ведомство морское. Был разработан план на случай организованных беспорядков в столице. По этому плану Петроград был разделён на несколько секторов, управляемых особыми войсковыми начальниками. Генерал Н. В. Рузский безуспешно пытался противодействовать и этим мероприятиям{542}. Однако и действия генерала С. С. Хабалова были довольно странными. 24 февраля генерал снял полицейские посты, передав их в полное подчинение армейскому командованию. Всю охрану города Хабалов передал ненадёжным армейским частям, уже достаточно распропагандированным и не желающим отправляться на фронт{543}.
22 февраля, в тот же день, когда император Николай II отбыл в Ставку, в доме командира 1-й стрелковой дивизии генерал-майора П. А. фон Коцебу в присутствии множества гостей офицеров открыто говорили о том, что «Его Величество больше не вернётся со Ставки»{544}.
И. Л. Солоневич метко подмечал, что «Государь император допустил роковой недосмотр: поверил генералам Балку, Гурко и Хабалову. Именно этот роковой недосмотр и стал исходным пунктом Февральского дворцового переворота»{545}.
21 февраля 1917 г. ближайшее окружение царя знало, что «что-то замышляется»{546}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.