4.6. Тайная вечеря в «Вискулях».

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4.6. Тайная вечеря в «Вискулях».

ПРЕДАТЕЛЯМ:

Наступит день, и вы, проснувшись в ужасе,

Поймете, что никто вас не спасет.

Вас презирают даже те, кому вы верно служите,

И ненавидит вами преданный народ.

И никогда уже клеймо Иуды

С вас годы и событья не сотрут.

И будут вечно помнить вашу подлость люди,

А дети вас навеки проклянут.

Русский поэт Сергей Целых

Президент СССР М. С. Горбачев не мог смириться с мыслью, что Новоогаревский процесс, — его детище, идет к закономерному краху. 8 декабря он дал большое интервью Украинскому телевидению, в котором в последний раз призвал руководителей союзных республик подписать Союзный договор. Ни одна газета этой беседы не напечатала, хотя она передавалась по московскому и киевскому телевидению. Впоследствии он вспоминал:

«…Конечно, сразу же пошел разговор о референдуме в республике. Я откровенно сказал, что не согласен с теми, кто голосование за независимость хочет представить одновременно и как голосование за разрыв с Союзом, за выход из Союза…

У меня нет сомнений в том, что народ Украины за сотрудничество со всеми суверенными республиками, за новый Союз, за новые отношения. Не за разрушение, а за созидание нового. Я получаю на этот счет очень много информации. Месяц назад был опрос в Киеве, в Москве, в Ленинграде, в Красноярске, в Алма-Ате, в Новосибирске, кажется. Данные известны. Сейчас почти в тех же местах провели новый опрос. И вот: в Москве 80 процентов высказались за сохранение Союза, естественно, обновленного, нового. В Киеве — 64 процента опрошенных, в Алма-Ате — 72.

…Почему Украина или Россия, или Белоруссия, или Казахстан, или Кыргызстан потеряют свой суверенитет, если сами, независимо делают выбор? Почему не участвовать в создании, в строительстве нового Союза, такого Союза, который отвечал бы их интересам, причем нынешнему этапу развития Украины и других республик, нынешней их роли, их возможностям? Вместе определить круг вопросов, по которым надо сотрудничать на едином рынке. Иначе разрыв связей… Сотрудничать в делах обороны, а не тянуть каждому бремя вооружений.

…Удивительно: самостоятельные, независимые государства Европы видят свой интерес во все большей интеграции, а мы в этой трудной ситуации, когда надо менять экономику, когда идем к рынку и когда нужны новые структуры, когда конверсию надо проводить и такая нагрузка ложится на народ, на рабочий класс, на всех, мы в это время разделяемся, расходимся. Уже очевидны огромные тяготы от этих разрывов. Останавливаются шахты, домны, потому что не поступает кокс и многое другое. И все это потому, что нет согласованной политики, не функционируют государственные институты, которые должны обеспечивать сейчас работу экономики, создававшейся для одной страны. В такое время затевать раздел, я считаю, безумие»[503].

Удивительно верные слова сказаны были Горбачевым в тот самый день, когда в Вискулях не «затевали раздел», а словно большевики в подполье верстали документ, согласно которому раздел становился политическим актом, руководители трех славянских независимых государств, тайно собравшись в Беловежской Пуще. «Беловежская встреча проходила в обстановке секретности, резиденцию даже охраняло особое спецподразделение. Из-за этой сверхсекретности порой возникали неожиданные ситуации. Например, вдруг выяснилось, что в резиденции нет ксерокса. Для того, чтобы получить копию документа, его каждый раз приходилось пропускать через два телефакса»[504].

Как рождался документ, подтверждавший факт развала Советского Союза, лучше всего расскажут непосредственные участники тайной вечери в Вискулях. Вот воспоминания «хозяина» встречи Председателя Верховного Совета Республики Беларусь С. С. Шушкевича:

«7 декабря. Минск. Сначала я пригласил в Беловежскую пущу только Ельцина. В первый раз еще в Ново-Огареве — в гости, поохотиться… Ближе к декабрю мы созвонились, и я повторил приглашение. И пошутил: спросил у Бориса Николаевича, не позвать ли Горбачева. Он шутку понял и ответил, что если будет Горбачев, тогда он не поедет.

7 декабря Ельцин прилетел в Минск. Мы встретились с ним в кабинете Председателя Совета министров Вячеслава Францевича Кебича (мой кабинет как председателя Верховного Совета был существенно более скромным). Я предложил принять трехстороннее коммюнике. На уровне совета Горбачеву, что нужно делать. Примерно так: «Горбачев, ты не правишь, опасность очень большая, хватит говорить о Союзном договоре…» То, что мы изначально предлагали, было значительно мягче подписанного в итоге в Вискулях соглашения. Прилетел Кравчук, я его встретил в аэропорту, и он сразу же сказал: ради коммюнике можно было бы и не приезжать. Мол, надо идти дальше. И мы полетели в Вискули…»[505]

Прервем на некоторое время воспоминания С. Шушкевича и предоставим слово Юрию Иванову, единственному минскому фотокорреспонденту АПН, попавшему на процедуру подписания Беловежского договора:

«…разговоры о возможной встрече четверки (Россия, Беларусь, Украина и Казахстан) в кулуарах президентской администрации Шушкевича стали витать в само начале 1991 года. Я подошел к тогдашнему премьеру Вячеславу Кебичу: «Когда встреча?» Тот удивился утечке информации, потом признался: «Сейчас не получается, будет позже».

Категорически отрицает спонтанность встречи и бывший директор музея-заповедника С. С. Балюк. Ему из Управления делами Совмина Белоруссии заблаговременно пришло указание: приедут гости — Шушкевич, Кравчук, Ельцин. И — подробный план, где и как их разместить. Более того, за два дня до начала переговоров в Вискули своим ходом прибыл «ЗИЛ» Президента России, для которого пришлось освобождать утепленный гараж. Вместе с машиной появилась и охрана. Если белорусы прислали пять человек, десяток делегировала Украина, то Россия — более двадцати охранников. Именно они стали распоряжаться в павильоне, менять гаишников на дорогах, проверять персонал. Поскольку гостей принимала белорусская сторона, С. Шушкевич с В. Кебичем первыми прилетели 7 декабря на ближайший к Вискулям военный аэродром в Зосимовичи. Через полтора часа там же приземлился самолет с Кравчуком и Фокиным. Оставалось ждать задержавшегося в Минске Б. Ельцина с командой. Крепчал мороз, пошел снег.

Так как украинская делегация прибыла без личного транспорта и, оказавшись «безлошадной», не могла ехать на аэродром встречать Президента России, Шушкевич мерз в ожидании самолета один. Кравчука и Фокина директор заповедника Сергей Сергеевич Балюк снарядил на быструю охоту. Фокин подстрелил кабанчика, Кравчук же остался без трофея…

Ельцин прилетел под вечер. И сразу казус: не устояв на шатком трапе, Борис Николаевич потерял равновесие и едва не слетел кубарем на гостеприимную белорусскую землю. Ситуацию спасла охрана, подхватив Бориса Николаевича под руки. Потом одни утверждали, что высокий гость, как нередко случалось при его перелетах, находился в неадекватном состоянии, другие — что всему виной был свет автомобильных фар, направленных на российский самолет. Но как бы то ни было, Ельцин не придал значения тому, что оступился в самом начале своего Беловежского визита…»[506]

Продолжим цитирование воспоминаний С. Шушкевича: «…Вечером в резиденции мы сели работать — втроем: Ельцин, Кравчук и я. Но втроем мы договорились фактически только о том, что дальше будем работать вшестером. К нам присоединились премьер-министр Украины Фокин, председатель Совета министров Белоруссии Кебич и госсекретарь Бурбулис… Борис Николаевич пригласил не шефа правительства, а госсекретаря. Пост, занимаемый тогда Бурбулисом, был для нас не очень понятен. Но Бурбулис был вторым лицом в государстве — раз так счел Президент России, мы и воспринимали его как второе лицо.

Бурбулис был политически инициативен. Я помню, что именно он поставил перед нами вопрос: а вы согласитесь подписать, что СССР как геополитическая реальность (я помню, что «геополитическая реальность» — его слова) распался или прекратил свое существование?

Вечером мы для начала договорились концептуально: осознаем опасность неконтролируемого развала СССР, вправе констатировать, что СССР распался, должны сделать все, чтобы сохранить военную связку. Мы осознавали, что распадается ядерная держава и каждое из государств, принимающих участие во встрече, имеет на своей территории ядерное оружие… Мы сошлись на том, что это нужно оформить официальным документом, и дали поручения рабочей группе, в которую входили представители от каждой стороны.

И было сказано: за ночь — сделать»[507].

Отдельные детали «исторического» процесса мошеннического оформления развала Советского Союза уточняет Вячеслав Кебич, в то время Председатель Совета Министров Белорусской ССР:

«В то время Кравчук и Ельцин не дружили. Поэтому в Вискули летели на разных самолетах. Я сопровождал Ельцина, а Шушкевич — Кравчука. Прежде всего их надо было помирить. Когда прибыли, Кравчук с премьером Фокиным пошли на охоту. Потом провели ужин, ужин затянулся…

Во время работы над Соглашением, когда получалось сформулировать особенно сильную фразу, мне давали задание: иди налей по рюмке шампанского. Крепленые и крепкие напитки, когда мы работали, вообще не употребляли. Только потом, когда уже все закончилось…

Российская сторона занималась только теми параграфами, которые имели политические цели. Их не волновало, что мы напишем по экономическим вопросам. Поэтому экономическую часть создавали мы с Фокиным…

Больше всего обсуждалась судьба президента Горбачева, как быть с государствами, которые не участвуют в совещании, схема внешнеполитической деятельности и схема обороны страны.

Никогда не вставал вопрос о том, что у нас, например, разорвутся связи между заводами. Нам казалось, что это навечно, незыблемо… Соглашение было для нас больше политическим заявлением. В этом отношении мы оказались обманутыми… российской стороной. Ведь мы были возмущены поведением Горбачева и готовы были черт знает что подписать, лишь бы только от него избавиться»[508].

Не упомянул В. Кебич о такой «детали», как дискуссия, возникшая при подписании готового документа, о том, как пить — за все соглашение сразу, постранично или построчно. Об этой уникальной дискуссии напомнил В. Жириновский в своем выступлении на заседании Госдумы 15 марта 1996 года при обсуждении вопроса о денонсации Беловежских соглашений.

Из воспоминаний С. Шушкевича:

«Последний вечер. А наша шестерка, дав задание рабочей группе, отправилась в баню. Я впервые был в этой резиденции. Надо отдать должное нашему правительству, оно все подготовило по самому высшему разряду. Мне оставалось делать вид, что я тут хозяин и я всех приглашаю… В бане нас было больше, чем шестеро. С Борисом Николаевичем, например, были люди из его охраны. Но разговоры мы вели «банной шестеркой».

Хотя наутро нам нужно было решать судьбу страны, у меня чувства величественности события не было. Ведь еще совсем недавно я был простым проректором, но и проректором-то не хотел быть, меня больше тянуло к преподавательской, исследовательской работе. Правда, и в институте у меня было хобби; я очень любил делать такие прикладные договоры.

Должен сказать, что чувства судьбоносности момента не было ни у кого из шестерки, кроме, пожалуй, Бурбулиса»[509].

Наступило утро «стрелецкой казни», вспоминает С. Шушкевич: «8 декабря. На охоту ушли только Фокин с Кравчуком. Ельцин от охоты отказался. К работе над документами мы приступили после завтрака. Что касается спиртного, то во время работы над Соглашением я был, как за рулем, а остальные вели себя почти так же. Только когда с трудом удавалось найти приемлемую для всех формулировку, мы позволяли по чуть-чуть хорошего коньяку. Я разрешил себе расслабиться только глубоким вечером, после подписания перед телекамерами — когда почувствовал, что «все, что мог, я уже совершил».

Я понимал, что документ нужно сделать аккуратно. И мы вычитывали каждое слово. Сначала мы писали само Соглашение. Получили от рабочей группы вариант преамбулы… Это нравится, это не нравится… Давайте попытаемся оттенить вот такой элемент, такой… Согласны. И преамбула уходит назад, в рабочую группу. И так с каждым пунктом Соглашения. Он принимался только тогда, когда вся шестерка была согласна.

Когда Соглашение было готово, решили, что Заявление мы подпишем тройкой — массовок устраивать не нужно. Ельцин во время работы над Соглашением ни в коем случае не претендовал на роль Старшего брата. Он всегда мне импонировал: нормальный, не требующий никакой интеллектуальной помощи человек.

Если я время от времени обращался к Кебичу: «Вячеслав Францевич, ну как тут нам?» — Ельцин всегда совершенно смело высказывал свое мнение. Передо мной был человек свободно мыслящий, логично мыслящий. Потом много раз на саммитах мы видели, как ему подсказывал Козырев. А в Вискулях он все решения принимал сам.

Кравчук был таким сдерживающим. Он все время фильтровал пункты Соглашения с позиции прошедшего на Украине референдума.

Из рабочей группы мне особенно запомнился Шахрай. Когда мы с очередным пунктом заходили в «тупичок», Шахрай уходил на пять-десять минут и возвращался с приемлемой формулировкой. Он не был безропотным исполнителем, выяснял все до мелочи. И я вдруг увидел такого… игрока. И юриста очень высокого ранга. Это было неожиданностью.

Интересы. Когда Россия в лице Ельцина согласилась с признанием факта распада СССР, представители регионов пеклись о том, чтобы в формулировках больше учитывались их интересы. Мы могли туда включить любые фразы по интеграции и по взаимодействию. Но особая позиция Кравчука отметала любое «братское единение» Украины в рамках бывшего СССР. Белоруссии было нужно, чтобы Соглашение не противоречило нашей декларации о независимости: мы заявили в ней о стремлении к нейтральности и безъядерности.

Там не было наивных. Было ясно, что Борису Николаевичу больше всего мешает Горбачев. Украине нужно было для нормального становления признание ее независимости Россией — не как наследником бывшего СССР, а как главным правопреемником. Честно говоря, нам нужно было то же самое. Я ведь понимал, что если мы приняли декларацию о независимости, в признании нашей независимости нет проблем ни с одним государством, кроме России.

Мы оставили едиными фактически только военную структуру, стратегические вооруженные силы»[510].

Как видим из вышеизложенного особая роль на «Беловежском саммите» принадлежала Л. Кравчуку, который приехал в Вискули практически с готовым документом, который и был принят за основу «Соглашения». Для С. Шушкевича итоговый документ, который ему предстояло подписать, вообще был полной неожиданностью. Похоже, он действительно полагал, что основной целью встречи был отдых в сосновом бору и обмен мнениями по поводу зашедшего в тупик Новоогаревского процесса. Иначе как объяснить, что его подчиненные, великолепно подготовившие все для отдыха (охота, баня, стол, прогулки), не позаботились о техническом обеспечении столь серьезного мероприятия. Вспоминает секретарь Союза писателей России Николай Иванов, который занимался собственным расследованием Беловежского сговора. В частности, он встречался и беседовал с Евгенией Андреевной Патейчук, которая была привлечена к подготовке итогового документа в качестве машинистки:

«Прибывшие в Вискули гости, возможно, в самом деле не собирались ничего подписывать. Планировалось лишь встретиться, переговорить тет-а-тет (в смысле без М. Горбачева) и выработать единую стратегию поведения… Иначе уж о чем, о чем, а о пишущей машинке, флажках и авторучках позаботились бы… Евгению Андреевну Патейчук, секретаря С. С. Балюка, отыскали дома, в селе Каменюки — она в ожидании гостей собирала праздничный стол: отмечался юбилей мужа.

«Вас просит срочно приехать директор заповедника, надо отпечатать один документ», — сказал главный лесничий, приехавший к ней на «уазике».

Много разных срочных бумаг приходилось готовить за долгие годы Евгении Андреевне. Но тут времени и причесаться не дали — набросила шапку, пальто — и в машину. Заехали лишь в заповедник, взяли с собой электрическую «Оптиму» (ныне она, как последняя реликвия Советского Союза, хранится у автора этих строк), бумаги, копирку — и в Вискули.

А там… «А там десятки охранников, знакомые по телевизору лица. Меня завели в боковую комнатушку и приказали ждать. А я ведь непричесанная. Так и пришлось просидеть несколько часов в шапке… Нервничала: гости дома собираются, а где хозяйка — никто не знает. Попыталась пройти к телефону — они оказались отключены».

Первым к ней подошел московский комитетчик. Улыбнулся: «Ну что, теперь вы по всем Каменюкам будете рассказывать, что здесь печатали…»

Взорвалась: «Если бы я была такая разговорчивая, то, наверное, меня не пригласили бы». Первые листочки, которые принес ей Г. Бурбулис, повергли ее в шок: СССР распадается. «Вам лучше диктовать или сами разберетесь в почерке?» — полюбопытствовал Геннадий Эдуардович.

Ошибку сделала в первом же слове «Договор» — пальцы не слушались…»[511]

Да и сам Б. Н. Ельцин о том же, что самым пассивным «зубром» Беловежской тройки был именно С. Шушкевич, себя же он видел вершителем судьбы великой страны:

«…Мне показалось, что Шушкевич представлял себе эту встречу несколько иначе, более раздумчивой, спокойной. Он предлагал поохотиться, походить по лесу. Но было не до прогулок. Мы работали как заведенные, в эмоциональном, приподнятом настроении.

Напряжение встречи усиливалось с каждой минутой. С нашей стороны над документами работали Бурбулис, Шахрай, Гайдар, Козырев, Илюшин. Была проделана гигантская работа над концепцией, формулами нового, Беловежского договора, и было ясно, что все эти соглашения надо подписывать здесь же, не откладывая.

…Глядя на внешне спокойные, но все-таки очень напряженные, даже возбужденные лица Кравчука и Шушкевича, я не мог не понимать, что мы всерьез и, пожалуй, навсегда «отпускаем» Украину с Белоруссией, предоставляя им закрепленный самим текстом договора равный статус с Россией.

…Пробил последний час советской империи.

Я понимал, что меня будут обвинять в том, что я свожу счеты с Горбачевым. Что сепаратное соглашение — лишь средство устранения его от власти. Я знал, что теперь эти обвинения будут звучать на протяжении всей моей жизни. Поэтому решение было вдвойне тяжелым. Помимо политической ответственности, предстояло принять еще и моральную.

Я хорошо помню: там, в Беловежской пуще, вдруг пришло ощущение какой-то свободы, легкости. Подписывая это соглашение, Россия выбирала иной путь развития. Дело было не в том, что от тела бывшей империи отделялись столетия назад завоеванные и присоединенные части. Культурная, бытовая, экономическая и политическая интеграция рано или поздно сделает свое дело — и эти части все равно останутся в зоне общего сотрудничества. Россия вступала на мирный, демократический, не имперский путь развития. Она выбирала новую глобальную стратегию. Она отказывалась от традиционного образа «властительницы полумира», от вооруженного противостояния с западной цивилизацией, от роли жандарма в решении национальных проблем.

Быть может, я и не мог до конца осознать и осмыслить всю глубину открывшейся мне перспективы. Но я почувствовал сердцем: большие решения надо принимать легко. Отдавал ли я себе отчет в том, что, не сохраняя единого правительства в Москве, мы не сохраняем и единую страну? Да, отдавал… Я был убежден, что России нужно избавиться от своей имперской миссии, но при этом нужна и более сильная, жесткая, даже силовая на каком-то этапе политика, чтобы окончательно не потерять свое значение, свой авторитет, чтобы провести реформы.

…Когда документы были в основном готовы, мы решили связаться с Назарбаевым, чтобы пригласить его, Президента Казахстана, в учредители содружества. Как раз в этот момент Назарбаев находился в воздухе, в самолете, на пути к Москве. Это была заманчивая идея — повернуть его самолет, чтобы он прямо сейчас же прилетел к нам. Мы попытались связаться с его самолетом. Выясняется, что в нем нет такой системы связи, по которой мы могли бы соединиться. Тогда пытаемся это сделать через диспетчерскую Внукова. Это был реальный вариант, Назарбаев в кабине летчика мог бы переговорить с нами и развернуть самолет в нашу сторону. Однако вскоре выясняется, что руководство Министерства гражданской авиации Союза запретило диспетчерам аэропорта давать нам служебную радиосвязь. Пришлось дожидаться прилета Назарбаева, и он позвонил нам уже из Внукова.

Каждый из нас переговорил с ним по телефону. Я прочитал ему подготовленные для подписания документы. «Я поддерживаю идею создания СНГ, — сказал он. — Ждите меня, скоро к вам вылечу».

Однако Назарбаева мы в тот день так и не дождались. Чуть позже мне позвонил кто-то из его секретариата и передал, что Президент Казахстана не сможет прилететь… Назарбаев не приехал. И мы втроем закрепили своими подписями историческое Беловежское соглашение»[512].

Нурсултан Назарбаев отрицает однако, что он якобы безоговорочно поддержал идею создания СНГ:

«Моей подписи под документами все равно не было бы, и, окажись я там, во всяком случае, пытался бы убедить участников Минской встречи все-таки провести консультации со всеми потенциальными членами Содружества Независимых Государств и только после этого принимать какое-то решение»[513].

Ниже мы еще вернемся к эпизоду, связанному с попыткой вовлечения Н. Назарбаева в Беловежский сговор, а сейчас предоставим слово Л. М. Кравчуку. В 1994 году он написал книгу воспоминаний: «Останнi днi iмпериii… Перши кроки надii» («Последние дни империи… Первые шаги надежды»), которая была переведена на русский язык и опубликована в «Крымской правде» 23.03.1996 г. Первая глава этой книги, озаглавленная — «Тайна Беловежской Пущи» и выдержанная в стиле беседы автора книги с главным редактором «Киевских ведомостей» Сергеем Кичигиным, раскрывает многие тонкости Беловежского сговора, отсутствующие в воспоминаниях других свидетелей этого «исторического» события. Приводим эту беседу практически без купюр (Л. К. — Леонид Кравчук; С. К. — Сергей Кичигин):

«Л. К. Встреча в Беловежской Пуще — не для людей со слабыми нервами. Состоялась она на базе заповедно-охотничьего хозяйства в комплексе, возведенном еще при Брежневе. Он там встречался с соседями — руководителями социалистических стран.

С. К. Кому принадлежит идея создания СНГ, кто первый ее сформулировал, кто был инициатором?

Л. К. Однозначно ответить трудно… Украинская сторона сразу отбросила федеративный принцип устройства будущего Союза. Мы с самого начала выступали за конфедерацию.

Нас поддержал Ельцин, поддержал пылко, и мы выступили вместе, единым фронтом. Не сразу и не так решительно, но все-таки поддержала нас и Белоруссия. Примеряясь к нашей идее, не спеша, но надежно подходил Назарбаев. Это было очень кстати. С нами вынуждены были считаться…

Идея конфедеративного устройства государства постепенно развивалась, однако в Москве, как в союзном центре, она поддержки не получила. Против нашей позиции очень резко выступил Горбачев. Словно по указке, против выступило и немало членов Совета Союза. Тогда-то мы в Киеве и взялись за более детальную разработку своего варианта.

С. К. Горбачев был против вашего варианта в принципе. Значит, дальнейшая детальная разработка делалась на всякий случай, в надежде на лучшие времена. Не так ли? И как вы действовали в такой ситуации — тайком, под грифом «Абсолютно секретно»?

Л. К. Секретов особых не было. Работали, но старались не привлекать лишнего внимания. Работали и верили, что лучшие времена наступят. А к ним нужно готовиться загодя. Был задействован очень узкий круг лиц. Просто мы понимали, что не следует нагнетать обстановку преждевременно.

С. К. А «мы» — это кто?

Л. К. В то время я был Председателем Верховного Совета Украины и соответственно с должностью возглавлял подготовку этого важного документа. Я поручил Владимиру Борисовичу Гриневу связаться с Верховными Советами других республик и учитывать их предложения, уточнять их позиции по этому вопросу… Работа велась. У нас, в Киеве, состоялось несколько консультативных встреч — приезжали белорусы, представители других республик на уровне заместителей председателей Верховных Советов. В Киеве мы и завершили работу над проектом нового Союзного договора[514].

С. К. Итак, вы стали инициатором и архитектором разработки переустройства Союза?

Л. К. Скажем так — не я, а Украина. Украина выступила инициатором и до конца отстаивала свою точку зрения. И не только отстаивала. Поскольку нашу идею не понимали и не воспринимали в Москве, нам ничего не оставалось, как создать свой вариант договора у себя, в Киеве. Что мы шли правильной дорогой, лично у меня сомнений не возникало. Уверенность эта, кстати, придавала необходимые энергию, силу.

С. К. Кто же предложил собраться в Беловежской Пуще?

Л. К. Предложил я. Предложил сначала Шушкевичу, а затем через него — Ельцину. Все дали согласие. Ельцин поступил предусмотрительно: он соединил подписание двустороннего соглашения между Россией и Белоруссией с нашей встречей.

Мое появление там было мотивированным. Борис Николаевич имел поручение от Горбачева — поговорить со мной о подписании Союзного договора. Я вообще-то предлагал собраться раньше, но Ельцин не мог вырваться из Москвы — не находилось повода. Когда повод появился, Борис Николаевич сразу прилетел в Минск. Я же постоянно пребывал в состоянии полной боевой готовности. Припоминаю, звонит Шушкевич и говорит: «Борис Николаевич уже в Минске. Ждем вас, как и договаривались». Я сразу и вылетел. В аэропорту меня атаковали журналисты — с какой целью прибыл в Белоруссию? Я был не так уж далек от истины, когда отвечал им, что прилетел посоветоваться — как быть с Союзным договором.

В первый день обсудить самое главное так и не удалось — встреча в Минске, перелет в Беловежскую Пущу, а прибыли туда уже под вечер, ужин, белорусы, как и украинцы, парод гостеприимный…

С. К. Вы прилетели в Пущу вечером, а утром должна была быть встреча с Ельциным и Шушкевичем уже за столом переговоров. Как вам спалось в ту ночь на новом месте? Неспокойно?

Л. К. Тогда все спали очень мало. Ужинали весьма поздно. Потом, перед сном, решили подышать свежим воздухом. Часа два, наверное, ходили своей, «украинской компанией». Понятно, говорили о будущей встрече. Когда пришел к себе в комнату, уже был второй час ночи. Спать не хотелось. Включил торшер и вынул из кармана пиджака свои записи, сделанные еще в Киеве. Снова перечитал их. У меня, должен сказать, память неплохая — в молодости я запоминал текст целыми страницами. Но дело не в этом — читал, задумываясь над каждым словом, чтобы лишний раз убедиться в том, что прав. Потом взял карандаш и подчеркнул ключевые положения. Еще раз пробежал глазами текст и снова спрятал записи. Лег, но уснуть не могу — мысли не дают покоя. Еще дважды вставал, вынимал записи и перечитывал текст. Нет, я не сомневался в правоте своей идеи и в том, выступать с нею или подождать. Я еще в Киеве для себя решил ждать лишь подходящего случая. И вот он представился. Нельзя было не воспользоваться им…[515]

…Наконец мы сели за стол переговоров. Ельцин, Гайдар и Бурбулис представляли на встрече Россию, я и Фокин — Украину, Шушкевич и Кебич — Белоруссию. Первым слово взял Борис Николаевич. Сразу сообщил, что имеет поручение Горбачева: договориться с Украиной о подписании нового Союзного договора.

С. К. Ельцин так серьезно воспринимал поручение Горбачева?

Л. К. Да, весьма серьезно. Я это сразу почувствовал, когда он начал тезисно излагать позицию Москвы. «Федерация или конфедерация. Здесь мы договоримся… Чего хочет Украина? Давайте рассмотрим… В чем может поступиться Украина…» Ну и все такое прочее. Все четко, конкретно — сразу видно, что подготовка проведена фундаментальная.

Ельцин спросил, согласны ли мы приступить к обсуждению, устраивает ли такая постановка вопроса. Я прямо сказал: «Нет, Борис Николаевич, не устраивает. На Украине ситуация уже изменилась. Состоялся референдум — пожалуйста, ознакомьтесь с результатами».

Ну и проинформировал всех присутствующих более детально — они тогда подробностей еще не знали. Зачитал полностью акт о независимости, познакомил с тем, как голосовали в регионах, за что голосовали, итоги в процентах назвал и так далее.

Ельцин заинтересовался — даже отчеты взял посмотреть. «Та-ак, — говорит, — это просто непостижимо!» Белорусы тоже были удивлены. А Борис Николаевич никак не успокоится: «Что, и Донбасс проголосовал «за»?» «Да, — отвечаю. — Нет ни одного региона, где было бы менее половины голосов. Ситуация, как видите, изменилась существенно. Нужно искать другое решение».

А у самого в кармане вариант решения лежит. От руки написанный. Я его даже перепечатать не отдавал.

С. К. Боялись?

Л. К. Боялся. Наши служебные кабинеты имеют какую-то необыкновенную особенность: не успеешь какой-нибудь документ передать в машбюро, а уже все в курсе дела. Черт его знает, как это распространяется с такой быстротой! А здесь такой политический вопрос — не рискнул.

Начали обмениваться мнениями. Вопрос у всех один: как же теперь быть с Союзом?

Смотрю, Ельцин на меня поглядывает выжидательно. Я и решил — час пробил. И прочитал свои киевские заготовки. Очень было важно, как к ним отнесутся, поймут ли, что новое образование независимых государств должно разительно отличаться от схемы старого Союза, по своей сути должно быть ближе, наверное, к европейскому содружеству. (Кстати, аббревиатура СНГ к тому времени еще не родилась.) Волновался я, разумеется, как никогда в жизни. Но главное, думаю, мне удалось убедить всех присутствующих в том, что альтернативы у нас нет.

Я закончил. Тишина. Поднимается Бурбулис и, доставая из кармана какие-то листки, говорит Ельцину: «Борис Николаевич, тут у нас тоже кое-что есть — мы вам докладывали… Можно?» Выслушал и Бурбулиса. Снова тишина. Тогда Шушкевич с Кебичем говорят нам, мол, это, очевидно, правильное направление в поиске решения — давайте обсуждать.

С. К. Вы вынесли на обсуждение свои конкретные предложения, но предложения имела и российская сторона. Насколько близкими оказались ваши позиции? Концептуально документы совпадали или нет?

Л. К. В ходе обсуждения я понял, что российская делегация готова к восприятию наших идей. Позиции оказались близкими, хотя и не совпадали по всем параметрам. Но концептуально документы совпадали. Были нюансы, но без существенных противоречий.

С. К. Это было случайностью?

Л. К. Безусловно, это была случайность. Если иметь в виду некоторые текстовые совпадения. Если же говорить о концепции — тут дело сложнее. Есть элемент случайности, но есть и элемент закономерности. Судите сами: мы знали, что Союз обречен, а эти без конца и края обсуждения латаного-перелатаного проекта Союзного договора сами подтолкнули нас к поиску абсолютно иного решения. И неудивительно, что оно созрело в одночасье. А детали? Что ж до деталей, то всегда можно договориться — было бы желание и взаимопонимание. В Беловежской Пуще мне показалось, что наиболее подготовленным с точки зрения решительных перемен был Бурбулис. Он все понимал с полуслова. Ко всему, в команде Ельцина он был идеологом…

Все они перед народом, и звучат слова — я за Союз, я за… В пикантной ситуации оказались Ельцин и Шушкевич на встрече в Беловежской Пуще. Несколько дней назад они выступали за Союз, а сейчас приходится нарушать данное слово. Несолидно выходило. И все-таки истина дороже — они же видели, как тяжело, с беспрерывными пробуксовками шел процесс демократизации. По сути дела, мы оказались в глухом политическом углу. Нужно было срочно что-то делать, и они прекрасно это понимали. Потому я далек от мысли, что кто-то из них боялся. Нет, но они были крепко связаны своими обещаниями.

Именно так — связаны. Обещаниями подписать Союзный договор. Я таких цепей не имел. Я — свободный. Нигде ничего не обещал, не выступал с официальными заявлениями. Потому вполне логично выглядело то, что на встрече в Беловежской Пуще я выступил первым.

В ходе переговоров (а они скорее напоминали живой обмен мнениями) мы и пришли к окончательному выводу — модель Союза нас больше не может устраивать. И нет никакой необходимости включаться в процесс его реанимации. Второй наш вывод — республики должны стать по-настоящему полностью независимыми государствами, а связи между ними должны строиться на новых принципах сотрудничества. Часа два ушло на это обсуждение. Подняли на ноги юристов — имеем ли мы основания одобрять решения без участия союзного президента, без представителей других республик?

С. К. Говоря иными словами, вы заботились о легитимности?

Л. К. Именно так, мы хотели принять настоящий документ, документ, который бы ни у кого не вызывал никаких сомнений. Но сомнения возникли сразу — у наших юристов. Говорят, что нужно собрать всех, кто подписывал Союзный договор. Не три республики, а всех.

Мы решили зайти с другой стороны. Россия, Украина и Белоруссия стояли у колыбели Союза. Им и решать, ведь другие республики присоединились к договору потом. Юристы все же считали, что по такому поводу нужно собраться всем вместе. Ибо могут возникнуть проблемы, если нас не поддержат и выступят против.

С. К. Боялись, что Горбачев применит силу?

Л. К. Думаю, что проблема могла быть в другом. Боялись, что люди не воспримут наше решение как должное, будет ли документ легитимным для них. Сомнения оставались. И торопиться было опрометчиво, и времени для раскачки не было. Цейтнот. Именно поэтому окончательный документ был подписан лишь 22 декабря 1991 года на очередной встрече в Алма-Ате. И его подписали все республики.

А тогда, на встрече в Беловежской Пуще, мы формировали принципы взаимоотношений будущего содружества. Сидели и формировали. Писал я, Бурбулис — все участвовали. Писали, обсуждали и сразу отдавали на перепечатку. Работа была очень напряженной.

С. К. А помощники что, не помогали?

Л. К. Да не было никаких помощников, сами работали. Когда документ был готов, встал извечный вопрос что делать? Объявлять? Где и кому? Решили и поступили так: все вышли к журналистам и проинформировали их. Ельцин, Шушкевич и я ответили на вопросы корреспондентов. В подробности посвящать не стали»[516].

А теперь предоставим слово представителям «второго эшелона» участников Беловежского сговора, которые не только выполняли техническую сторону при подготовке документов, но и вносили порой весьма существенные поправки, в частности, по приданию хотя бы внешней легитимности Беловежских соглашений. Кроме Г. Бурбулиса, который выступал в качестве идейного вдохновителя Б. Ельцина на подписание антиконституционных документов, значительную роль сыграл С. Шахрай, придававший им как бы юридическую состоятельность. Ему первому слово. Ниже приведены отдельные фрагменты из беседы С. Шахрая с корреспондентом «Независимой газеты»:

«Если диагноз Ельцина, Кравчука и Шушкевича был точен (а я считаю, что он был достаточно верен), то к 8 декабря геополитический выбор состоял в следующем: идем ли по югославскому пути братоубийственной войны всех со всеми или находим новую формулу содружества, в рамках которого решаем главные задачи — нераспространения ядерного оружия, сохранения геополитического пространства, военной безопасности, спасения экономики.

Не всё из соглашения до сих пор сработало, но… ядерное оружие осталось только в России. Не произошло образования еще одного клуба ядерных государств. Геополитическая стабильность была сохранена…

— Можно ли сказать, что украинская делегация сыграла решающую роль в том, что договор об СНГ получился таким, какой он есть?

— Если белорусская сторона готова была рассматривать вариант нового Союза, то украинская делегация приехала, чтобы «сделать всем ручкой». Состояние ее было эйфорическим. Работать было очень сложно. Я бы назвал роль Украины не решающей, но роковой.

— Могли бы вы подробнее рассказать, что происходило в Вискулях в те дни? Это событие обросло слухами и мифами. Например, говорят, что работа сопровождалась обильными возлияниями, которые помогли быстро все поделить.

— …Я расскажу о том, что известно мне. Я был советником президента но правовой политике, заранее поручений по этой поездке у меня не было. Было так: вечером поступило предупреждение, что завтра вылетаем в Минск. Состав команды известен: Ельцин, Бурбулис, Гайдар, Козырев, Илюшин, Коржаков и я. Никакого документа из Москвы мы не везли (насколько это было известно мне). Есть легенда, что у Бурбулиса в компьютере был какой-то план. Не знаю. В Вискулях у нас компьютера не было. Проект соглашения печатался на электрической машинке, а размножали его на факсе — таково было техническое обеспечение. Когда мы приехали в Вискули, три лидера уединились, все остальные пребывали в ожидании. «Тройка» беседовала сначала в резиденции, потом они ходили на охоту, потом еще куда-то, в общем, разговор продолжался до вечера. Вечером была объявлена воля трех лидеров: экспертам готовить документ. Мы собрались на одной даче, украинская делегация пришла-ушла, фактически работали мы с белорусскими коллегами. Нам нужно было родить документ с политическим решением трех лидеров, но непонятно, с какой формой этого решения. Дискуссия продолжалась не один час. О чем шла речь? В 1922 году Союз образовали четыре республики: Россия, Украина, Белоруссия и Закавказская Советская Федеративная Социалистическая Республика (ЗСФСР). «ЗСФСР» в Вискули не приехала, но мы постепенно вышли на осознание факта, что здесь присутствует три государства — учредителя Союза в 22-м году. Если три государства-учредителя в лице своих лидеров осознают, что государство перестало существовать, то надо либо выписывать документ о смерти и расходиться, либо попытаться сделать шаг вперед.

В результате была найдена формула, соединяющая и то, и другое: государства — учредители Союза констатируют, что Союз ССР прекратил свое существование, и учреждают новое объединение — Содружество Независимых Государств. Текст писали от руки. С учетом моего почерка его переписывал, кажется, Гайдар. Уже было поздно, Козырев подсунул его под дверь не той дачи, где была машинистка, утром пришлось документ искать и срочно печатать. К нам уже присоединилась украинская делегация, мы делали пункт договора, несли его в зал, где сидели лидеры, его возвращали с поправками, перепечатывали, размножали на факсе. В таком ритме шла работа. В течение дня документ родился…

Что касается всего остального. Можно добавить баню и еще что-то, но я не видел ни одной встречи на высшем уровне, во время которой не было бы ужина. Как к этому относиться? В любом случае решение принималось по русской пословице «Утро вечера мудренее»: вечером — политическая задача в довольно абстрактной форме, утром — постатейное обсуждение документа, а уже потом — ужин. И еще один важный момент: возле каждой дачи стояли два сотрудника КГБ. Для всех нас это было признаком, что ничего противозаконного не делается. Было человеческое ощущение исторического момента и облегчение от того, что решение найдено.

Хочу вернуться к главной теме нашей беседы. Обычно на подписании документа в Вискулях ставят точку. Да, подписали, ну и что из этого? Это был проект, пока его не ратифицировали парламенты всех государств. И ратифицировали его с восторгом. Значит, это соответствовало общей тенденции, а не воле трех человек»[517].

Упомянутая С. Шахраем временная «потеря» рукописных материалов, которые до четырех часов утра ваяли ельцинские соратники — Шахрай, Гайдар, Бурбулис и Козырев, вызвала немалый переполох участников встречи. С присущим ему чувством юмора вот как описывает этот эпизод Александр Хинштейн:

«… утром случилось ужасное. Совершенно секретный документ таинственным образом исчез. Последним, его держал в руках министр иностранных дел Козырев. Белый, как полотно, министр божился, что в 4 утра он сунул черновик под дверь номера, где жила машинистка. Однако в комнате бумаг не было.

Поднялась страшная паника. Все мгновенно уверились, что документ выкрали агенты КГБ. А тут еще, как нарочно, раздался звонок Баранникова, который доложил, что Горбачев будто бы знает все замыслы заговорщиков, и уже с раннего утра ведет переговоры с Бушем и европейскими лидерами, убеждая их не признавать новый Союз. Тут было от чего прийти в ужас. Ликвидаторы уже ждали властного стука в дверь, представляли заранее, как повезут их, скованными кандалами прямиком в «Матросскую тишину» и поселят по соседству с Янаевым и Крючковым…

Спасение пришло в виде Коржакова, который, точно Шерлок Холмс в рассказе «Второе пятно», мгновенно отыскал пропавшие бумаги.

«Выяснилось, — вспоминал позднее Гайдар, — что Козырев не решился в 4 утра будить машинистку, засунул проект декларации под дверь, по ошибке не под ту».

Взрывоопасные черновики, порванные и уже частично использованные, преспокойно лежали в сортире у одного из президентских охранников: в корзинке для туалетной бумаги. Рождение «СНГ» начиналось, действительно, с «Г»…

Наскоро отпечатав злополучный документ, его принесли президентам. Те уже вовсю отмечали предстоящий распад империи»[518].

Вот так вершилось событие, изменившее ход мировой истории.

Днем 8 декабря, в воскресенье, президенты ознакомились с текстом, в который при обсуждении вносились согласованные поправки и уточнения, а затем уселись на дешевые табуретки за двумя сдвинутыми типовыми «общепитовскими» столами облегченной конструкции, поставили перед собой по государственному флажку и со скучными, смурными лицами в 14 часов 17 минут скрепили подписаниями машинописный текст исторического документа, которым извещали мир, что «Союз как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование»[519].

Совершив государственно преступление, заговорщики, боясь ареста, испытывали животный страх, который не мог заглушить даже изрядно потребляемый алкоголь. Страх побудил сепаратистов сделать первый звонок министру обороны СССР E. Шапошникову. Чтобы завоевать лояльность министра, Ельцин, при согласии Кравчука и Шушкевича, объявил о его назначении главнокомандующим объединенными вооруженными силами СНГ. Егор Гайдар свидетельствует: «…Больше всех, как мне кажется, переживал, волновался С. Шушкевич. В его словах звучал лейтмотив: мы маленькая страна, примем любое согласованное решение России и Украины. Но вы-то, большие, все продумали? …Сергей Шахрай предложил юридический механизм выхода из тупика — ситуации, при которой Союз как бы легально существует, хотя ничем не управляет и управлять не может: формулу Беловежского соглашения, роспуска СССР тремя государствами, которые в 1922 году были его учредителями…»[520]

Как уже говорилось выше, Беловежская встреча проходила в обстановке секретности. Трудно определить, кто конкретно стал идеологом Беловежских соглашений, после которых Советского Союза не стало. Активную роль, без сомнения, сыграли Бурбулис, Шахрай и Козырев. До встречи в Вискулях Б. Ельцин проговаривал и с Шушкевичем, и с Кравчуком, и с Назарбаевым варианты разъединения. Но мало кто даже в мыслях допускал, что расставание произойдет столь скоро и непродуманно. Таким образом, фигуры второго рода и подтолкнули трех вождей на это позорное соглашение. Какова при этом была роль министра иностранных дел А. Козырева? Вот как он сам пишет в книге «Преображение» вышедшей в 1994 году:

«…Мы прибыли в, Беловежскую Пущу во второй половине дня и сели за дружеский стол ужинать. Б. Н. Ельцин и Г. Э. Бурбулис в тактичной, но весьма настойчивой форме постоянно возвращались к мысли о том, что как бы ни развивались дальше события в Советском Союзе, три славянские республики должны держаться вместе, потому что их объединяет историческое родство. Рефреном звучала и мысль о том, что не нужно строить свои взаимоотношения в ущерб отношениям с другими союзными республиками, хотя выбор, конечно, останется за ними.

Постепенно в ходе этого общего разговора появились элементы взаимопонимания. К E.Т. Гайдару, С. М. Шахраю и ко мне (мы составляли «второй эшелон» делегации) подошли представители украинской делегации и спросили: ребята, с чем вы приехали? Если собираетесь давить в пользу Союза, то создавшийся сейчас благоприятный климат и, возможно, последний шанс действительно братской договоренности будет упущен. Ни Л. Кравчук, ни В. Фокин просто не смогут отреагировать иначе, как разрывом, потому что на них давят итоги общенародного референдума и жесткие решения Верховного Совета Украины в пользу ее «незалежности». Мы сказали, что отрицаем и силовое давление, и полный разрыв. И то и другое было бы безумием. Нужны другие варианты, нужен Союз по типу объединения независимых государств. Украинские эксперты на это быстро откликнулись. Мы вовлекли в разговор минчан. После этого шепнули Б. Н. Ельцину, что, видимо, в этой области, то есть где-то в создании содружества республик, но без подчинения центру, можно попробовать нащупать компромисс. Тогда Борис Николаевич в свойственной ему манере через четкий прямой логический переход вывел общий разговор о братских традициях на конкретную идею — союза братских республик-стран…

Президенты и премьеры понимали, что начинать с переговоров на их уровне было бы рискованно: можно было выдать какие-то сокровенные идеи, которые напугали бы партнеров. В этой ситуации Президент России проявил находчивость и предложил выход: поскольку руководители республик нащупали главную путеводную нить, пусть, руководствуясь ею, министры, эксперты к утру выработают взаимоприемлемую концепцию, а еще лучше — проект соглашения о союзе братских стран, включая и окончательно отточенный вариант названия. С этим поручением мы и отправились работать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.