Глава 9 Приманка радикала

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 9

Приманка радикала

Харизматичный лидер — это не простой политик, принимающий решения только после серьезных консультаций. Личная убежденность — вот важнейший, почти магический элемент, из которого исходит харизматичный человек, когда принимает решение, а всякого рода совещания разрушают эту магию. И Гитлер, фанатично ненавидевший любые заседания, довел этот принцип до крайности: самые важные решения он принимал совершенно самостоятельно.

Трудно представить себе серьезного политика, который считает необходимым не читать служебные записки и доклады своих коллег, тем не менее Гитлер поступал именно так. Когда, к примеру, в 1935 году Мартин Борман направил Гитлеру документ по вопросам молодежи, то 5 июня он получил ответ от Фрица Видемана, личного помощника Гитлера, где говорилось: «Я возвращаю ваш меморандум. Фюрер получил его, но затем отдал мне, не читая. Он хочет лично высказаться по этому вопросу на следующем съезде партии и поэтому не хочет, чтобы на его рассуждения оказывали какое-либо влияние»‹1›. Именно об этом отношении Геринг говорил послу Великобритании, сэру Невилу Гендерсону: «Когда необходимо принять решение, все мы сто?им не больше, чем пыль под ногами. Все решения фюрер принимает сам»‹2›.

Разумеется, зачастую все это было лишь иллюзией. Само собой, Гитлер использовал информацию, полученную от своих соратников — к примеру, он внимательно прислушивался к мнениям Дитриха Эккарта и Готтфрида Федера во времена зарождения нацистского движения. Но он никогда не позволял другим существенно влиять на свое мнение, и вместо того, чтобы поговорить с другими и попытаться понять различные точки зрения, Гитлер предпочитал обдумывать свои идеи в одиночку.

Герберт Деринг, управляющий резиденцией Гитлера Бергхоф, хорошо знал распорядок дня фюрера. «Гитлер был совой, он предпочитал работать ночью‹3›, — вспоминает он. — Спать он ложился очень поздно. За ночь мог прочитать толстую книгу… Утром ему приносили свежие газеты, и он оставался в спальне до 12.30, 1.00, 1.30… Он никогда не расслаблялся. Все время что-то планировал. А потом читал, читал ночи напролет».

Обслуживающий персонал Бергхофа научился распознавать, насколько удачными (или неудачными) были ночные бдения Гитлера. «Когда он спускался по лестнице, — вспоминает Деринг, — и при этом насвистывал под нос, это был самый тревожный сигнал. Лучше было к нему не подходить и даже не здороваться, просто пропустить мимо… А если он напевал и при этом переходил от картины к картине, то — если ты не дурак — ты бросался поправить какое-нибудь полотно. Гитлер не имел ничего против и вступал в беседу».

Карл Вильгельм Краузе‹4›, камердинер Гитлера с 1934 по 1939 год, подтверждает, что Гитлер любил проводить большую часть дня в спальне один и что он редко покидал свою комнату в рейхсканцелярии раньше обеда. Краузе вспоминает, что Гитлер просто зациклен был на уединении. Он запрещал Краузе заходить по утрам в его комнату, требовал, чтобы тот оставлял газеты и отчеты о ситуации в мире, составленные пресс-секретарем Имперского правительства Отто Дитрихом, на стуле возле двери в спальню. Проснувшись, Гитлер открывал дверь, хватал бумаги со стула и снова запирался в комнате на несколько часов. Но, несмотря на такое странное поведение, Краузе, как и Деринг, не боялись своего хозяина. «Я с ним хорошо ладил. Он не был тираном. Иногда он злился — ну а кто не злится?»

Желание Гитлера обдумывать все проблемы самостоятельно, а затем просто ставить аудиторию перед фактом, было чертой его характера, приобретенной еще в юности. Однако эта его особенность ярче всего проявилась во время одного из самых важных заседаний правительства в истории Третьего рейха, которое состоялось в рейхсканцелярии в Берлине 5 ноября 1937 года. Изначально собрание было посвящено распределению средств между тремя родами войск. Адмирал Редер, главнокомандующий кригсмарине (ВМФ Германии), считал, что его программа строительства военных кораблей находится под угрозой из-за нехватки стали. Напряженность была вызвана и двойственным статусом Геринга: он одновременно отвечал и за четырехлетний план, и за развитие военно-воздушных сил Германии. Однако совещание 5 ноября оказалось намного более значительным, поскольку Гитлер решил воспользоваться им как поводом представить свой план, который он назвал «результатом долгих размышлений и опыта пребывания у власти в течение четырех с половиной лет». На совещании присутствовали Герман Геринг, Константин фон Нейрат (министр иностранных дел), Вернер фон Бломберг (министр обороны), Эрих Редер и Вернер фон Фрич (главнокомандующий сухопутными войсками).

Хотя все участники встречи в целом поддерживали нацистов, далеко не все воспринимали харизму Адольфа Гитлера одинаково. Геринг и Бломберг безусловно верили в «особую» силу фюрера, Редер — стремительно продвигавшийся по служебной лестнице морской офицер — в меньшей степени. Нейрат был, по существу, типичным дипломатом, а Фрич — классическим прусским офицером, не склонным впадать в эмоции перед бывшим ефрейтором.

Гитлер начал совещание с того, что зачитал написанный им самим длинный меморандум. Редкий руководитель государства оглашает таким образом новый государственный политический курс, не проведя предварительных совещаний ни с одним из присутствующих. Гитлер подчеркнул, сколь жизненно важна его собственная роли в судьбе немецкого государства и важность текущей встречи, а затем заявил, что «в интересах будущего Германии, если мне суждено умереть, я прошу вас считать эти заявления моей последней волей и завещанием». Затем он в очередной раз повторил, что главная проблема Германии состоит в том, как «решить проблему жизненного пространства». Однако шоком для некоторых присутствовавших стало заявление Гитлера о том, как и когда эта «проблема» должна решиться. Он утверждал, что взвесил все возможные «обстоятельства», с которыми Германия может столкнуться в будущем, и решил, что максимум к 1943–1945 годам следует присоединить Австрию и уничтожить Чехословакию. Это, естественно, предполагает потенциальный конфликт не только с Францией, но и с Великобританией.

Реакция слушателей, в первую очередь фон Фрича, главнокомандующего сухопутными войсками, оказалась совсем не той, на которую рассчитывал Гитлер. Фрич высказал ряд возражений по поводу плана Гитлера. В первую очередь он утверждал, что Германия не сможет выиграть войну, воюя с Францией и Великобританией одновременно. Бломберг согласился с ним, добавив, что Чехословакия имеет надежные укрепления вдоль границы с Германией. Нейрат, со своей стороны, открыто не согласился с мнением Гитлера о том, что война между Италией с одной стороны и Францией и Великобританией с другой — неизбежна и что этот конфликт пойдет Германии на пользу‹5›. Как отметит позднее Хоссбах, адъютант Гитлера, «великие» политические перспективы фюрера не вызвали «ни аплодисментов, ни горячего одобрения», а лишь «спокойную критику»‹6›.

Гитлер спорил со всеми, демонстрируя одну из граней своего харизматического лидерства, отличавшую его от другого диктатора — Сталина — ведь такая открытая и бурная дискуссия с советским лидером стоила бы участникам жизни. Но, невзирая на возражения присутствующих, Гитлер остался при своем мнении и решил придерживаться графика, который сам и объявил: возможно, он решит действовать быстрее, если позволят обстоятельства. То, что многие считали его сильной стороной — его самоуверенность, — в этом случае проявилось как слабость. Все факты, которые противоречили его выводам, просто отметались. Гитлер считал, что преимущества Германии, появившиеся благодаря ее новому вооружению, вскоре будут утрачены, поскольку другие европейские страны также запустили программы перевооружения. Поэтому действовать следовало сейчас. Соображения других для него были пустым звуком.

Менее чем три месяца после ноябрьской встречи два основных ее участника от вооруженных сил — Бломберг и Фич — были уже не у дел. Правда, произошло это не по коварному плану Гитлера, а в силу сложившихся обстоятельств. 12 января 1938 года фон Бломберг женился на некой Маргарет Грун, хотя невеста была младше его более чем на 30 лет. Буквально через несколько дней после свадьбы всплыло темное прошлое фрейлейн Грун: шестью годами ранее она позировала для порнографических открыток. Бломберг об этом ничего не знал — он в принципе почти ничего не знал о своей невесте. Она работала машинисткой и совсем недавно вскружила ему голову. Бломберг с 1932 года был вдовцом и поддался ее чарам с той же страстью, с которой до этого покорился харизме Гитлера.

В свете скандального брака Бломберга, Гитлер поручил Генриху Гиммлеру возобновить расследование дела Фрича. Гиммлер в свое время информировал Гитлера о том, что Фрич может оказаться гомосексуалистом, но тогда Гитлер не придал этому значения. Однако после скандала с Бломбергом он захотел проверить эти слухи.

Далее события развивались стремительно. Бломберга убедили уйти в отставку, а против Фрича в присутствии Гитлера выступил свидетель, утверждавший, что состоял с ним в гомосексуальной связи. Фрич клялся своей честью, что эти свидетельства фальшивы. Тем не менее его отстранили от занимаемой должности, хотя Гитлер признал, что показания против него могут быть позднее должным образом изучены военным судом.

Дальнейшие события и вовсе удивительны. Бломберг в своем прощальном выступлении предложил, чтобы на пост министра обороны назначили Гитлера, а не кого-то из его, Бломберга, коллег. Эта идея должна была приглянуться фюреру. Гитлер всегда понимал, как выгодно одновременно занимать несколько высоких должностей. Например, он был не только фюрером немецкого народа и канцлером Германии, но и оставался главой СА. Однако подобное назначение создало бы конфликт интересов, поскольку Гитлер как министр обороны подчинялся бы самому себе в качестве канцлера. Поэтому Гитлер отклонил предложение Бломберга и стал главнокомандующим вооруженными силами, а должность министра обороны попросту упразднили. Принятие Гитлером новой должности имело далеко идущие последствия, особенно когда безвольный Вильгельм Кейтель — офицер, которого Бломберг ни в грош не ставил — был назначен начальником штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии, подотчетного непосредственно Гитлеру. Этот ход давал Гитлеру многое — он больше не должен был отстаивать свое мнение перед военным командованием.

Почему Бломберг предложил Гитлеру возглавить вооруженные силы, а затем не протестовал против назначения подхалима Кейтеля? По версии одного из историков, тщательно изучивших эту ситуацию, Бломберг был «очень зол на своих коллег»‹7›, считавших, что своим браком он опозорил честь мундира. Более вероятной представляется версия о том, что Бломберг старался не допустить к этой должности Геринга. Гитлер же все еще казался военной элите «приемлемой» кандидатурой.

Гитлер сумел извлечь выгоду из ухода Фрича. Теперь он не только смог рассмотреть вопрос о назначении более сговорчивого командующего сухопутными войсками, но и отправил в отставку дюжину представителей высшего генералитета, а также снял с должности Нейрата, министра иностранных дел. Нейрат был назначен председателем комитета Тайного совета, который так ни разу и не собрался, а на посту министра иностранных дел его сменил Иоахим фон Риббентроп — человек, стремящийся угодить Адольфу Гитлеру всеми возможными способами.

На первый взгляд такая быстрая реорганизация похожа на чистку в рядах армейских офицеров, которую Сталин провел в Советском Союзе в 1930-е годы: оба вождя диктаторскими методами избавились от влияния верхушки армии, которая им мешала, — и все же в их действиях имелись существенные различия. В отличие от Сталина, Гитлер не предпринимал активных действий в ходе этой кадровой перестановки. Он просто отреагировал на затруднительное положение Бломберга. Сталин же в 30-е годы положил начало Большому террору — целой серии массовых убийств, унесших жизни около 700 000 человек. Отличалась и дальнейшая судьба ушедших в отставку генералов. В 1937 году НКВД был арестован маршал Михаил Тухачевский, самый блестящий военный стратег Красной Армии, разработавший теорию проведения так называемых «глубоких операций», в ходе которых бронетанковые подразделения наносили бы удары глубоко на территории противника. Но Сталин не доверял ему — причем совершенно беспричинно, — и неугодного маршала пытали, а затем расстреляли. Совсем другая участь ожидала фельдмаршала фон Бломберга. Когда в феврале 1938 года он впал в немилость, его не арестовывали и не пытали. Наоборот, ему выделили 50 000 марок золотом‹8› и назначили щедрую пенсию. После этого Бломберг с женой отправился в кругосветное путешествие. Когда этот роскошный вояж, длившийся целый год, подошел к концу, они спокойно поселились в имении Бломберга на курорте Бад-Визее.

Разумеется, оба вождя были виновны в массовых убийствах, но при этом Гитлер пользовался методами харизматичного лидерства, а Сталин — нет. Гитлер, как мы видим на примере совещания 5 ноября, пытался убедить своих военачальников разделить его точку зрения, в то время как Сталин предпочитал запугивать своих генералов и требовал молчаливого согласия. Гитлер знал, что через несколько лет ему понадобятся вооруженные силы для жестокой захватнической войны. У Сталина не было таких грандиозных планов. Его главной целью было не стать жертвой военного заговора и не допустить очередной революции, которая бы свергла его самого. Сталин, как и Гитлер, увлекался историей и хорошо помнил о том, что генерал Наполеон свергнул вождей Французской революции (советский лидер даже называл Тухачевского «наполеончиком»‹9›). К тому же совсем незадолго до этого он стал свидетелем того, как легко Франко смог поднять восстание против Испанской республики в 1936 году‹10›.

В Германии же, где еще не боялись ни арестов, ни нацистских пыток, Людвиг Бек, начальник Генерального штаба сухопутных войск, присоединился к тем, кто был не согласен с идеями Гитлера, высказанными на совещании 5 ноября. Бек, в отличие от Гитлера предпочитавший изложить свои мысли на бумаге, подверг разгромной критике рассуждения своего Верховного главнокомандующего и даже зашел настолько далеко, что поставил под сомнения краеугольную идею всей политики — идею «жизненного пространства». И хотя он признавал, что народы, вовлеченные в систему международной торговли, не являются «независимыми», он тем не менее считал, что «вывод о том, что единственным путем вперед является захват большего жизненного пространства, мне кажется мало продуманным»‹11›.

Но даже после скандала с Бломбергом и Фричем Бек все еще не верил в то, что Гитлер может оказаться непорядочным человеком. Генерал Кейтель намеренно не сообщал Беку о плане Гитлера назначить нового главнокомандующего, хотя дело против Фрича еще не было рассмотрено военным судом. В ходе конфиденциального разговора Кейтель поинтересовался у генерала Вальтера фон Браухича, готов ли тот возглавить армию — но только при условии, что он будет поддерживать структурные изменения, предложенные Гитлером, и обещает увеличить симпатию к нацистам со стороны армии.

Когда Бек обо всем узнал, он даже обращался за помощью к генералу Герду фон Рундштедту, который пользовался большим уважением среди военных, в надежде, что тот сумеет убедить Гитлера изменить свое мнение, но это оказалось бесполезно. Гитлер уже принял окончательное решение. Вся верхушка вермахта была реструктурирована. Гитлер стал главнокомандующим всех вооруженных сил, а Кейтель — его подобострастным помощником. Генерал фон Браухич, относившийся к нацистам гораздо более благосклонно, чем Фрич, стал главнокомандующим сухопутными войсками. Таким образом, Гитлер получил то, что хотел. Но генералы Кейтель и Браухич, по-своему, тоже достигли желаемого. Кейтель занял должность, о которой ранее не мог и мечтать (в свое время Бломберг уничижительно отзывался о Кейтеле в беседах с Гитлером, говоря, что тот просто «управляет его конторой»‹12›), а Браухич, сменив Фрича, одним махом обошел сразу нескольких своих соперников. Личные амбиции, а не глубокая преданность Гитлеру, стали для них главной мотивацией. Тем не менее Гитлер понимал, что оба генерала были более восприимчивы к его харизматическим качествам, чем Фрич. Браухич, в частности, был в восторге от Гитлера и часто в его присутствии лишался дара речи. «Прошу вас, не злитесь на меня, — говорил он впоследствии генералу Гальдеру. — Я знаю, вы недовольны мной. Но, когда я сталкиваюсь с этим человеком, я словно задыхаюсь, и я не могу выдавить из себя ни слова»‹13›. К тому же Браухич в буквальном смысле был в долгу перед Гитлером, поскольку вскоре после своего назначения получил 250 тысяч рейхсмарок на то, чтобы развестись с супругой и жениться на любовнице, фанатичной нацистке.

Людвиг Бек, начальник Генштаба сухопутных войск, был возмущен тем, как обошлись с Фричем, но по-прежнему недооценивал участие Гитлера в этом конфликте. Будучи невосприимчив к харизме Гитлера, Бек покорно подчинялся ему как главе государства, оставляя при этом за собой право обсуждать его решения. Тем не менее после отставки Фрича Бек постепенно приходит к мнению о том, что Гитлеру не стоит доверять. После совещания 5 февраля 1938 года Бек заявил своим коллегам, что Гитлер не сдержал данного ему слова. Гитлер обещал, что будет консультироваться с ним по всем вопросам предполагаемой реструктуризации армии, и ни разу этого не сделал. Коллеги Бека назвали его «дураком», который все еще верит обещаниям Гитлера, и поинтересовались: «Как долго вы еще собираетесь поддаваться на его уловки?»‹14›

Дело Фрича, таким образом, стало поворотным пунктом в истории вождизма Гитлера, моментом, когда у приверженцев традиций вроде Бека наконец открылись глаза на истинный характер и личность главы их государства. Для таких старых солдат, как Бек, «слово чести» было священной клятвой. Гитлер же не только нарушил данное Беку слово относительно консультаций с ним в случае перестановок в командовании. Он отказался верить честному слову фон Фрича, который клялся, что обвинения его в гомосексуализме — фальшивка. А ведь Фрич был не простым офицером, а главой офицерского корпуса, и «слово чести» было для него превыше всего. «Я знал его [Фрича] очень хорошо, — говорит граф Иоганн-Адольф Кильмансегг. — Он был крестным одного из моих сыновей, то есть между нами были простые человеческие отношения. Фрич был консервативным прусским офицером, хорошего происхождения — в самом высоком смысле этого слова… У пруссаков есть много отличных качеств, и Фрич обладал ими всеми». Более того, по убеждению Кильмансегга «Фрич был последним, кто еще мог противостоять Гитлеру, армия в целом была единственным организмом, который мог еще хоть что-нибудь сделать (против власти нацистов)»‹15›.

Бек берется помогать Фричу защищаться от обвинений в гомосексуализме на предстоящем военном суде. Бек все еще верил, что такие вопросы нужно решать «достойным способом», как в старые времена. Казалось, дело Фрича набирает правильный оборот, поскольку его коллеги, расследовавшие это дело, выяснили, что младший офицер, капитан фон Фриш, состоял в сексуальных отношениях с человеком, который теперь обвинял Фрича. Это могло послужить не только доказательством невиновности командующего сухопутными войсками, но возможным объяснением всего эпизода. Возможно, инцидент был простой ошибкой, путаницей в фамилиях: Фрич — Фриш. Бек теперь надеялся на восстановление доброго имени Фрича.

Однако совсем другие события потребовали внимания Гитлера. В момент, когда началось официальное расследование дела Фрича, наступил переломный момент во внешней политике Германии. 10 марта 1938 года Бека и его помощника фон Манштейна пригласили на встречу с Гитлером, на которой им сообщили о необходимости немедленного ввода войск в Австрию.

Гитлер с юности мечтал об аншлюсе (объединении) Германии и Австрии, и австрийские нацисты проводили агитацию за подобное слияние уже много лет. Вопрос был поставлен ребром после того, как канцлер Австрии Курт Шушниг решил провести 13 марта референдум по вопросу объединения с Германией.

Гитлер решил не давать австрийцам возможности принять участие в референдуме Шушнига. Но в ответ на требование Гитлера приступить к военным действиям против Австрии Бек выразил серьезное беспокойство. Главным образом его волновала международная реакция на вторжение. В конце концов — и только после того, как Гитлер ясно дал понять, что окончательно решил вторгнуться на территорию Австрии, — Бек был вынужден, хоть и весьма неохотно, приступить к реализации планов фюрера.

Не только Бек был обеспокоен политическими последствиями вторжения Германии в Австрию. Генерал Кейтель, занимавшийся теперь координацией деятельности штабов родов войск, в качестве начальника ОКВ, описывал ночь с 10 на 11 марта 1938 года как «сплошную пытку»‹16›. Ему звонили несколько высокопоставленных генералов, включая даже Браухича, и умоляли уговорить Гитлера отказаться от «плана вторжения в Австрию». Кейтель, прекрасно осведомленный насчет обидчивости своего нового шефа, ничего не сказал Гитлеру об этих звонках. Он знал, что тот будет возмущен чрезмерной осторожностью своего генералитета, и хотел «избавить коллег» от всего этого.

Столкнувшись с прямыми угрозами Гитлера, Шушниг отменил референдум и ушел в отставку. Но Гитлер не отменил приказ о вторжении, назначив его на 12 марта. И, несмотря на все опасения генералов, введение войск в Австрию стало огромным успехом. Австрийцы радостно приветствовали немецкие войска и забрасывали их цветами. «Аншлюс Австрии был похож на спелое яблоко, которое вовремя упало»‹17›, — говорил Рейнхард Шпитци, нацист австрийского происхождения, который вернулся на родину вместе с Гитлером.

Измученные экономической депрессией, похожей на ту, от которой страдала Германия шесть лет назад, австрийцы с восторгом встречали немецкие войска. «У меня было такое чувство, что мы действительно должны принадлежать Германии»‹18›, — вспоминает Сузи Зайтц, которая в то время была подростком. Ее учили тому, что австрийцев лишили права присоединиться к Германии после Первой мировой войны. Девушка была свидетелем последствий экономического кризиса в 1930-е годы. «Мы видели настоящую нужду, я помню это страшное чувство подавленности, когда ты идешь по главной улице и на каждом углу видишь людей с протянутой рукой или с тарелочкой, просящих подать хоть что-нибудь… Среди них были дети — голодные дети… В конце 1937 года бедняки стали ходить по домам и квартирам и выпрашивать еду. Я видела много таких людей и всегда выносила им немного супа или кусок хлеба, корку хлеба».

Вторгнувшись на территорию Австрии, немцы были ошеломлены теплым приемом. Сотрудник Министерства иностранных дел Герберт Рихтер вспоминает: «В день аншлюса я проехался с женой на автомобиле с открытым верхом по австрийскому Тиролю. И мы обнаружили, что даже наши берлинские номера на машине вызывают радость у австрийцев. Мы заехали пообедать в Швац, крохотный городок неподалеку от Инсбрука. Мимо ресторана вел своих быков тирольский фермер, и между рогами животных я увидел флажки со свастикой… Я помню это очень хорошо. Весь этот невероятный подъем. Австрия была в очень тяжелом экономическом положении в то время. И австрийцы надеялись на улучшение. Как бы там ни было, энтузиазм был огромный»‹19›.

Для такого убежденного нациста, как Бруно Хенель, это был настоящий триумф: «За десять лет я побывал на различных партийных съездах и митингах и повидал много бурных проявлений восторга, но то воодушевление, с которым нас встречали в Австрии, было не просто удивительным, оно было просто невероятным. Это впечатление сохранялось с первого и до последнего дня. Я отлично помню, потому что сам видел, как австрийцы свешивались с верхних этажей домов, чтобы поприветствовать нас»‹20›.

Это был колоссальный успех Гитлера, особенно с учетом того, что никаких международных осложнений, которых так боялись Бек и его коллеги, не возникло. Муссолини благословил Гитлера на вторжение еще до его начала, а Франция и Англия вовсе не собирались вступать в войну из-за аншлюса. Отношение Британии было кратко изложено дипломатом сэром Фрэнком Робертсом: «Думаю, большинство англичан сказали бы: „Ну, немцы вошли в Австрию, но ведь австрийцы и есть немцы — так, может быть, они сами этого хотели?..“»‹21› Было общее чувство, что с Германией после войны обошлись, пожалуй, чересчур сурово. «В Великобритании бытовало мнение, — говорит сэр Фрэнк, — о том, что французы, и мы вместе с ними, слишком жестко поступили с Германией в 1918 году и что это, пожалуй, надо как-то исправить. Возникало ощущение, что мы могли быть с ними помягче. Можете назвать это чувством вины, если хотите. Впрочем, я не уверен, что мы испытывали именно чувство вины».

Гитлер с триумфом вернулся на родину, в Австрию, около четырех часов дня 12 марта 1938 года. Он проехал через свой родной город Браунау-ам-Инн, а затем медленно въехал в Линц, по пути приветствуя огромные ликующие толпы. Выступая вечером на балконе ратуши Линца перед восторженной толпой, собравшейся на главной площади, он изрек: «Тот факт, что Провидение однажды призвало меня из этого города и привело к руководству рейхом, должно быть, означает, что мне дано особое предназначение и оно может быть только одно: вернуть мою милую родину Германскому рейху»‹22›. На следующий день он подписал декларацию, провозгласившую объединение Австрии с Германией, а 15 марта во время выступления в Вене заявил, что «эта земля является немецкой» и ее народ «понимает свою миссию»‹23›.

Это был переломный момент в эволюции харизматической привлекательности Гитлера. Один из его крупнейших триумфов в сфере внешней политики был подслащен эмоциональной связью с родиной. Еще более важной была его решимость войти в Австрию несмотря на то, что многие высшие военные чины выражали серьезные опасения по этому поводу. «В результате, — писал Франц фон Папен, — Гитлер окончательно перестал прислушиваться к тем, кто советовал ему проявлять осторожность во внешней политике»‹24›.

Гитлер купался в восхищении сотен тысяч австрийцев, приветствовавших его как героя. В Вене, например, масштабы торжеств были просто невообразимы. Разумеется, услышав, как почти четверть миллиона людей скандирует «Sieg Heil!» и «Ein Volk, Ein F?hrer!» («Один народ, один Фюрер!»), Гитлер окончательно уверовал в свою «миссию» и в собственную харизматическую силу. История его жизни оказалась поистине невероятной. Он покинул Вену 25 лет назад, без профессии, без перспектив и, казалось, без надежды, а теперь вернулся в качестве вождя, объединившего Германию и Австрию.

Что касается людей, которые собирались на площадях Линца или Вены послушать выступления Гитлера, то многие из них никогда не забудут тех эмоций, которые испытали тогда. «Мы плакали, во всяком случае — большинство из нас, — вспоминает Сузи Зайтц, которая вечером 12 мая стояла в толпе на площади Линца. — Слезы текли по щекам, и когда мы смотрели по сторонам, то видели слезы на лицах всех присутствующих».

Сузи удалось подарить Гитлеру букет цветов, и она почувствовала, что просто сияет от того, что стоит так близко от него. Она утверждает, что после этой встречи решила стать другим человеком. «В душе я пообещала себе, что стану лучше, буду помогать людям, никогда не поступлю нечестно. А свободное от занятий в школе время буду посвящать труду, потому что он призывал нас: „Вы должны помогать мне строить империю, это будет империя счастливых и мыслящих людей, которые хотят стать лучше“»‹25›. Она была готова принять новую жизнь в Германском рейхе с радостью: «Все, что происходило до войны, и даже в первые ее годы, было самым большим счастьем в моей жизни. Мы были полны энтузиазма, мы были рады быть полезными… Все задачи, которые перед нами ставили — здоровая семья, здоровый народ, здоровая страна, люди, которые работают с удовольствием и увлечением, — все эти цели казались нам достойными. Поэтому мы и считали то время счастливым».

Сегодня многие спрашивают: «Почему так много немцев и австрийцев пошли за Гитлером и нацистами в тридцатые годы?» Свидетельства Сузи Зайтц напоминают нам о том, что вопрос сформулирован неверно. Правильнее было бы спросить: «Почему так много немцев и австрийцев приняли нацизм и Гитлера в тридцатые годы?» При такой постановке вопроса воспоминания Сузи Зайтц дают нам ключ к пониманию происшедшего. И дело не только в эмоциях, но и в той связи между Гитлером и аудиторией, которую эта девушка прочувствовала на себе. Она описывает Гитлера как некий волшебный сосуд, который восторженные австрийцы заполняли своими желаниями. Говоря языком современной политики, Гитлер успешно «апеллировал к потребностям» своей аудитории.

Все составные элементы харизмы Гитлера, которые мы до сих пор рассматривали, присутствовали, открыто или негласно, во время его триумфального шествия по Австрии: его задача объединить всех немцев под своей властью; его умение с помощью ораторского искусства установить связь с аудиторией и говорить то, что она жаждет услышать; его «героическое» возвращение на родину; его видение «бесклассового» общества; надежда на выход из экономического кризиса, которую он дал австрийцам; уверенность в том, что после объединения обе страны ожидает счастливое будущее; его заявление о своей собственной роли в этих великих событиях, роли не простого политического лидера, а человека, избранного «Провидением» для осуществления особой миссии; его умение действовать, полагаясь исключительно на собственную интуицию, благодаря которой он сам единолично принял решение ввести войска в Австрию.

Гитлер продемонстрировал и ту сторону своей харизмы, которая привлекала лишь самых ярых его сторонников, — желание изолировать уязвимые группы населения и преследовать их как врагов государства. Сразу же после вторжения нацистов в Австрию огромное количество евреев испытали жестокие преследования, а многие политические противники нацистов были заключены в концлагеря: бывший канцлер Шушниг, например, был арестован через несколько минут после того, как нацисты вошли в страну. Но для большинства австрийцев все это не имело значения на фоне «национального возрождения», которое обещал Гитлер.

Контраст между почти истерическим восторгом Австрии и реакцией нескольких трезвомыслящих немецких генералов, таких как Людвиг Бек, был просто разительным. Бек был возмущен поведением нацистов в Австрии, называл их «стервятниками партии, прячущимися за незапятнанным щитом армии»‹26›. Он был также потрясен финалом истории с Фричем. 19 марта, когда в центре внимания подавляющего большинства немцев были события в Австрии, Фрича окончательно оправдали: было доказано, что иск гестапо против него был сфабрикован. Но это принесло ему немного пользы. Гитлер, воодушевленный австрийским триумфом, не стал восстанавливать Фрича в должности, тем более что ее уже занял куда более сговорчивый Браухич.

И Фрич, и многие другие старшие офицеры, недавно отправленные в отставку, поплатились за то, что приняли правила игры, предложенные Гитлером. Они стали достаточно серьезно сотрудничать с его режимом — присягнули на верность фюреру, согласились носить свастику на форме, изгнали коллег-евреев из своих рядов, стали посещать лекции по «расовой гигиене»… Но всего этого было недостаточно, чтобы защитить их самих.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.