1935–1936 годы: годы проб и ошибок

1935–1936 годы: годы проб и ошибок

Не подлежит сомнению ключевая роль Гитлера в разрыве отношений с СССР и в заключении пакта с Польшей: оба этих политических шага вписываются в принцип «сообщающихся сосудов».

Решение о выходе из Лиги Наций было плодом консенсуса, достигнутого между дипломатами, военными, канцлером и даже президентом республики. Неудача с Австрией может быть отнесена на счет недостаточной координации действий многочисленных организаций, занимавшихся этим вопросом, а также отсутствием четких и ясных директив со стороны Гитлера.

Может вызвать удивление его неудача с решением другого вопроса, которому он придавал огромное значение, – сближению с Италией и Великобританией, поскольку от его решения во многом зависело осуществление его дальнейших планов. Таким образом, едва получив власть, он должен был столкнуться с неизбежным расхождением между теорией и практикой международных отношений. Существенным успехом для него стала отправка Геринга в Италию и личная встреча с Муссолини. Также Гитлер направил в Англию Розенберга и Риббентропа, а сам встречался с британским послом и лордом печати Энтони Иденом, который посетил Германию в феврале 1934 года, после чего дал интервью знаменитому английскому журналисту Ворду Прайсу.

Что касается Франции, то Гитлер не упускал ни одной возможности подчеркнуть перед ней свои мирные намерения. Известно его публичное высказывание о том, что он хотел бы быть человеком, которому поставят памятник за то, что он примирил между собой обе нации – немецкую и французскую. Мотивы подобного отношения следует искать в том факте, что Франция являлась самой сильной в военном отношении европейской державой. Гитлер наверняка отдавал себе отчет, что он вместе со своими соратниками движется по крайне узкой тропе и в любой момент может быть остановлен, как и его политика массового вооружения. Чтобы «успокоить» Францию, фюрер многократно подчеркивал, что отказывается от Эльзаса и Лотарингии и не желает, чтобы там создавались пронемецкие движения, сравнимые с движениями, возникшими в Судетской области.

Возвращение Германии Саарской области существенно изменило положение. По Версальскому договору эта территория находилась под управлением Лиги Наций в лице комиссии из пяти человек; через 15 лет судьбу области должен был решить плебисцит. Его проведение было назначено на январь 1935 года. Жителям области было предложено три варианта решения: поддержание международного режима, присоединение к Германии или присоединение к Франции. В Германии почти никто не сомневался, что население проголосует за возвращение в рейх; французское общественное мнение отнеслось к этой проблеме индифферентно, тогда как председатель комиссии Барту высказывался за сохранение статус-кво, одновременно требуя от Лиги Наций ряда гарантий на случай, если Саарская область снова станет немецкой. Часть правой и левой прессы вела кампанию против присоединения к Германии – первые из-за национализма, вторые – из-за ненависти к Гитлеру. Французская ассоциация Саара разделяла эту позицию, равно как и крупные промышленники, в том числе Франсуа де Вендель. На то, что положение останется прежним, никто особенно не рассчитывал.

В октябре 1934 года Барту был убит. Его сменил Лаваль, убежденный, что область должна быть возвращена Германии. Одновременно он заверял совет министров и комиссию по иностранным делам палаты, что останется верен политике своего предшественника. В начале декабря собрался совет Лиги Наций, принявший франко-британское предложение о том, что за проведением плебисцита будет наблюдать контингент международной полиции.

В самой Саарской области все политические партии образовали единый фронт под руководством промышленника Рехлинга. Приход к власти Гитлера взволновал католиков, социалистов и коммунистов. Геббельс предпринял широкую пропагандистскую кампанию, неожиданно обретя сторонников среди церковных деятелей, с пылом бросившихся на защиту «народного дела». (Есть сведения, что один из чиновников министерства информации и пропаганды, занимавшийся этим вопросом, заявил: «Если бы только попы знали, за кого призывают свою паству голосовать…») Очевидно, принес свои плоды и конкордат с Римом. 13 января 1935 года прошел плебисцит. Из 528 053 человек, принявших участие в голосовании, 2124 высказались за присоединение к Франции, 46 613 – за сохранение статус-кво, 477 119, или 90 %,– за возвращение в Германию. 17 января совет Лиги Наций объявил дату восстановления германского суверенитета на этой территории – 1 марта 1935 года. В тот день, когда было принято это решение, Лаваль принял к сведению слова Гитлера, произнесенные четырьмя днями раньше, относительно того, что у Германии нет никаких территориальных претензий к Франции. Вскоре после этого, 18 февраля, в Неаполе был подписан договор, утвердивший результаты ранее проводившихся переговоров о том, что Германия выкупает угольные шахты в Саарской области.

Чтобы не испортить впечатление от саарского плебисцита, было решено на некоторое время притормозить гонку вооружений. Поскольку с Саарской областью вопрос благополучно разрешился, Гитлер вознамерился сделать следующий шаг. Перевооружение, начатое еще при Шлейхере и пошедшее ускоренными темпами после 1933 года, приобретало собственную динамику развития, которую стоило все больших трудов синхронизировать с данными внешней политики.

Франсуа-Понсе, чье беспокойство по мере наблюдений за происходящим неуклонно возрастало, поставил в известность Париж. Больше всего он боялся, что Гитлеру удастся поломать франко-британский союз. Весной 1934 года Розенберг, Риббентроп и Гитлер попытались предложить англичанам, чтобы немецкий воздушный флот составлял половину от масштабов британского и французского, однако события июня и июля 1934 года – убийства Рема и Дольфусса – сорвали эти переговоры.

Вскоре после саарского плебисцита, 4 февраля 1935 года, послы Франции и Англии – Франсуа-Понсе и Фиппс – передали Гитлеру на рассмотрение совместный проект полного разоружения, предусматривающий воздушную конвенцию, а также содержащий предложение о «восточном Локарно». Фюрер отнесся к плану «с симпатией», однако пустился в длинный монолог о своих уступках по вопросу Эльзаса и Лотарингии, после чего добавил, что он также не намерен подвергать пересмотру зону демилитаризации. «Однако, если Германию спровоцируют, – добавил он, – мы будем готовы в один прекрасный день от нее освободиться».

Месяцем позже, 4 марта, британское правительство, явно обеспокоенное тем оборотом, какой принимали события в Германии, опубликовало «белую книгу» с разоблачениями немецкой милитаризации, в том числе роста военных расходов. Одновременно французское правительство предложило проект закона о восстановлении двухлетнего срока военной службы (вместо полуторалетнего) – с целью покрытия дефицита личного состава армии. Возможно, это решение стало тем самым предлогом, которого так ждали в Германии, чтобы публично объявить о гонке вооружений. Во всяком случае, Гитлер, сказавшись расстроенным, удалился для размышлений в Берхтесгаден. 10 марта Геринг, желая проверить реакцию демократических режимов, обнародовал информацию о существовании немецкого военно-воздушного флота, созданного с оборонительной целью. Рейх к этому времени располагал 2500 летательных аппаратов различного типа, из которых 800 в случае необходимости могли быть использованы немедленно. Сообщение было сделано с согласия Бломберга, который 26 февраля отдал приказ о постепенном «снятии камуфляжа» с немецкого военно-воздушного флота.

Поскольку никакой заметной реакции не последовало, 16 марта фюрер распорядился о подготовке «закона о создании вермахта» в составе 36 дивизий (без учета морских сил и авиации) и обязательной военной службе. Этот шаг означал одобрение планов генерала Бека, подписанных 6 марта. Еще в декабре 1933 года Бек требовал введения всеобщей воинской повинности начиная с осени 1934 года. Единственным, что вызвало разногласия между канцлером и президентом Третьего рейха и его генералами Фритшем и Беком, стал вопрос о «театральном» характере заявления. Генералы склонялись к более скромной тактике; Бломберг вообще не советовал ни о чем не сообщать открыто, поскольку это было чревато большим риском.

Париж, Лондон и Рим прислали ноты протеста. Как записал в дневнике Геббельс, председатель французского совета Фланден выступил с «провокационной речью», в которой извлек на свет «старую ложь о вине немцев в развязывании войны. Уму непостижимо. Пусть себе кипятятся. Мы вооружаемся». Что касается англичан, этих «вечных миротворцев, то они решили не отменять давно запланированный визит в Берлин сэра Джона Саймона и Энтони Идена». По пути они заехали в Париж, где дали принципиальное согласие на англо-франко-итальянскую встречу в Стреза, дабы выступить против Германии единым фронтом. Однако, как отмечал Жан-Батист Дюрозель, «никакого единого фронта не существовало».

Возможно, эта неудача объяснялась «магической силой» фюрера, проявленной им во время переговоров с англичанами. Переводчик Пауль Шмидт, для которого это был первый опыт работы с Гитлером, оставил весьма красочное описание этой встречи. Первое, что удивило Шмидта, – это небольшой рост Гитлера; по фотографиям он представлял его себе более высоким (известный трюк: государственных деятелей и звезд намеренно снимают с низкого ракурса). Живые впечатления переводчика для нас – чрезвычайно ценный материал, ибо они позволяют понять, почему современники Гитлера, лично встречавшиеся с ним, часто были не в состоянии правильно оценить его намерения. Как отмечал Франсуа-Понсе, на переговорах с зарубежными дипломатами и государственными деятелями фюрер вел себя крайне любезно, редко повышая голос. Он ничем не напоминал демагога, размахивающего руками и орущего в микрофон, искажавший и усиливавший его голос. Для собеседников это было приятным сюрпризом, что также имело свои последствия.

Разговаривая с британскими эмиссарами, Гитлер держался уверенно, выражался четко и ясно. Не пользовался никакими записями. Одним словом, вел себя «как человек, защищавший свои убеждения с умом и ловкостью, не нарушая принятого на встречах такого рода этикета, как будто практиковался в этом на протяжении долгих лет». От предшественников, с которыми Шмидту приходилось ранее работать, Гитлера отличала, пожалуй, только склонность к произнесению длинных монологов. Поскольку его высказывания нужно было еще переводить, лорду Саймону и Энтони Идену оставалось не так много времени для изложения собственной точки зрения.

Портрет Гитлера в роли государственного деятеля показывает, насколько тщательно он готовился к содержательной стороне переговоров. Кроме того, он старательно отрабатывал свой «имидж», памятуя о том, что должен произвести на собеседников благоприятное впечатление. Поведение лидеров тесно связано с той ролью, которую они играют в обществе (американцы называют это явление поведенческой ролью): человек ведет себя по-разному в зависимости от того, кем является – главой государства, министром, президентом футбольного клуба, отцом семейства и т. д. В случае Гитлера различие в поведении в зависимости от того, в какой из своих ипостасей он выступал – главы государства, партийного вождя, высшего военачальника, – особенно бросалось в глаза. Судя по всему, он придавал огромное значение ожиданиям собеседников и старался им соответствовать. Примеряя на себя одну из масок, он каждый раз превращался в другого человека, чем отчасти объясняется тот факт, что бывшие однополчане, помощники и близкие к нему люди чувствовали к нему такую привязанность: он демонстрировал им тот лик, который они хотели видеть.

Генриетта фон Ширах, дочь фотографа Гофмана, приводит в книге своих воспоминаний замечание, сделанное ее мужем Бальдуром. Оно стоит того, чтобы обратить на него внимание. Главарь гитлерюгенда, в юности совершенно завороженный фюрером и избавившийся от этого наваждения только в гораздо более зрелом возрасте, сравнивал Гитлера с Дорианом Греем. В знаменитом романе Оскара Уайльда портрет меняется с годами, стареет, несет на себе следы пороков и разгульной жизни, тогда как модель остается образцом молодости и красоты. Точно так же люди из окружения Гитлера видели в нем только те черты, которые привлекли их раньше, и не замечали – не желали замечать, – что персонаж меняется до неузнаваемости. Для многих из них он продолжал оставаться молодым пламенным революционером эпохи военных поражений и версальского «диктата»; для партийных ветеранов он оставался лидером, способным примирить самых непримиримых и указать правильный путь; для огромного числа людей он был провидцем, ожидаемым со времен правления Вильгельма, готовым повести Германию к новой славе. Если бы им, например, сказали, что он повинен в преступлениях, они ответили бы, что этого не может быть, что Гитлера обвинили несправедливо, а даже если и справедливо, значит, он совершил эти преступления во имя блага нации. Подобное восприятие, отбрасывающее любую информацию, которая может поколебать образ вождя и миссионера, для самого человека не проходит бесследно, вызывая в душе внутренние противоречия, в современной социальной психологии именуемые «когнитивным диссонансом». Мы еще вернемся к этой теме, когда будем говорить о взаимоотношениях Гитлера и немцев.

Но вернемся к переговорам с лордом Саймоном и Энтони Иденом в марте 1935 года. Бесконечный монолог канцлера был не только следствием его словесного недержания, неукротимого желания говорить и говорить, – он преследовал и тактические цели. Не зря же еще в 1920-е годы он заметил, что, готовя ту или иную речь, следует заранее предвидеть возражения оппонентов и выбить у них из-под ног почву. На сей раз он пустился в долгие рассуждения на свою излюбленную тему – опасности большевизма. Одновременно это позволило ему с ходу отмести критические замечания по поводу вооружения Германии. Действительно, эти возражения если и прозвучали, то выглядели не слишком убедительно.

Саймон задал вопрос касательно Восточного пакта между Германией, Польшей, СССР, Чехословакией, Финляндией, Эстонией, Латвией и Литвой, и тут Гитлер в первый раз позволил себе рассердиться, особенно при упоминании Литвы. Он не желает иметь ничего общего со страной, в которой третируют мемельских немцев, заявил он. Однако быстро усмирил свой гнев и привел подлинную причину своего отказа участвовать в подобном пакте: никакого согласия между большевизмом и национал-социализмом нет и быть не может. Большевики убили сотни членов его партии; во время поднятых ими мятежей гибли солдаты и гражданское население. В качестве дополнительного аргумента Гитлер упомянул и свое недоверие к коллективным договорам, которые, на его взгляд, не только не могли служить препоной к войне, но, напротив, подталкивали к войне; это был намек на отрицательную роль альянсов, заключенных перед 1914 годом, и на роль Лиги Наций.

Собеседники затронули еще один вопрос – о балканском пакте, который должен был сыграть роль щита против внешнего вмешательства; это была французская идея, направленная на то, чтобы помешать аншлюсу Австрии и ослабить влияние рейха в Юго-Восточной Европе. Гитлер заявил, что не имеет принципиальных возражений против осуществления подобного плана, однако вначале следует более четко определить понятие «невмешательства». Переводчику Паулю Шмидту вдруг показалось, что он в Женеве: он часто замечал, что, если один из делегатов говорит, что он «в принципе» за то или иное предложение, это означает, что «на практике» он против него. Так что Гитлер вполне успешно использовал один из «трюков» международной дипломатии.

Что касается Лиги Наций, то диктатор одобрял ее идеалы, но никак не соглашался с их практическими воплощениями. На следующий день, когда в беседе снова возникла тема вооружения, канцлер ответил, что нарушителем Версальского договора является отнюдь не Германия, а остальные державы, не желающие разоружаться. Он был готов обсудить вопрос о численности армии, но не вопрос об обязательной военной службе; к тому же он ставил условием, чтобы за ним признали право на паритет на суше и в воздухе с вооруженными силами наиболее сильного в военном отношении соседа. Он подтвердил свое требование располагать 36 дивизиями, в том числе дивизией СС и полицейскими соединениями, и наотрез отказался признать, что организации НСДАП носят военизированный характер. По поводу авиации он высказался весьма туманно, дав понять, что Германия уже достигла в этом отношении паритета с Великобританией, – это его замечание вынудило британский кабинет увеличить ассигнования на службу разведки. Если Советский Союз, добавил Гитлер, наращивает военно-воздушные силы, Германии не остается ничего другого, как сделать то же самое.

Угроза немецкого воздушного превосходства, страх перед бомбами, падающими на Лондон или Париж, превратились в настоящий кошмар для руководителей демократических государств Европы. Это стало одной из причин того, что Великобритания в нарушение договоренностей, достигнутых 11 апреля в Стреза, а затем на заседании Лиги Наций, всего два месяца спустя согласилась на заключение морского договора с Германией.

Во время переговоров с лордом Саймоном и Энтони Иденом Гитлер предложил ограничить размеры немецкого флота, чтобы они составляли 35 % британского. Для Великобритании, чей флот должен был защищать интересы страны на Дальнем Востоке, а также в Европе, противостоя итальянской и немецкой диктатурам, было предпочтительнее хотя бы на несколько лет связать Германии руки, чем позволить ей бесконтрольно вооружаться; именно это и стало причиной «предательства» единого фронта, обсуждавшегося в Страза, в чем потом упрекали Англию.

Впрочем, самоуверенность, которую Гитлер так старательно демонстрировал английским дипломатам в ходе переговоров, была лишь видимостью. Если верить Геббельсу, на самом деле он был крайне обеспокоен, опасаясь вооруженного вторжения. Поэтому фюрер бросил все свои силы на то, чтобы сорвать намечавшийся союз Франции и Англии, для чего требовалось договориться с англичанами. 21 мая он намеревался выступить с «речью о мире» и тем самым разрядить обстановку. В Лондон был отправлен Риббентроп, которому поручили договориться о заключении морского договора; 18 июня этот вопрос решился положительно. Вместо предусмотренных Версальским договором 144 тыс. тоннажа немецкий военный флот отныне получил право на 520 тыс. тонн и строительство крупных кораблей; впрочем, немецкие судостроительные верфи были не в состоянии столько «потянуть», о чем британцам было отлично известно. По подводным лодкам Германия получила теоретический паритет с Великобританией, но согласилась временно ограничиться 45 %. К моменту заключения договора Германия уже вела строительство 36 подлодок различного типа, общим тоннажем 14,5 тыс., что составляло две трети от упомянутых 45 %.

Высшее флотское командование (ОКМ) предпочло бы, чтобы договор о паритете был заключен с Францией, поскольку в этот момент Редер планировал начать войну не против Англии, а против Польши и Франции. Морской капитан Дениц, осенью 1935 года назначенный командиром первой подводной флотилии, думал точно так же. Тем не менее ОКМ согласилось с условиями морского договора, поскольку они предусматривали временную приостановку гонки военно-морских вооружений, а мощность судоверфей не позволяла увеличить производство. Кроме того, их порадовало признание со стороны других держав права Германии на военный паритет. Наконец, договор выводил Германию из изоляции, что тоже было воспринято благоприятно. Что касается Гитлера, то он расценивал этот договор как первый шаг к вожделенному альянсу с Великобританией. Для облегчения работы Риббентроп в следующем году получил назначение на должность посла в Лондоне. Однако, пока шли переговоры, случилось несколько событий первостепенной важности.

2 мая 1935 года Франция и Советский Союз подписали пакт о взаимопомощи. 5 декабря 1934 года произошла стычка между эфиопскими солдатами и сомалийскими частями итальянской армии, стоявшей в Огадене, на эфиопской территории, и Муссолини, державший семь из тринадцати министерских портфелей в правительстве, в том числе портфель министра колоний, решил воспользоваться инцидентом как предлогом для начала «естественной экспансии» в Африку. В январе 1935 года он информировал Лаваля, а затем и английское правительство о своих намерениях; поскольку в Стреза этот вопрос не затрагивался, он почувствовал полную свободу. Сообщение о введении в Германии обязательной воинской службы и заключение англо-немецкого морского договора подталкивали дуче к быстрым действиям, поскольку грозили образованием англо-немецкого фронта. Иден попытался удержать его, предлагая другие варианты присутствия на Черном континенте и угрожая санкциями со стороны Лиги Наций, членом которой являлась Эфиопия. Но все его усилия оказались тщетны, равно как и любые другие усилия, предпринятые под эгидой Лиги Наций. Муссолини всерьез вознамерился захватить Эфиопию. 2 октября 1935 года в своей речи перед огромной восторженной толпой он объявил, что его войска вошли в империю негуса.

В Берлине с большим интересом следили за развитием событий. 25 августа Геббельс записал в дневнике: «Это льет воду на нашу мельницу». 19 сентября: «Война неизбежна». 21-го: «Англия выступает против Италии. Бедный Муссолини! Он сам себя загнал в тупик». 23-го: «Жаль, что все так складывается. Все-таки фашизм нам гораздо ближе, чем либерализм. Но Муссолини расплачивается за унижение, которому подверг нас в прошлом году. Если бы мы были на его стороне, его положение выглядело бы совсем иначе. В конце концов, долго удерживать Австрию ему не удастся». 1 октября, во время переговоров с премьер-министром Венгрии Гембешем, Геббельс жаловался на тон итальянских газет, прекрасно понимая, что собеседник передаст его упреки Риму. 13 октября он записал: «У Муссолини не все ладно. Против него все антифашисты. Для нас это лишний повод стать на его сторону. Я отдал прессе приказание на этот счет. Иначе нам пришлось бы отсекать от себя собственную плоть. Фюрер одобряет мою новую позицию в итало-абиссинском вопросе». 19 октября: «Положение Муссолини отчаянное. Англия попытается втянуть нас в дело с санкциями. Тогда фюрер предложит выступить посредником. Если мы поведем себя достаточно хитро, все каштаны из огня будут наши. Только не надо лишних сантиментов». 23 ноября: «Фюрер волнуется по поводу Муссолини».

Даже из этих коротких цитат становится ясно, что германо-итальянские отношения отнюдь не были радужными. Есть даже сведения, что Германия поставила Абиссинии столько же техники и других материалов, сколько Италии. Смена ориентации произошла только осенью 1935 года. На место антинациста Джерутти Муссолини назначил нового посла – Аттолико. 6 января 1936 года дуче сообщил немецкому послу в Риме фон Гасселю о своем намерении сблизиться с Германией. Оба диктатора собирались использовать друг друга в качестве щита; итальянский – для завоевания империи в Африке, немецкий – для ликвидации демилитаризованной зоны в Рейнской области.

Милитаризация Рейнской области стала вторым «воскресным ударом» Гитлера – первый, как мы помним, преследовал цель восстановления обязательной военной службы. Сама идея проворачивать наиболее дерзкие акции в конце недели, когда все учреждения закрыты, родилась еще в 1923 году, во время подготовки к путчу. Оккупация Рейнской области должна рассматриваться как решительный поворот к политике подготовки к войне. Разорвав последние звенья «версальской цепи», восстановив немецкий суверенитет, сняв последние препоны на пути перевооружения, Гитлер получил полную свободу действий.

7 марта 1936 года по его приказу три батальона переправились через Рейн, имея целью добраться до Эксла-Шапели, Трира и Саарбрюке; основная часть войск оставалась на правом берегу, заняв несколько важных в стратегическом отношении мостов. Эта операция вовсе не стала таким уж сюрпризом для иностранных держав – все давно ожидали чего-то в этом роде, сомневаясь только по поводу конкретной даты.

С военной точки зрения операция была оправдана необходимостью в случае вооруженного конфликта с Францией иметь возможность выйти на рейнский рубеж; это было обязательное условие успешной обороны, хотя бы даже краткосрочной. В феврале Генеральный штаб, изучив ситуацию, пришел к выводу, что переправить железной дорогой войска, сосредоточенные на востоке демилитаризованной зоны, чтобы они успели остановить французское наступление, будет невозможно. Эти соображения отталкивались от предположения о высокой мобильности французской армии и недостаточно надежной защите немецкой границы.

Подобный конфликт мог бы иметь место как ответ на нарушение Германией Версальского договора и договора в Локарно либо в случае начала войны на востоке, в которую вмешается Франция в силу своих обязательств перед Польшей, Чехословакией и даже – после заключения франко-советского пакта – Советским Союзом. Именно последнее событие было использовано Гитлером для ликвидации последнего «белого пятна» в системе западной обороны.

С самого момента подписания франко-советского пакта Гитлер, фон Нойрат, Риббентроп и другие немецкие дипломаты без устали нападали на него, называя «грубым попранием договоренностей Локарно» и подчеркивая собственную верность этим договоренностям. Стоило французской палате ратифицировать пакт, как в Германии началось движение за оккупацию Рейнской области. Особенности этого процесса настолько любопытны, что имеет смысл остановиться на них подробнее. По настоянию Геббельса Гитлер удерживался от каких-либо шагов до ратификации пакта французским сенатом и заседанием членов совета Лиги Наций в Женеве – ему нужен был предлог юридического характера. Поскольку он хорошо понимал весь риск своей затеи, нельзя сказать, что решение далось ему без труда. Лишь 2 марта он изложил свои соображения Геббельсу и фон Папену. Момент был критический, и действовать следовало быстро. «Кто не рискует, тот не выигрывает», – заявил фюрер. Геббельс в очередной раз занес в дневник свои восторги по поводу того, что они «творят историю». На следующий день фюрер собрал в канцелярии совещание, на котором присутствовали Геринг, Бломберг, Фритш, Редер и Риббентроп. Он поставил их в известность о том, что в следующую субботу объявит рейхстагу о ремилитаризации Рейнской области, одновременно обещая иностранным державам вернуться в Лигу Наций и заключить с Францией воздушный пакт и пакт о ненападении. Таким образом он сведет к минимуму опасность немедленного нападения, разорвет немецкую изоляцию и окончательно восстановит немецкий суверенитет. Париж не сможет предпринять никаких крупномасштабных акций, Англия будет довольна, а Италия, так обманувшая их доверие, пусть обижается сколько ей угодно. Тогда же будет объявлено о роспуске рейхстага, начнется избирательная кампания, в ходе которой будет нетрудно изложить свою внешнеполитическую программу. Фритш заявил, что на подготовку акции ему нужно шесть дней. Оставалась последняя неопределенность, связанная с Женевой, – если заседание не состоится, руки у них будут связаны.

Буквально через полтора часа после совещания Гитлер принял Франсуа-Понсе. Французского посла интересовало интервью, данное Гитлером Бертрану де Жувенелю, в котором он выразил свою готовность идти на все ради улучшения франко-немецких отношений. На вопрос, что конкретно он имел в виду, Гитлер дал уклончивый ответ. «Я отметил в поведении канцлера нервозность, растерянность и очевидное замешательство», – записал дипломат. Интервью, опубликованное в «Пари-матч» 29 февраля, состоялось 21-го, то есть до ратификации сенатом франко-советского пакта; следовательно, оно уже относилось к «делам минувшим».

Днем в канцелярии состоялось еще одно совещание. Фритш доложил, что войска будут переброшены в ночь с пятницы на субботу. «Все должно быть осуществлено с максимальной быстротой и замаскировано под парад СА и Трудового фронта». Геббельс также отметил, что наибольшие сомнения в успехе предприятия высказали военные. Дата оставалась под вопросом и зависела от хода дебатов в Женеве; ее уже готовились перенести, когда на следующий день поступила новость о том, что Англия и Италия ведут переговоры с целью примирения. «Фюрер как будто ходит по горящим углям». В среду в Берлин пришло сообщение, что заседание совета в Женеве перенесено на следующий понедельник. «Это будет очень тяжело для нас, потому что они соберутся все вместе. Но, несмотря ни на что, мы переходим к активным действиям. Решение будет принято в субботу», – записал Геббельс.

Гитлер старательно готовился к выступлению в рейхстаге. Со всех сторон неслись предостережения, в первую очередь из министерства иностранных дел, где «засели одни трусы, неспособные к дерзким решениям». Фюрера больше всего тревожила возможная реакция французской стороны. Вот почему он включил в свою речь предложение о создании двух демилитаризованных зон по обе стороны от Рейна.

Речь была готова в пятницу («Она превосходна, – пишет Геббельс, – отмечена классической логикой. Произведет глубокое впечатление»), тогда же был поставлен в известность кабинет. Потрясение было всеобщим, но противоречить фюреру не осмелился никто. «Отступать поздно. Успех – в неожиданности».

На следующий день немецких журналистов перебросили – не сообщая цели путешествия – в Рейнскую область. Гитлер выступил с речью перед депутатами рейхстага, которых «забыли» ввести в курс дела, хотя накануне они побывали в гостях у Геринга, на «пивной вечеринке». Фон Нойрат доложил, что Франсуа-Понсе и Фиппс были вне себя, когда он вручил им немецкий меморандум. «Они не скрывали потрясения. Народ ликует. Все прекрасно», – записал в дневнике Геббельс. На берегах Рейна «царит всеобщее воодушевление. Франция свяжет руки Лиге Наций. Превосходно. Следовательно, та не сможет ничего предпринять». Благодаря телефонной прослушке немецкое руководство знало, что «все дипломаты озадачены. Мир принадлежит смелым. Фюрер чрезвычайно доволен. Англия ведет себя пассивно. Франция не решится действовать в одиночку, Италия переживает разочарование, Америка вообще не интересуется этим вопросом. И мы получили суверенитет в нашей собственной стране». На послезавтра, пишет далее Геббельс, назначена операция в Рейнской области, и эта дата совпадает с днем памяти погибших в мировой войне: «Как и в прошлом году, праздник пройдет под знаком свободы. Герои погибли не зря».

Немецкие войска получили приказ при малейшей активности со стороны Франции вести оборонительные бои и держать линию Рер-Рейн – Черный Лес. Французское правительство, получавшее информацию сразу по нескольким каналам, могло быть почти уверено, что Гитлер попытается захватить эту территорию, однако до вечера 6 марта оно не имело точных сведений о начале операции и планах ее проведения. Существует несколько причин, объясняющих, почему оно ничем не ответило на предпринятый Гитлером шаг, и многие историки посвятили их анализу отдельные исследования. Мы же здесь лишь напомним, что самым серьезным следствием подобного бездействия стала утрата доверия к Франции со стороны ее друзей и союзников в Чехословакии, Югославии и Румынии. Кто теперь мог помешать Германии распространить свое влияние к юго-востоку Европы? Геринг, как уже упоминалось, проявлял большой интерес к этому региону и даже воспользовался свадебным путешествием со своей новой женой, актрисой Эммой Зоннеман, чтобы возобновить полезные связи и контакты. Хуже того, неизмеримо вырос престиж Гитлера – не только в глазах немцев (среди которых понемногу начали раздаваться и недовольные голоса), но и в глазах авторитарных или диктаторских режимов Польши и Венгрии, а также в глазах движений, родственных нацизму, в Великобритании, Бельгии и даже в самой Франции, не говоря уже об австрийских национал-социалистах.

Муссолини вначале реагировал на случившееся довольно кисло, поскольку обещание Германии снова вступить в Лигу Наций подрывало его собственную игру, основанную на угрозе выхода из этой международной организации в случае применения санкций по поводу Эфиопии. Несмотря на обещания не присоединяться к возможным санкциям против Германии, сделанные 22 февраля и 9 марта, Италия поддержала решение Женевы, принятое 19 марта. Из Берлина раздались голоса протеста, и Муссолини приказал своему министру иностранных дел затаиться в молчании. В мае, после завоевания и аннексии Эфиопии, дуче снова пошел на сближение с Германией. Итальянские дипломаты, пользовавшиеся высокой репутацией в демократических странах, так же как римский представитель в Лиге наций, были отозваны. В июне Муссолини назначил на пост министра иностранных дел своего зятя графа Чано.

11 июля Германия заключила договор о признании суверенитета с Австрией. Путь к достижению согласия между Италией и Третьим рейхом был открыт. Германия и Австрия взяли на себя обязательство избегать вмешательства во внутренние дела друг друга, однако Вене волей-неволей приходилось помнить о том, что Австрия – как и было записано в конституции страны – является «немецким государством». После подписания договора на свободу вышли многие нацисты, партия которых возобновила свою деятельность. Это был первый шаг к превращению Австрии в сателлита Германии; сам аншлюс уже представлялся неизбежным, вопрос заключался лишь в сроках.

Наиболее существенным следствием всего «рейнского дела» был, вне сомнения, тот эффект, который оно произвело на самого Гитлера: успех предприятия внушил ему уверенность в правоте собственной миссии. 14 марта, то есть неделю спустя, он произнес ставшие знаменитыми слова: «Я продвигаюсь по пути, указанному мне Провидением, с уверенностью лунатика». В июле фюрер снова заговорил о своем даре ясновидения и о своих пророческих снах. В сентября, на съезде в Нюрнберге, он упоминал о мистических связях, скреплявших его с немецким народом: «Это чудо нашего времени, что вы меня нашли, выбрали из миллионов и миллионов других людей. А то, что я нашел вас, – это счастье Германии». (Именно на основании подобных высказываний Бинион пришел к заключению о том, что Гитлер отождествлял себя с Германией.)

Еще одним подтверждением того, что Гитлер в этот период осознал величие своей миссии, служит принятие на том же съезде, в сентябре 1936 года, Четырехлетнего плана, основные цели которого были вполне осуществимы. Летом в Берлине с огромным успехом прошли Олимпийские игры, и Лени Рифеншталь (автор снятого в 1934 году фильма о Нюрнбергском съезде, озаглавленного «Триумф воли») представила публике свою бесспорно талантливую ленту об этом спортивном празднике. Восторженные отзывы и похвалы лились рекой. Судя по всему, 1936 год стал поворотным моментом в мироощущении Гитлера, окончательно впавшего в гигантоманию.

7 марта, выступая в рейхстаге, он впервые заговорил перед широкой аудиторией о проблеме колоний. С одной стороны, это был тактический ход, направленный на ускорение хода переговоров с Англией, с другой – уступка «империалистам Вильгельмовой эпохи» (во всяком случае, именно такова трактовка большинства историков). С определенностью можно утверждать только одно: начиная с этого времени при каждом очередном кризисе непременно всплывала тема колониальных завоеваний.

1936-й стал также годом возникновения нового очага международной напряженности, которым Гитлер воспользовался для продвижения собственных пешек на мировой шахматной доске. К Германии с просьбой о помощи обратился генерал Франко (возглавивший мятеж против республиканцев), желавший получить самолеты для доставки войск из Африки в метрополию. Прибывшие в Берлин два его представителя обратились в министерство иностранных дел, но не нашли там отклика – немцы не торопились вмешиваться в дела Испании. Ни гауляйтер Боле, ни его шеф Рудольф Гесс не могли взять на себя смелость принятия решения. Тогда эмиссары отправились в Байройт, где в то время находился Гитлер, почтивший своим присутствием премьеру оперы Вагнера. Около десяти часов вечера он принял испанских посланцев. Благодаря дипломатическим каналам фюрер представлял себе трудности, с которыми столкнулись мятежники в Испании. Он произнес длинный монолог, в котором похвалил доблесть Испании, никогда не воевавшей с Германией, а теперь оказавшейся перед угрозой коммунизма. Следовательно, сделал он вывод, необходимо поддержать националистов. Затем фюрер вызвал к себе Геринга и Бломберга, также находившихся в Байройте. При встрече присутствовал и некий капитан Купет, а вот адмирала Канариса, возглавлявшего службу разведки рейха, на ней было, хотя долгое время историки считали, что он тоже присутствовал, поскольку именно он поддерживал связи с Испанским военным союзом.

Геринг поначалу воспротивился посылке самолетов Франко. Еще год назад он начал вести переговоры с законным испанским правительством по поводу создания системы взаимообменов – оружие на сырьевые ресурсы. Но он быстро сменил свою точку зрения, особенно когда эмиссары нарисовали перед ним радужную картину будущих перспектив сотрудничества с Франко. В конце концов Гитлер поручил ему организовать отправку самолетов мятежникам. На следующий день министр авиации вызвал в Байройт своего секретаря Мильха, и в Севилью направились 20 «Юнкерсов-52» (именно на таких летал фюрер) и, в качестве сопровождения, шесть истребителей «Хейнкель-51»; на всем пути следования за их движением следили с моря, с кораблей, оборудованных противовоздушными пушками. Для маскировки будущих обменных операций в Испании была создана Испано-марокканская транспортная компания, а в Берлине – компания РОВАК.

Принимая решение оказать помощь Франко, Гитлер вовсе не надеялся на быструю победу мятежников. Он хотел помешать блоку Народного фронта от Франции до Африки. Первая часть составленного им Четырехлетнего плана отражала то же самое маниакальное стремление противостоять большевизму.

Наступила осень, но до конца года в области немецкой внешней политики должно было произойти еще много событий. Помощь франкистской Испании была только первым шагом; следовало объединить между собой все страны, враждебно настроенные к большевизму, и создать антикоминтерновский пакт с участием Японии. Первая инициатива в этом направлении была предпринята фюрером еще в 1933 году, когда он выразил готовность признать Маньчжоу-Го (марионеточное государство, созданное Японией в 1931 году после стычки под Мукденом; в 1932 году Лига Наций сурово осудила Японию). Однако тогда он столкнулся с выраженным недовольством министерства иностранных дел, традиционно сочувствовавшего Китаю, а также с противостоянием рейхсвера и представителей экономических кругов. Нойрат, Бломберг, Шахт, Крупп фон Болен и даже Геринг – то есть все те, кто имел отношение к поставкам оружия и был заинтересован в сохранении хороших отношений с Китаем, воспротивились резкой смене политики на Дальнем Востоке.

Поэтому Гитлеру пришлось искать себе в Германии других помощников для осуществления этих планов. И он нашел их в лице ярого антикоммуниста Альфреда Розенберга и Риббентропа, сумевшего заручиться поддержкой военно-морских сил. Был призван крупный производитель оружия доктор Фридрих Вильгельм Гак, уже выполнявший посредническую миссию между авиационными заводами «Хенкель» и японским флотом; ему было поручено возобновить контакты с японскими партнерами. Однако японское адмиралтейство колебалось, несмотря на трудности в отношениях с Англией и США, не желавших признавать за Японией права на военно-морской паритет с демократическими державами. Зато немецкое предложение показалось привлекательным сухопутной армии микадо. Японский военный атташе в Берлине Хироши Ошима, явный германофил, связался с Гаком. Именно через него шла информация к Риббентропу, Бломбергу и главе контрразведки адмиралу Канарису. Связником между Гаком, японцами и заинтересованными в заключении договоренностей немцами стал сотрудник бюро Риббентропа Герман Роймер. Антикоминтерновский пакт был в общем и целом составлен уже к концу 1935 года; в январе 1936-го Гак отправился в Японию, чтобы информировать японское правительство. Оно благосклонно отнеслось к идее посредничества Германии в решении китайского вопроса, чем рассеяло сомнения немецких генералов относительно сближения с Японией. Подписание пакта задержалось из-за антиправительственного путча – неудавшегося – молодых японских офицеров в феврале 1936 года и общего развития международной обстановки, однако заключение франко-советского договора и события в Испании привели обе стороны к стремлению наполнить его содержанием, явно указывающим на создание настоящего военно-оборонительного союза; с этой целью к тексту пакта было добавлено несколько секретных статей. Одновременно велись переговоры с Китаем о предоставлении кредита – во многом ради успокоения МИД и вермахта. Антикоминтерновский пакт (название было придумано в министерстве пропаганды) был подписан 25 ноября 1936 года.

В июле 1937 года, после инцидента на мосту Марко Поло, вспыхнула китайско-японская война, вынудившая рейх, нимало не преуспевший в роли посредника между двумя странами, отказаться от своей двойственной политики на Дальнем Востоке. Летом 1938 года немецкие военные советники были отозваны из Китая; государство Маньчжоу-Го получило официальное признание. Поведение Японии по отношению к Китаю бросало вызов не только СССР, но и США, и европейским колониальным державам, что как нельзя больше устраивало «ревизионистов» в Берлине и в Риме.

Действительно, 6 ноября 1937 года к пакту присоединилась и Италия. Этот шаг означал конец политики «решающего веса» в сохранении равновесия сил в Европе, на которую претендовал Муссолини и которую сам же разрушил оккупацией Эфиопии. Провозглашение короля Италии императором Абиссинии в мае 1936 года имело целью предоставить Италии преимущество в Средиземном море, что никак не устраивало Францию и Англию. Поэтому Муссолини торопился укрепить связи с Германией и настоял, чтобы в Берлин пригласили его нового министра иностранных дел Чано. Поскольку реакция Берлина оказалась скорее прохладной, он заподозрил, что готовится англо-немецкое соглашение; Нойрат дал понять Риму, что признание или непризнание итальянской политики в Абиссинии будет зависеть от предоставления Германии гарантий на получение концессий в этой стране, от выработки единой позиции по Балканам и от поддержки колониальных планов Германии.

Подготовив таким образом почву, Чано мог отправляться в Германию для подписания протокола с Нойратом, что и имело место 23 октября 1936 года. Там же он провел переговоры с Гитлером. Текст протокола показывает, что ни та ни другая сторона пока не хотели связывать себе руки ни на Балканах, ни в Австрии. Дело ограничилось соглашением о намерениях. Несколькими днями позже, 1 ноября, Муссолини заговорил о создании оси Рим – Берлин – насколько можно судить, без консультаций с Германией. Не исключено, что причиной этого послужило то, что в немецкой прессе гораздо больше внимания уделялось назначению Геринга на пост руководителя Четырехлетнего плана, нежели визиту Чано или возведению Абиссинии в ранг империи.

Еще больше неясности в итальянский вопрос внесла публикация тронной речи нового короля Англии Эдуарда VIII. Во всяком случае, Гитлер в этот момент даже не рассматривал создание оси в качестве альтернативы альянсу с Англией; эта ось оставалась для него лишь средством усиления давления для осуществления колониальных устремлений. Однако сближение с Великобританией затягивалось. 13 ноября во время встречи с Геббельсом фюрер жаловался на нерешительность англичан, утверждая что британскому правительству изменяет инстинкт. С руководством Италии дело обстояло не в пример лучше. Кроме того, Чано, вопреки опасениям, произвел на него самое благоприятное впечатление. Ради усиления своего влияния в Берлине дуче направил туда Ренцетти, назначив его генеральным консулом. Этот человек хорошо говорил по-немецки, в отличие от посла Аттолико, с которым, по словам Геббельса, «ничего нельзя было поделать».

Сдвинуть дело с мертвой точки не помогли ни «ухаживания» Гитлера за «осторожной Британией» в лице бывшего министра авиации Его Величества лорда Лондондерри, ни состоявшийся в Оберзальцберге «вечер фронтовых воспоминаний» двух ветеранов прошлой войны – бывшего премьер-министра Англии Ллойд Джорджа и бывшего капрала. Все, что удалось Гитлеру, это очаровать Ллойд Джорджа, который приехал в Германию с вполне определенной целью – ознакомиться с социальной политикой Третьего рейха и мерами, предпринимаемыми против безработицы.

В общем и целом, несмотря на «английскую сдержанность», нацисты, как отмечал Геббельс, могли гордиться итогами 1936 года. Они проверили реакцию демократических стран и значительно продвинулись вперед в борьбе с большевизмом, а также израсходовали «баснословные деньги» на перевооружение, чтобы быть готовыми к 1938 году. Этапами на пути к достижению этой цели стали оккупация Рейнской области, помощь Испании, Антикоминтерновский пакт и поддержка Италии. Наступал 1937 год. Что он должен был принести с собой, чтобы рейх смог развязать себе руки и обратить свои взоры на восток?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.