XXII

XXII

Караван, затерявшийся в степи. — Бегство Джильпинга. — Изба Черни-Чага. — Странник. — Измена.

Первая часть пути через зеленый океан степи совершилась благополучно, без всяких особых приключений. Маленький отряд состоял из тридцати двух человек, в том числе 20 табунщиков и одного казака, служившего проводником. Остальные же участники экспедиции уже достаточно знакомы читателю. В том составе, в каком представлялся теперь этот маленький отряд, вооруженный усовершенствованным заграничным оружием, смело мог не бояться небольших орд кочевников, постоянно рыскающих по степи, но, конечно, не мог вступить в открытый бой с целым кочевым племенем. Ввиду этого наши путешественники пошли окружным путем, минуя большие дороги и почтовый тракт, по которому двигались караваны и разбойничьи шайки.

На протяжении двух третей пути до перевоза Черни-Чага местность была плодородная; всюду паслись бесчисленные стада. Здесь было сравнительно спокойнее и от разбойников. Последняя же часть пути пролегала уже по совершенно бесплодной песчаной пустыне, где не дай Бог быть застигнутым ураганом! Бывали случаи, что песчаная буря погребала под собою целые караваны.

За песками начинались солончаки, где кристаллизованная соль, лежавшая сплошным толстым слоем, издали представлялась как бы спокойной водною поверхностью.

Прежде чем вступить на эту часть пути, были сделаны громадные запасы свежей воды, которая здесь была более необходима, нежели съестные припасы.

Передохнув в плодородной части степи, на границе песков, в одном селе, наши путешественники уже собирались тронуться в дальний путь, как к Свечину подошел сельский староста.

— Ваше сиятельство, — проговорил он, — лучше бы вам не заезжать в пески: не дай Бог, случится буря, вам не сдобровать!..

— Нет, мы должны ехать! — твердо ответил князь.

— Тогда хоть возьмите проводника… У нас есть тут один; зовут его Степан. Он знает эти проклятые пески, как свои пять пальцев!

Свечин посоветовался со своими друзьями и с их одобрения пригласил Степана, почтенного мужика лет 50-ти, но еще бодрого и энергичного.

Руководимые им, путешественники бодро тронулись в путь. Однако на первых же порах представилось одно затруднение, о котором никто раньше не подумал, хотя его и легко было предвидеть: Пасифик, привыкший идти легкой трусцой, не поспевал за горячими степными конями. Что было тут делать?

Умерить аллюр настолько, чтобы Джильпинг мог следовать за остальными, нечего было и думать; при таких условиях потребовалось бы чуть не две недели на то, чтобы добраться до перевоза, а это было все равно что совершенно отказаться от задуманного плана.

Затруднения удачно разрешил сам же почтеннейший джентльмен, из-за которого и произошла заминка.

— Господа, — начал он, — как известно, культурные расы утратили, в смысле физической выносливости и силы, то, что они выиграли в смысле интеллектуальных способностей, а потому для меня столь же невозможно нестись по степи с быстротой двадцати или тридцати верст в час, так жонглировать на площади шестипудовыми гирями!

— Совершенно верно, — согласился князь, — у каждого свои способности, милорд!

— Вы правы, господа, и пэр Англии не должен компрометировать своего достоинства перед лицом всякого сброда!

При этих словах англичанин метнул злобный взгляд на пересмеивавшихся табунщиков, которые не могли удержаться от смеха при воспоминании о том, как досточтимый джентльмен сделал большую половину пути, лежа животом вниз на седле и обхватив обеими руками шею своего осла: пострадавшие седалищные части не позволяли ему принять сидячее положение, что чрезвычайно забавляло остальных наездников.

— Что же вы думаете сделать, милый Джильпинг? — спросил его Оливье.

— Вернуться назад в село; мы еще не так далеко отъехали, а оттуда я отправлюсь прямо к перевозу кратчайшим путем, по почтовому тракту, с одним проводником, в удобном экипаже. Я один ничем не рискую: кто же посмеет тронуть английского подданного?

Проект лорда Воанго встретил всеобщее одобрение. По почтовому тракту от села до перевоза было не более 20 миль, и Джильпинг мог свободно прибыть к перевозу одновременно со своими друзьями.

Немедленно перегрузили багаж Джильпинга на одного из вьючих коней, которого князь предоставил в его распоряжение. Устроившись снова на седле, к которому привязали большую подушку, на спине своего Пасифика, Джильпинг шагом тронулся по направлению к селу в сопровождении Тома, слуги капитана Спайерса, которого он предпочел в качестве проводника любому из табунщиков, предложенных ему князем.

Между тем путешественники, избавившись от заботы о тучном англичанине, снова пустились прежним аллюром по степи.

Оливье чрезвычайно волновался перед отъездом из Астрахани; он получил незадолго перед тем от княжны Марии Феодоровны одну из тех редких записочек, в которых та писала: «Надейся и бодрись». Но последняя записка была более знаменательной; в ней говорилось, что через шесть недель княжна достигнет совершеннолетия и что к этому времени она ждет к себе своего жениха в Петербург, чтобы вместе с ним повергнуть к ногам государя свои мольбы о помиловании ссыльного отца княжны.

И теперь графа невольно занимала мысль, выиграет ли он последнюю ставку в борьбе с ненавистным врагом.

Что касается Красного Капитана и князя Свечина, то они так горели жаждою мести, что только и помышляли о встрече с врагом, решив или погибнуть самим, или уничтожить его.

Между тем наступил вечер. Нужно было дать отдых утомленным лошадям; да и люди притомились. Решили раскинуть палатки. Но тут к князю подошел Степан и с озабоченным видом заметил:

— Я думаю, государь мой, что нам лучше бы не располагаться здесь на ночь, а дать только вздохнуть коням и ехать дальше!

— Почему так? — спросил князь.

— Потому что солнце садится, точно в пожаре! Глядите, по всему небу протянулись багровые полосы; в эту ночь непременно подымется буран, и горе нам, государь мой, если мы очутимся в самом столбе бурана: тогда никто из нас не доживет до утра!

— Ты прав… Но ведь за песками начинаются солончаки, где соль лежит тяжелыми пластами, там мы будем в безопасности!

— Да, только бы нам туда добраться!

— А далеко ли это отсюда?

— Да верст сорок будет; раньше как в четыре часа нам не доскакать, а буран заиграет, быть может, и через час или через два!..

— Хорошо! Попробуем уйти от бурана! — И князь тотчас же распорядился не расседлывать коней, а задать им корму и затем снова — в путь.

Между тем небо становилось все чернее и чернее; что-то мрачное и зловещее чувствовалось в воздухе, и, когда наши путники сели на коней и тронулись вперед, частые молнии пробегали уже по небу. Кони, будто чуя беду, мчались во весь опор, без понукания и хлыста, так что у всадников захватывало дух.

Вдруг легкий ветерок, предвестник грозной бури, пахнул в лицо нашим путешественникам, но вместо прохлады от него повеяло на них палящим дыханием раскаленной печи. То было первое дуновение бурана. Все невольно содрогнулись.

— Степан! — крикнул князь. — Сколько нам еще остается времени?

— С час, не больше, государь мой! — ответил старый табунщик.

Вскоре ветер стал дуть сильнее и порывистее; послышалось какое-то глухое, слабое еще, завывание, словно кто-то жалобно стонал. Но мало-помалу завывание делалось все грознее, и наконец степь наполнилась воем и свистом, словно бушующее море.

С каждой минутой ветер делался крепче, с каким-то диким бешенством он вздымал песок, хотя еще не крутил его в воздухе, не завивал в столбы. Скоро позади путешественников вырос грозный черный песчаный смерч и с невероятной быстротой стал нагонять небольшой отряд, разрастаясь с каждой минутой.

— Бога ради, — крикнул Степан, — понукайте коней! Гоните что есть мочи! Еще одно усилие. Смотрите, буран уже встал!..

Всадники оглянулись. Действительно, на расстоянии менее чем одной версты позади их несся гигантских размеров столб в 50 сажен вышины, подобно туче, застилающей весь горизонт, несся с ужасающей быстротой, но — странное дело — без шума и без свиста… Даже самый рев и вой ветра вдруг смолкли, и наступила жуткая тишина, страшная тишина.

Кони рванулись вперед, напрягая последний остаток своих сил. Мрак и громадное облако пыли были до того густы, что всадники едва могли различать голову своего коня; дышать было положительно нечем; еще несколько минут этой нестерпимой пытки — и кони, и люди должны были пасть от истощения и задохнуться в этом раскаленном воздухе.

Вдруг крик радости огласил воздух: конские копыта застучали по твердой почве солончака.

— Не останавливайтесь! Вперед! Вперед! — гнал товарищей Степан.

Действительно, избежать столкновения с песчаным смерчем было невозможно; оставалось только одно: чтобы столб настиг как можно дальше в песчаной степи, так как, несясь по солончаку, смерч постепенно утрачивает свою силу и, не находя себе пищи в почве, постепенно тает.

Роковой момент был уже близок, и каждый невольно спрашивал себя, что с ним будет, когда его вместе с конем накроет песчаный смерч. Последний был теперь уже не более как в 15 саженях от них; еще несколько секунд, и все будет кончено.

— Накройте себе головы башлыками! — снова крикнул Степан.

Едва успел он произнести эти слова, как страшная, ослепительная молния разом озарила степь, и оглушительный удар, потрясший самую почву, разразился над ошеломленными всадниками, которые вместе с конями скатились на землю, смешавшись в одну груду, как опрокинутые детской рукой оловянные солдатики.

Каким-то невероятным чудом весь запас электричества разразился в смерче и моментально разбил его в каких-нибудь двадцати шагах от наших путников. Теперь образовалась высокая песчаная насыпь, высотою в 10-15 сажен. Если бы путники были настигнуты этой грозной массой песков, то, конечно, никто из них не уцелел бы.

Несмотря на всю силу толчка, наши путешественники мало-помалу очнулись, стали подыматься на ноги, и оказалось, что, кроме легких контузий, никто серьезно не пострадал. Когда князь Свечин и Оливье сделали перекличку, то на нее откликнулись все их товарищи.

Если бы досточтимый Джильпинг не расстался с ними заблаговременно, то, конечно, не мог бы угнаться за ними в этой бешеной скачке и неминуемо стал бы жертвой бурана, вместе со своим неразлучным Пасификом. Но, к счастью, этого не случилось…

Спустя два дня маленький отряд князя Свечина добрался наконец до перевоза. Путники с наслаждением приняли предложение Черни-Чага остановиться у него в избе и отдохнуть с дороги, поистине трудной и утомительной.

Как читатель знает, старый перевозчик был телом и душой предан Ивановичу и по просьбе последнего обязался захватить в плен графа Оливье и его друзей, чтобы затем доставить их под надежным конвоем на суд Невидимых в монастырские подземелья. Теперь путешественники сами отдались в руки хитрого старика, и тому стоило закрыть все входы и выходы своего дома, похожего на крепость, чтобы Оливье и его друзья очутились, как в мышеловке.

План был так прост, что не мог не удаться.

Но случай и тут спас князя и его друзей.

Проходя по двору, он заметил, что какой-то странник все время бродил около избы, видно стараясь привлечь внимание молодого князя. Наконец он сделал знак и, достав из-за пазухи какую-то записку, проворно положил ее под камень у самых ворот, а сам, не оглядываясь, быстро направился к берегу реки, где вскоре скрылся в прибрежных камышах.

Заинтересованный поведением странника, Свечин понял, что оставленная под камнем записка предназначалась ему.

Он ленивой поступью прошелся по двору и, выйдя за ворота, скрытый от всех забором, быстро нагнулся и, приподняв камень, схватил записку. Затем, внимательно осмотревшись по сторонам, он развернул записку и прочел:

«Доверьтесь вполне тому страннику, который передаст вам эту записку: он из наших. Действуйте решительно, мы вас ждем. Митька».

Не давая себе труда разгадать смысл этих слов, князь взглянул в ту сторону, где скрылся странник, и увидел руку, махавшую высоко над камышами.

Князь все тем же ленивым, беспечным шагом направился к берегу.

— Остановитесь здесь, ваше сиятельство, — вдруг раздался подле него голос, — здесь нам всего удобнее поговорить! Сделайте вид, будто любуетесь видом за рекой!

В этом месте трава и ковыль росли так густо, что Свечин не мог видеть своего собеседника.

— Кто ты такой и что значит эта записка, которую я только что прочел?

— Вы можете вполне положиться на меня: я уже более месяца, как слежу здесь за всем, что здесь делается, по приказанию Хашим-баши, — отвечал странник. — Я знаю все тайные замыслы Невидимых. Атаман ждет вас в полусутках пути отсюда; это он вручил мне эту записку, чтобы вы вполне поверили мне.

— Что же ты мне скажешь?

— Черни-Чаг предатель, ваше сиятельство! Это приспешник Ивановича, самый преданный его клеврет на всем Урале!

— Я так и думал!

— Он недаром предложил вам гостеприимство: вас хотят схватить и выдать Ивановичу!

— Ты в этом уверен?

— Клянусь всем святым, что говорю истинную правду!

— Я верю. Но что же ты мне посоветуешь сделать?

— Уезжайте, ваше сиятельство, уезжайте сейчас; изба Черни-Чага, как вы сами видите, точно крепость, и при малейшем подозрении все выходы будут разом закрыты. Кроме того, все здешние крестьяне на стороне ваших врагов. Скорее на коней, а когда Черни-Чаг и его молодцы увидят вас с оружием в руках и на конях, то со своими кольями и рогатинами не посмеют пойти на вас!

— Это все, что ты имеешь мне сказать? — спросил князь.

— Как только вы и ваши табунщики будете все в сборе, скачите вверх по реке. В нескольких саженях отсюда я буду ждать вас, чтобы привести к атаману!

— А как тебя звать?

— Захар!

— Хорошо, Захар, я тебя не забуду!

— Спешите, сударь, спешите, не то будет поздно: Черни-Чаг, ушедший на село собирать мужиков, каждую минуту может вернуться.

Зашелестели трава и тростники, и князь увидел, как его собеседник, согнувшись дугой, бегом бросился к реке, затем побежал вверх по течению. Тогда князь поспешно вернулся в избу, разыскал Степана и в кратких словах изложил ему положение дела в присутствии молодого графа. Решено было уехать, не теряя ни минуты: старый табунщик взялся оседлать коней, не возбудив ни в ком подозрения. С этой целью он пошел в общую заезжую избу, где находились табунщики, и стал сердито пробирать их за то, что они до сих пор еще не купали лошадей, затем погнал их на реку. Здесь, в густых камышах, люди поспешно оседлали коней, а Степан все ходил и ворчал, чтобы отвлечь от них внимание домашних Черни-Чага.

Тем временем Оливье и граф мимоходом предупредили своих друзей, прося их быть наготове каждую минуту вскочить на коней, в полном вооружении, по возможности неожиданно для Черни-Чага и его людей. Повозка была выведена и запряжена, люди готовы, когда князь со своими друзьями вошел в общую избу. Бегло окинув взглядом своих табунщиков и опросив, все ли в сборе, князь вышел на крыльцо. Из-за кустов вывели и подвели его коня. Князь поднял вверх свой хлыст; то был сигнал к отъезду. В один момент все были в седле.

— Вперед, — скомандовал князь, — покажем этим негодяям, что мы их не боимся!

Едва только путешественники выехали из ворот, как по дороге из села показался Черни-Чаг. Завидев князя и его людей, он весь вспыхнул от злобы и, забыв всякую осторожность, крикнул своим людям:

— Чего вы зеваете! Запирайте ворота! Живо!..

Услыхав эти слова, князь дал шпоры коню и решительно подскакал вплотную к перевозчику.

— Что? — грозно крикнул он. — Что это значит?! Да разве ты смеешь помешать нам уехать, когда нам вздумается?..

Голос его дрожал от бешенства.

Перевозчик понял свою ошибку и тотчас поспешил исправить ее.

— Как, ваше сиятельство на коне, в такое время? — воскликнул он с самым неподдельным изумлением. — Верно, мухи доняли вас… ну, я и приказал закрыть ворота…

При такой наглости князь подумал, что лучше оставить дело так; быть может, теперь, когда замысел его не удался, перевозчик призадумается открыто выступить против них и заявить себя сторонником Ивановича, и потому молодой князь, сделав вид, что поверил Черни-Чагу, сказал:

— Если так, то нам надо извиниться перед тобой, старик, что мы так внезапно вынуждены покинуть твой гостеприимный кров! Но мы только что получили вести, которые заставляют нас сейчас же продолжать путь!

— Помилуйте, ваше сиятельство, вам ли передо мной «извиняться?! Ваша воля остаться и ваша воля уехать… Оно, конечно, жаль, что вы нашего хлеба-соли не откушали… Но, видно, не судьба…

— Да, на этот раз никак нельзя; но на обратном пути мы твоего хлеба-соли отведаем, а теперь прощай!

Князь пришпорил коня и выехал со двора, а за ним и остальные. Черни-Чаг раболепно кланялся господам, а затем, злобно хмурясь, прошел в избу.

Руководимые Захаром, наши путешественники в ту же ночь добрались до лагеря Митьки, где все до последнего закутали свои лица черными тряпками, как у Черных всадников. В наскоро созванном совете, ввиду необычайных обстоятельств, решено было немедленно атаковать монастырь, прежде чем Черни-Чаг успеет известить Ивановича о случившемся.

И спустя несколько минут маленький отряд Черных всадников, мнимых и действительных, несся уже по направлению к развалинам монастыря.