ОКЛЕВЕТАННЫЙ ИМПЕРАТОР И «РЕВОЛЮЦИОНЕРКА» НА ТРОНЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ОКЛЕВЕТАННЫЙ ИМПЕРАТОР

И «РЕВОЛЮЦИОНЕРКА» НА ТРОНЕ

Нет в истории императорской России фигуры столь незаслуженно оклеветанной в глазах современников и потомков, как император Пётр Фёдорович, более известный нам как Пётр III. Клеветать на государя начали ещё при его жизни — очень уж многим не понравилось вступление на престол законного монарха после тридцатилетнего «царства женщин», и не просто женщин, а правительниц, вознесённых на престол удалыми гвардейцами. Новый государь получил власть и по праву рождения, и по действовавшему тогда закону о престолонаследии и повёл себя совсем по-другому. Непривычно для многих. Разучились верхи русского общества выполнять долг верноподданных, считаться с монаршей волей.

После переворота, или, как его тогда называли, «революции», 1762 года, когда у власти оказалась и вовсе никаких прав на престол не имевшая неверная супруга государя, клевета и вовсе потекла широким потоком. Только ею и могли оправдаться те, кто лишил законного императора престола, а потом и жизни. Только создав образ человека не просто не пригодного для трона, но и опасного для страны в случае его пребывания у власти, можно было убедить всех и вся в необходимости злодеяния. И тут все средства были хороши. И главное, были предприняты шаги, чтобы скрыть правдивую информацию.

Одним из немногих, кто встретил этот вал клеветы со скепсисом и недоверием и попытался найти хоть крупицу правды, был сын убитого, цесаревич Павел Петрович. Хотя к моменту переворота ему было уже семь лет, мальчик мало видел отца. Сначала названная бабушка — императрица Елизавета — забрала его от родителей, потом вступивший на престол отец был слишком занят государственными делами, да и мать стремилась отвратить его от отца…

И всё же мальчик, а потом и юноша, Павел питал стойкий интерес и уважение к отцу. Что стояло за этим — детские отрывочные воспоминания о мгновениях отцовской ласки или стремление выразить своё негативное отношение к матери, бог весть. Но если бы Павел Петрович процарствовал дольше, то, возможно, в нашей историографии появился бы и другой взгляд на личность и деятельность Петра III, отличный от екатерининского.

Но Павел I сам стал жертвой заговора и последующей клеветы. А его любовь и интерес к отцу стали толковаться как признак его собственной неадекватности.

Для историков XIX века слишком уж высоко стояла на пьедестале «Семирамида Севера», чтобы пересмотреть устоявшуюся уже в сознании просвещённой части общества оценку её мужа.

Отдельные голоса, впрочем, раздавались и тогда. А.С. Пушкин в уже цитировавшемся на страницах этой книги стихотворении «Моя родословная» пишет о своём деде:

Мой дед, когда мятеж поднялся

Средь петергофского двора,

Как Миних, верен оставался

Паденью третьего Петра.

Попали в честь тогда Орловы.

А дед мой в крепость, в карантин…

Как отмечает биограф поэта, «Пушкин предполагал, что его дед, как истинный представитель старинного дворянства, верного своему сюзерену, поддерживал императора Петра III, законным образом взошедшего на престол, против козней выскочки, незаконной императрицы Екатерины. Для него было важно подчеркнуть, что в отличие от недавних выскочек, не обременённых дворянской честью, верностью своему слову, родовым традициям, настоящие дворяне, слуги своего государя и Отечества, не изменяют присяге ради сиюминутных выгод».

Очевидно, что для поэта император Пётр III представлялся законным государем, достойным того, чтобы дворяне хранили ему верность. Государь как бы присоединён к продолжателям и хранителям истинных традиций русской чести и порядка, а Екатерина, напротив, представлена как узурпатор, окружённая такими же, как она, выскочками, «в князья прыгнувшими из хохлов».{10}

В середине XIX века увидели свет «Записки» Екатерины II, которые определили образ Петра III на десятилетия вперёд. Просвещённая императрица прекрасно знала силу письменного слова и долго и тщательно готовила этот документ. Он не был опубликован при её жизни и не должен был увидеть свет ещё долго, он был рассчитан на внимание потомков. И этот расчёт оправдался полностью — теперь весь мир видел Петра Фёдоровича таким, каким угодно было его изобразить супруге.

В советское время тем более не могло быть и речи о пересмотре устоявшегося отношения к фигуре злосчастного внука Петра Великого, более того, авторы многочисленных публицистических и художественных произведений охотно использовали образ Петра III для наглядной демонстрации деградации русской монархии. И лишь отдельные историки, занимавшиеся изучением процессов развития страны, обращали внимание на объективные факты внутренней и внешней политики России во время короткого правления Петра Фёдоровича.

Казалось, клевета будет торжествовать вечно. Император превратился в малозначительный персонаж времён начала правления Екатерины Великой. В биографических работах об этой императрице да ещё о её предшественнице — Елизавете Петровне — только и можно было встретить упоминание о нём.

Но, как известно, нет ничего тайного, что не стало бы явным. И завеса клеветы вокруг Петра III не могла сохраняться вечно. Прорывом стал выход в 2002 году книги доктора исторических наук Александра Сергеевича Мыльникова (1929–2003) «Пётр III. Повествование в документах и версиях». Историк подошёл к изучению биографии императора с несколько неожиданной стороны. Дело в том, что долгие годы А.С. Мыльников занимался изучением культуры и истории славянских народов, в том числе такого феномена, как самозванство. Исследователь был поражён, когда оценил, насколько широко использовался образ русского императора Петра Фёдоровича самозванцами в России и других славянских землях. Это вызвало живой интерес к жизни и деятельности самого государя. Возможно, свою роль сыграло также и то, что, специализируясь в другой области, исследователь не проникся господствовавшими в нашей исторической науке стереотипами. Так или иначе, но его книга, ставшая первой научной биографией Петра III, заставила по-иному посмотреть на этого малоизвестного нам государя. Её автор предложил научному сообществу не только новый взгляд на личность и деятельность царя, но и ввёл в научный оборот множество доселе невостребованных фактов. В частности, он был первым из российских исследователей, изучившим архивы герцогства Шлезвиг-Гольштейн (в Германии), где нашёл много документов, связанных как с российско-голштинскими отношениями в первой половине XVIII века, так и непосредственно с жизнью и деятельностью Петра III.

Появление новой трактовки истории этого периода не могло не вызвать ответной реакции со стороны историков, придерживающихся традиционного подхода. Наиболее полным ответом стала книга О.А. Иванова «Екатерина II и Пётр III», увидевшая свет в 2007 году. Её автор считает своим долгом защитить сложившийся в историографии образ Екатерины Великой. «Хорошо, когда делаются попытки отыскать в исторических личностях действительные положительные стороны, по тем или иным обстоятельствам не замеченные современниками и потомками, но плохо, когда пытаются выдумать, примыслить те качества, которых не было. В случае же с Петром III речь идёт о более серьёзном прегрешении, поднимая его личность на незаслуженную высоту, одновременно пытаются принизить действительные таланты и заслуги Екатерины II».

Не оспаривая приводимых оппонентом новых фактов и источников, О.А. Иванов проводит усиленный анализ введённой ранее в научный оборот информации, прежде всего, «Записок» Екатерины. Именно в этой работе впервые получили освещение некоторые вопросы, связанные с политической борьбой в элите русского общества в 60-е годы XVIII века, и в частности — в 1762 году. Автор стремится снять с Екатерины ответственность и за разрыв отношений с мужем, и за сам переворот, и за убийство свергнутого императора.

Эту линию продолжает в своей книге «Молодая Екатерина» другой современный историк, О.И. Елисеева. Её произведение, по сути, представляет собой подробный исторический комментарий к «Запискам» Екатерины с непременно благожелательным отношением к их автору.

Не остались в стороне и критики «Семирамиды Севера». В 2008 году увидела свет весьма неоднозначная и неожиданная по своим трактовкам книга К.А. Писаренко «Ошибка императрицы», в которой автор на основании большого объёма фактического материала весьма критически оценивает деятельность Екатерины в первое десятилетие после её прихода к власти.

Не так уж важно, кто из историков прав в этом интересном споре. Важно, что новый виток научной дискуссии, новые факты и новый анализ позволяют нам лучше узнать то далёкое время, а научная полемика — один из немногих видов спора, в котором действительно рождается истина{11}.

В этой главе мы попытаемся, с одной стороны, рассмотреть основные мифы о государе Петре Фёдоровиче, а также показать, какую роль в его судьбе сыграла семейная драма — отношения с женой. Ведь именно этот фактор оказал решающее влияние на ход событий в роковом для государя и страны 1762 году.

Но начнём издалека. Как вообще рождённый в далёкой Германии принц попал в Россию и почему стал наследником российского престола? История эта началась за несколько столетий до рождения нашего героя, из-за спора вокруг южной части Ютландского полуострова, известной как Шлезвиг-Гольштейн. Эти земли были предметом спора между Датским королевством и Священной Римской империей германской нации. В конце XVI века датчане фактически захватили Шлезвиг и значительную часть Голштинии. Копенгаген хотел контролировать Ютландию целиком. Но немецкие герцоги, которых после раздела земель стали именовать Гольштейн-Готторпскими (по названию замка Готторп), не смирились с утратой своих земель и по-прежнему заявляли о своих правах на Шлезвиг. В борьбе против Дании им нужны были союзники, и они нашлись на противоположном берегу Балтийского моря, в Швеции. У шведов с датчанами были свои давние счёты. В Стокгольме не забыли о временах, когда вся Швеция принадлежала датской короне, и жаждали реванша. Тем более что в XVII веке усилиями королей Густава II Адольфа и Карла IX Швеция обзавелась первоклассной армией.

Союз Швеции и Голштинии был подкреплён тесными династическими связями между герцогами Гольштейн-Готторпскими и королями династии Ваза. Вот и получилось, что бабушкой нашего будущего императора всероссийского была родная сестра Карла XII принцесса Гедвига-София Шведская, а его дедушка герцог Фридрих IV погиб в битве при Клишове, командуя левым флангом шведской армии против союзных России саксонцев и поляков. Однако Полтавская виктория уничтожила шведскую военную силу и переломила не только ход Северной войны, но и изменила баланс сил в Северо-Восточной Европе. Дания, вспомнившая о своём членстве в северном аккорде, снова заинтересовалась владениями голштинских герцогов, и тем снова пришлось искать сильного союзника.

Этот экскурс в историю Европы весьма важен для нашей темы, потому что Пётр III всегда помнил о том, что он не только наследник российского престола (а потом и император всероссийский), но и владетельный герцог Шлезвиг-Гольштейна. Он очень хорошо знал историю своей родины, и без понимания этого невозможно понять и многие его действия.

В 1713 году в Петербурге появился полномочный посланник (министр) Геннинг Фридрих Бассевич, человек весьма ловкий, осведомлённый и умный. Он предложил Петру Великому союзный договор, закреплению которого должен был способствовать брак малолетнего голштинского герцога Карла-Фридриха с одной из дочерей царя от брака с Екатериной. Царь проявил живейший интерес к этому предложению. С одной стороны, его реализация позволяла России закрепиться в Западной Балтике и использовать один из лучших портов Германии — Киль — как военно-морскую базу, что имело особое значение в условиях продолжающейся войны со Швецией. С другой — привлекала возможность выдать замуж дочерей. Как уже упоминалось в предыдущей главе, и в России, и в Европе на свадьбу царя с бывшей прачкой смотрели как на мезальянс, а на потомство от этого брака — как на бастардов. Именно поэтому все попытки русской дипломатии найти венценосных женихов Анне и Елизавете раз за разом проваливались. Поэтому предложение из Голштинии пришлось как нельзя кстати. Знакомство Петра с будущим зятем, сумевшим к тому времени вернуть себе часть наследственных владений, состоялось в 1721 году, а в конце 1724 года был подписан брачный договор молодого герцога и царевны Анны. Согласно этому договору оба супруга отказывались от каких-либо прав и претензий на российский престол и за себя лично, и за будущее потомство. Впрочем, отдельный пункт соглашения предусматривал право русского монарха призвать к наследованию престола одного из рождённых от этого брака детей. Так был заложен первый камень в юридическое обоснование прав будущего Петра Фёдоровича на российский престол.

Свадьба состоялась уже после смерти царя России, 21 мая 1725 года. Молодые супруги отнюдь не стремились покинуть новопостроенную столицу великой империи и возвращаться в Киль. Более того, герцог, пользуясь советами верного Бассевича, стал активно участвовать в политической жизни России и даже вошёл в состав Верховного тайного совета. Это вполне устраивало Екатерину I, но вызывало раздражение как у Меншикова, так и у сторонников царевича Петра Алексеевича.

Именно он и должен был получить престол после смерти императрицы. Правда, в её завещании говорилось о том, что в случае кончины молодого царя до появления у него потомства престол должен перейти к потомку мужского пола от брака Анны Петровны и Карла-Фридриха, но этот пункт, как и завещание в целом, не был воспринят элитой всерьёз. Во-первых, потому, что этот пункт не соответствовал петровскому «Уставу о наследии престола», где говорилось о праве монарха выбрать наследника для себя, но никак не на поколение вперёд, то есть своим распоряжением Екатерина нарушала властные полномочия Петра II. Во-вторых, на момент составления завещания этот пункт был чисто теоретическим, так как обозначенного в нём «потомка мужского пола» на свете не было. И наконец, в-третьих, потомство Петра Великого от его второго брака не воспринималось русской элитой в качестве законных детей.

Само появление этого пункта в «тестаменте» было расценено как результат интриг голштинской четы. В результате в 1728 году, подчиняясь давлению со стороны русского двора, Карл-Фридрих и его супруга отбыли в Киль, где были торжественно встречены заждавшимися подданными. А через семь месяцев после возвращения из России герцогиня Анна родила здорового и крепкого мальчика, которого назвали Карл-Петер. Уже само имя новорождённого говорит о многом. Его назвали в честь двух врагов — шведского короля Карла XII и русского императора Петра I — так деды примирились во внуке. Но не только память о великих предках содержалась в этом имени, но и напоминание о правах его носителя на престолы в Петербурге и Стокгольме.

Заболев после родов, умерла мать юного принца — Анна Петровна. Овдовевший герцог учредил в её честь орден Святой Анны, который при императоре Павле I вошёл в число российских орденов, а также очень внимательно относился к воспитанию сына. Конечно, правитель маленького герцогства не обладал ни необходимыми средствами, ни личными педагогическими талантами, но искренняя любовь к сыну и наследнику во многом компенсировали эти недостатки. Пока юный Карл-Петер жил в милом его сердцу Киле и под руководством отца постигал военную науку, его политическое положение неоднократно менялось совершенно помимо его воли, а порой и без его ведома.

Рассмотрим, как менялась династическая ситуация в России в 30–40-е годы XVIII столетия. После смерти в 1730 году юного императора Петра II члены Верховного тайного совета даже не вспомнили о голштинском претенденте. С их точки зрения, законная мужская линия наследников Алексея Михайловича прервалась, и надлежало в соответствии с традициями гражданского родового права обратиться к женской, где первой по старшинству была дочь царя Ивана Алексеевича Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская.

Выбирая себе наследника, бездетная императрица стремилась в первую очередь обеспечить наследование российского престола за потомками Ивана Алексеевича. Для этой цели она устроила брак своей племянницы Анны Леопольдовны с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейг-Люнебургским, представителем широко известного немецкого княжеского рода Брауншвейгов и родственником императора Священной Римской империи. Ребёнок от этого союза и должен был унаследовать российскую корону.

Императрица действовала в строгом соответствии с «Уставом о наследии престола» Петра Великого, но нормы традиционного, родового права оказывались при этом нарушенными. Были проигнорированы права Карла-Петера, который, будучи внуком царствовавшего монарха, имел прав на престол больше, чем правнук, которым явился Иоанн Антонович.

К тому же ни правительство Анны Иоанновны, ни сменившие её в 1740 году правительства регентства (сперва Бирона, а потом графа Миниха) не смогли решить ещё одну важную проблему русского двора — устроить судьбу младшей дочери Петра Великого — царевны Елизаветы Петровны. Выдать её замуж пытались и сам Пётр, и Екатерина I, и правительство Петра II, но всё безуспешно. Сам Пётр хотел выдать дочь за малолетнего французского короля Людовика XV или за сына регента Франции герцога Шартрского. Этот брак должен был послужить улучшению российско-французских отношений и уравновесить намечающийся в российской внешней политике крен в сторону Австрии.

Однако, версальский двор не проявил особой заинтересованности в улучшении отношений с Петербургом. Проект династического брака был отвергнут, причём в максимально оскорбительной для невесты форме — французы намекали на сомнительное происхождение её матери. Помимо негативных последствий для отношений двух стран, эта история серьёзно повредила и репутации самой Елизаветы.

Следующим кандидатом в женихи стал Карл-Август, епископ Любекский, — двоюродный брат голштинского герцога Карла-Фридриха, мужа царевны Анны Петровны. Интересно, что первоначально немецкий князь хотел жениться на дочери царевича Алексея, царевне Наталье Алексеевне, но императрица Екатерина I решила иначе.

Между женихом и невестой установились хорошие отношения, и всё шло к свадьбе и счастливому браку, но вмешалась случайность — в мае 1727 года Карл-Август неожиданно заболел оспой и умер.

Современные российские историки Е.А. Анисимов и К.А. Писаренко рассказывают, что был и ещё один, на первый взгляд фантастический, брачный проект — женитьба Елизаветы на сыне царевича Алексея, царевиче, а затем и императоре Петре II Алексеевиче. Такой брак мог бы объединить первую и вторую семью Петра Великого и заметно снизить внутреннюю напряжённость. Препятствием служило лишь близкое родство возможных супругов, но в Европе существовали прецеденты подобных браков, и это препятствие могло быть устранено. Другое дело, что сторонники потомков несчастного царевича Алексея чувствовали свою силу и не собирались давать потомству «лифлянской портомои» ни малейшего шанса.

В результате Елизавета оказалось удобной кандидатурой для тех сил изнутри и извне страны, которые хотели бы изменить развитие страны в свою пользу. Амбициозная в силу своего происхождения и выдающихся внешних данных, легкомысленная, а потому постоянно нуждающаяся в деньгах, не связанная семейными заботами и детьми, а потому склонная ко всякого рода авантюрам — лучшей кандидатуры для дворцового переворота было не сыскать.

В отечественной популярной и исторической литературе переворот в пользу Елизаветы традиционно рассматривается как восстание русского дворянства и общества в целом против засилия иностранцев («немцев»). Первой этот тезис выдвинула сама Елизавета в качестве одного из оправданий своему поступку, и заметного количества желающих спорить с блистательной императрицей не нашлось.

Однако в реальности всё было не так просто. Во-первых, времена правления Анны Иоанновны отнюдь не были эпохой засилия пресловутых немцев. Более того, число иностранных по происхождению офицеров, чиновников и придворных заметно сократилось. Так, в 1729 году в русской армии служил 71 генерал, из них 41 иностранец (57,7%). К 1738 году из 61 представителя генералитета иноземцами были 31 (50,8%). Ещё разительнее были перемены на флоте: если в мае 1725 года из 12 новоназначенных капитанов кораблей только один был русским, то в 1741 году из 14 капитанов Балтийского флота русских было уже семеро.

Это было результатом целенаправленной политики правительства на постепенное вытеснение иностранных кадров с российской Военной и государственной службы. В 1732 году ставший президентом военной коллегии фельдмаршал Миних отменил позорное для русских офицеров преимущество иностранцев в правах и денежном содержании. Отныне все офицеры русской армии служили на одинаковых условиях и за одинаковое жалованье.

Интересно, что тезис о «засилии иноземцев» в России впервые был выдвинут… шведской пропагандой! Поражение скандинавского королевства в ходе Северной войны 1700–1721 годов болезненно воспринималось гордыми потомками викингов. Мечты о реванше у «русских варваров» занимали заметное место в массовом сознании шведского общества весь XVIII век. Русской армии пришлось ещё трижды (в 1741–1743, 1788–1790 и 1808–1809 годах) принуждать северного соседа к миру, прежде чем тот окончательно отказался от воинственных планов в отношении России.

В 1740 году Швеция, полагая, что правительство регентства в России не пользуется популярностью и не контролирует ситуацию в стране, решилось начать подготовку к войне, которая была объявлена 28 июля 1741 года. Командующий ударной группировкой шведских войск, наступавших на Петербург, велел отпечатать на русском языке следующий текст:

«Я, Карл Эмилий Левенгаупт, граф, объявляю всем и каждому сословию достохвальной русской нации, что королевская шведская армия вступила в русские пределы не для чего иного, как для получения, при помощи Всевышнего, удовлетворения шведской короны за многочисленные неправды ей причинённые иностранными министрами, которые господствовали над Россиею в прежние годы, также потребную для шведов безопасность на будущее время, а вместе с тем, чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, с которыми означенные министры для собственных своих видов притесняли с давнего времени русских подданных, чрез что многие потеряли собственность или лишились жизни от жестоких уголовных наказаний… Намерение шведского короля состоит в том, чтобы избавить достохвальную русскую нацию для её же собственной безопасности от тяжкого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании».

Сходство тезисов шведов и Елизаветы о необходимости спасти страну от засилия иноземцев не случайны. Ещё осенью 1740 года шведский посланник в Петербурге Эрик Матиас фон Нолькен получил указание от своего руководства попытаться расколоть русскую правящую элиту перед военным столкновением. Посол наладил контакт с Елизаветой Петровной, обещая ей всяческую помощь в организации переворота, в том числе и вооружённую. Предполагалось, что неготовые к войне русские войска будут быстро разбиты шведами, в столице поднимется вызванное этим обстоятельством народное возмущение, на волне которого придёт к власти Елизавета. Далее последуют мир и признание со стороны новой государыни всех территориальных претензий победителя, а именно — возвращение всех отторгнутых по Ништадтскому миру земель, а также передача Швеции территории между Ладожским озером и Белым морем.

Встретив заинтересованность со стороны царевны, фон Нолькен не стеснялся в предложениях финансовых и иных услуг, а взамен требовал лишь подписание документа, в котором обозначалось бы согласие Елизаветы на эти условия.

Вот ведь как повернулось дело: царь Пётр в своё время убил собственного сына, ложно обвиняя его в контактах со шведами, клеймя словами позорными, которые и нынешние историки и публицисты порой повторять не брезгуют, а всего через 25 лет его же Петра родная дочь обсуждает с теми же шведами условия своего восхождения на русский престол! И хотя требуемый документ Елизавета так и не подписала, но деньги у шведов брала. А когда шведский посол с началом войны покинул Петербург, его сменил французский коллега — маркиз де ла Шетарди. Помимо желания оказать помощь союзной для Франции Швеции, французские дипломаты имели и свой интерес в этом вопросе. Укрепление на престоле России Брауншвейгской династии означало и дальнейшее укрепление дружественных отношений между Петербургом и Веной, что совсем не устраивало Париж. Всего на поддержку заговора французский МИД израсходовал 22453 ливра.

Надо отдать должное структурам, обеспечивавшим безопасность Российской империи: русские агенты смогли собрать и предоставить властям полную информацию о заговоре и его участниках и предложили нанести целевой удар — арестовать медика царевны француза Лестока, державшего в руках все нити. Однако регент Анна Леопольдовна попыталась разрешить ситуацию другим образом — она пригласила к себе Елизавету и попросила объяснений. Та прибегла к испытанному женскому средству — расплакалась и дала клятвенное обещание хранить верность малолетнему императору и его матери. Психологом Анна Леопольдовна оказалась плохим и этим клятвам и обещаниям поверила. Впрочем, чтобы лишить опоры возможных заговорщиков, 24 ноября было принято решение отправить гвардейские полки из Петербурга в армию фельдмаршала Ласси. Покидать свои уютные тёплые слободы и идти маршем по заснеженным дорогам Карельского перешейка гвардейцам очень не хотелось, и они с радостью откликнулись на призыв «дщери Петровой», которая призвала возвести её на отцовский престол.

Итак, вместо привычной картины переворота, где удалая царевна на санях, в окружении бравых лейб-кампанцев штурмует Зимний дворец, перед нами предстаёт картина долгой и тщательно подготовленной интриги, в которой были замешаны иностранные дипломаты и шпионы. А и сама Елизавета предстаёт не законной наследницей отца, восстанавливающей справедливость, а хитроумной авантюристкой, интриганкой и клятвопреступницей, не брезговавшей контактами с врагами страны. И чего стоят после этого рассказы о «невыносимом засилии иноземцев»?

Опять же оговоримся, большая политика всегда или почти всегда трудно совместима с моралью. С точки зрения современного и тогдашнего российского права действия Елизаветы Петровны подпадают под статьи об измене, государственном перевороте, военном мятеже в военное время. Но на дворе был XVIII век, когда ещё не до конца ушли в прошлое представления о правах членов династии на управление страной. И дочь первого русского императора могла чувствовать себя обделённой и находить в обществе определённое понимание этого чувства. По династическому счёту она имела больше прав на трон, чем Анна Леопольдовна и её сын. Если бы у неё была семья, дети, если бы она нашла личное счастье, решилась бы тогда на государственный переворот? Но ответственность за то, что Елизавету так и не выдали замуж, лежит не на ней, а на тех, кто правил страной с 1725 по 1741 год. Да и к тому же Елизавета принадлежала к числу тех политиков, которых можно подкупать, но нельзя купить. Переворот в Петербурге не спас Швецию от сокрушительного разгрома в 1742 году и подписания в 1743 году Абоского мира, по которому скандинавское королевство отказывалось от всех претензий к России. Франция также мало что приобрела от переворота (хотя за это надо благодарить не столько Елизавету, сколько ошибки руководителей внешней политики Франции), а в 1745 году русским дипломатам удалось перехватить секретную переписку де ла Шетарди и Лестока с Парижем, после чего первый был выдворен из России, а второй отправился в ссылку, где пребывал вплоть до 1762 года. Так что судить «дщерь Петрову» по меркам дня нынешнего не будем, просто отметим ещё одну точку развилки, когда история России могла бы пойти по другому пути…

Став императрицей, Елизавета сразу столкнулась с проблемой — что делать с остальными претендентами на императорский престол? Таковых было два, и оба обладали большими правами на корону, чем дочь Петра Великого. Первым из них был свергнутый царь-ребёнок Иоанн VI Антонович, вторым — племянник Карл-Петер, герцог Гольштейн-Готторпский. И пусть первый был ещё младенцем, а второй — подростком, оба представляли немалую опасность для правительницы. Ибо каждый из них мог послужить основанием для нового переворота, а способных на такое деяние хватало и в России, и за границей. Выходило так, что наибольшую опасность для Елизаветы представляли её ближайшие кровные родственники — тяжко быть узурпатором…

Иоанн Антонович был заключён под стражу вместе со всем своим семейством. Добрая по натуре Елизавета дала клятву не проливать крови своих политических врагов, и надо отдать ей должное — своё слово императрица сдержала. Но каково было ребёнку жить в изоляции от родителей, от всех людей, пребывать под самым крепким караулом, не будучи ни в чём виновным? Жизнь Иоанна VI — одна из самых трагических страниц русской истории{12}.

Ситуация с голштинским племянником была значительно сложнее. Во-первых, пребывая в Киле, он был недоступен для людей императрицы, во-вторых, как герцог Гольштейна, он находился под защитой и покровительством императора Священной Римской империи, а также Швеции, где мог претендовать на королевский престол, в-третьих, государыне был нужен наследник, и Карл-Петер, родной племянник, как нельзя лучше подходил на эту роль.

Миссия по доставке Карла-Петера в Россию была поручена барону Николаю Андреевичу Корфу, представителю немецкого дворянства Лифлянской губернии.{13} К моменту воцарения Елизаветы он дослужился до достаточно скромного чина премьер-майора Копорского кавалерийского полка. Столь ответственное поручение объясняется, по-видимому, его родственными связями — он был женат на Марте Скавронской — двоюродной племяннице императрицы Екатерины I. Впоследствии Николаю Андреевичу доверят и ещё важную миссию — перевоз арестованного Брауншвейгского семейства из Раненбурга к месту постоянного заточения в Холмогоры, потом он долгие годы будет градоначальником Санкт-Петербурга, а под конец жизни — станет во главе всей русской полиции.

5 февраля 1742 года Карл-Петер благополучно прибыл на берега Невы, а уже в начале ноября он был крещён по православному обряду с наречением имени Петра Фёдоровича и был официально провозглашён «государем великим князем наследником, внуком Петра Великого». Началась новая глава в его жизни.

Отношения между тётушкой и племянником сложились довольно противоречивые. Не имевшая опыта семейной жизни и своих детей, Елизавета попросту не смогла наладить контакт с наследником. Для него она оставалась в первую очередь императрицей, а уже потом — тётей. Почитать её как подданный он научился. Со временем научился и вести себя как наследник престола, но вот тёплых родственных отношений между ними так и не возникло. Слишком велики были различия в воспитании, вкусах, взглядах. Слишком слабым было и само родственное чувство. Наследник был одинок. Как романтичен этот образ в сказках — одинокий юный принц — и как печален он в реальности! Представьте себе осиротевшего подростка, которого привезли в чужую и совершенно незнакомую ему страну, где он сам по себе никому не интересен и не нужен. Будучи сиротой в Киле, он хотя бы жил в родных местах, видел знакомые с детства лица, а здесь — здесь чужим было всё и все. Это не могло не сказаться на отношениях великого князя с окружающими; так появились первые конфликты в придворной среде.

Почти сразу после того, как новонаречённый Пётр Фёдорович был объявлен наследником русского престола, возник вопрос о его женитьбе. Это решение имело под собой политические мотивы. Во-первых, женатый человек воспринимался тогдашним русским обществом как совершеннолетний, а Елизавете было очень важно, чтобы её племянника воспринимали всерьёз. Во-вторых, брак наследника должен был дать продолжение романовского рода и тем самым снять вопрос о наследстве на весьма значительный срок и упрочнить положение самой «дщери Петровой» на троне. Русские дипломаты начали составлять список предполагаемых кандидатов на роль невесты наследника.

Личные чувства и симпатии самого наследника при этом в расчёт не принимались вовсе, его мнение не учитывалось, вопрос рассматривался исключительно в политическом ключе. Внук повторял судьбу деда. Но с одним важным отличием — Петру Великому невесту выбирала родная мать, которая очень хорошо знала своего сына, и выбирала лично. За Петра Фёдоровича выбор делала его тётка, которая совсем не знала своего племянника, да и выбирала не столько сама, сколько руководствуясь донесениями своих дипломатов.

Заинтересованность в браке с русским наследником престола проявили несколько европейских дворов, причём наиболее привлекательным было предложение курфюрста Саксонии и короля Речи Посполитой Августа III. Этот государь, правивший с 1734 по 1763 год, был известен в Европе своим многочисленным семейством — в общей сложности у него было 14 детей. Через браки этого многочисленного потомства он породнился с королевскими домами Испании, Франции, Баварии и нескольких немецких княжеств. Женитьба царевича на дочери этого монарха могла бы не только оказать влияние на развитие отношений между Россией, Речью Посполитой, Империей (супруга польского короля была дочерью австрийского императора), но и заметно повысила бы династический престиж Романовых.

Другим интересным предложением была дочь датского короля принцесса Луиза. Брак с ней отчасти открывал возможности для решения и запутанного донельзя голштинского вопроса. Сторонником этого союза был вице-канцлер империи Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.

В дело вмешался прусский король Фридрих II, вошедший в историю как Фридрих Великий. Его дипломаты предложили свой вариант — принцессу мелкого немецкого княжества Ангальт-Цербст Софию-Фредерику-Августу. Прусский король полагал, что брак наследника русского престола на выросшей в прусских владениях принцессе, которая не забудет, кому именно она обязана этим возвышением, принесёт свои плоды: «Великая княгиня русская, воспитанная и вскормленная в прусских владениях, обязанная королю своим возвышением, не могла вредить ему без неблагодарности».

Логика берлинского монарха понятна. Менее понятно, почему Елизавета, несмотря на протесты того же Бестужева-Рюмина, остановила свой выбор на немецкой принцессе. Несколько проясняет дело записка государыни вице-канцлеру: «Она происходит из знатного, но столь маленького дома, чтобы ни иноземные связи его, ни свита, которую она привезёт или привлечёт за собою, не произвели в русском народе ни шума, ни зависти. Эти условия не соединяет в себе ни одна принцесса в такой степени, как Цербстская, тем более что она и без того уже в родстве с Голштинским домом».

Дело в том, что императрица никогда не забывала о том, что её племянник и наследник имеет больше прав на русский престол, чем она сама. Женитьба наследника на представительнице сильной и влиятельной европейской династии могла дать в его распоряжение политические, материальные, а то и военные ресурсы для борьбы за власть. Бедная, если не сказать нищая, немецкая принцесса («цербстская побирушка» — как называл её в письмах Бестужев), чьё богатство заключалось в одном лишь титуле, была в этом отношении безопасной.

София-Фредерика прибыла в Россию в 1744 году вместе со своей матерью. Перед отъездом обе принцессы побывали в Берлине, где получили возможность поблагодарить прусского короля за протекцию и дать ему некоторые обязательства.

Невеста состояла в родстве с женихом и приходилась ему троюродной сестрой. Более того, в 1739 году молодые люди уже встречались в Германии. Поэтому нет ничего удивительного, что Пётр обрадовался появлению Софии. Он увидел в ней человека из своего прошлого мира, и своего рода «товарища по несчастью» такую же одинокую душу, заброшенную в чужой мир. Казалось, это чувство доверия со стороны великого князя может стать основой для хороших отношений, дружбы и в целом счастливого брака, но ответа на свои чувства Пётр не встретил. Почему?

В 1782 году императрица Екатерина Великая написала сама себе шутливую эпитафию следующего содержания:

«Здесь погребена

Екатерина Вторая, рождённая в Штеттине

21 апреля 1729 года.

Она провела 1744 год в России и вышла

Там замуж за Петра III.

Четырнадцати лет от роду

Она составила тройной проект — нравиться

Супругу, Елизавете I и народу.

Она пользовалась всем для достижения в этом успеха.

Восемнадцать лет скуки и уединения заставили её прочесть много книг.

Вступив на русский престол, она стремилась к добру,

Желала доставить своим подданным счастье, свободу и собственность.

Она легко прощала и не питала ни к кому ненависти.

Снисходительная, любившая непринуждённость в жизни, весёлая от природы, с душой республиканки

И добрым сердцем — она имела друзей.

Труд для неё был лёгок,

В обществе и словесных науках она

Находила удовольствие».

Обратите внимание на выделенную фразу. Во-первых, она выдаёт хладнокровно организованный, рациональный ум, для которого даже создание семьи — это «проект». Во-вторых, эта фраза, как вся эпитафия в целом, мягко говоря, не соответствует действительности.

В своих «Записках» она опишет отношение к мужу совсем другими словами:

«Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле; по характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности; этот человек на тебя почти не смотрит; ты слишком горда, чтобы поднимать шум из-за этого, следовательно, обуздывай себя, пожалуйста, насчёт нежностей к этому господину; думай о самой себе, сударыня».

Хороший способ понравиться супругу, не так ли? Впрочем, виноват в этом, по мнению Екатерины, конечно же, он сам:

«Если бы я смолоду в участь получила мужа, которого любить могла, я бы никогда к нему не переменилась».

«Записки» Екатерины, из которых историки и по сию пору черпают сведения о семейной жизни великокняжеской четы, по замыслу их автора, должны были наглядно показать всему миру, какова была молодая супруга, принуждённая жить с таким человеком, как Пётр Фёдорович. Но вопреки воле автора, они наглядно показывают и другое: Екатерина ни разу не сделала ни одного шага, чтобы достичь взаимопонимания с мужем и создать с ним прочную семью. Более того, как мы видели выше, даже запретила себе думать об этом.

Отношения Петра и Екатерины сломались на том самом месте, которое является одним из ключевых моментов в отношениях мужчины и женщины. В традициях нашей цивилизации мужчина всегда олицетворяет сильное начало, а женщина — слабое. Но и самый сильный мужчина в некоторые моменты своей жизни бывает слабым, а порой и жалким. Женщине легко любить сильного мужчину, но крепость её чувств проверяется на отношении к мужчине, когда он слаб. Если женщина сможет принять своего мужчину и слабым, то их союз будет прочен.

Для Екатерины таким моментом, по-видимому, стала болезнь Петра Фёдоровича, а точнее — его появление после болезни. Вместо красивого, пусть и хрупкого юноши перед ней предстал измождённый болезнью, слабый молодой мужчина. И смириться с этим её натура не смогла и не захотела.

Но, может, и в самом деле Пётр Фёдорович был настолько плох, что с ним не смогла бы ужиться ни одна женщина? Согласно классическому образу, нарисованному мифом, он был внешне уродлив, не отличался красотой и физической силой и, что хуже всего, был совершенно необразован, невежествен, груб и нелюбезен. Но новейшие исследования показывают, что этот образ имеет мало общего с действительностью.

Начнём с внешности. «Вид у него вполне военного человека. Он постоянно застёгнут в мундир такого узкого и короткого покроя, который следует прусской моде ещё в преувеличенном виде», — писал о Петре Фёдоровиче современник. Согласно результатам экспертизы одежды третьего императора, проведённой специалистами Петербургского дома моделей, своим телосложением и ростом Пётр III весьма походил на своего великого деда — Петра I. Та же узость в плечах, та же большая романовская голова, тот же размер ноги и т.д. Конечно, Пётр Фёдорович не был образцом мужской красоты, классически сложённым атлетом, и вполне возможно, проигрывал своим «соперникам» вроде Салтыкова, Понятовского, Орлова и т.д., но дошедшие до нашего времени портреты не позволяют говорить об отталкивающей внешности или уродстве.

А что с образованием и воспитанием? Как мы знаем, сразу после рождения будущий император лишился матери, поэтому его воспитанием в первые годы жизни занимался отец, герцог Карл-Фридрих. Он сильно любил свою жену и после её смерти перенёс эту любовь на сына. С сыном он связывал и надежды на будущее и нередко приговаривал: «Этот молодец отомстит за нас».

Помимо любимого им военного дела (под которым понимались строевые приёмы и стрельба в цель), юный герцог обучался также обычным для своего положения наукам — истории, математике, французскому и латинскому языкам, танцам, фехтованию, лютеранскому богословию. Руководил процессом гофмаршал О. Брюмер — человек невежественный и жестокий.

По приезде Петра Фёдоровича в Россию обязанности по воспитанию и образованию наследника престола были возложены на академика Якоба Штелина. Немецкому профессору «элоквенции [красноречия] и поэзии» было всего 33 года, поэтому он сумел достаточно легко найти общий язык со своим подопечным.{14} В своих воспоминаниях он отмечает неплохие способности и великолепную память великого князя, а также его повышенный интерес к математическим и точным наукам, особенно к артиллерийскому делу и фортификации. Под его руководством уже через год Пётр Фёдорович достаточно сносно овладел русским языком, как письменным, так и устным. Он составил изрядную библиотеку и постоянно заботился о её пополнении. Особенно он любил книги о путешествиях и по военному делу.

Таким образом, невеждой наследник российского престола не был. Он получил обычное для своего круга образование и расширял свои знания и позже.

А что же Екатерина? Её образование также было типичным для своего круга, то есть домашним и не слишком обширным, так как возможностей у полковника прусской службы для этого было ещё меньше, чем у герцогов Гольштейн-Готторпа. Впрочем, обладая тягой к знаниям и выдающимся умом, Екатерина дополняла свой интеллектуальный багаж постоянным и интенсивным чтением. При этом, в отличие от мужа, Екатерина увлекалась самым модным интеллектуальным поветрием середины XVIII века — философией Просвещения. Она читала книги Бейля, Монтескьё, Дидро, Вольтера, которому писала: «Могу вас уверить, что с 1746 года, когда я стала располагать своим временем, я чрезвычайно многим вам обязана. До того я читала одни романы, но случайно мне попались ваши сочинения; с тех пор я не переставала их читать и не хотела никаких книг, написанных не так хорошо и из которых нельзя извлечь столько же пользы… Конечно, если у меня есть какие-то сведения, то ими я обязана вам».

Итак, кумиром великой княгини стал Вольтер. Для современного российского обывателя это мыслитель, о котором почти все слышали, но произведения которого, практически никто не читал. Восполним этот пробел и немного напомним читателю о том, о чём же писал французский мыслитель и в какой форме он это делал.

Екатерина не случайно перешла к произведениям Вольтера от романов. Художественная проза — это главный жанр его творчества. А главное содержание его книг — изложение философских взглядов. Исторические или художественные сюжеты лишь антураж. Именно во взглядах на мир, идеях и заключалась та «польза», о которой писала Екатерина. Какие же были эти взгляды?

Общество, по мысли Вольтера, делилось на людей способных к просвещению и не способных к таковому. Первых, естественно, было немного, вторые составляли большинство, задачей которого являлось работать на первых и забавлять их.

Идеальная форма правления — просвещённая власть абсолютного монарха, а её «просвещённость» заключалась в том, что государь должен был прислушиваться к мнению философов. То есть вся ответственность за реализацию лежит на монархе, а не на тех, кто подаёт ему умные советы.

Вольтер был воинствующим антиклерикалом, ненавидевшим Церковь в любой её форме. При этом он считал необходимым сохранение религии для того, чтобы держать в повиновении «непросвещённое» большинство. «Если Бога нет — его необходимо выдумать», — писал просветитель.

Не будем судить, кто из супругов был умнее или образованнее. Информации для этого у нас недостаточно, отметим важное — принципиальную разницу в понимании самого образования. Здесь Пётр и Екатерина не просто придерживались разных взглядов, эти взгляды принадлежали разным эпохам. Великий князь оставался в прошлом, на рубеже XVII–XVIII веков, когда больше всего ценилось точное знание: Пётр Великий, думается, был бы доволен своим внуком. Екатерина, напротив, шла в ногу с наиболее современными для её времени веяниями. Для неё идеи были важнее фактов. При такой разнице то, что на первый взгляд могло сблизить супругов, — общее увлечение чтением — разобщало их. В данном вопросе они говорили на разных языках и в принципе не могли понять друг друга.

Ещё один важный момент — отношение к религии. На первый взгляд этот аспект мог бы сблизить супругов. Оба в детстве воспитывались в лютеранской вере, оба приняли православие по приезде в Россию. И даже наставник в вере у них был один и тот же — отец Симон Тодорский. Но в реальности отношение к религии у супругов сложилось столь различное, что также давало поводы для личных размолвок.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.