Глава XIII. Император умер, да здравствует император!
Глава XIII. Император умер, да здравствует император!
Тацит в первой книге «Анналов» писал: «Итак, основы государственного порядка претерпели глубокое изменение, и от общественных установлений нигде ничего не осталось. Забыв о еще недавнем всеобщем равенстве, все наперебой ловили приказания принцепса; настоящее не порождало опасений, покуда Август, во цвете лет, деятельно заботился о поддержании своей власти, целостности своей семьи и гражданского мира. Когда же в преклонном возрасте его начали томить недуги и телесные немощи и стал приближаться его конец, пробудились надежды на перемены, и некоторые принялись толковать впустую о благах свободы, и весьма многие опасались гражданской войны, иные – желали ее. Большинство, однако, на все лады разбирало тех, кто мог стать их властелином: Агриппа жесток, раздражен нанесенным ему бесчестием и ни по летам, ни по малой опытности в делах непригоден к тому, чтобы выдержать такое бремя; Тиберий Нерон – зрел годами, испытан в военном деле, но одержим присущей роду Клавдиев надменностью, и часто у него прорываются, хоть и подавляемые, проявления жестокости… Ко всему этому еще его мать с ее женской безудержностью: придется рабски повиноваться женщине и, сверх того, двоим молодым людям, которые какое-то время будут утеснять государство, а когда-нибудь и расчленят его».
Итак, правление Августа символизировало собой наступление новой, мирной эпохи в истории Рима. Государство, расшатанное гражданскими войнами, наконец-то обрело покой, и мирные заботы стали главным содержанием жизни римских граждан. То, к чему стремился великий правитель, было упрочено, и теперь, когда он выполнил свое предназначение, ему оставалось лишь подумать о том, кто и как будет выполнять его политические планы после него. Конечно, официальным наследником оставался Тиберий, но императора очень тревожили черты характера пасынка. Прекрасный психолог, великолепно разбиравшийся в людях, Август видел и знал, что Тиберий, обладая очевидными достоинствами (полководческий и организаторский таланты, бережливость, твердость и прочие), вместе с тем человек скрытный, жестокий, злопамятный и во многом непредсказуемый. Взять хотя бы тот факт, что он самовольно, вместо того чтобы отправиться по поручению Августа в Армению для улаживания конфликтов на Востоке, предпочел добровольную ссылку на Родос. Тому были свои причины, о которых мы уже говорили, но тем не менее таким образом, он свои личные обиды поставил выше интересов государства. И опасения Августа впоследствии оказались верными. В конце жизни Тиберий поселился на Капри и в течение многих лет вообще не появлялся в Риме, переложив управление империей на командира гвардейцев Сеяна и других доверенных лиц.
Расскажем немного о наследнике Августа. Как мы уже знаем, его детство протекало во время гражданской войны, и его родители, рискуя жизнью своего ребенка, не раз спасались от преследований именно Октавиана, который по воле судьбы стал его приемным отцом. После окончания войны Тиберий жил в Риме, и какие чувства испытывал к отчиму, который насильно разлучил отца с матерью, беременной на шестом месяце, можно только догадываться. Его отец умер, когда ему было девять лет, и он, по обычаю, произнес с ростральной колонны похвальную речь покойному.
Он женился на дочери Марка Агриппы, внучке Аттика, и был очень с нею счастлив. У них родился мальчик, а когда Випсания забеременела во второй раз, ему было велено развестись с любимой женой и вступить в брак с дочерью императора. Мы уже упоминали об этом, и еще раз скажем, что этого он не мог простить отчиму никогда, и какую ненависть он к нему затаил, тоже нетрудно догадаться.
Его принудили жить с распутной Юлией, и он вынужден был покориться. И все же не смог, видимо, забыть свою ненаглядную Випсанию, которую, кстати сказать, выдали замуж за сына Азиния Поллиона, которого он за это сильно невзлюбил.
Тиберий успешно справлялся со всеми поручениями Августа, и тот был доволен его успехами как на военном, так и на гражданском поприще. Помимо победоносных кампаний, какие он вел на Западе, ему ранее приходилось заниматься проблемой подвоза хлеба и его раздач, а также наведением порядка на дорогах и в сельской местности после окончания гражданской войны.
Удалившись на Родос, он не предполагал, что сам себя поймал в ловушку. Когда он обратился к Августу с просьбой о возвращении, то ему было отказано. К тому же его оклеветал Марк Лоллий, который в качестве военного советника сопровождал на Восток Гая Цезаря, внука Августа. Так что, как пишет Светоний, он жил на острове «как человек гонимый и трепещущий». И после того как Ливия все же добилась его возвращения в столицу, Август запретил ему заниматься государственными делами, и он жил в Риме как частное лицо.
После семилетней ссылки на Родосе он еще три года «занимался только частными делами, свободный от общественных должностей». И только после смерти внуков Августа, Гая и Луция, которых тот готовил себе на смену, ему пришлось в четвертом году после Р.Х. усыновить Тиберия вместе с последним отпрыском Агриппы, которому тогда минуло шестнадцать лет. Этот молодой человек, о чем мы уже говорили, впал в немилость не совсем понятно почему, и в седьмом году после Р.Х. был сослан на остров Планасию (неподалеку от Эльбы). Трудно сказать, почему Агриппа Постум, совсем еще юноша, навлек на себя гнев правителя. Скорее всего, его оклеветали, и наверняка в этом деле Ливия играла далеко не пассивную роль. Говорится о его буйном и неукротимом характере, но кто в семнадцать лет не совершал необдуманных и дерзких поступков? Тацит пишет о нем, что он обладал «большой телесной силой, буйный и неотесанный, но не уличенный ни в каком преступлении». После того как Агриппа был выслан по постановлению сената, в народе стали говорить, что внук правителя слишком много занимался гимнастикой и рыбалкой, а не государственными делами, и это, дескать, и послужило причиной высылки. Известно также, будто он говорил якобы о том, что ему по праву принадлежит все отцовское состояние. Конечно, дерзость, но вполне простительная в таком возрасте.
Так или иначе, но после удаления последнего оставшегося в живых родного внука у Августа не осталось кровных наследников, и единственным претендентом на трон остался Тиберий, как того и добивалась Ливия, внушавшая мужу, что государство после его смерти попадет в надежные руки. И император вынужден был признать сына своей жены наследником, посчитав, видимо, что, несмотря на скверные черты характера, Тиберий, опытный полководец и государственный деятель, более достойная кандидатура в преемники, нежели молодой и вспыльчивый Агриппа Постум.
Светоний пишет о Тиберии, что он был высоким, статным, красивым и сильным мужчиной. Пальцем левой руки мог проткнуть яблоко, способен был видеть в темноте, обладал крепким здоровьем, но с виду был очень суров и неразговорчив. И вместе с тем он, как и Август, боялся грозы, и всякий раз, когда слышал раскаты грома, надевал на голову лавровый венок, свято веря, что в это дерево молния не ударяет. Он был, впрочем, фаталистом и занимался астрологией.
Казалось бы, все складывается так, как хотела Ливия, и вопрос о престолонаследии решен окончательно. Но Август в последние годы жизни стал вспоминать о своем несчастном внуке, и, быть может, чувство вины, сопряженное с обострившейся неприязнью к жене и ее сыну, заставило его совершить поездку на место ссылки Агриппы Постума.
Все было совершено в строжайшей от Ливии и Тиберия тайне. Августа сопровождал лишь один его преданный друг Публий Фабий Максим. Конечно, он не присутствовал при разговоре, но видел, как при их прощании «были пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви» (Тацит). И об этом Фабий рассказал своей жене Марции. От нее Ливия и узнала о визите мужа на Планасию. Нетрудно догадаться, какую это вызвало у нее реакцию. Август, конечно, понял, что Фабий Максим, единственный его спутник в путешествии, не сумел удержать языка за зубами, и когда тот однажды пришел к императору, то услышал от него лишь одно слово: «Прощай». Через несколько дней Фабий Максим наложил на себя руки. Его жена Марция на похоронах плакала и причитала, что ее болтливый язык стал причиной смерти мужа.
И после этого старик, похоже, уже не помышлял о новом свидании с единственным внуком. Вернее сказать, отказался от этой мысли, зная, что Ливия ни перед чем не остановится, лишь бы ее сын оказался на троне. И чтобы окончательно расставить все точки, она уговорила мужа (за два года до его смерти) написать завещание, по которому две трети имущества принцепса доставались Тиберию, а одна треть – ей. Так что теперь уже обратного пути не было. Однако сам факт, что Агриппа Постум, как ни крути, является хоть и сосланным, но внуком Августа, усыновленным вместе с Тиберием, был чреват для сына Ливии возможными осложнениями после смерти императора. Поэтому жизнь Агриппы Постума оставалась в опасности, если вспомнить странные обстоятельства смерти сыновей Юлии, Гая и Луция, а также и ее мужей, Марцелла и Агриппы.
К концу жизни Августа стали одолевать болезни. Он стал хуже видеть, отказывала при ходьбе левая нога, не повиновался, как раньше, указательный палец правой руки, и, чтобы писать, ему приходилось надевать на него наперсток, появились камни в мочевом пузыре и так далее. И все чаще император стал мечтать об отдыхе и не раз намеревался уйти от дел, даже, как свидетельствует Сенека, писал в сенат прошение об отставке. Но об этом не могло быть и речи. Все прекрасно понимали, что выстраданный долгими гражданскими войнами мир, экономическое благосостояние, крепость внешних границ и чарующая стабильность в государстве – все это может в одночасье рухнуть, если не будет скреплено беспрекословным авторитетом правителя, державшего в своих надежных и твердых руках все рычаги власти. Август также понимал, что он не вправе распоряжаться своей судьбой, не волен ставить под угрозу благополучие страны.
И смирился, хоть и продолжал мечтать о том недоступном времени, когда не надо будет заниматься с раннего утра и до поздней ночи, часто недосыпая, уже опостылевшими делами, быть постоянно начеку, прислушиваться к настроениям в обществе, следить за порядком в провинциях и дергать, как кукловод, в нужный момент за те или иные веревочки. Он смертельно устал от всего этого, и ему хотелось поудить рыбу, поиграть в «камешки и орехи с мальчиками-рабами» из Сирии и Мавритании, предаваться на покое, как свойственно всем старикам, воспоминаниям, почитывать и размышлять о вечном. Но, увы, он твердо знал, что все это пустые мечты и что, как галерный раб к веслу, до конца дней прикован к кормилу власти.
Когда в четырнадцатом году Тиберий отправлялся в Иллирию для наведения там порядка, Август решил его проводить. Они отплыли из порта Астура при попутном ветре ранним летним утром. Вскоре после отплытия Август почувствовал недомогание. Как писал Тацит, «здоровье Августа ухудшилось, и некоторые подозревали, не было ли тут злого умысла Ливии». Его стали мучить боли в желудке, но он продолжил путешествие, и когда в виду показался остров Капри, корабль пристал к берегу, и здесь император остановился на четыре дня. Здоровье его улучшилось, и он пребывал в добром настроении. Дни, проведенные здесь нашим героем, можно назвать кратким осуществлением его мечты о покое и досуге. И не случайно, видимо, он назвал соседний дом, где его спутники беззаботно проводили время, Апрагополем, то есть городом бездельников. Здесь, на острове, он был весел, беседовал с астрологом Фрасиллом, с которым его суеверный пасынок Тиберий никогда не расставался, подшучивал над ним, задавал каверзные вопросы. С удовольствием пришел он также на игры эфебов (греческих юношей призывного возраста), устроил встречу с ними, угощая их разными вкусностями.
Затем вместе со свитой отправился в Неаполь, где в его честь каждые пять лет, первого августа, давались спортивные игры. Здесь болезнь вновь дала о себе знать, но он все же решил продолжить путешествие и проводил Тиберия до Беневента.
На обратном пути болезнь обострилась, и он вынужден был остановиться в городке Нола. Когда об этом сообщили Ливии, она тотчас послала гонцов вслед сыну, чтобы те вернули его с дороги. Была ли она уверена, что смерть мужа последует в ближайшее время, или интуитивно предвидела скорую развязку? Когда приехал Тиберий, старик был уже совсем плох. Но был еще в полном сознании и очень долго беседовал наедине с наследником. О чем они говорили? О текущих делах, или Август, предчувствуя близкий конец, давал последние напутствия? Об этом нельзя сказать с полной определенностью, потому что доподлинно не известно, состоялась ли вообще их встреча. Тацит в этом сомневался: «Не совсем выяснено, застал ли он Августа в городе Ноле живым или уже бездыханным».
Тем временем к острову Планасия шел военный корабль, на котором плыл смертный приговор несчастному Агриппе Постуму. Этот документ был написан Саллюстием Криспом, внучатым племянником знаменитого римского историка. Но под чью диктовку? Ливии или Тиберия? Вероятнее всего, Ливии, потому что когда Тиберию доложили о выполнении этого страшного приказа, то он сказал, что никаких на этот счет указаний не давал и никоим образом к этому делу не причастен. Позже намекал, что такой приказ был отдан самим Августом. Но это, мягко говоря, вымысел, а точнее, не слишком удачная попытка перевести стрелки, как теперь говорят, от себя подальше. Впрочем, как пишет Светоний, «вскоре дело было замято и забыто».
И если насчет Тиберия нельзя сказать с полной определенностью, застал ли он в Ноле своего приемного отца в живых, зато мы знаем, что его мать Ливия была рядом с мужем во время его кончины, потому что к ней были обращены его последние слова.
В последний день своей жизни, девятнадцатого августа, он спрашивал, нет ли в городе беспорядков по причине его болезни, затем попросил зеркало и приказал причесать его и поправить челюсть. Видимо, уже предчувствовал свою кончину, потому что когда разрешил своим друзьям войти в спальню, в которой, кстати, умер и его отец Октавий, то спросил у них, хорошо ли сыграл комедию жизни? И продекламировал на греческом языке те слова, что обычно произносили актеры в конце спектакля:
Коль хорошо сыграли мы, похлопайте
И проводите добрым нас напутствием.
После того как ушли его друзья, похоже, сознание его стало помрачаться, потому что он вдруг стал жаловаться, что его куда-то тащат сорок крепких молодцов. К нему впустили кого-то приехавшего из столицы, и он стал расспрашивать о здоровье дочери Друза. И тут пришел его смертный час. Он произнес только: «Ливия, помни, как жили мы вместе! Живи и прощай!». И скончался. «Смерть ему выпала легкая, – читаем у Светония, – какой он всегда желал. В самом деле, когда он слышал, что кто-то умер быстро и без мучений, он молился о такой же доброй смерти для себя и для своих – так он выражался».
Но Ливия не спешила объявлять о его смерти. Она, как пишет Тацит, «время от времени, пока принимались меры в соответствии с обстоятельствами, распространяла добрые вести о состоянии принцепса». Все дороги к дому были перекрыты вооруженной стражей, и без ее приказа никто не мог принести весть о кончине Августа ни в Рим, ни в провинции, где стояли войска. А это было очень важно. В Германии стояли отборные легионы под командованием популярного в народе Германика, и это, похоже, волновало ее больше всего. К тому же еще не пришла весть об убийстве Агриппы Постума.
И только после того, как у нее появилась уверенность, что старший сын беспрепятственно может взойти на трон, было объявлено о кончине Августа и о том, что Тиберий взял в свои руки бразды правления.
Однако интрига с Агриппой Постумом была еще не закончена. Его верный раб по имени Клемент решил вызволить своего хозяина из ссылки и отправился с этой целью на нанятом торговом судне на Планасию, но, увы, опоздал. Более быстроходный военный корабль с приказом об убийстве оказался там раньше, и Клемент смог только выкрасть прах своего господина. Позже, укрывшись в Этрурии, раб стал выдавать себя за Агриппу Постума, благо был примерно одного с ним возраста и походил на него внешне.
Слух о чудесном избавлении внука Августа быстро распространился по всей Италии. В столице эта весть вызвала оживленные пересуды и слухи. Говорили, что корабль с Агриппой Постумом уже приближается к Остии. Эти события, конечно же, не могли не волновать Тиберия, и он «озабоченный и встревоженный, все еще метался между двумя решениями, обуздать ли своего раба военною силой или выждать, чтобы этот нелепый слух со временем рассеялся сам собой» (Тацит). К тому же ему становится известно, что некоторые сенаторы и всадники оказывают Клементу помощь как деньгами, так и советами. Он вызывает к себе Саллюстия Криспа, которому было поручено решить проблему Агриппы Постума, и приказывает ему каким угодно способом обезвредить самозванца. Тот решил подослать к рабу своих людей с тем, чтобы они притворились его единомышленниками, посулили бы оказывать ему поддержку, дали бы денег и попытались заманить его в ловушку. И это им удалось. Связанного и с кляпом во рту самозванца доставили во дворец.
Когда он предстал перед новым принцепсом, тот спросил его, как это раб Клемент умудрился стать внуком Августа. Тот ответил, что так же, как Тиберий – Цезарем. Раба пытали, но он не выдал своих сообщников. Не желая по этому делу огласки, властелин приказал умертвить раба прямо во дворце. И никаких дальнейших расследований не проводилось.
После кончины Августа в Германии и почти в то же время в Паннонии начались брожения в войсках. Солдаты стали требовать отпусков и денег. Так почти всегда и бывает во время смены власти. К тому же не было секретом, что по завещанию Августа народу и воинам были обещаны денежные, сверх жалованья, выплаты.
Германик занимался сбором налогов в Галлии, когда пришло известие о смерти Августа и солдатском бунте. Он поспешил к легионам, и солдаты встретили его жалобами на свое тяжкое положение, даже засовывали его пальцы к себе в рот, чтобы он убедился, что там не осталось зубов, показывали ему на своих телах старые раны. И требовали увольнения и жалованья, так как многие вместо положенных двадцати служили по тридцать лет и даже больше. И все они готовы были поддержать его в борьбе с Тиберием, если бы Германик захотел верховной власти. Лишь бы он выполнил их требования.
Германик обратился к солдатам с увещеваниями и напомнил им о былых победах, когда во главе тех же самых легионов стоял его дядя Тиберий, которому присягнула вся Италия, и многие галльские племена приведены к присяге законному наследнику Августа. И когда раздались голоса, что они хотят видеть императором не Тиберия, а его, Германик схватил меч и приставил его к груди со словами, что он скорее умрет, чем нарушит присягу. Некоторые солдаты не приняли этого всерьез, и один из них даже протянул Германику свой меч со словами, что его оружие, дескать, острее. Обстановка накалилась настолько, что полководца не хотели отпускать с трибуны, и он с трудом вырвался с помощью офицеров в свою палатку, где стал держать с ними совет, как усмирить бунт. «Пагубна строгость, а снисходительность – преступление, – замечает Тацит, описывая эти события, – уступить во всем воинам или ни в чем им не уступать – одинаково опасно для государства». Решено было все же уступить, и ветераны, отслужившие по двадцать и более лет, получали отставку, а выплаты (по завещанию Августа каждый легионер получал по триста сестерциев) удваивались. Однако деньги обещали выдать только в зимнем лагере, что опять вызвало недовольство, и пришлось раздать всю наличность, какая была у полководца и его офицеров.
Германику все же удалось привести стоявшие на Рейне легионы к присяге Тиберию. Правильно ли он поступил? Быть может, имея восемь легионов, следовало побороться за власть? Его очень любили в народе, он, опять же обратимся к Тациту, «отличался гражданской благонамеренностью, редкостной обходительностью и отнюдь не походил обликом на Тиберия, надменного и скрытного». Так что шансы занять первое место в государстве у него были, и немалые. Но Германик, вследствие благородства своего характера, не мог нарушить присягу и пренебречь завещанием Августа, да и прекрасно понимал, что, если он заявит свои права на власть, неизбежно разразится гражданская война. Через три года Тиберий, ревнуя к его военным успехам, отзовет его из Германии и пошлет на Восток, где его ждал трагический конец, о чем мы уже говорили ранее.
Тем временем в Риме созывается заседание сената, на котором Тиберий с рыданиями сказал, что от горя лишился голоса, но лучше бы ему и жизни лишиться, и текст речи наследника зачитывал его сын Друз. После того как весталки принесли опечатанное завещание и оно было проверено свидетелями, которые подтвердили его подлинность, вольноотпущенник Августа Полиб стал его зачитывать. Оно начиналось такими словами: «Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь». Такое начало документа свидетельствовало, что сын Ливии лишь по воле слепого случая стал наследником Августа, и это, конечно, хорошо понимал сам Тиберий, когда позже стал разыгрывать, как пишет Светоний, «самую бесстыдную комедию». Он говорил, что ему одному не справиться с делами, пусть подберут напарника, имея в виду Германика, что его страшит бремя власти, что «держит волка за уши» и все такое прочее. Он отказывался, а раболепный сенат настаивал и умолял принять бразды правления. И это продолжалось так долго, что один из сенаторов, потеряв терпение, выкрикнул: «Пусть он правит или пусть уходит!»
Наконец, жалуясь, что ему приходится стать рабом и тащить в одиночку этот тяжкий груз, согласился принять власть, сказав при этом, что всегда готов ее уступить, если сенаторы сочтут, что «пришло время дать отдых и моей старости». Тиберию, кстати, в год смерти Августа было пятьдесят пять лет. Этот эпизод красноречиво свидетельствует о нерешительности, скрытности, коварстве и лицемерии нового правителя.
В качестве примера приведем такой факт. Позже, в шестнадцатом году, Либон Друз из рода Скрибониев был обвинен в подготовке переворота. К этому его подговорил сенатор Фирмий Кат. Он внушил ему, что он, правнук Помпея, племянник первой жены Августа, имеет больше прав на первое место в государстве, нежели Тиберий. Молодой человек, погрязший в долгах, клюнул на это, однако Фирмий сам же на него и донес. Тиберий тем не менее, зная обо всем, не сразу принял меры, а стал, наоборот, жаловать легковерного юношу своим вниманием и даже сделал претором, принимая в то же время меры личной безопасности. И стал играть с ним, как кошка с мышкой. К примеру, во время жертвоприношения приказал дать Либону вместо стального и острого жреческого ножа – свинцовый, а когда встречался с ним, то был с сыном и опирался на правую руку Либона, чтобы тот не смог совершить ею злодеяния. Когда у него накопилось достаточно компромата, были найдены обвинители, и дело было передано в сенат. Либон вынужден был покончить самоубийством, но тем не менее разбирательство продолжилось, и уже покойному юноше был вынесен обвинительный приговор. Тиберий заявил, что он сохранил бы ему жизнь, если бы тот сам не покончил с собой.
Но продолжим о заседании сената, когда зачитывалось завещание Августа и решался вопрос о погребальных ему почестях. Итак, наследниками первой степени покойным были названы Тиберий и его мать Ливия, второй степени – сын Тиберия Друз, а также Германик и его сыновья. Указаны и наследники третьей степени, а это родственники и друзья. Кроме этого, казне было завещано сорок миллионов сестерциев, каждый из округов столицы получал по сто тысяч, чтобы их разделили между всеми горожанами, преторианцы получали по тысяче, а простые солдаты, как уже говорилось, по триста сестерциев. Весьма странен пункт завещания о том, чтобы дочь и внучку Августа не хоронили в семейной усыпальнице, Мавзолее. Неужели и на закате жизни старик не простил дочь и внучку? Быть может, и хотел, но этого не могла допустить и не допустила Ливия.
Помимо частного завещания, были оглашены еще четыре запечатанных свитка, где Август завещал выбить на медных досках перечень своих деяний и установить их у входа в Мавзолей, а также обращался к будущим правителям с такими советами: ограничения отпуска рабов и дарования римского гражданства; не давать слишком много власти управленцам, довольствоваться существующими размерами государства, ибо расширение границ затруднит защиту империи, и прочими.
После этого сенаторы решили похоронить Августа за счет государства и стали обсуждать, как провести траурные мероприятия. Поступило много предложений, среди которых было: впереди шествия должны были нести названия законов Августа, всех покоренных им народов, сам кортеж должен проследовать под триумфальной аркой, в знак траура надеть вместо золотых колец железные и так далее. Тиберий, однако, отверг часть предложений и сказал, что кроме всего прочего следует позаботиться о том, чтобы во время похорон не повторились беспорядки, какие случились во время погребения Юлия Цезаря.
Тело Августа, не дожившего чуть больше месяца до семидесяти шести лет, декурионы несли на своих плечах из городка Нолы до Бовилл по ночам, потому что стояли жаркие дни. Затем эстафету переняли всадники и донесли Августа до его дома в Риме.
В день похорон тело усопшего, укрытое пурпурным с золотом покрывалом, покоившееся на носилках из золота и слоновой кости, было торжественно перенесено к храму Божественного Юлия. По обычаю, Тиберий и его сын Друз произнесли похвальные речи, затем носилки с телом Августа были перенесены на Марсово поле, где останки были сожжены на погребальном костре. При этом один из сенаторов якобы увидел, как из пламени вылетел орел и унес в небеса душу Августа. Это было отмечено вдовой, и зоркий сенатор получил от нее миллион сестерций. Целых пять дней Ливия вместе с несколькими всадниками находились на месте сожжения, а затем прах был собран и помещен в Мавзолее, где уже покоились внуки императора. Траурные мероприятия проходили под строгой охраной вооруженных солдат.
На похоронах не было единственной дочери умершего, а также его внучки. Юлия Старшая, впрочем, ненадолго пережила своего отца. Август в конце своей жизни смягчил условия ее ссылки и разрешил поселиться в Италии. Но с приходом к власти бывшего мужа ее положение резко изменилось. Ей было запрещено выходить из дома и с кем-либо общаться, она была лишена ежегодной пенсии на содержание. Юлия умерла в том же, четырнадцатом, году от невзгод и чахотки. О других чудовищно жестоких репрессиях Тиберия против родственников Августа мы скажем чуть ниже.
Август, как и его приемный отец, Гай Юлий Цезарь, был обожествлен. И это закономерно, ибо культ Августа был привит в Риме и провинциях еще при его жизни, и Тиберий, как бы он в душе ни относился к новому богу, понимал необходимость того, чтобы культ Августа становился в структуре государства элементом, объединявшим жителей многонациональной империи.
Нового принцепса также стали звать Августом, а его мать – Августой. Все последующие императоры использовали это имя наравне с именем Цезаря как символ верховной власти. Тиберий, впрочем, пользовался этим именем лишь в деловых письмах и посланиях. И вообще он уклонялся от всяких титулов и в начале правления хотел, чтобы сенат и другие органы управления вновь обрели свои утраченные властные полномочия. Говорил, что он слуга сенату и имеет в лице сенаторов «господ и добрых, и справедливых, и милостивых» (Светоний), и обо всех своих делах докладывал сенату. Некоторые решения принимались вопреки его воле, но он не отменял их, а консулам уступал дорогу и делал вид, что именно они – высшая власть. Говорил, что «в свободном государстве должны быть свободны мысль и язык». И это вполне понятно, если вспомнить, что его родной отец был приверженцем республики и воевал против Октавиана. К тому же Тиберий на собственной шкуре испытал, если можно так сказать, «ласки самовластия» своего отчима, который силой отобрал его мать у законного мужа. Затем отнял любимую жену, приказал жениться на своей дочери, развратной шлюхе, от которой он вынужден был бежать хоть на край света. И затем на Родосе дрожал за собственную жизнь, вымаливая у матери снисхождения, когда его оклеветали, и Август вполне мог сделать его ссылку бессрочной.
Но новый принцепс, если бы и захотел, уже не мог радикально изменить введенных Августом новых форм управления, и как он ни навязывал (быть может, и лицемерно) сенату возможность стать в полном смысле властной структурой, тот не пожелал разделять с принцепсом бремя власти. А если бы даже и захотел, ничего бы из этого не вышло, ибо, как мы уже говорили, огромная империя уже не могла управляться так, как это было до Цезаря. Потребовались новые механизмы власти, и они были введены Цезарем и отрегулированы Августом. Возврат к временам поздней республики, когда практически все население Рима участвовало в ежегодных сражениях за власть, был едва ли возможен. И, пожалуй, прав Тацит, когда пишет о Тиберии как человеке, «которому свобода внушала страх, а лесть – подозрения».
Он действительно не терпел угодливости и лести, отказался от звания императора и Отца отечества, чем так гордился Август, не разрешил повесить над дверями дубовый венок, как «спасителю всех граждан» (дубовый венок служил тогда наградой за спасение гражданина). И когда угодливая знать предложила переименовать месяц ноябрь (в этом месяце родился Тиберий) в тиберий, а октябрь в честь его матери, в ливий, он сказал: «А что вы будете делать, когда станет тринадцать Цезарей?»
Он сократил расходы на театр и цирк, уменьшил число гладиаторов, боролся с роскошью, взятками в виде подарков должностным лицам. Продолжил Тиберий политику Августа и в смысле укрепления нравственности, ужесточив наказания за прелюбодеяния.
Боролся он также с укоренившимися в Риме чужеземными верованиями, особенно египетскими и иудейскими. Он запретил отправление этих культов и выслал из столицы иудеев.
Словом, в начале своего правления он ревностно исполнял обязанности главы государства, и в первые два года даже не покидал столицы. Империя продолжала свое процветание благодаря верным административным указаниям сверху. В этой связи следует отметить строгий контроль над казной, жесткую борьбу с коррупцией и преступностью, строительство новых дорог в провинциях, преодоление финансового кризиса и так далее. Строго пресекая лихоимства наместников, он напоминал им, что «овец надо стричь, а не сдирать с них шкуры».
Что касается внешней политики, то тут он следовал заветам Августа и не стремился к новым завоеваниям. Он отозвал Германика из зарейнской Германии, где тот пытался привести к покорности местные племена, и граница на Западе теперь проходила по левому берегу Рейна. Он сказал: «Месть Рима совершилась, германские племена пусть теперь сами разбираются со своими раздорами». На Востоке, куда был послан тот же Германик, были улажены спорные конфликты, с парфянами заключен мирный договор, а подвластные Риму царства Каппадокия и Коммагена обращены в римские провинции.
После смерти Германика (девятнадцатый год), потом собственного сына Друза (двадцать третий год), а затем и матери (двадцать девятый год) Тиберий стал ощущать вокруг себя, если можно так сказать, враждебную пустоту. Сам он вступить в брак больше не решился, и его семьей стали постоянно конфликтовавшие между собой родственники. Вдова Германика Агриппина, мать шестерых детей, отличавшаяся волевым характером, стала для Тиберия просто невыносимой. Она была уверена, что в смерти ее мужа повинен Тиберий и, похоже, не слишком скрывала своих догадок. Он однажды ее спросил, не считает ли она оскорблением, что не царствует? Как-то за обедом Тиберий предложил ей яблоко, а она, думая, что оно отравлено, не решилась его откусить, поэтому он сказал, что, если она считает его отравителем, пусть не появляется к столу. Тиберий сослал ее в конце концов туда же, куда и Август свою дочь Юлию, на остров Пандатерия, где ей плетью «выхлестнули глаза», а когда она решила уморить себя голодом, ее стали кормить насильно. Она вскоре умерла, а ее сыновей Нерона и Друза уморили голодом. Оставшийся в живых ее сын Калигула, то есть Сапожок, был слишком молод, чтобы представлять для Тиберия опасность, к тому же был очень хитер и изворотлив.
Жестокость Тиберия стала проявляться еще сильнее после раскрытия заговора Сеяна, командира гвардейцев, решившего совершить государственный переворот. Пользуясь тем, что принцепс постоянно отсутствует в столице, он активно пропагандирует собственную значимость и даже устанавливает в Городе свои статуи. Временщик был любовником Ливиллы, жены Друза Младшего, которого они устранили с помощью яда. Сеян попросил руки молодой вдовы, однако Тиберий отказал, мотивируя это тем, что между всадником, к сословию которых принадлежал префект, и женщиной из императорской семьи брак невозможен. Позже, впрочем, Сеян добился своего.
Тиберий узнал о заговоре от вдовы своего брата, Антонии, и с помощью гвардейского офицера Макрона сумел обезвредить честолюбивого Сеяна. Против его сторонников был развязан чудовищный террор. Он сам и его семья были казнены, Тиберий не пощадил даже детей.
Впрочем, к тому времени властелин уже не появлялся в Риме, а жил на Капри, где, как описывают Светоний, Тацит и другие древние историки, предавался пьянству, любил мальчиков «самого нежного возраста», устраивал спектакли группового секса и предавался прочим порокам. С каким размахом проходили его сладострастные оргии, красочно показано в фильме Тинто Брасса «Калигула».
В правление Тиберия закончил свою земную жизнь Иисус Христос, давший миру новую нравственную идеологию. Имя Понтия Пилата, наместника Иудеи, который допустил казнь Христа, хоть и не хотел этого, более известно в современном мире, нежели имя Тиберия Цезаря. Существует, впрочем, легенда о Марии Магдалине, которая рассказала ему о воскрешении Христа, а он ответил, что скорее поверит в то, что яйцо покраснеет, нежели в это. И яйцо покраснело! Тиберий, если помните, был фаталистом, увлекался астрологией и уж, конечно, размышлял о вечной жизни (все мечтают о бессмертии). Неудивительно, что его мог заинтересовать слух о чудесном воскрешении Христа и он захотел встретиться с Марией Магдалиной.
Итак, первую половину своего правления Тиберий зарекомендовал себя как ответственный государственный деятель, а затем уехал на Капри, совершенно забросил все дела, предаваясь сладострастным забавам. Светоний по этому поводу пишет: «…вернувшись на остров, он окончательно оставил все государственные дела. Более он не пополнял декурии всадников, не назначал ни префектов, ни войсковых трибунов, не сменял наместников в провинциях; Испания и Сирия несколько лет оставались без консульских легатов, Армению захватили парфяне, Мёзию – дакийцы и сарматы, Галлию опустошали германцы – он не обращал на это внимания, к великому позору и неменьшему урону для государства».
Здесь Светоний, похоже, сгущает краски – отлаженный Августом государственный механизм хорошо и бесперебойно работал и в отсутствие принцепса в столице (вспомним, что и Август уезжал в провинции не на один год). Да и Тиберий, даже находясь на Капри, так или иначе отслеживал ход государственных дел, получая депеши и давая указания в своих письмах. Когда его спросили, почему он не меняет наместников, он привел такой пример. Получивший рану человек не отгонял пьющих его кровь мух, а когда сердобольные люди хотели их отогнать, он не позволил, говоря, что новые, голодные мухи принесут ему еще больше мучений, чем те, которые уже напились. Так же и с наместниками, если их сравнить с мухами.
Тиберий скончался в возрасте семидесяти восьми лет, пробыв у власти двадцать три года. Его смерть, если верить источникам, была насильственной: Калигула задушил старика в постели своими руками. По другим сведениям, это сделал подушкой командир гвардейцев Макрон на глазах у Калигулы. Тиберий завещал власть Сапожку наравне со своим родным внуком Тиберием Гемеллом, но Калигула, будучи сыном популярного в народе Германика, без труда занял престол, а затем устранил соперника.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.