Аттила

Аттила

Захватывали ли гунны территорию нынешней Польши? Кшиштоф Домбровский (Кшиштоф Домбровский, Тереса Найгродска-Майхшик, Эдвард Трыярский. «Европейские гунны, протоболгары, хазары, печенеги», Вроцлав, 1975) отвечает на этот вопрос крайне сдержанно: «Суммируя рассуждения на тему экспансии гуннов в польские земли, следует констатировать, что археологические источники, которыми мы располагаем, не дают ни малейшего основания полагать, что занятые ими области простирались севернее Карпат. Зато, вне всякого сомнения, надлежит признать, что южные области польских земель непродолжительное время находились в зависимости от гуннов в правление Аттилы. Известные археологические находки в этих регионах прямо свидетельствуют от этом. В то же время к концепции о распространении власти гуннов до Балтийского побережья, пусть даже при наличии письменных свидетельств, надлежит подходить крайне осторожно, поскольку убедительных подтверждений этого в археологических материалах не обнаружено». Археологические памятники, о которых сказано выше и которые доказывают, что гунны были на наших землях, найдены на раскопках в Якушовицах (Малопольска) и в Ендрыховицах (Силезия). К сожалению, оказались уничтоженными предположительно гуннские памятники из Пшеменчан в Меховском повяте. Особенно богатым оказалось скелетное захоронение в Якушовицах, в котором обнаружена целая коллекция украшений, пряжек и оковок, железный меч, серебряные украшения конской сбруи и золотые пластины, которыми был окован так называемый композитный лук. Украшенные таким образом луки не являлись оружием, а служили символом власти, что дало основание полагать, что обнаружено не рядовое место стоянки гуннов, а возможно, даже поселение уровня наместничества.

* * *

Приблизительно в 370 г., скорее всего, в результате охватившей закаспийские степи засухи монголо-тюркский народ гуннов, говорящий на языке, принадлежащим к алтайской семье языков, двинулся в направлении нетронутых бедствием степей Южной Европы. По пути в результате сложного сочетания военных столкновений, союзов и взаимной ассимиляции гуннским объединением местных племен к переселенцам примкнули иранские аланы и, частично, вестготы. Зимой 395 г., перейдя по льду Дунай, кочевники вторглись на территорию Римской империи. Начался период набегов, прерываемых, однако, годами мира и даже сотрудничества с римлянами. В 433 г. под предводительством Руа гунны овладели провинциями Валерия и Паннония Прима, что примерно соответствует Венгерской низменности и северу от нынешней Сербии. После смерти Руа вождями гуннов стали братья Аттила и Бледа (434). Уже во время первой кампании римляне с ужасом убедились, что армия гуннов располагает силами, умением и средствами, позволяющими штурмовать и захватывать даже хорошо укрепленные крепости. Это стало для империи настоящим шоком, поскольку до этого времени вся римская концепция обороны от варваров строилась на системе возведения городов-крепостей, неприступных по определению для войск, не обладающих необходимыми техническими средствами, а уж тем более кочевников. Падение Виминация и Несса в 441 г. привело не только к панике, но и к дезорганизации римской обороны. В биографии святого Гипария из Эфеса содержатся полные ужаса строки: «Варварское племя гуннов достигло такого могущества, что заняло свыше ста городов и чуть ли не угрожало Константинополю, так что большинство его жителей бежало. Даже монахи хотели бежать в Иерусалим. […] Они так опустошили Фракию, что той уже никогда не подняться и не стать прежней». У сильных мира сего этот мир вызывает множество искушений и честолюбивых стремлений. И нет ничего удивительного, что в 444 или 445 г. (скорее в 444) Аттила убил Бледу и сам стал единоличным и полновластным предводителем гуннов, а в известной степени властителем своей эпохи.

Вслед за Йорданом все историки приводили одно и то же описание внешности Аттилы: «Невысокий, широкий в груди, с большой головой и маленькими глазками, редкой бородкой и волосами с проседью. Смуглая кожа выдавала его происхождение». Прямо скажем – немного. Гораздо больше можно почерпнуть из сообщения Приска, присутствовавшего на пиру у предводителя гуннов: «В то время как для иных варваров и для нас приготовили обильную пищу и подавали ее на серебряных блюдах, для Аттилы было одно мясо на деревянной тарелке. […] Пил он также из деревянной чары, хотя пирующим наливали в золотые и серебряные кубки. Одежда его была проста и не отличалась от остальных, разве что была чистой. Ни меч, что висел у него на боку, ни пряжки его варварской обуви, ни конская упряжь не имели украшений, как у других скифов, из золота или драгоценных камней». Приск пишет «как у других скифов», но легко догадаться, что дело тут в противопоставлении Аттилы изнеженным римским императорам и патрициям. С такой точки зрения его наблюдения становятся предостережением и пророчеством. И он не одинок. Практически с самого начала Аттила вызывает панический ужас. Прозвище Бич Божий придумано позже. А вот поговорка «Где пройдет Аттила, там трава не растет» появилась раньше, чем тот нанес свой сокрушительный удар. Этот всеобщий страх не раз будет облегчать ему задачу.

В 445–450 гг. Аттила распространяет свое влияние далеко на север (даже за Карпаты) и на юг. Он подчинил земли Восточной Римской империи, вынудив римлян пойти на заключение мирного договора. Подписавшие его посланцы Марциана не догадывались, что, гарантируя варварам мир на востоке, они тем самым открывают им дорогу на запад. После заключения мирного договора в 451 г. Аттила отправился вдоль Дуная. Германские племена, которые оказали ему военное сопротивление, были уничтожены. Другие присоединились к грозному завоевателю. Около современного Штутгарта армия гуннов повернула на север и около Кобленца форсировала Рейн. Вскоре пал Мец, затем Тревир, в июне гунны приблизились к Орлеану. В этот момент, после покорения Северной Галлии, государство гуннов достигло колоссальных размеров. Кроме Галлии и германских земель вся Центральная и Восточная Европа (за исключением урезанных территорий Римской империи) находилась в безраздельной власти варваров. Когда Аттила оказался на вершине могущества, начали приходить тревожные известия. Рим, конечно, был слаб, внутренне нестабилен и разобщен, но все-таки сохранил остатки былой гордости и воли к сопротивлению. Олицетворением ее стал Флавий Аэций, полководец Западной Римской империи, который в молодости был заложником при дворе правителя гуннов Руа и знал гуннов, их методы ведения боя. Теодор Парницкий посвятил ему два романа, первый (1937) имеет характерное название «Аэций, последний римлянин», последний в смысле значимости личности и веры в величие и миссию императорского Рима. Именно этот Аэций спешно собрал войска в Шампани. Аттила повернул и направился ускоренным маршем навстречу противнику. Обе армии представляли собой разноплеменную «сборную солянку». Аттилу поддерживали более десятка германских племен во главе с гепидами, скирами, тюрингами и ругиями во главе. На стороне римлян выступают свебы, саксы, литики, багауды из Бретани, а прежде всего аквитанские вестготы под предводительством короля Теодориха… Франки и бургунды оказались поделенными поровну. Сражение, вошедшие в историю под названием битвы на Каталаунских полях, произошла поблизости от современного Шалон-сюр-Марн, где точно, историки так и не установили. Оно было ожесточенным и долгим. Очень ярко описал это сражение Джон Ман («Аттила», Варшава, 2005), который на поле кровавой битвы привлек даже комету Галлея, а также Мишель Пуше («Аттила», Париж, 2009). Но оба пользовались более поздними источниками. Йордан же изобразил картину настолько патетическую, насколько и неконкретную: «Бушует бой во всевозможных видах, дикий, жестокий, кошмарный. Сцен таких не знала древность. […] Ручей, текущий по скромному руслу через упомянутое поле, стал бурным, но не по причине дождей, как обычно, а от крови погибших. Течение его превратилось в ревущий поток. Раненые теснились по его берегам, дабы утолить мучительную жажду, и черпали воду, смешанную с кровью». Сражение длилось два дня. Первый ничего не решил, хотя обе стороны понесли огромные потери. Гунны рассчитывали, что после смерти Теодориха вестготы откажутся от борьбы. А когда этого не случилось, начали отступление, больше напоминавшее бегство. Как образно заметил Питер Хезер («Падение Римской империи», Познань, 2006): «Гунны вернулись в Венгрию, поджав хвосты». Здесь в знаменитом «Лагере Аттилы» приступили к реорганизации и перевооружению побежденной армии.

Этот «Лагерь Аттилы» занял почетное место в европейской мифологии, уже хотя бы благодаря «Песне о нибелунгах», в которой как раз при дворе Аттилы (в песне – Этцель) разыгрывается финал мести за смерть Зигфрида из рода Вольсунгов, добывшего сокровища нибелунгов. Рихард Вагнер посвятил этим легендарным событиям монументальную драматическую тетралогию «Кольцо Нибелунга», состоящую из четырех частей: «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид» и «Гибель богов» (1853–1874). В «Песне о нибелунгах» говорится об огромном дворце Аттилы, крепостных стенах, церкви… Археологические данные никак не подтверждают существования всех этих построек. В письменных источниках обнаруживаются описания, противоречащие мифу. Йордан рассказывает: «Это была, я бы сказал, деревня, только обширностью своей сравнимая с городами, огороженная забором из струганых досок, так тесно пригнанных одна к другой, что они казались единым целым. Внутри располагались просторные деревянные строения, служащие столовыми и спальнями, все очень вместительные…» Венгерские историки, когда венгры некоторым образом присвоили себе память об Аттиле, Каралин Эшер и Ярослав Лебедински («Дело Аттилы», Арль, 2007) дали этому месту турецкое название «орду», чтобы повысить его ранг и отличать от обычного военного лагеря, которым оно, скорее всего, и было. Так или иначе, но тут размещались мастерские резчиков и оружейников, кузнецы… словом, все, что в ту эпоху было необходимо для создания боевого снаряжения и оружия. Таким образом, за пару месяцев Аттила мог восстановить ударную мощь своих войск. На этот раз он нацеливался уже не на отдаленные провинции, а на великий город на семи холмах и его тылы. И разве думал Аттила, отправляясь в поход, что тот превратится в очередную легенду?

Первым серьезным препятствием на пути гуннов стала хорошо укрепленная Аквилея. Раз за разом атаки гуннов разбивались о ее каменные стены. Бессмысленно было надеяться взять город измором. Аттила отлично подготовился к осаде, сделав необходимые запасы. Он даже начал подумывать об отступлении. Отказаться от подобных мыслей его заставило явление необыкновенное – здесь мы вступаем в область легенд. Осадившие Аквилею кочевники видели издалека на одной из городских башен аистиное гнездо. В тот самый прекрасный день, когда их предводителя одолели сомнения, люди заметили, что аист по очереди достает из гнезда птенцов и переносит их в клюве куда-то далеко за город. Такое поведение птицы было единодушно сочтено знамением, ибо она никогда не покинет гнезда, если бы не опасность, грозящая городу, в котором ее гнездо свито. Это убедило Аттилу, и он бросил войска на очередной штурм. В польской литературе подобный мотив использовал, несколько его переиначив, при описании обороны Ченстохова Генрик Сенкевич: «И свершилось чудное знамение. Зашумели вдруг со всех сторон крылья, и целые стаи зимних птиц опустились на крепостной двор […]

– Старики сказывают, – промолвил солдат, – что, ежели какому дому суждено рухнуть, вмиг ласточки и воробушки, что по весне вьют гнезда под его крышей, за два-три дня до того прочь летят; такое у каждой животины чутье, что заранее беду разумеет. А посему, будь под монастырем порох, птахи сюды бы не прилетели.

– Неужто правда?

– Как Бог свят!

– Хвала Пресвятой Богородице! Горе тогда шведам!».

Раз шведам было горе, то по принципу подобия защитникам Аквилеи надеяться на лучшее не приходилось. Птахи, видать, правы. Ченстохов устоял. Аквилея пала. Раздраженный потерей времени Аттила горожан не пощадил, а сам город практически сравнял с землей, да так, что, по словам Эдварда Гиббона («Падение Римской империи на Западе», Варшава, 2000), «следующие поколения с трудом находили следы руин». Затем настал черед Альтинума и Падуи, а вслед за ними Виченцы, Вероны и Бергамо. Падуя и Милан сдались без боя, благодаря чему гунны пощадили здания и самих горожан, довольствуясь их богатствами. По легенде, в одном из миланских дворцов обнаружилась фреска с изображением сидящего на троне римского императора, которому оказывали почести и приносили дары скифские правители. Аттила велел немедленно призвать художника и поменять местами лица на картине. Теперь на троне восседал надменный скиф, а перед ним стояли униженно на коленях, признавая его власть, римские императоры. Далее, как об этом свидетельствуют народные сказания, гунны направлялись к Комо, Модене и Турину, то к плодородным долинам Ломбардии. Захватчики разоряли все на своем пути, практически не встречая сопротивления. Защищаться решались лишь отдельные города, а дать бой в чистом поле не отважился никто. При таком положении вещей, когда Аттила повернул свои войска на юг, в Риме началась вполне объяснимая паника. К находившемуся тогда в Равенне вождю с просьбой о мире отправилась делегация самого высокого уровня, какой только возможен, во главе с римским папой Львом I, консулом Геннадием Авиеном и префектом Меммием Эмилием Тригетием. Встреча произошла в полевом лагере венетов «у брода на реке Минций». В этот момент варварская легенда слилась с христианской.

Почтеннейший Иаков Ворагинский, доминиканец и епископ Генуи (†1298 г.) записал, и его повествование стало официальной версией католической церкви: «В то самое время Аттила опустошал Италию, и тогда святой Лев три дня и три ночи провел в молитвенном бдении в церкви святых апостолов, после чего молвил своим приближенным: «Кто хочет идти со мной, пусть идет». А когда прибыли к Аттиле, тот, едва лишь узрел святого Льва, слез с коня, пал к его ногам и сказал, чтобы просил, чего пожелает. Лев тогда попросил, чтобы оставил Италию и освободил пленников. А когда окружение пеняло

Аттиле, что он, победитель всего мира, уступил священнику, тот ответствовал: “О себе и о вас я заботился, ибо увидел справа от него прекрасного рыцаря с обнаженным мечом, который сказал мне – если ты не послушаешь Льва, сгинешь со всеми своими”». Легенда эта существует в нескольких вариантах. В некоторых из них вместо святых Михаила или Георгия рядом с папой появляются апостолы Петр и Павел, и эта версия также весьма популярна и живуча. Даже из современного «Лексикона римских пап» Рудольфа Фишера-Волльперта (Краков, 1990) мы узнаем, что «западноримский император не в состоянии был защитить страну. Папа Лев решительно выступил в 452 г. против правителя гуннов Аттилы и во время встречи в Мантуе, исключительно благодаря силе своей личности, добился того, что Аттила обещал заключить мир. Так был спасен Рим». Приблизительно то же самое (правда, с оттенком иронии) находим у Гиббона: «Красноречие Льва I и его величественный вид произвели большое впечатление на предводителя варваров и пробудили в нем уважение к духовному отцу христиан. Появление же святых апостолов Петра и Павла, пригрозивших Аттиле смертью, если не прислушается к молитвам наместника Бога на земле, является одной из прекраснейших легенд в церковном предании. Спасение Рима, несомненно, стоило небесного вмешательства, поэтому отнесемся же снисходительно к этой сказке, которую освятили Рафаэль своей кистью, а Альгарди резцом». Немного больше рационального пытается привнести в эту историю Хуберт Стадлер («Лексикон римских пап и соборов», Варшава, 1992): «Папа отважно противостоял вторжениям варваров в Италию, и в 452 г. во время встречи в Мантуе ему удалось склонить короля гуннов Аттилу к отступлению и подписанию мира». Однако уже Джон Ман не скрывает издевки: «Как выразился Проспер, “король принял всю делегацию вежливо и так был польщен присутствием высшего священнослужителя, что приказал своим людям отринуть враждебность и, обещав мир, отступил за Дунай”. Вот так просто. Магия, да и только.[…] Очевидно, что торговались отчаянно. Весьма вероятно, что Аттила угрожал Италии страшными бедствиями. Что вызвало встречное предложение […] щедрый выкуп помог прийти к соглашению». В свою очередь Дональд Оттуотер и Кетрин Р. Джон («Словарь святых», Вроцлав, 1997) сообщают: «Лев лично отправился на встречу с воинственными гуннами в устье реки Минцио, во время которой обещанием щедрого выкупа склонил Аттилу отойти за Дунай». Значение выкупа подчеркивают многие историки: Эшер и Лебедински, Бернштам и Гамбис, который пишет о «громадном возмещении ущерба». Но все же подобное объяснение не кажется исчерпывающим. Как минимум еще четыре причины обусловили подобное решение Аттилы. Во-первых, эпидемия, вспыхнувшая в его армии. Что это была за болезнь, мы точно не знаем, хотя, судя по некоторым источникам, описывающим ее симптомы, можно предположить, что речь шла о дизентерии. Во-вторых, перепуганный вестями о падении Милана, император Восточной Римской империи начал, пока несмелые, но грозящие в будущем расшириться военные действия на границе территории варваров. В-третьих, принятая у гуннов тактика выжженной земли стала оборачиваться против них самих. Совершенно очевидно, что к концу лета армия Аттилы начала испытывать серьезные трудности со снабжением. Всем было доподлинно известно, что окрестности Вечного города были превращены готовившимися к осаде жителями в пустыню. И наконец, в-четвертых… На мой взгляд, самое важное и имевшее потом далеко идущие последствия, сражение на Каталаунских полях морально надломило гуннов. Дело тут не только в Аэции, который действительно двинулся на помощь Италии и в Западной Ломбардии даже вступил в военные действия с небольшими отрядами гуннов. Куда важнее был крах мифа. Однажды потерпевший поражение Аттила в глазах своих подчиненных уже не являлся непоколебимым гарантом успеха. Раньше о таком и подумать казалось немыслимо, но теперь даже в близком окружении вождя возникали споры и опасения. В подобной ситуации обещанное римским посольством богатство позволяло гуннам действовать по старому римскому принципу – лучше синица в руках, чем журавль в небе.

И Аттила повернул назад.

Папа Лев Великий, как мы старались показать, не был причиной этого отступления гуннов, но уж точно получил от этого наибольшую выгоду. Не дожидаясь средневековых аги-ографов, Лев немедленно присвоил все заслуги себе как римскому папе. Иными словами: не дар убеждения или личное обаяние решили дело, а сам статус наместника Бога на земле, что однозначно свидетельствовало о его превосходстве. Папа тут же дал теологическое обоснование первенству Рима. Йозеф Фогг изложил его доктрину: «Апостол Петр, благодаря своей неутомимости и вере, достиг формального соучастия (consortium) во власти самого Христа и передал его остальным апостолам. Епископ Рима – преемник Петра – так же, как он, передает часть своей власти другим епископам. Следовательно, остальные епископы зависят от наместника Петра, а его служение носит универсальный характер». Слава, которую приобрел Лев Великий после удачных переговоров с Аттилой и которая вышла далеко за пределы Италии, позволила ему навязать данный принцип на практике и не допустить при помощи Аэция, к примеру, создания независимого галльского патриархата сторонниками епископа Хилария из Арля. Правда, римский папа безуспешно пытался подчинить себе епископов Восточной Римский империи. Но если западное христианство называется сегодня Римско-католической церковью, то заслуга в этом именно Льва Великого. И эта церковь во многом была создана им… при непосредственном участии варвара и покорителя римлян, которому, впрочем, не было до этого никакого дела. Вот ведь какие бывают интересные повороты судьбы! Некоторые утверждают, что Аттила оставил еще один след в европейской культуре. Ведь спасшиеся жители стертой с лица земли Аквилеи основали новый город – Венецию. Современные исследования, однако, доказывают, что это справедливо только в отношении аквилейских евреев. Христианское население присоединилось к ним гораздо позднее, поэтому достоверной датой основания Венеции можно считать только 569 г., когда номинальный епископ несуществующей Аквилеи Павел перенес в порт Градо свою официальную резиденцию и имеющиеся в его распоряжении священные реликвии. Да и тогда это не была еще современная Венеция с каналами, мостами, дворцами и костелами. Та появилась только в IX в. Впрочем, это нисколько не мешает легенде связывать появление города с походом великого гунна, а горожанам чувствовать себя наследниками древней Аквилеи.

Сам Аттила, вернувшись в задунайский лагерь и получив обещанный выкуп (а платил не только Рим, но и отдельные знатные пленники), начал планировать очередной поход на Италию. Дело это было не простое, поскольку в двух предыдущих рейдах выявились серьезные организационные проблемы, с которыми его войска могли столкнуться снова, если ничего не изменить. Вдобавок военная элита гуннов наслаждалась в данный момент богатой добычей, а пока той было предостаточно, отнюдь не горела желанием отправляться в назначенный на 453 г. новый поход на Рим. В итоге намеченные планы рухнули, но не из-за нежелания гуннской знати выступать в поход, а по причине смерти Аттилы. Как бы там ни было, но очевидный конфликт интересов породил версию о заговоре. Правда, Йордан писал: «Прославленный король гуннов Аттила, рожденный от Мундзука, предводителя доблестных племен, который с неслыханной до сей поры мощью, сам овладев королевствами скифскими и германскими, поразил обе империи римского мира, беря город за городом, и дабы остального не разорять, умилостивленный просьбами принял годовую дань. И все это счастливо совершив, не пал он от вражьих ударов, не погиб от предательства ближних своих, а, сохранив в целости родное племя, в радости и веселье, не познавши боли, мирно уснул. Кто ж признает смерть, отмстить за которую никто не жаждет?» Естественную смерть вождя подтверждают и прямые сообщения о его последних мгновениях. Джон Ман так сочно ее комментирует, что трудно удержаться от обширной цитаты: «Источники говорят о крови, хлынувшей изо рта и носа. Можно бы счесть, что Аттила умер в результате инфаркта или инсульта, когда занимался сексом [эту версию Ман принял вслед за Приском. – Л. С.]. Но ни инфаркт, ни инсульт не сопровождаются внутренним кровотечением. Кровь может вытекать только из органов, соединенных со ртом: легких, желудка или пищевода. Неожиданное обильное кровотечение из легких – случай редкий (чаще приходится иметь дело с кровоточивостью после многолетней болезни, ослабляющей больного, вроде чахотки). Остаются, таким образом, желудок и горло.

Займемся для начала желудком. Аттила мог просто-напросто захлебнуться собственной рвотой [той ночью пил он очень много. – Л. С.]. Но никаких упоминаний о рвоте нет; слуги заметили именно кровь. Есть вероятность, что источником была язва, которая образовалась в течение некоторого времени, никак себя не проявляя (язвы желудка не обязательно сопровождаются болью). Одной из причин возникновения язвы является стресс, а уж этого в жизни Аттилы хватало. […] Возможно, произошло прободение язвы, что вызвало кровавую рвоту. В нормальном состоянии он бы проснулся, а так был практически без сознания от пьянства и переутомления.

Существует и еще одна, как мне кажется, весьма убедительная версия. Гунны пили не только ячменное пиво собственного производства, но и импортируемое из Рима вино. Об этом вине Приск упоминал по случаю ужина у Аттилы. Тот двадцать лет употреблял алкоголь, по всей вероятности, в больших количествах (не стоит забывать о существовавшем у гуннов обычае осушать кубок до дна при каждом тосте). Есть заболевание, вызываемое алкоголизмом, известное как гипертония воротной вены, приводящее к расширению вен пищевода. Набухшие с ослабленным тонусом вены могут лопнуть в любой момент, вызывая обильное кровотечение. У человека, лежащего в пьяной отключке, кровь хлынет прямо в легкие. Трезвый просто сел бы, выплюнул кровь и вполне мог выздороветь. Но Аттила был пьян до беспамятства и захлебнулся собственной кровью».

Тем не менее даже столь убедительные разъяснения не помешали слухам утверждать, что великий вождь был злодейски убит, что с готовностью подхватила и современная литература. В 1808 г. немецкий писатель, друг Гёте, Захария Вернер (1768–1823), поставил в Вене пьесу «Аттила, вождь гуннов», в которой главного героя убивает римская принцесса Хильдегонда. Драма Вернера послужила основой для оперы Джузеппе Верди «Аттила» с либретто Фемистокла Солери, в котором зловещая любовница зовется уже Одебеллой. Сюжетные линии оперы Верди в свою очередь позаимствовал венецианец Франческо Малипьеро («Аттила», 1845), который в сценографии своего спектакля использовал «Встречу Леона Великого с Аттилой» кисти Рафаэля и т. д.

Но не только последние дни Аттилы и его встречу с папой Львом I отразили и переработали легенды. Чаще всего выделяются три группы легенд:

– западнохристианская,

– германская,

– венгерская.

В христианской мифологии Аттила назван Бич Божий, его набеги являются карой за грехи и маловерие христиан. Здесь легко прослеживаются мотивы сказания о папе римском Льве Великом. Аттила является и карает или только пугает население, после чего его располагает к себе и задабривает местный верховный священнослужитель. В римской версии это был Лев Великий, но уже в Труа – святой Луп. Иногда мы имеем дело с агиографией мученичества, как в истории святой Урсулы, покровительницы Кельна в Германии и парижской Сорбонны, которую в числе одиннадцати тысяч других дев умертвили гунны. Впечатляющая цифра невинных девиц – следствие забавной ошибки. На одной найденной в Кельне каменной таблице в надписи, высеченной в IV в. (т. е. до походов Аттилы, что, впрочем, было доказано не так давно), можно прочитать о «XI M» – «одиннадцати мученицах», но в римских цифрах «М» означает «тысяча», таким образом, число предполагаемых жертв превратилось в «11 000». Цифра 11 так часто ассоциировалась с именем Урсулы, что во время Французской революции якобы были убиты 11 монахинь-урсулинок. Польской ветвью ордена являются т. н. серые урсулинки – орден, основанный 7 июня 1920 г. Урсулой Ледуховской.

Германская мифология Аттилы представляет своего героя преимущественно позитивным, а то и однозначно положительным – в «Песне о нибелунгах» под именем Этцель, а в скандинавских сагах – Атли. Джон Ман забавно иронизирует по этому поводу: «В некоторых новеллах Аттила играет совершенно неправдоподобную роль могущественного, но в то же время мягкого и даже наивного владыки. Таким он предстает в “Песне о нибелунгах”, появившейся около 1200 г. В ней он олицетворяет два важнейших достоинства правителя: верность и снисходительность, что одновременно делает его абсолютно бесполезным в качестве драматического персонажа. Он не знает практически ничего о весьма существенных вещах. Не знает, что его жена Кримхильда оплакивает прежнего мужа Зигфрида. Не догадывается о напряженности, возникшей между гостями бургундами и его гуннами. Ничего не подозревает даже тогда, когда бургунды появляются в церкви в полном боевом вооружении…». Правоту Мана трудно не признать. Вот действительно ничего не подозревающий Этцель приветствует бургундов просто-таки умильной речью:

…Желаю вас заверить,

Что не знал я радостней событья,

Чем то, что вы ко мне сюда явились…

(1813)

Позже, после страшного разорения, совершенного бургундами, он сам не решается мстить, а поручает это Рюдигеру:

Изрек на то король Этцель: «Так кто же мне поможет?

Страну всю с городами отдам тебе в награду,

Когда моим врагам ты, Рюдигер, отмстишь.

Могучим королем при Этцеле ты станешь».

(2158)

Когда же Рюдигера убивают:

Этцеля горе было так сильно,

Что голос короля гремел, как львиный рык

Сердечной боли знаком: и равно его жены.

Без удержу рыдали над Рюдигером славным.

(2234)

То же и в конце «Песни»:

Король Этцель и Дитрих расплакалися горько:

Жалея безутешно всех подданных и близких. […]

И королевский праздник оканчивался болью,

Ибо любовь всегда кончается страданьем.

(2371–2378)

Сей портрет властителя, наделенного христианскими добродетелями сочувствия, прощения и кротости, частично повторявшийся и в скандинавских сагах, стал серьезной проблемой для желавших видеть в героях германских преданий в первую очередь силу, решимость и железную волю. Решить проблему взялись второразрядные писатели, стараниями которых Германии, встающей в XIX в. на милитаристские рельсы, удалось перенять гуннскую символику и даже присвоить ее себе. Когда в 1900 г. немецкие войска отправлялись в Китай на подавление Боксерского восстания, император Вильгельм II обратился к ним с такими словами: «Все, кто попадут к вам в руки, окажутся в вашей власти. Так будьте же, как гунны Аттилы, что наводили ужас на всю Европу […] и пусть немцы делают то же самое в Китае, чтобы ни один китаец уже никогда более не осмелился косо взглянуть на немца». Призывали следовать примеру гуннов и германские военачальники времен Первой мировой войны, хотя бы генерал Эрих фон Фалькен-хайн: «Нам следует уподобиться гуннам Аттилы – на землях, по которым мы пройдем, мысль о сопротивлении нам не должна даже возникнуть». Англичане приняли вызов, популяризируя сравнение немцев с гуннами из прямо противоположных соображений, но не отказываясь от привычной символики. В 1914 г., к примеру, Редьярд Киплинг так призывал Великобританию вступить в войну:

Понимая, чем живешь и кто ты,

И заботясь о детей спокойном сне,

Если гунны ломятся в ворота,

Начинай готовиться к войне!

Джон Ман напоминал, что «в субботу 10 ноября 1918 г., за день до подписания перемирия, „News of the Word” предсказывал „ВЕРНУЮ КАПИТУЛЯЦИЮ ГУННА”».

С куда большими нюансами восприняла образ гунна (скифа) русская культура конца XIX – начала XX в. Он стал символом отрицания и уничтожения прошлого, позволяющим наметить очертания нового мира. Замечательной иллюстрацией подобного видения является стихотворение Валерия Брюсова 1904 г. «Грядущие гунны»:

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По еще не открытым Памирам.

На нас ордой опьянелой

Рухните с темных становий —

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови.

Поставьте, невольники воли,

Шалаши у дворцов, как бывало,

Всколосите веселое поле

На месте тронного зала.

Сложите книги кострами,

Пляшите в их радостном свете,

Творите мерзость во храме, —

Вы во всем неповинны, как дети!..

Зачастую, согласно Гончарову, писавшему об «Аттиле, вожде скифов», использовалось и это слово. Снова Брюсов в стихотворении «Скифы» (1899):

…Гей вы! Слушайте, вольные волки!

Повинуйтесь жданному кличу!

У коней развеваются челки,

Мы опять летим на добычу.

Вторил ему Александр Блок («Скифы»,1918):

…Мы широко по дебрям и лесам

Перед Европою пригожей

Расступимся! Мы обернемся к вам

Своею азиатской рожей! […]

Но сами мы – отныне вам не щит,

Отныне в бой не вступим сами,

Мы поглядим, как смертный бой кипит,

Своими узкими глазами.

Не сдвинемся, когда свирепый гунн

В карманах трупов будет шарить,

Жечь города, и в церковь гнать табун,

И мясо белых братьев жарить!..

Совсем иной характер у венгерского мифа об Аттиле и гуннах. Здесь мы имеем дело с вопросами генезиса и зарождения государственности, то есть с мифом основополагающим. Согласно «Деяниям венгров» примерно 1200 г., что позднее, около 1283 г., повторил в компиляции Шимон Kезаи, первый исторический венгерский властитель Арпад является не только наследником, но и прямым потомком Аттилы. Поскольку после смерти Аттилы гунны разделились на два лагеря: одни поддерживали сына Аттилы Чабу, рожденного от союза с греческой принцессой, дочерью императора Гонория, другие – Аладара, сына Аттилы и германской принцессы Кримхильды (мотивы «Песни о нибелунгах»). Чаба, родивший сына от принцессы из Хорезма, как раз и являлся прародителем венгерских королей. В исторических источниках ничего похожего вы не обнаружите (в хронике Кезаи Аттилу «омолодили» лет на двести с лишним), как пишет Вацлав Фельчак («История Венгрии», Вроцлав, 1966): «Гунны не оставили после себя письменных памятников. Потому так трудно сегодня установить, к какой языковой семье они принадлежали. Вполне вероятно, что некоторые этнические элементы гуннов, часть которых после распада их государства ушла на восток, стали позднее

составной частью венгерского этноса». Пращур, понятное дело, должен быть исполнен всевозможных достоинств. В венгерском варианте Аттила обладает как добродушием Этцеля из «Песни о нибелунгах», так и железной стойкостью Атли. Приписывается ему и грандиозный проект создания на гуннско-германском фундаменте новой европейской империи – исправленной версии посрамленного Рима. Подобным предком можно только гордиться. Отсюда и непреходящая популярность в Венгрии имени Аттила (Atilla, Etele), которое носил, в частности, Аттила Йожеф (1905–1937), самый выдающийся представитель венгерской революционной поэзии XX в., а в придачу еще философ и эстетик. Касательно Аттилы поляки обращались, прежде всего, к венгерской традиции. Поначалу они черпали о нем сведения из так называемой «Венгерско-польской хроники», автором которой (по данным «Нового Корбута», Варшава, 1963, т.1) был венгерский монах из Словакии, прибывший в Польшу, по всей вероятности, с Болеславом Смелым или в 1086 г. в свите его сына Мешека; позже из труда Николая Олахуса «История дел Аттилы, короля венгерского», переведенного на польский в 1574 г. Циприаном Базиликом. Именно поэтому герой Сенкевича пан Володыевский мог гордиться, не видя в этом ничего предосудительного, что ведет свой род от «дворянина Аттилы».

* * *

Так обстоит дело с легендами, преданиями и почестями в искусстве. Аттила – гроза Рима. А кто помнит, к примеру, о вестготе Аларихе или вандале Гензерихе? А ведь они оба (соответственно в 410 и 455) захватили и разграбили столицу мира, чего, между прочим, Аттила не сделал. Песни – это, конечно, хорошо, но что же кроме?

Питер Хезер заметил: «Падение империи гуннов – необыкновенное событие. Приблизительно до 350 г. гуннов вообще нет в европейской истории. В 350–410 гг. большинство римлян знали о них лишь по нескольким вторжениям. Десятью годами позже значительное их количество осело к западу от Карпат на Венгерской низменности, но по-прежнему в качестве союзников, полезных империи. И лишь в 441 г., когда Аттила и Бледа впервые напали на римские земли, недавние союзники показали свое новое лицо. За сорок лет возникшие из ниоткуда гунны создали европейскую супердержаву – достижение воистину потрясающее. Но не менее удивительным стал упадок империи Аттилы. До 469 г., ровно шестнадцать лет спустя после его смерти, последние гунны уже искали убежища на территории Восточной Римской империи». Джон Ман: «Практически сразу же [после смерти Аттилы. – Л. С.] империя, казавшаяся столь мощной, превратилась в карточный домик. […] И если сохранились считанные источники времен правления Аттилы, то после его смерти связь с внешним миром полностью прервалась, и мы не располагаем ничем, кроме самых что ни на есть общих домыслов». Значение Аттилы, если смотреть с перспективы столетий, – «это не практические достижения, а воздействие на воображение». Точку над «i» ставит Кшиштоф Домбровский: «История западных гуннов кончается в V в. […] В VI в. даже слово “гунн” постепенно исчезает и только спорадически проскакивает у историков. […] Осталась песнь, вытоптанная земля и несколько могил, как у нас в Якушовицах. Мир в своем движении вперед даже не оглянулся».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.