Марафон

Марафон

В Афинах пусто. В городе остались

Ребенок, женщина, да бесполезный старец.

И каждый, не скрывая беспокойства,

Смотрел туда, куда ушло все войско.

Нет, ничего не видно. Солнце село,

И звезды… Словно что прошелестело…

Да, точно. Нервный шаг и радости слова:

«Мы победили! Греция… жива!»

В домах зажглись огни и потекли на площадь.

И пламя факелов вечерний бриз полощет.

Но где же тот гонец, что лавра ветвь принес?

Пал замертво среди восторга слез!

Корнель Уейский, «Марафон»

В апреле 1896 г. в Афинах состоялись первые Олимпийские игры современности. Тогда еще не было ни национальных сборных, ни предварительных квалификаций перед основными соревнованиями. Любой, кто приехал, имел право участвовать, надев цвета своего университета, клуба или города. Больше всего эмоций вызывал марафонский бег, который устроили на исторической трассе – от поля битвы до возведенного специально к Олимпийским играм на средства самого богатого в то время греческого купца Георгиоса Авероффа стадиона из белого мрамора в Афинах. Элита страны состязалась в учреждении наград для будущего победителя. Ему предстояло, в частности, получить поле на месте давнего сражения, амфору столетнего вина, тонну шоколада, пожизненное право стричься даром в

эксклюзивной парикмахерской, копию Ники Самофракийской в натуральную величину… Однако всех переплюнул в очередной раз Георгиос Аверофф, обещав пришедшему первым к финишу денежную награду в сто тысяч драхм, но лишь при условии, что он будет православным. На эти деньги можно было купить несколько домов в центре Афин. А кроме того, он обещал победителю… руку своей дочери с приданым в миллион. Добавим, что черноволосая купеческая дочка считалась одной из первых красавиц Пирея.

На старт перед харчевней в городе Марафон вышло двадцать пять бегунов из шестнадцати стран, в том числе даже приезжий из далекой Австралии. Из-за мучительной жары и удушливой пыли, клубившейся на песчаной дороге, вскоре сдались считавшиеся фаворитами американец Артур Блейк и француз Альбин Лермюзье. Сошел с дистанции и австралиец Эдвин Флэк. Вдоль трассы расставлены были многочисленные курьеры на лошадях, и как только мимо них пробегали первые спортсмены, те мчались во весь опор на стадион с информацией о ходе соревнования. И вот верховой, стоявший приблизительно по середине пути, принес сенсационную весть. Вперед вырвался никому до сей поры неизвестный водонос, или, по версии Тадеуша Ольшанского (см. «Личная история олимпиад», Варшава, 2000), почтальон из деревушки Марусси под Афинами, Спиридон Луис. Ожидавшая публика пришла в восторг. Очередной гонец подтвердил: Луис возглавляет забег, он только что выпил кружку вина и съел пасхальное яйцо, запил пивом и, похоже, находится в неплохой форме. Но и соперники не отставали. Напряжение росло. Наконец, в воротах стадиона появился запыленный селянин из Марусси. Сыновья короля не выдержали, спустились из ложи для почетных гостей и пробежали последние метры рядом с чемпионом. Затем они под руки подвели едва держащегося на ногах от усталости победителя к королю Георгу I, который заключил его в объятия. Толпа неистовствовала. Спонтанные празднования будут продолжаться еще много дней. Из обещанных наград Спиридон Луис не получил только одной – руки прелестной купеческой дочки. И вовсе не потому, что Аверофф не сдержал слова. Просто бегун уже был женат. Так или иначе, в одночасье он, победитель, сделался богачом и национальным героем в придачу. Луис входил в греческие делегации на девяти последующих Олимпиадах. Во время последней из них в 1936 г. в Берлине произошло памятное событие. Когда греческая команда маршировала на открытии Олимпийских игр, «из ее рядов вышел уже немолодой человек и стал подниматься по лестнице к Гитлеру. Был это не кто иной, как Спиридон Луис. Казавшийся иссушенным греческим солнцем шестидесятитрехлетний Луис двигался с трудом, но, в конце концов, доковылял до Гитлера и вручил ему в знак мира оливковую ветвь из Олимпии. Гитлер, – по словам Гая Уолтерса («Игры в Берлине», Познань, 2008), – явно ее не сохранил, поскольку уже через четыре с половиной года его армия вторглась на родину Луиса. Однако олимпиец не дожил до оккупации своей страны, он умер 26 марта 1940 г.».

Во время Олимпиады в Париже (1900) лидировавший с большим отрывом восемнадцатилетний швед Эрнст Фаст перепутал на развилке направление, поскольку стоявший там судья отошел по естественной надобности. Фаст в итоге обнаружил свою ошибку, вернулся и, несмотря на лишние шесть (sic!) километров и проигрыш в двадцать пять минут победителю, французу Мишелю Теато, получил бронзовую медаль. В Сент-Луисе (1904) ньюйоркца Фреда Лорца подвезли на машине без малого тридцать километров. Разоблаченный уже после торжественного награждения он вынужден был отдать золотую медаль другому американцу Томасу Хигсу. «У марафона в Сент-Луисе, – сообщает Владислав А. Минкевич («Олимпийская горячка», Варшава, 1993), – имелся еще один герой. Им стал кубинский почтальон Феликс Карвахал, добиравшийся со многими приключениями до места Олимпийских игр автостопом, устраиваясь по пути на разные временные работы, чтобы иметь деньги на еду и дорогу. Когда же он, в конце концов, оказался в Сент-Луисе, то позабавил и одновременно растрогал американских метателей и тяжелоатлетов до такой степени, что те взяли его под свою опеку, дав кубинскому энтузиасту кров и пропитание. Карвахал вышел на старт марафона одетым весьма оригинально: в длинных брюках, обычной рубашке и старых тяжелых ботинках. Один из его добровольных опекунов, олимпийский чемпион в метании диска Мартин Шеридан, – явно из чувства милосердия – укоротил ему ножницами рукава и штанины… После начала забега амбициозный кубинец некоторое время даже возглавлял гонку. Но когда он, измученный жарой, остановился и легкомысленно съел несколько незрелых яблок, его здорово прослабило. Тем не менее, невзирая на все эти неприятности, на финише он был четвертым». В Лондоне (1908) итальянец Дорандо Пьетри за несколько десятков метров до финальной черты потерял сознание. Полицейские и судья на линии – а им был создатель Шерлока Холмса сэр Артур Конан Дойл – подняли беднягу и помогли в полубессознательном состоянии добраться до финиша. По требованию американцев, которых в марафоне представлял пришедший к финишу вторым Джон Хейс, кондитера с Капри лишили золотой медали за использование посторонней помощи. Так от Олимпиады к Олимпиаде складывалась легенда марафона, напоминая людям о битве, имевшей место много веков тому назад.

Поэтому, ничего удивительного, что авторы словарей и лексиконов (в частности, Зигмунт Рыневич, «Лексикон мировых битв», Варшава, 2004) помещают Марафонскую битву в один ряд с важнейшими сражениями в истории, поэты воспевают ее, политики упоминают в речах, а американские дети, к примеру, считают самым известным событием в истории Европы до Рождества Христова.

Существует и другая причина особой популярности марафонского сражения: оно идейно вдохновляло «Весну народов» (революционные события в Европе 1848–1849 гг. – Прим. ред.), что отразилось в поэме Корнеля Уейского накануне начала революционных боев. Вот он пишет о греках:

Народ сей малый, словно пчелы в улье,

Отдельно каждый дом свой обиходит,

Но зов нужды их сразу вместе сводит.

Да, край сей мал, но остановит сразу

Пята гиганта ворогов заразу.

Да, мал сей край, словно в стене бойница,

Но схоронить врагов и он сгодится!

А теперь появляются персы:

Нам вашей силы огромной бояться?

И не пытаться нам с нею тягаться?

А если ваша мощь замешана на страхе?

Из праха вышли и ползете в прахе,

А в бой вас гонят палкой воеводы.

И разбежитесь вы, узрев лицо свободы.

Мы здесь имеем два резких противопоставления: свободы и рабства, а также численное превосходство противников. Простим Уейскому его забывчивость: свободная Греция той эпохи основывалась на системе рабовладения, афинская демократия не была уж такой благостной, а персидская деспотия – такой уж бесчеловечной. Да это и не важно, поскольку в той войне вопросы государственного устройства не имели никакого значения. Персидское нападение являлось возмездием за разжигание греками, в особенности афинянами, антиперсидских восстаний в греческих полисах Малой Азии, находившихся под властью персов. Впрочем, непосредственным подстрекателем к вторжению стал Гиппий – грек, родственник Солона Великого, сын Писистрата, стремившийся вернуть себе власть в Афинах, где он правил с 527 по 510 г. до н. э. Строфы Уейского написаны для поляков, пребывавших под властью Российской империи, а если смотреть шире – для Европы, находившейся «в когтях трех черных орлов». Древнегреческие реалии его особо не заботили.

Остается проблема численной диспропорции. О греческих силах под командованием Мильтиада мы имеем точные данные: 10 000 человек (9000 афинян и 1000 платейцев, спартанцы опоздали, поскольку отмечали праздник Карнеи в честь бога Аполлона и появились уже по окончании битвы). А сколько же персов высадилось на марафонском берегу? Здесь цифры разнятся. Оценки историков колеблются от 15 000 аж до 40 000. Авторы компетентного пособия («Guerres et societies – Mondes grecs V–IV siecles», Neuilly, 2000) пишут о «почти троекратном превосходстве персов», то есть о 30 000. Н. Д. Л. Хаммонд («История

Греции», Варшава, 1973) утверждает, что персов было «максимум 25 000». Согласно Зигмунту Кубяку, «персы с презрением взирали на армию вдвое меньшую, нежели их собственная», следовательно, их было 20 000… Как ни крути, а персы имели решительное превосходство, но это не являлось таким уж из ряда вон выходящим обстоятельством, чтобы превратиться в легенду. Во многих битвах Античности, таких, к примеру, как битвы при Гимере (480 до н. э.), Делии (424 до н. э.) или Иссе (333 до н. э.) разница в численности войск была куда большей.

Основную силу персов составляли отряды лучников и конница. У греков же, наоборот, отмечает Хаммонд, «не имелось ни кавалерии, ни лучников, поскольку в этих родах войск у персов было гарантированное превосходство. Следовательно, афинская армия представляла собой просто большое ударное подразделение тяжеловооруженной пехоты». Этим изначально и определялась тактика гоплитов: они стремились приблизиться к противнику как можно быстрее, пока их не перебили издалека вражеские лучники, вступить в непосредственное соприкосновение с противником желательно на возможно меньшем пространстве, затрудняющим маневры конницы. Понимая это, греки оттягивали ожидаемую персами атаку. «Спиливая деревья и наскоро устраивая из них на равнине частоколы, они придвинули свои позиции приблизительно на расстояние полутора километров к линии персидских войск. Однажды ночью, перед самым рассветом, несколько солдат-ионийцев, служивших в персидской армии, подошли к греческому частоколу и сообщили афинянам: “Конницы нет”». Скорее всего лошадей просто отправили пастись на другой берег речушки Ойноя, поближе к простиравшемуся на севере так называемому Большому болоту.

Рождался сентября день 21 года 490 до н. э.

Над Марафоном

Пылало небо заревом червонным.

Над Марафоном закружили грифы,

И клювы чистят, опустясь на рифы.

Греки приняли решение моментально. Предоставим слово Геродоту (книга VI, 112–113): «Афиняне быстрым шагом по данному сигналу устремились на варваров. Расстояние же между обоими противниками было не меньше 8 стадий. При виде подходящих быстрым шагом врагов персы приготовились отразить атаку. Поведение афинян персам казалось безумным и даже роковым, так как врагов было немного и притом они устремлялись на персов бегом без прикрытия конницы и лучников. Так думали варвары. Афиняне бросились на врагов сомкнутыми рядами врукопашную и бились мужественно. Ведь они первыми из всех эллинов, насколько мне известно, напали на врагов бегом и не устрашились вида воинов, одетых по-мидийски. До сих пор даже ведь одно имя мидян приводило в страх эллинов. Битва при Марафоне длилась долго. В центре боевой линии, где стояли сами персы и саки, одолевали варвары. Здесь они прорвали ряды афинян и стали преследовать их, оттесняя в глубь страны. Однако на обоих флангах одерживали верх афиняне и платейцы. После победы афиняне не стали преследовать обратившихся в бегство персов, но, соединив оба фланга, сражались с врагами, прорвавшими центр. И здесь также победили афиняне. Затем они начали преследовать бегущих персов, пока не достигли моря. Здесь они старались напасть на корабли и поджечь их».

Теперь попытаемся упорядочить и немного скорректировать реляцию Геродота. Когда греки побежали к персидским линиям, их разделяло восемь стадий, то есть около 1400 метров (8 x 177,6 м = 1400 м). Бежали они, правда, вниз по пологому склону, однако каждый воин был обременен мечом, щитом и копьем, которое можно эффективно метнуть только с 30 метров от неприятеля. Тренированный бегун в спортивной форме и соответствующей обуви сегодня пробегает 1400 метров за три минуты. Предположим, что при максимальном напряжении гоплиты сумели преодолеть это расстояние за пять минут. Действовал эффект неожиданности, персидские лучники, построившись в надлежащем порядке, могли выстрелить два, максимум три раза прямо в прикрывавшихся щитами греков. Для того чтобы засыпать врага стрелами, время было уже упущено. Таким образом, вряд ли лучники серьезно повредили нападавшим, зато брошенные на бегу с близкого расстояния тяжелые копья гоплитов, несомненно, нанесли ощутимый урон первым рядам пехоты противника. Спешно собиравшимся для отражения неожиданной атаки персам, понятное дело, дольше было бежать на фланги, поэтому там греки сразу получили преимущество. Сомнительно, чтобы – как следует из сочинения Геродота – персы прорвали центр фаланги гоплитов. Случись такое, они зашли бы грекам в тыл и атаковали с возвышенности, а тогда успех гоплитов на флангах не имел бы особого значения. Как раз наоборот, центр должен был выстоять, чтобы удалось «соединить фланги». Геродот также, вне всякого сомнения, ошибается, утверждая, что битва длилась долго. Она была яростной, но короткой. Доказательством тому служит не только тот факт, что конница не успела подойти, но и цифры потерь. Погибли или были ранены всего 192 грека и 6400 персов. Окажись сражение более продолжительным, гоплитам пришлось бы заплатить куда дороже, и пропорция потерь, разумеется, изменилась бы. Впрочем, больше всего греков полегло уже после прорыва персидской боевой линии во время штурма кораблей. Именно тогда пали стратеги: Стесилей, сын Трасилея, и Кинегир, сын Еврофориона, и брат также принимавшего участие в сражении знаменитого поэта Эсхила – автора трагедий «Персы», «Семеро против Фив», «Орестея» и др. Смерть Кинегира была особенно ужасной. Он утонул, когда ему, уцепившемуся за борт вражеского судна, отрубили топором обе руки. В целом нападение на персидский флот окончилось неудачей. Из более чем двух сотен судов удалось захватить только семь. Персы успели принять на борт оставшихся солдат и практически всех раненых. В так и не установленном историками месте они погрузили на корабли конницу и гордо отчалили.

Для греков Марафон стал успехом, в первую очередь, психологическим. Недаром Геродот подчеркивал, что «до сих пор даже одно имя мидян приводило в страх эллинов». И действительно, до 490 г. до н. э. в Греции господствовал миф об ужасных и непобедимых варварах. Марафон покончил с этим мифом. «Победа, – пишет Хаммонд, – разожгла в Афинах желание бороться, словно гигантский пожар, а Спарте показала условия, при которых греческая пехота способна побеждать персов. Вселила также в иные греческие государства волю к сопротивлению». Пока же Афины были спасены, а не ожидавший отпора царь Дарий I отозвал все войска, чтобы лучше сориентироваться в ситуации.

Тем не менее для персов Марафон стал незначительным поражением. Несущественные, с их точки зрения, потери примерно трех тысяч человек убитыми, т. к. раненых персидский флот успел эвакуировать, и отступление с марафонского плацдарма рассматривались ими максимум как своего рода несчастный случай на производстве. Он никак не изменил стратегических планов Дария I и его преемников. Марафон нисколько не уменьшил опасности персидского нападения на греческий полуостров. С геополитической точки зрения его нельзя назвать даже второстепенным сражением. Поэтому трудно удивляться, что персы игнорировали патетическую историю о том, что сразу по окончании сражения на поле боя якобы явились богиня Афина, герои Геракл и Тесей в сопровождении покровителя этой местности героя Марафона, жителя Аркадии, который участвовал в походе сыновей Зевса и Леды (Диоскуров) против Аттики, а когда оракул потребовал человеческой жертвы для успеха кампании, добровольно положил свою жизнь на алтарь победы.

Крайне утомленные гоплиты разбили на берегу моря импровизированный лагерь. Однако надо было сообщить в Афины о результатах битвы, и даже больше – о сложившейся ситуации. Персидский флот, сохранивший полную боевую готовность, отплыл в неизвестном направлении, он вполне мог атаковать Афины. В таком случае известие о победе оказало бы моральную поддержку и помогло бы сопротивляться до подхода армии. Вот только, как это сделать? У гоплитов не было конницы, а всех животных в окрестности, на которых можно передвигаться верхом, персы реквизировали. Тут вдруг появляется смельчак, уставший не меньше других, но готовый отправиться со столь важным донесением.

В те времена от Марафона до Афин можно было добраться в обход обрывистых гор Агрилики и Скарпа высотой около 550 м над уровнем моря по берегу моря, повернув на запад там, где сейчас расположен порт Рафина, или обогнув Скарпу с севера и затем направившись на юг. Мы не знаем, какой путь выбрал вестник победы. Но зато точно известно, что длина ни одной из этих дорог не составляет сорок два километра.

Спиридон Луис бежал по трассе, которую сочли исторической – вдоль моря – и которую никто не измерял, что, впрочем, правильно. Ведь важна была легенда, а не метры. Точно так же и в Сент-Луисе, и в Париже расстояниями не озабочивались, больше беспокоясь о внешнем виде трассы и ее удобстве для спортсменов. Только пунктуальные англичане измерили все, как полагается. Марафонская дистанция на Лондонских Олимпийских играх в 1908 г. тянулась от королевского замка в Виндзоре, помнящего еще Вильгельма Завоевателя, до стадиона Уайт-Сити в Лондоне и насчитывала 42 км 195 м. Таковым с тех пор это расстояние и остается, оно записано во всех регламентах и обязательно для любого желающего последовать примеру анонимного гонца, известившего афинян о позорном поражении персидских варваров.

Легенда олимпийских марафонов на Лондоне не закончилась. На Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 г. прямо на дистанции скончался от переутомления португалец Франциско Лазаро. Победителем был признан бур из Южной Африки Кеннеди Кейн Макартур по прозвищу Кеннет, обманувший своего соратника по команде, Кристиана Гитсхама, обещав, что будет ждать его на пункте приема пищи. В Антверпене в 1920 г. под дождем, в жуткую холодину первым пересек финишную черту сорокалетний финн Ханнес Колемайнен, считавшийся фаворитом соревнований 1916 г., которые не состоялись из-за Первой мировой войны. В Париже в 1924 г. победитель, финн Альбин Стенрус, по профессии продавец швейных машинок, «пробежав круг почета по стадиону и исполнив вместе с финскими спортсменами и болельщиками национальный гимн, принял душ, переоделся, после чего… – как пишет Минкевич, – успел еще поаплодировать заканчивающим соревнование соперникам». В Амстердаме в 1928 г. пять первых мест заняли представители пяти разных континентов, символами которых являются разноцветные кольца на олимпийском флаге. Так сообщила пресса, хотя в число континентов не вошла Австралия, а обе Америки были сочтены отдельными континентами – так и вписано теперь в историю спорта. Победителями в этих соревнованиях стали: алжирец, представлявший Францию, Бугера Эль Уафи; чилиец Мигель Плаза – Южной Америки; финн Марти Мартеллин – представитель Европы; японец Канемацу Ямада – Азии и Юри Рей из США – Северной Америки. Лос-Анджелес в 1932 г. видел триумф величайшего хвастуна в истории марафонских забегов аргентинца Хуана Карлоса Сабалы. Тот еще за три года до соревнований заключал пари, что выиграет, нахально заявляя об этом в многочисленных интервью. Он приехал на Олимпиаду и… действительно, выиграл. Однако, вопреки очередным обещаниям, повторить успех через четыре года в Берлине ему не удалось. У зазнайки сдали нервы, и ему пришлось сойти с дистанции после того, как его на двадцать восьмом километре обогнали англичанин Эрнст Харпер и выступавший за Японию кореец Китей Сон – это имя ему велели взять оккупировавшие Корею японские власти, на самом же деле его звали Сон Гиджон. Сон выиграл и был наверняка несчастнейшим триумфатором в истории Олимпиад. «Он знал, – отмечает Гай Уолтерс, – что одержал большую победу, но вот-вот должен наступить самый болезненный момент – вручение золотой медали. “Для меня было невыносимым оскорблением, стоя на пьедестале почета, слушать Кими га е (государственный гимн Японии)и видеть, как на флагштоке развивался флаг Страны восходящего солнца, – вспоминал Сон пятьдесят лет спустя. – Я непроизвольно поник головой и размышлял, может, я и в самом деле японец. Но если так, почему же тогда японцы издевались над моими соплеменниками? А кроме того, что, черт возьми, означал флаг с солнцем и Кими га е, что же они символизировали?” Венок почти полностью закрывал его глаза, мокрые от слез. И на этом несчастья Сона не кончились. Поскольку переводчиком у него был японец, интервью победителя, раздаваемые позднее мировой прессе, в которых тот пытался рассказать, что является корейцем, никогда полностью не переводились». В 1948 г. в Лондоне повторилось происшествие 1904 г. На этот раз перед самым финишем рухнул от переутомления бельгиец Этьенн Гайи. Потом он рассказывал, цитирую по Минкевичу: «Когда на подходе к стадиону надо было преодолеть довольно значительный подъем, меня охватила невероятная усталость. Сил практически не осталось. Перенапряжение и спазм желудка сделали свое. Что со мной потом творилось – не знаю. Словно сквозь густой туман я слишком поздно заметил обгонявших меня противников. Я был не в состоянии даже их узнать, не говоря уж о том, чтобы бороться дальше. Понятия не имею, как я добрел до финиша. Как-то я до него добрался, но как, ума не приложу…». Однако у истории Гайи конец куда более счастливый, нежели у его предшественника, итальянца Дорандо Пьетри. Шатаясь, бельгиец доковылял до финиша без посторонней помощи, а когда пришел в себя, узнал, что вопреки тому, что ему почудилось, обогнали его только двое. Следовательно, он получил бронзовую медаль. Дни Олимпиады в Хельсинки в 1952 г. стали днями громкой славы Эмиля Затопека, «чешского локомотива», как его называли, и победителя забегов на 5 и 10 километров, а также марафонской дистанции, которую он бежал впервые в жизни (sic!). «Это ужасно скучный забег», – прокомментировал он, придя к финишу. Кадровый офицер чешской армии Затопек оказался героем не только спорта. В 1968 г. он использовал свою популярность, чтобы поддержать «Пражскую весну», в 1977 г. он подписал «Хартию 77», за что был понижен в звании. Вышел Затопек из забвения только в 1989 г., что стало не меньшей его победой, чем победа в Хельсинки. В Мельбурне 1956 г. снова повеяло историей. Марафон выиграл французский герой так близкой сердцу каждого поляка битвы под Монте-Кассино тридцатишестилетний Ален Мимун. Он был алжирцем, и его победа неожиданно напомнила о вкладе граждан колоний в военные и культурные достижения Франции. Это вовсе не было таким уж очевидным, если вспомнить, что его предшественник алжирец Бугера Эль Уафи, победитель 1928 г., всего лишь через 3 года после Олимпиады в Мельбурне, в 1959 г., был убит во время анти-алжирских выступлений в Париже.

В 1960 г. в Риме был потрясающий забег! Никому до сей поры неизвестный и даже в сборную своей родной страны Эфиопии включенный в последний момент, Бикила Абебе бежал босиком среди кипарисов Аппиевой дороги, казалось, без малейших усилий, посылая улыбки столпившимся зрителям. На последнем километре, хотя конкурентов у него не имелось, он показал воистину спринтерский финиш. «Улыбка на финише и танец победителя, – написал Богдан Томашевский («Давайте переживем это еще раз», Варшава, 1992), – создали неповторимую атмосферу. Это был первый радостный марафон».

Великий Бикила Абебе, победивший еще раз на Олимпиаде 1964 г. в Токио, оказался, как выяснилось, первым победителем бега на 42 километра 195 метров, который и слыхом не слыхивал ни о какой Марафонской битве. Он был свято уверен, что название взялось от имени правителя страны, в которой некогда состоялись Олимпийские игры. И ей-богу, ему никак нельзя ставить это в вину. И политически, и исторически Марафонская битва не имела ни малейшего значения. Никакого потрясения Бикила Абебе не вызвал. Разве вот только:

… гонец, что лавра ветвь принес…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.