Глава 10. Портрет Герберта

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10. Портрет Герберта

Несколько дней спустя коллеги разбившегося летчика навестили нас на своих «Мародерах»[124]. Они прилетели с Сардинии. Пришел приказ на взлет, и наша группа должна была перехватить их. Кто-то еще принимал решения, потому что у войны нет конца, она неумолимо продолжается. Ради какой цели они распоряжаются нашими несчастными жизнями?

Группа перехватила соединение «Мародеров» недалеко от Чивитавеккьи. Летя западным курсом, двухмоторные самолеты возвращались домой, стерев с земли какую-нибудь железнодорожную станцию в центре Италии. Их пилоты, казалось, не подозревали о том, что их ожидало, или, возможно, они знали, что число воздушных побед немецких истребителей значительно сократилось. В результате они рискнули выполнить свое задание без истребительного прикрытия. Бог с вами…

«Мародеры» мчались словно метеоры. Ничто не могло расстроить их соединение. Они держались на своем курсе. Когда они увидели пикирующие «Мессершмитты», то сомкнулись и сформировали безупречный боевой порядок, обеспечивая защиту друг другу, и продолжали двигаться своим курсом, как будто ничего не случилось.

Наши шестнадцать машин разделились на четыре звена и атаковали эти пятьдесят бомбардировщиков. Бой скоро достиг своего апогея. Истребители делали «свечки», пикировали и вцеплялись в хвост «Мародерам», стреляя словно безумные. Со своей стороны американцы обстреливали нас градом пуль и непрерывным потоком снарядов. Время от времени самолеты получали попадания. Гюнтер, командир 5-й эскадрильи, хриплым голосом прокричал по двухсторонней связи: «Христос всемогущий! Они, должно быть, очень прочные. Ни один из них не сбит. С ума сойти, сколько свинца могут переварить эти ублюдки».

Герберт, который находился слева от меня, ответил:

– Подождите минуту. Я подхожу. Держитесь рядом, Петер. Заходим.

– «Виктор».

Герберт и я набросились на бомбардировщик, летевший на фланге соединения. Под нами, на высоте 900 метров, толстый слой облаков скрывал землю.

Герберт плохо рассчитал свое пикирование. Когда мы выровнялись, то оказались очень близко к «Мародеру». Мы были на дистанции всего лишь 100 – 150 метров. Град пуль свистел мимо наших ушей. Линии красных трассеров были настолько плотными, что, казалось, они сливаются вместе. Вражеские пулеметы выпускали все новые очереди, абсолютный град железа и стали. Я на секунду непроизвольно закрыл глаза. Склонясь к прицелу, я видел пролетавшие надо мной трассеры. Мой мозг пронзила мысль: «На этот раз ты не отделаешься. Это конец». Свинцовые мухи рикошетировали от ветрового стекла, проходили над головой и с обеих сторон. Казалось, я слышал их свист.

Я с удивлением обнаружил, что все еще жив; пролетающие по касательной очереди заставили меня во второй раз закрыть глаза. Я нажал на кнопку спуска и, втянув голову в плечи, заставил себя снова открыть глаза, чтобы следить за полетом своих трассеров. Герберт слева от меня сделал то же самое. Я не мог его видеть, но мог ощущать его присутствие. Он стрелял из всего, что у него было.

«Мне нужно уйти вверх, – думал я. – Я уже слишком близко, необходимо выбираться отсюда. Начинай маневр уклонения, иначе… Почему Герберт не уходит вверх? Герберт, Герберт…»

Грохот. Звук рвущегося металла. Мой двигатель начал стучать. Я дернул ручку управления на себя и ударил ногой по левой педали руля направления. Герберт отделился и заскользил вниз. Я взмыл вверх, выровнялся, развернулся и моментально промчался мимо вражеских пушек. На сей раз было тихо, как после бури. Пули больше не стучали по моему фюзеляжу. Я помчался вниз за «Мессершмиттом» Герберта, который быстро летел к земле и уже почти достиг слоя облаков.

«Почему он не выравнивается?»

Это был конец. Герберт исчез в облаках.

Холодный пот стекал у меня по спине.

«С ним покончено. Он не сможет выровняться. Девятьсот метров недостаточно для Me-109, чтобы выйти из такого пикирования на скорости более 720 км/ч».

Я напряженно вглядывался в промежутки в облаках, чтобы поймать хотя бы отблеск его машины, и начал орать в свой микрофон: «Выводи, Герберт. Выводи».

Я сам тоже получил попадания. Мое дыхание перехватило, и я больше не мог обдумывать грозившую мне опасность. Я нажал на кнопку передатчика и передал: «Говорит «желтая двойка». Говорит «желтая двойка». Попадание в двигатель. Я должен приземлиться. Выхожу из боя. Конец…»

Никакого ответа не было. Мой двигатель фыркал, кашлял, а затем снова запускался. В любой момент я ожидал увидеть поршни и головки цилиндров, летящие сквозь капот. Пропеллер еще молотил воздух, но быстро замедлял обороты. Внезапно капот покрылся маслом. На ветровом стекле появлялись и медленно стекали черные пятна. Должно быть, был пробит маслобак. Я посмотрел на указатель количества масла. Стрелка медленно отклонялась назад. Обороты двигателя падали. Масло больше не поступало в него. Я понимал, что должно случиться. Все было кончено. Масло задерживалось на ветровом стекле, затуманивая мой обзор. Я включил стеклоочиститель[125], но он лишь размазал густое масло еще больше. Я летел вслепую и должен был отклониться вбок, чтобы видеть, что впереди.

«Позволь машине планировать. Ты не должен пикировать. Не пугайся, Хенн. Ты можешь благополучно приземлиться. Единственная опасность состоит в том, что капли масла просочатся через капот и попадут на горячий двигатель. Сначала будет треск, а затем начнется фейерверк».

Масло текло повсюду, расползаясь, словно рептилии. Я снизился до 900 метров, прошел сквозь облака и попытался найти подходящее место для посадки. Я задавался вопросом, не должен ли я выпрыгнуть с парашютом.

Однако я решил рискнуть и не покидать самолет. Мне продолжал мерещиться черный деревянный крест на краю аэродрома в Тускании. В любом случае я должен был попытаться. Мне придется совершить аварийную посадку. «Ты не можешь погибнуть, Хенн. Удача на твоей стороне».

Я пытался оживить свою храбрость и успокаивал сам себя. Внезапно я увидел серовато-коричневое поле, окруженное деревьями. Оно, казалось, звало меня. Я заложил левый вираж и направился к нему. Мое ветровое стекло сейчас было почти черным. Я мог видеть только по бокам, и, чтобы облегчить ситуацию, я открыл фонарь и высунулся.

Бац! Мне в лицо ударила струя масла. К счастью, на мне были очки, но теперь они были залиты. Я снял их и укрылся за боковым стеклом, косясь одним глазом в сторону ветрового стекла. Я мог видеть все вокруг, кроме того, что было впереди. Я снижался по нисходящей спирали, позволяя машине планировать. Сосредоточив все свое внимание на поле, я, к своему ужасу, заметил, что только что проскользнул над высоковольтной линией, а затем над деревом. Теперь я должен был приземлиться любой ценой. Поле было достаточно большим. Ничего не могло случиться.

В последний момент, когда я выключил двигатель, то заметил, что поле вспахано. Мельком я увидел внизу под своими колесами впадину в земле. Я попытался перескочить ее, но «Мессершмитт» был уже на последнем издыхании. «На себя. Тяни на себя ручку управления, иначе ты воткнешься в землю».

Мои руки действовали автоматически. Вместо набора высоты, как я предполагал, я спикировал. Скорость увеличилась. Я потянул ручку на себя. Нос опустился, слегка приподнялся, очень немного, а затем последовал удар.

Я почувствовал в спине ужасную острую боль, пронзившую меня, черная пелена повисла перед глазами…

– Моя спина, – закричал я, – моя спина.

Я инстинктивно ощупывал себя, бормоча:

– Я что-то сломал. Интересно что.

В кабину просачивался запах гари. Я знал, что должен выбираться как можно быстрее. Масло вот-вот загорится, машину охватит пламя.

Словно слепой, я нащупал край кабины, схватился за него, рывком поднялся со своего кресла, зашатался и плашмя упал на землю. Я продолжал стонать:

– Моя спина, о, моя спина.

Прибежали несколько итальянцев – они не могли упустить такой случай. Они начали жестикулировать и говорить все сразу, пробуя поднять меня. У меня осталось достаточно сил, чтобы выкрикнуть:

– Ради бога, удирайте. Разве вы не видите, что самолет в любой момент может полыхнуть огнем?

Они не поняли ни слова, но все же отступили назад. Я поднялся на ноги и, шатаясь, направился в направлении ямы в земле, чтобы укрыться в ней. Крестьяне пошли за мной и дали мне выпить. Я почувствовал, что силы возвращаются ко мне.

В конце концов появился немецкий обер-фельдфебель.

– Здесь произошла катастрофа?

Я разразился смехом.

– Вы проклятый кретин! Вы видите меня лежащим на земле, а в сотне метров мой «ящик», который может вспыхнуть словно бенгальский огонь, и вы задаете мне чертовски глупый вопрос, подобный этому! Сначала отгоните гражданских жителей. В моем «Мессершмитте» есть кое-какие вещи, которые они могут стащить.

Обер-фельдфебель очистил поле и вернулся ко мне.

– Вы ранены, герр лейтенант?

– Нет. Я лишь получил хороший пинок по заднице, когда приземлялся. Помогите мне встать. Возможно, вы могли бы найти для меня автомобиль. Я должен вернуться на аэродром.

Я осторожно поднялся с его помощью и медленно побрел к своей машине. Если она до этого не взорвалась, то есть надежда, что все будет тихо и сейчас.

Она действительно не горела. Вероятно, это было плодом моего воображения. Должно быть, меня напугал запах масла или подгоревшего провода. Я взял из кабины все, что смог, – кислородную маску, свой шлем с наушниками, карты и, как сувенир, ключ зажигания. Это был уже второй. В нескольких сантиметрах от дульного среза пушки, около вала пропеллера, зияла огромная дыра в масляном баке[126]. Она и стала причиной аварии.

На автомобиле я вернулся в Тусканию. В столовой я обнаружил несколько новых пустых стульев. Аэродромная радиостанция поймала мой сигнал бедствия, но лишь частично. Они только поняли, что это был «Мессершмитт» из 6-й эскадрильи, но не знали чей. Номера самолетов 4-й эскадрильи были синими, а 5-й – черными. Наши имели желтый цвет. Пропавшими без вести числились два пилота – Герберт и я. С другой стороны, они не знали, кто из нас, он или я, был тем, кто пытался приземлиться. Они видели, что мы спикировали после последней атаки, но остальные, которые преследовали «Мародеров», не могли последовать за нами вниз.

После своей посадки я забыл включить рацию и выйти на связь и на пути домой думал: «Мой стул тоже будет пуст. Как они удивятся, когда увидят меня входящим».

Я толкнул дверь столовой и вошел.

Все обернулись. Я имел хорошенький вид: весь покрытый маслом, черный, как грузчик угля, с взъерошенными волосами и грязными руками и с парашютом под мышкой.

– А где Герберт? – спросил Старик.

– Я видел, что он спикировал в облака, и это все.

Я бросил свой парашют в угол и рухнул на стул. Наступила тишина, и спустя несколько минут Зиги спросил:

– Ты совершил вынужденную посадку?

– Разве не ясно. А что вы еще думали?

– Мы полагали, что это Герберт.

– Нет. Это был я.

Снова наступила тишина.

Я предполагаю, что они предпочли бы увидеть вернувшимся назад Герберта, а не меня. Я еще не стал «стариком», для них я оставался новичком. Конечно, я согласен, что потеря командира эскадрильи, имевшего на своем счету шестьдесят побед[127], более тяжелая, чем потеря молодого лейтенанта, чьи успехи едва можно было сосчитать, но это было уж слишком. Имелось множество новичков, подобных мне, в то время как ветеранов и асов можно было пересчитать по пальцам одной руки. Я чувствовал, что могу прочитать их мысли: «Подумать только, новичок выпутался из этого, а Герберт упал словно камень. Почему Хенн должен сообщать нам о смерти командира 6-й эскадрильи?»

Тяжелая тишина давила мне на плечи, словно свинцовая глыба.

– Черт! – произнес командир группы. – Кто сбил «Мародер», вы или Герберт?

– Я не знаю. Мы оба стреляли одновременно. Я даже не видел, что он упал. Как я могу сказать?

– Прекрасно. «Мародер» будет записан на счет Герберта.

– Вы совершенно правы. Я не думаю, что сыграл в этом большую роль.

Я встал и пошел в свою комнату. Зиги последовал за мной.

– Все думали, что ты погиб.

– Ты думаешь, что я не заметил этого? Меня это заботит меньше всего. Сегодня я в порядке, а завтра…

– Не говори словно полный идиот. Мы думали так, потому что видели, как ты пикировал в последний раз. За твоей машиной тянулся дымный шлейф, но никто не видел Герберта. Ты, стреляя из всех своих стволов, встал на дыбы. Так что мы подумали…

– Да, я знаю, что вы подумали. Вот что значит слишком много думать. Бедный старина Герберт. Он не вернется. Вы можете быть уверены в этом. Он, должно быть, получил попадание в голову через ветровое стекло. Вряд ли он почувствовал что-нибудь. Он заходил в атаку с опущенной головой и попал под очереди хвостового бортстрелка. Я почти поразил того своими пулями. В следующую минуту он попал бы в меня. Сегодня это был Герберт. Завтра это буду я… или ты. Каждый попадет в исповедальню. Теперь у нас остались только три ветерана: Старик, Гюнтер и Вальтер. Ни ты, ни я не принадлежим к этой категории. Мы посередине. Слишком старые для новичков и слишком молодые для «стариков» одновременно. Кого назначат командиром эскадрильи? Конечно, не меня, и ты можешь выбросить из головы мысль, что это будешь ты. Можешь быть уверен, что Герберта заменит кто-то другой.

– Ты предполагаешь, что это меня заботит?

– Задумайся на мгновение, Зиги. На другом конце аэродрома есть черный крест, а под ним лежит американец, которого ты сбил. Герберт даже не будет иметь такого ящика. Он встретил конец в своем самолете и, должно быть, разлетелся на тысячи частей, когда ударился о землю. Можно свихнуться, когда подумаешь об этом. Они не найдут ничего – ни кости, ни кусочка плоти. Взрыв превратил его в пепел. Похоронить его невозможно. Герберт превратился в ничто.

– Подумай о чем-нибудь другом, Хенн.

– Ты прав. Лучше держать свой рот на замке.

Они никогда не нашли бы Герберта, даже если бы искали его в течение недель. Я указал на карте место, где совершил аварийную посадку. По теории его машина должна была быть найдена где-то поблизости. Командир группы отказался уведомить его родителей, пока тело не будет найдено и идентифицировано. Наконец, спустя несколько недель оно было обнаружено в роще на вершине холма. Воронка и обломки самолета. Подобно американцу, который был похоронен на нашем аэродроме, Герберта похоронили в том месте, где он упал… Где-то около Чивитавеккьи.

Однажды могила в конце взлетно-посадочной полосы украсилась бумажными цветами. Их там разместил механик Герберта. Могила его командира была слишком далеко от аэродрома, так что он решил, что лучше положить цветы на могилу американца. Цветы оставались лежать на глине, пока ветер не рассеял их, а дожди не выбелили. Два мира, разделенных пропастью и все же одинаковых. С одной стороны, венок из красно-белых цветов в Тускании у подножия креста с личным номером. С другой стороны, в лесу около Чивитавеккьи, в тени маслины, второй крест с каской. Какие-то пехотинцы поместили на крест каску, заметив табличку, что в могиле лежит тело немецкого гауптмана. Две могилы, два креста, противник и друг – никакого различия. Результат один и тот же. Погибшие на поле битвы.

Герберт был наиболее квалифицированным пилотом среди нас. Неразговорчивый по природе, уроженец Бреслау, он был связующим звеном между старым и новым поколениями летчиков. Хладнокровный и расчетливый, никогда не раздражавшийся, всегда дружелюбный, настоящий товарищ. С ним вы могли говорить открыто и высказывать все, что думали. Я помню, как однажды на Сицилии пришел к нему ночью после наших первых вылетов.

– Герберт, я в панике.

– В панике? Не мелите чепухи. Вы не знаете того, о чем говорите. Я в своей кабине гораздо чаще покрывался испариной от испуга, чем вы когда-либо в своей жизни, но никогда мне не приходила в голову мысль, что я боюсь. Главное, видите ли, состоит в том, чтобы преодолеть препятствие, перескочить через преграду, справиться со своим собственным инстинктом самосохранения. Это трудная задача, и мне дорогого стоило, чтобы научиться этому. Поверьте мне, Петер, что я так же пугаюсь, как и вы. Я дрожу подобно всем другим, всем без исключения. Некоторые притворяются, что они не боятся. Это – ложь. Есть другие, которые презирают смерть и тоже притворяются, что не боятся. И это – ложь. Третьи презирают смерть и плюют в лицо своим страхам. Не каждый это может, и, кроме того, это бессмысленно. Несмотря на показное бесстрашие, по их спинам также течет холодный пот, и я могу сказать вам, что некоторые из них испуганы гораздо больше, чем мы. Всегда соблюдайте и помните одно правило, Хенн. Понимая, что испуганы, никогда не показывайте этого. Никто неверно не истолкует, если вы признаетесь в этом. Но совсем иное дело, если в критический момент вы решите сбежать, притворившись, что ваш двигатель теряет обороты. Этого вам никогда не простят. Никогда не показывайте ни малейшей трусости. Лучше пусть вас вызовут на ковер. Я знаю, что это нелегко. В военное время вы никогда не сможете повернуть колесо истории назад, даже если захотите, но, прежде всего, не мучайте самого себя. В следующем вылете придерживайтесь меня, и я буду говорить вам, как нам не испачкать наши штаны. Вы сами все увидите. Это поможет вам почувствовать себя лучше. Вы не должны пугаться. Я верну вас обратно на аэродром. Вы можете положиться на меня.

Таким был портрет Герберта. Он был незаменим. В воздушном бою он был защитником для своих молодых товарищей, нашим другом и одновременно духовным отцом.

Когда мы потеряли его, группа лишилась моральной поддержки.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.