§ 4. Оказание органами ВЧК — ОГПУ помощи командованию в проведении военной реформы и реализации 1-й военной пятилетки
§ 4. Оказание органами ВЧК — ОГПУ помощи командованию в проведении военной реформы и реализации 1-й военной пятилетки
Победоносное окончание Гражданской войны и иностранной интервенции совсем не означало наступления длительного периода мирного развития нашей страны.
Государство находилось в кольце противников, которые, с одной стороны, реально опасались проникновения «большевистской заразы» и поддержки силами Красной армии революционных вспышек, а с другой, сами не прочь были предпринять военные операции, рассматривая как благоприятный фактор периодически осложнявшуюся социальную и экономическую ситуацию в СССР. Ощущение «осажденной крепости» прочно укрепилось в умах советского политико-государственного и военного руководства. Отсюда и пристальное внимание к состоянию обороноспособности, положению в армии и военной промышленности. А положение это было безрадостным, и исправлять его приходилось ценой неимоверных усилий, не исключавших, а зачастую предопределявших многочисленные ошибки и издержки. «Переход от войны к миру, — констатировал В. Ленин в своем выступлении на X съезде РКП(б), — потребовал таких потрясений, которые далеко и далеко не были нами учтены»[985].
В циркулярном письме ЦК РКП(б) «О Красной армии» от января 1921 г. содержалось предостережение, относящееся к области военного строительства: «Каждый неосторожный шаг может оказаться роковым»[986].
Но кто мог априори определить этот шаг? Ведь все приходилось делать впервые. Позаимствовать опыт создания армии мирного времени, но готовой к немедленному реагированию на угрозу территориальной целостности страны и новой власти, а также воссоздания в кратчайшие сроки военной промышленности было негде. Сюда следует добавить тотальную нехватку всех видов ресурсов, которую зачастую пытались компенсировать чрезмерным давлением на людей, включая и военнослужащих. Вот, к примеру, реакция председателя Совета труда и обороны, руководителя советского правительства В. Ленина на затруднения, возникшие по ходу сокращения Красной армии и частичной ее демобилизации: «Вся суть в том, что военная бюрократия желает сделать „по-хорошему“: вези на железных дорогах (демобилизованных — A. З). А на железных дорогах и 2 года проводят. „Пока“ давай одежу, обувь, хлеб. Надо в корне изменить: перестать давать что бы то ни было. Ни хлеба, ни одежи, ни обуви. Сказать красноармейцу: либо уходи сейчас пешком „без ничего“. Либо жди 1 год на 1/8 фунта и без одежи, без обуви. Тогда он уйдет сам и пешком»[987].
Чуть раньше он же предложил Л. Троцкому «прикрыть» (с точки зрения снабжения углем) весь военный флот на год, отдав запасы на железные дороги и на фабрики. «Пусть флот пострадает, — писал В. Ленин, — а соввласть выиграет»[988].
Сложение многочисленных факторов привело к тому, что специально назначенная ЦК РКП(б) комиссия констатировала в январе 1924 г.: «Красной армии как организованной, обученной, политически воспитанной и обеспеченной мобилизационными запасами силы у нас в настоящее время нет. В настоящем виде Красная армия небоеспособна»[989].
Требовалось кардинальное реформирование вооруженных сил и насыщение их новыми образцами оружия и боевой техники, а также выдвижение на ответственные посты в армии (как в строевых частях, так и в штабах) партийного командного и административного состава. Так считали участники пленума ЦК РКП(б), состоявшегося 31 марта — 2 апреля 1924 г.[990]
Общий контроль за проведением реформы взяли на себя высшие партийные инстанции, а технология реализации замысла оставалась за военным ведомством. Отслеживать влияние «человеческого фактора» на проводимые мероприятия, нейтрализовать возможные негативные проявления, мешающие быстрыми темпами достигать поставленных целей, должны были партийно-политические органы и аппараты ГПУ — ОГПУ, причем последние действовали на основе только им присущих форм и методов. Напомним в связи с этим слова М. Фрунзе о роли чекистов, произнесенные на Первом Всеукраинском съезде начальников особых отделов ГПУ в конце 1922 г.: «… на вас как раз, так как вы наши глаза, которыми мы прощупываем Красную армию, лежит ответственная задача — следить по своей линии за тем, чтобы требования командования везде и всюду встречали должное внимание, чтобы все требуемые 100 % работы были даны»[991].
Своих установок M. Фрунзе не изменил, когда стал наркомом по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета СССР.
Взглядам наркома вполне соответствовала теория «технической измены», которая в последующем трансформировалась в юридически закрепленную диспозицию статьи Уголовного кодекса, предусматривающей ответственность за вредительство.
Теория «технической измены» появилась в конце 1919 г. Ее автором и активным проводником в жизнь являлся заместитель начальника особого отдела ВЧК И. Павлуновский. Его воззрения нашли свое отражение в докладе ВЧК Центральному Комитету РКП(б) в начале 1920 г. Уже тогда чекисты констатировали, что «„технический саботаж“, как его называют некоторые, существует и сейчас все внимание контрреволюции направлено сюда и надо ждать усиления и расширения этого метода»[992].
Такого рода действий от комсостава РККА и руководящих кадров военной промышленности ожидали и белоэмигранты. Редактор издания «Белый архив» Генерального штаба полковник Я. Лисовой писал в 1926 г., обращаясь к известному советскому военному деятелю С. Каменеву что ждет от своего бывшего сослуживца конкретных вредительских действий в армии. «Вы выдерните какой-нибудь маленький, но главный винтик, — наставлял Я. Лисовой, — сломайте какую-нибудь сложную, но незаметную пружину, разведите в недоумении руками и заявите вашим совнаркомовцам — починить ее уже никак нельзя»[993].
Подобного рода призывы были не единичны и, безусловно, воспринимались чекистами со всей серьезностью. Другого и быть не могло, поскольку «техническим вредительством» могли заниматься в основном «бывшие люди» — военные специалисты, инженерно-технический персонал экономических структур и, в частности, предприятий оборонной промышленности. Все «бывшие люди» рассматривались в 1920-1930-е годы как классово чуждые элементы, а посему, вне всякого сомнения, заинтересованные в ослаблении диктатуры пролетариата и Советской власти.
Во введенном в действие Уголовном кодексе (1922) имелась статья 63-я, предусматривавшая наказание за участие в организации, противодействующей в контрреволюционных целях нормальной деятельности советских учреждений или предприятий или использующей их для того же. Под контрреволюционной целью тогда понималось свержение завоеваний пролетарской революции[994].
Как видим, закон предусматривал две формы вредительства: 1. Осуществляемое путем противодействия нормальному функционированию учреждений и предприятий; 2. Совершаемое путем использования учреждений и предприятий в антигосударственных целях. А субъективная сторона вредительства заключалась в имеющейся у лица контрреволюционной цели. Последнее являлось крайне важным в оперативной и следственной практике органов госбезопасности.
Однако в новой версии Уголовного кодекса (1926) определение вредительства претерпело некоторые изменения. Статья 58-7 определяла его, как «противодействие нормальной деятельности государственных учреждений и предприятий или соответствующее использование их для разрушения и подрыва государственной промышленности, торговли и транспорта в целях совершения действий, предусмотренных ст. 58-1 (экономическая контрреволюция)»[995].
Во второй части указанной статьи говорилось об ответственности за те же действия даже при отсутствии признаков ст. 58-1, «выразившиеся в сознательном неисполнении возложенных по службе обязанностей, заведомо небрежном их исполнении или осложнении той же деятельности излишней канцелярской волокитой и т. д. (саботаж)». Как мы видим, законодатель приравнял саботаж к вредительству.
В условиях «военной тревоги 1927 г.» Президиум ЦИК СССР своим секретным постановлением от 4 апреля внес существенные изменения в Положение о государственных преступлениях от 25 февраля 1927 г. К государственным преступлениям приравнивалась теперь «небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы, пожары и прочие вредительские акты…»[996].
Этим же постановлением органам ОГПУ предоставлялось право внесудебного рассмотрения дел по указанным преступлениям. Постановление дало возможность расширительного толкования оснований ответственности за вредительство, что не замедлило сказаться на следственной работе и при принятии оперативных мер.
Еще одно обстоятельство, по нашему мнению, явилось предпосылкой к произволу в правоприменительной практике органов госбезопасности. Дело в том, что еще в июле 1923 г. председатель Верховного трибунала при ВЦИК и прокурор РСФСР Н. Крыленко, выступая на второй сессии ВЦИК 10-го созыва, заявил о необходимости внесения принципиальных изменений в 57 статью Уголовного кодекса. «Сейчас раздел о контрреволюционных преступлениях, — утверждал он, — признает контрреволюцией те преступления, которые были направлены на свержение Советской власти. Мы расширяем это понятие и предлагаем вставить в текст статьи кроме слова „свержение“ еще два слова: „подрыв и ослабление“ Советской власти…»[997]
Н. Крыленко объяснил депутатам, что данное дополнение является насущной необходимостью для борьбы со скрытыми формами контрреволюционной деятельности, которые до известной степени возобладали. Чтобы смягчить возможные возражения присутствующих против достаточно расплывчатых понятий («подрыв и ослабление»), прокурор заверил, что в новой редакции статьи не будет высшей меры наказания — расстрела. Справедливости ради заметим, что семь лет спустя Н. Крыленко признал свою неправоту, однако это не могло повлиять на прекращение уже вошедшего в следственную и судебную практику широкого трактования состава контрреволюционного преступления[998].
И тем не менее, как утверждает историк П. Соломон в своей книге «Советская юстиция при Сталине», статья о вредительстве применялась судами достаточно редко. Но обвинения во вредительстве стали почти обыденным делом (особенно при рассмотрении уголовных дел во внесудебном порядке Коллегией ОГПУ) после января 1928 г., когда Верховный суд СССР разъяснил, что доказательство контрреволюционного умысла впредь не является необходимым, когда речь идет о вредительстве[999].
Таким образом, мы можем констатировать наличие правовой основы в юридических актах высших законодательных и судебных органов СССР периода 1920-1930-х годов для расширительного толкования понятия «вредительство» правоприменительными органами, включая и ОГПУ. Расплывчатость формулировок в диспозициях статей Уголовного кодекса («подрыв и ослабление Советской власти»), отсутствие необходимости доказывать прямой контрреволюционный умысел, а также низкий юридический, да и общеобразовательный уровень оперативного состава, одновременно исполнявшего обязанности следователей, при крайне политизированном отношении к «бывшим людям», оценка их как классово враждебных элементов, привели к созданию многих «липовых» дел по вредительству. Отметим однако, что отдельные фигуранты «вредительских» дел на самом деле совершали уголовно наказуемые деяния, как то: допускали преступную халатность, нарушали правила производства тех или иных работ и т. д., что приводило к ущербу для экономики, негативно сказывалось на обороноспособности страны.
Не заниматься разного рода нарушениями, не ставить специалистов промышленности и ответственных военных перед лицом угрозы наказания за саботаж, за бездумное расходование бюджетных средств, хищения, взяточничество, невыполнение требований технической безопасности означало провалить реформу Красной армии и реализацию первого пятилетнего плана строительства вооруженных сил, а следовательно, создавало угрозу существованию СССР. Допустить этого партийно-государственное и военное руководство не могло. Чекисты отрабатывали свою часть в области контроля за состоянием и реализацией намеченного и принимали зависящие от них меры, включая и репрессивные.
Ничем исключительным из общей практики «чрезвычайщины» действия чекистов не были. Поэтому нельзя согласиться с мнением некоторых исследователей истории нашей страны периода 1920-1930-х годов о том, что органы госбезопасности своими мероприятиями не укрепляли, а наоборот, снижали оборонные возможности СССР[1000].
Рассмотрение деятельности органов ОГПУ в период проведения военной реформы и реализации первой военной пятилетки показывает, что чекисты, работая на основе принятых партийных решений, помогали командованию преодолеть возникавшие трудности, хотя и не всегда получая одобрение принимаемым мерам, поскольку эти меры затрагивали «человеческий фактор», могли повлиять на служебное положение и личное благополучие конкретных должностных лиц в военном ведомстве и оборонной промышленности.
Немного находилось тех, кто готов был взять на себя тяжкий труд реформ и форсированного развития вооруженных сил, а тем более нести персональную ответственность за состояние дел на том или ином участке.
Мы уже упоминали оценку состояния Красной армии и Флота, данную на пленуме ЦК ВКП(б) в 1924 г. В декабре 1926 г. высшее политическое руководство затребовало обстоятельный доклад о состоянии подготовки СССР к возможной войне. Основной вывод, сделанный в этом документе, начальник Штаба РККА М. Тухачевский повторил на заседании Политбюро ЦК ВКП(б): «Ни Красная армия, ни страна к войне не готовы. Наших скудных материальных боевых мобилизационных ресурсов едва хватит на первый период войны»[1001].
Сложившаяся ситуация явилась результатом влияния многих факторов, в том числе трудностей, с которыми пришлось столкнуться при реформировании Красной армии. Ведь работа проводилась одновременно по широкому спектру вопросов: 1) мобилизационной и боевой подготовке РККА; 2) переходу на смешанную систему устройства армии (сочетание территориальных и кадровых соединений и частей); 3) организационно-штатным мероприятиям, включая внесение серьезных изменений в высшие органы управления и аппараты военно-окружного командования; 4) введению единоначалия; 5) изменению нормативно-правового базиса функционирования вооруженных сил; 6) обучению и переподготовке командного состава; 7) материально-техническому снабжению войск; 8) военно-научной работе, теории и практике военного искусства[1002].
По указанным направлениям развивали свою деятельность и органы ОГПУ, обеспечивавшие безопасность РККА.
В плане оперативного сопровождения мобилизационного планирования чекисты определили свои задачи еще в начале реформы, развили и уточнили их в следующем году. На основе указаний Центра особые отделы округов издали соответствующие приказы. Вот как формировались задачи в приказе ОО МВО: «Директивой РВС СССР № 034033 от 20 октября 1925 г. приказано приступить к проработке нового мобилизационного расписания… Главнейшими задачами особорганов на местах, диктуемыми настоящими шагами в мобработе частей и учреждений являются: а) сугубое наблюдение за строгим соблюдением сроков, установленных календарным планом; б) наблюдение за обеспечением максимума секретности всех мобработ при разработке и последующем сохранении; в) наблюдение за правильностью определения УВК неблагополучных при мобилизации волостей данного уезда»[1003].
В ходе проработки указанных задач чекисты вскрыли ряд серьезных нарушений, прежде всего в вопросе сохранения режима секретности. Об этом незамедлительно ставили в известность вышестоящие военные структуры для принятия необходимых мер.
Обобщенные результаты работы особые отделы 15 апреля 1926 г. доложили в ОО ОГПУ[1004].
Особое внимание уделялось выявлению недостатков в развитии системы сохранения мобилизационных запасов, вскрытию нарушений, могущих привести к серьезным осложнениям в случае объявления мобилизации. Особенно активизировались чекисты по данному направлению в 1927 г., в «период военной тревоги». Они руководствовались в своей деятельности решениями, принятыми на самом высоком политическом уровне.
Известно, что Политбюро ЦК ВКП(б) на своем заседании 31 марта 1927 г. постановило: «…утвердить предложения совещания коллегии ОГПУ совместно с полномочными представителями и начальниками отделов о мерах борьбы с диверсией, пожарами, взрывами, авариями и пр. вредительскими актами…»[1005].
Эти предложения базировались на оценках состояния накопления мобзапасов, их противодиверсионной и противопожарной защиты, приведенных на специально созванном по указанному вопросу оперативном совещании в ОГПУ еще 8 июля 1926 г. Основываясь на предварительно собранной информации, участники совещания констатировали: «Вопрос накопления мобилизационных запасов требует исключительного к себе внимания. Положение с таковым по всем видам в настоящее время совершенно неудовлетворительное, по некоторым видам (химические средства, авиация и пр.) самое серьезное»[1006].
По мнению чекистов, нельзя было медлить с разработкой и утверждением реальной программы накопления мобилизационных запасов.
Выводы, сделанные на совещании, подкрепленные конкретными фактами, были доведены до ЦК ВКП(б) и руководства Штаба РККА. Поэтому можно утверждать, что, выступая на указанном выше заседании Политбюро в декабре 1926 г., М. Тухачевский использовал информацию чекистов для подкрепления своих неутешительных выводов. А руководство ОГПУ, в свою очередь, приказало подчиненным органам реализовать ряд важных мероприятий. В частности, необходимо было усилить работу по военной промышленности, проверив в месячный срок ее состояние, а также усилить агентурное наблюдение за накоплением мобилизационных запасов, «поведя решительную борьбу с особенно распространенными в этой области злоупотреблениями, бесхозяйственностью и нераспорядительностью»[1007].
К марту 1927 г., т. е. к заседанию Политбюро, в органах госбезопасности подвели некоторые итоги проведенной работы, однако с учетом ситуации «военной тревоги» сосредоточились главным образом на противодиверсионной защите мобилизационных запасов.
На заседании Политбюро 31 марта 1927 г. был утвержден перечень мер «по борьбе с диверсией, пожарами, взрывами, авариями и прочими вредительскими актами», где предусматривалось создание постоянной комиссии при ОГПУ из представителей военного ведомства, органов госбезопасности, ВСНХ, НКПС и ВЦСПС. Аналогичные комиссии создавались и на местах при полномочных представительствах ОГПУ. Было признано необходимым упразднить вольнонаемную и ввести военизированную охрану на важных объектах, включая заводы оборонной промышленности, провести в советском порядке декрет о выселении с территории предприятий государственного значения и огнеавиаскладов военного ведомства всех посторонних лиц, обязать НКВМ ускорить окончание работ по приведению в порядок огнескладов.
Во втором разделе указанного перечня речь шла об усилении репрессий за халатность, за непринятие противопожарных и охранных мер с привлечением виновных к ответственности как по линии ОГПУ, так и по партийной. Особо следует отметить второй и третий пункты данного раздела. «Приравнять, — говорилось в нем, — небрежность как должностных, так и всех прочих лиц, в результате халатности которых имелись разрушения, взрывы и пожары… к государственным преступлениям. Предоставить право ОГПУ рассматривать во внесудебном порядке вплоть до применения ВМН и с опубликованием в печати дел по диверсиям, пожарам, взрывам, порче машинных установок…»[1008]
Именно с халатностью и нераспорядительностью, а не с диверсионно-вредительскими акциями иностранных спецслужб и антисоветских элементов внутри страны по большей мере приходилось сталкиваться чекистам в своей практической деятельности. Показательным в этом плане являлось уголовное дело в отношении начальника артиллерийского управления МВО А. Тысского, комиссара Артиллерийского управления МВО К. Виртемса и еще пяти их подчиненных. Созданная по настоянию особого отдела МВО секретная комиссия выявила массу злоупотреблений, преступной халатности в области хранения мобилизационных запасов по линии артиллерии. Составление мобилизационного плана АУ МВО А. Тысский доверил бывшему сослуживцу по старой армии Клевецкому, только что вернувшемуся из эмиграции и скрывавшему свою службу у белых. Комиссар АУ МВО К. Виртемс самоустранился от выполнения своих (в том числе и контрольных в отношении начальника и личного состава) обязанностей, занимался спекуляцией, распродавал имущество Артуправления.
Все это подтверждало агентурные материалы, полученные ранее особым отделом МВО, которые чекисты легализовали в ходе работы комиссии. В итоге, материалы проверки были направлены в военную прокуратуру МВО и все обвиняемые привлечены к ответственности по ст. 63 УК РСФСР (участие в организации, противодействующей в контрреволюционных целях нормальной деятельности советских учреждений…) и ст. 110 (злоупотребление властью, превышение или бездействие власти и халатное отношение к службе…). Как мы видим, военная прокуратура поддержала мнение чекистов о применении к обвиняемым ст. 63 Уголовного кодекса. Однако это было, скорее, исключение, а не правило[1009].
По легализованным материалам разработки Особого отдела ОГПУ 19 марта 1925 г. Военной коллегией Верховного суда СССР был осужден 2-й помощник начальника артиллерии РККА П. Петряев за то, что не принял никаких мер к правильному хранению артимущества, из-за чего имевшиеся на складах Союза 11 миллионов дистанционных трубок пришли в негодность и был нанесен ущерб на 110 миллионов рублей. Кроме того, П. Петряев лично отдал распоряжение о концентрации на Лефортовском складе в Москве 48 вагонов с боеприпасами для трофейных гранатометов. Как выяснилось, все гранаты были без детонаторов, а из всех имевшихся гранатометов в МВО всего два были исправны. В общей сложности обвиняемому инкриминировалось семь эпизодов преступной деятельности[1010].
В сентябре 1929 г. Особый отдел ОГПУ проинформировал заместителя председателя РВС СССР И. Уншлихта о результатах инициированной (на основе имевшихся агентурных материалов) чекистами проверки Центральных артиллерийских мастерских, где имелись серьезнейшие недостатки в хранении имущества и материалов, а также в качестве ремонта вооружения и в состоянии мобилизационной работы. К примеру, мобзапас МУ ВСНХ (25 вагонов на общую сумму 1 млн рублей), имущество орудийно-арсенального треста (50 вагонов) и мобзапас самих мастерских (20 вагонов) хранились «из рук вон плохо», что привело к серьезным материальным убыткам. Поскольку руководство ЦАМ не принимало мер к изменению сложившегося положения, то Особый отдел ОГПУ расценил действия группы должностных лиц, как вредительство[1011].
Подобного рода информаций от особых отделов исходило немало, однако военные власти порой обвиняли чекистов в преувеличении опасности. Когда же наступали негативные последствия в виде взрывов, пожаров и т. д., то командование настаивало на версии о диверсионных и вредительских акциях разведок противника и на умышленных действиях антисоветских элементов. Но в итоге расследования чекисты устанавливали преступную халатность персонала и командования складов, аэродромов и других охраняемых объектов. Такое разночтение выявилось, к примеру, при изучении обстоятельств взрыва складов мобилизационных запасов по линии артиллерии в 1922 г. Кстати говоря, в тот период командующим войсками СКВО был К. Ворошилов[1012].
Аналогичная ситуация наблюдалась при взрыве артиллерийских складов в Рыбинске в апреле 1925 г. Теперь К. Ворошилов уже руководил войсками МВО и лично организовал расследование, откомандировав на место происшествия своего помощника Г. Базилевича и помполита А. Булина. Посланцы командующего пришли к выводу об умышленном поджоге, т. е. диверсии[1013].
К мнению военных априори (хотя и не имея данных о ходе чекистского расследования) присоединился председатель ВСНХ и ОГПУ Ф. Дзержинский. «Для меня не подлежит сомнению, — писал он зампреду ОГПУ Г. Ягоде, — что это шпионская работа…»[1014]
Однако доказать факт диверсии не удалось. Скорее всего, имела место преступная халатность персонала. Председатель ОГПУ, несомненно, был прав в одном: следовало образовать при РВС СССР ударную тройку и в спешном порядке проверить состояние всех складов мобилизационных и текущих запасов вооружения и боеприпасов.
Помощнику начальника Особого отдела ОГПУ Р. Пиляру он приказал категорически настаивать перед военными властями на спешном учреждении ударной тройки при РВС СССР и заслушать на ней ответственных за склады лиц. А через несколько дней (25 апреля 1925 г.) Ф. Дзержинский направил записку заместителю председателя РВС СССР И. Уншлихту следующего содержания: «При сем (направляю — A. З.) обращение ко мне властей Татарстана по поводу положения артскладов. Я опасаюсь, что, если не будут приняты реальные и срочные меры, нашим врагам будет стоить пары пустяков взорвать их нам и в корне подорвать нашу оборону Мне кажется, что положение настолько серьезное, что необходимы самые серьезные меры со стороны РВС Республики»[1015].
В этот же день председатель ОГПУ еще раз обращается к Г. Ягоде, заявляя о катастрофическом положении артскладов, и требует от особого отдела ОГПУ самым подробным образом информировать РВС СССР об имеющихся оперативных материалах по данному вопросу Зная предыдущую реакцию военного ведомства на подобного рода доклады, Ф. Дзержинский советовал: «В случае безнадежности в этом направлении необходимо обратиться лично к Рыкову (председателю Совнаркома — A. З.), как к председателю Комиссии Политбюро по обороне. Прошу Вас Рыкову во всяком случае сообщить об опасности лишиться складов и артимущества»[1016].
Не лучше обстояло дело и в военно-воздушных силах. Из-за пожаров на аэродромах в 1920-е годы было уничтожено и повреждено большое количество авиатехники. Вопиющий случай имел место в мае 1930 г. Тогда в результате пожара в ангаре на аэродроме под Новочеркасском полностью сгорели 20 самолетов Р-1. К. Ворошилов, теперь уже нарком по военным делам, написал Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И. Сталину: «Даже по первому донесению напрашивается предположение (а у меня уверенность), что здесь налицо диверсия…»[1017]
Он просил о незамедлительной отправке в Новочеркасск специальной комиссии от УВВС РККА и ОГПУ. Реакция на письмо последовала незамедлительно. Особый отдел и КРО ПП ОГПУ по СКК и СКВО завели разработку под условным названием «Дым» и параллельно со следствием проводили агентурно-оперативную работу по выявлению реальных причин пожара. В Ростов-на-Дону и далее в Новочеркасск вылетели заместитель начальника КРО Р. Пиляр и начальник 4-го (авиационного) отделения особого отдела ОГПУ С. Пинталь[1018].
Они уже знали мнение К. Ворошилова, но имели информацию и об очковтирательстве в ходе инспектирования комиссией УВВС во главе с помощником начальника 1-го Управления ВВС РККА В. Хрининым. Указанная комиссия не выявила, как уверял К. Ворошилова заместитель начальника УВВС Я. Алкснис, никаких серьезных нарушений в 13-й авиабригаде, которой принадлежали сгоревшие самолеты[1019].
Несмотря на то что уже шел 1930 г., когда один за другим вскрывались «вредительские» дела, сотрудники ОГПУ не обнаружили вражеской руки в уничтожении самолетов, но констатировали «систематическое преступно-халатное отношение» со стороны самих авиаторов к противопожарным мерам. По результатам следствия было арестовано 20 человек[1020].
Чекисты принимали участие в проверках хранения мобилизационных запасов, проводимых Штабом РККА и окружным командованием, причем в целом ряде случаев сами проверки были инициированы органами госбезопасности на основе уже имевшихся агентурных материалов.
В апреле 1928 г. ОГПУ направило в ЦК ВКП(б) и в Реввоенсовет СССР записку о критическом состоянии мобилизационных запасов подвижного состава на железных дорогах, особо отметив, что непринятие решительных мер приведет к срыву воинских перевозок. Не дождавшись реакции на свой доклад, Г. Ягода решил обратиться лично к Генеральному секретарю И. Сталину. Изложенные чекистами сведения оказали должное воздействие на руководителя партии и страны, поскольку выводы ОГПУ основывались не только на оперативной информации, но и на подтверждавших ее заключениях технической экспертизы, которую по просьбе чекистов провели крупные инженеры транспорта, а также на актах обследования подвижного состава.
В тексте докладной записки отмечалась, к примеру, непригодность к эксплуатации 25 % мобилизационного запаса паровозов. «Чрезвычайно показателен, — писал Г. Ягода, — также и тот факт, что Моск. Бел. Балтийская жд, являющаяся по плану Военведа самой важной по переброске войск, показала наихудшее состояние холодного запаса, а именно: из общего числа паровозов мобилизационного запаса — 65 паровозов, исправными оказались всего лишь 2 паровоза»[1021].
А ведь за неделю до чекистской ревизии аналогичную работу провел инспектор НКПС, однако не обнаружил ничего катастрофического.
С согласия наркома транспорта Я. Рудзутака ОГПУ осуществило проверку и резервного парка, установив при этом, что если в 1925 г. было 6924 единицы техники, то на 1 мая 1928 г. осталось только 2200, из которых 1000 подлежала сдаче на лом[1022].
Таким образом, вырисовывалась критическая ситуация, когда на основе фальсифицированной статистики НКПС 3-е Управление Штаба РККА составляло абсолютно нереальный мобилизационный план воинских перевозок. Руководящие работники этого управления знали о многих недостатках, реально представляли ситуацию, но не били тревогу.
Ознакомившись с докладом ОГПУ, И. Сталин написал записку всем членам и кандидатам в члены Политбюро, секретарям ЦК ВКП(б), членам президиума ЦКК, в которой указал на особую важность поднятого вопроса с точки зрения обороны страны[1023].
Генсек согласился с мнением Я. Рудзутака, давшего санкцию ОГПУ на арест ряда железнодорожных специалистов. Одновременно чекисты завели разработку на руководителей 3-го Управления Штаба РККА по подозрению во вредительстве. В августе 1930 г. нарком по военным и морским делам К. Ворошилов санкционировал арест группы военнослужащих. В докладной записке на имя И. Сталина и Г. Орджоникидзе ОГПУ сообщало, что «вредительскую» группу в органах ВОСО возглавлял начальник 1-го сектора (планирование воинских перевозок) 3-го управления бывший Генерального штаба генерал-майор В. Серебренников[1024].
Он проходил и по материалам агентурно-следственного дела «Весна» как военспец, непримиримо настроенный к большевикам. Характерно, что он и не скрывал своих взглядов. Заполняя анкету арестованного, В. Серебренников в графе «Политические убеждения» собственноручно написал: «Монархических убеждений»[1025]. Отметим: это было в первый день после его задержания, когда никаких морально-психологических и физических мер к нему не применялось. В ходе следствия В. Серебренников признал серьезные упущения и ошибки в мобилизационном планировании по линии ВОСО, рассказал об отрицательном отношении к Советской власти ряда сотрудников 3-го управления из числа бывших офицеров и их надеждах на падение этой власти в результате восстания народных масс и интервенции.
С учетом действовавшего законодательства и политических установок В. Серебренников и еще 6 человек были признаны виновными во вредительстве. По материалам следствия их вредительская деятельность заключалась в следующем: 1. В составлении заведомо нереального плана перевозок по мобварианту № 8 и № 10; 2. В полном отсутствии разработки вопроса развития железных дорог в интересах РККА; 3. В расчетах пропускной способности узловых станций без учета возможного воздействия авиации противника и т. д.[1026]
За указанные «вредительские» действия В. Серебренников судебной Коллегией ОГПУ был приговорен к высшей мере наказания с заменой на 10 лет ИТЛ. Различные сроки лишения свободы получили и его подельники.
Безусловно правильно, что «вредители» из 3-го Управления Штаба РККА реабилитированы в 1990-е годы как жертвы политических репрессий. Вместе с тем, нельзя недооценивать тот факт, что в ходе агентурной разработки и следствия чекисты вскрыли серьезнейшие и абсолютно реальные недостатки в такой важной сфере, как мобилизационное планирование воинских перевозок. Никаких надуманных проблем в материалах расследования нет и не могло быть по одной веской причине: агентами-информаторами и агентами-экспертами были некоторые сотрудники того же 3-го управления Штаба РККА и 3-х отделов штабов военных округов. Они являлись специалистами своего дела, знали многие «узкие» места в системе ВОСО, но по разным причинам не могли либо не хотели открыто высказывать свое мнение.
Серьезнейшие упущения и недоработки, объясняемые в те годы преступно-халатным отношением к порученному делу, а зачастую и сознательным вредительством, были вскрыты чекистами не только в области мобилизационного планирования. В тесной увязке с ним находились и вопросы конструирования, серийного производства и своевременного оснащения войск новыми средствами вооруженной борьбы, а также создание запасов всех видов военного имущества, включая медицинское, химическое, топографическое и т. д.
В справке начальника Особого отдела № 345423 от 14 сентября 1930 г., положенной в основу докладной записки ОГПУ в ЦК ВКП(б) и лично И. Сталину, говорилось о ликвидации контрреволюционно-вредительских организаций и группировок в Артиллерийском управлении и Арткоме, Военно-морских силах, Военно-топографическом и Военно-санитарном управлении РККА[1027]. Подавляющее большинство лиц, проходивших по указанным групповым делам, так же как и указанные выше сотрудники 3-го управления, признаны жертвами политических репрессий и реабилитированы. Поэтому для нашего исследования представляет ценность лишь та часть докладной записки, в которой концентрированно изложена суть «вредительских» действий и недостатки, фактически установленные в ходе следствия и агентурной разработки, серьезно влиявшие на боеготовность вооруженных сил. Из-за этих недостатков и упущений чекистам представлялось фактически нереальным выполнение постановления Политбюро ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР» от 15 июля 1929 г. Так детально и обширно, как в протоколах допросов и собственноручно написанных показаниях арестованных по указанным выше и другим «вредительским» уголовным делам, существо отрицательных явлений во всех сферах жизнедеятельности войск не было изложено ни в одном рапорте или докладе фигурантов до их привлечения к следствию. Одним из существенных компонентов показаний являлись данные о субъективных факторах, порой даже более значимые для объяснения причин образования «узких мест» в тех или иных вопросах, в принятии ошибочных решений, чем объективные обстоятельства. В спецдонесении К. Ворошилову от 19 мая 1930 г. о критическом состоянии береговой обороны начальник Особого отдела ОГПУ Я. Ольский указывал, к примеру, что за последние годы дело ее укрепления неоднократно переходило от Штаба РККА в Управление ВМС, оттуда в Военно-техническое управление, затем в военно-строительное и т. д.
Каждое из указанных учреждений прорабатывало лишь свои узкие вопросы, вообще не увязывая их с интересами остальных. На пяти машинописных листах излагались конкретные упущения и недостатки в области строительства объектов береговой обороны, их маскировки, оборудования инженерными средствами, в противовоздушной обороне, в снабжении батарей боеприпасами. Отмечалось, что износ основного вооружения — орудий большого калибра — составляет по разным артиллерийским системам от 30 до 100 %. Донесение завершалось выводом о крайне низкой боеготовности береговой обороны. По мнению чекистов, никто устранением серьезнейших недостатков фактически не занимается ввиду затянувшейся передачи береговой обороны снова в УВМС[1028].
Глава НКВМ, ознакомившись с донесением, отдал соответствующее указание, однако позитивных изменений не последовало. Отметим при этом, что ОГПУ уже не первый раз сообщало в РВСС и военный наркомат о состоянии береговой обороны. Вывод напрашивался сам собой: есть конкретные виновники, не реагирующие на вскрытые недостатки и, возможно, из вредительских побуждений, не исполняющие указаний руководства РККА.
Напомним, что подозрение во вредительстве в деле укрепления береговой обороны (впрочем, и многих других дел) чекисты основывали на совершенно определенной установке И. Сталина: «„Шахтинцы“ (имеются в виду осужденные по так называемому „Шахтинскому делу“ — А. З.) сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены»[1029].
В мае — июне 1930 г., реализовывая агентурную разработку, ОГПУ арестовало группу военнослужащих из числа начсостава УВМФ, БФ и ЧФ, обвинив их во вредительстве. В основе «вредительской» деятельности, по мнению особистов, лежала абсолютно нереальная идея «большого флота», предполагавшая затраты государственного бюджета в несколько миллиардов рублей. Все усилия арестованных были ранее направлены на отстаивание данной идеи, а вопросы береговой обороны их совершенно не интересовали. О ходе следствия, с приведением обширных выписок из показаний обвиняемых, признавших свою персональную вину, председатель ОГПУ В. Менжинский проинформировал И. Сталина, направив ему 13 июня 1930 г. специальную докладную записку[1030].
В начале июля того же года состоялось заседание Реввоенсовета СССР, на котором был заслушан доклад начальника Особого отдела ОГПУ Я. Ольского по указанному делу. С содокладом выступил начальник Военно-морских сил РККА Р. Муклевич. Из сохранившихся тезисов его выступления видно, что он часть вины за состояние береговой обороны взял на себя. «Мы сами себе достаточно „вредили“, — заявил Р. Муклевич, — это можно доказать документальными данными… Ассигнований флот получал в 10 раз больше береговой обороны и имел, что самое главное, утвержденную и ясную программу, что не имела береговая оборона»[1031].
После таких заявлений начальник ВМС РККА не мог долго оставаться на своем посту. Вскоре он был понижен в должности, а затем вообще выведен в резерв РККА[1032].
Серьезные опасения вызывало у руководства страны состояние военной промышленности, систематически срывавшей планы оснащения армии и флота новыми образцами оружия и боевой техники, а также и серийного производства уже принятых на вооружение систем.
Совершенно закономерно, что и в области военной промышленности (ВП) чекисты искали «враждебную руку» — сознательные действия старых спецов, всячески вредивших укреплению обороны страны. Выступая с докладом на Втором Всесоюзном съезде особых отделов ОГПУ 23 января 1925 г., Ф. Дзержинский следующим образом ориентировал своих подчиненных: «Мы бросаем колоссальнейшие средства из общего государственного бюджета на военное снаряжение, и если мы подсчитаем, что государство дает и что армия получает из этих средств для своего вооружения и защиты государства, то надо сказать, что жертвы, в смысле средств, были огромнейшие, а результаты были никчемные, недостаточные, ибо эта отрасль промышленности — наша военная отрасль промышленности — является одной из тех отраслей, к которой надо применить больше всего сил, больше всего вложить работу… Бывшие казенные заводы, бывшие казенные заказы являлись всегда в царское время именно тем пирогом, которым питались всякие пиявки, всякие паразиты… Надеюсь, что именно особые отделы будут той правой моей рукой, которые в этой области могут принести мне (как председателю ВСНХ — A. З.) большую помощь»[1033].
Таким образом, Ф. Дзержинский выделил два аспекта в вопросе о ВП:
1. Критическое состояние производственной базы.
2. Действия конкретных лиц, направленные в ущерб быстрому и качественному оснащению войск всем необходимым для поддержания высокой боеготовности.
Можно утверждать, что председатель ОГПУ и ВСНХ исходил в своем докладе не из умозрительных заключений, а из реалий 1925 г. и конкретных исторических примеров, таких как дело группы высокопоставленных генералов и офицеров во главе с царским военным министром В. Сухомлиновым.
Как известно, в июне 1915 г., после поражений нашей армии, В. Сухомлинов был снят с должности военного министра, а в апреле 1916 г. отдан под суд по обвинению в злоупотреблениях и измене, за что через несколько месяцев приговорен к бессрочной каторге[1034].
Вместе с В. Сухомлиновым к следствию привлекались бывший, а также и действующий в то время начальники Главного артиллерийского управления (Д. Кузьмин-Караваев и А. Маниковский). Как совершенно справедливо отмечал автор предисловия к сборнику документов «Военная промышленность России в начале XX века» В. Поликарпов, «…в соответствии с той логикой изобличений, какую задало следствие еще в 1915 г., позднейшая литература, опираясь на материалы обвинения, склонна объяснять кризис вооружений неисполнительностью и косностью военно-снабженческих чинов»[1035].
Свои объяснения дал генерал А. Маниковский. Он утверждал, что оправдание срыва поставок вооружений нерадивостью генералов из Артуправления являлось способом обеления царя и великих князей[1036].
На суде В. Сухомлинов, Д. Кузьмин-Караваев, А. Маниковский и другие обвиняемые, защищаясь от приписываемых им изменнических действий, ссылались на недостаточное финансирование, непомерное, по их мнению, отвлечение средств на вооружение флота и иные объективные причины. Бывший военный министр в своих мемуарах писал: «Условия русской индустрии, финансов и культуры в общем таковы, что нам очень трудно быть независимыми и не отставать от Запада»[1037].
Своему начальнику вторил и бывший начальник Главного артиллерийского управления А. Маниковский. Процитируем и его, поскольку разъяснения генерала весьма важны для понимания событий конца 1920-х годов. «Все, кто… старался доказать, — писал А. Маниковский, — что и главные управления тоже кое-что делают, а главное, могут сделать значительно больше, если только им не будут мешать, не будут травить и ставить их в тиски бесчисленных комиссий… и из-за всякой мелочи устраивать им публичные инквизиции…»[1038] Те, кто тогда именно в таком ключе ставил вопрос, безжалостно изгонялись, «как „вредные“ люди старого бюрократического режима, неспособные проникнуться новыми веяниями и виновные во всех наших бедах»[1039]. Был, к примеру, уволен ближайший сотрудник начальника ГАУ генерал Е. Смысловский. Для этого не нужно было даже формального обвинения — достаточно было «обоснованных подозрений»[1040].
Судебное преследование генералов и офицеров, имевших в период Первой мировой войны отношение к снабжению армии вооружением, во многом напоминает ситуацию с руководящими работниками военной промышленности и высокопоставленными командирами из Главного артиллерийского управления в конце 1920-х годов. По большому счету, отличие можно свести к следующему.
1. Российский император, а затем и Временное правительство решились на организацию расследования, а затем и на открытые судебные заседания с доведением до обвинительного приговора в условиях войны.
2. К делу Сухомлинова органы безопасности и контрразведки привлекались лишь по отдельным эпизодам, а в целом расследование вела прокуратура.
3. Существенно иными были все юридические процедуры, включая порядок проведения допросов обвиняемых и свидетелей.
4. Вместо царских властей и деятелей Временного правительства «заказчиком» следствия и суда являлось Политбюро ЦКВКП(б).
5. Ни один из обвиняемых в 1917 г. не был приговорен к высшей мере наказания.
А главное сходство двух уголовных дел состояло в поиске «козлов отпущения» за срыв поставок в войска новых и серийных видов оружия и боевой техники.
В 1920-е годы деятельность чекистов, их подход к оценке причин провалов в работе военной промышленности во многом определялся тем обстоятельством, что глава ОГПУ Ф. Дзержинский одновременно являлся и председателем ВСНХ, в состав которого входило и Главное управление ВП. Он не удовлетворялся докладами руководителей ВП, а требовал детальную информацию от Особого отдела, занимавшегося всеми вопросами обороны по линии ОГПУ. Для нашего исследования интересно рассмотреть и сопоставить то, как объясняли сложившееся положение в ВП чекисты и промышленники.
Зимой 1924 г. по личному указанию Ф. Дзержинского Особый отдел предоставил ему справку о работе ВП. Указанный документ начинался со следующего утверждения: «Аппарат ГУВП вследствие его громоздкости, параллелизма в работе отделов, царившего бюрократизма, незначительной прослойки коммунистов представлял из себя организацию, которая не в состоянии без коренных изменений обеспечить выпуск вполне годного снаряжения как для текущей потребности армии, так и изготовления мобилизационных запасов»[1041].
Чекисты подчеркнули, что в ГУВП не составлен план развертывания производства на случай военных действий, по многим позициям идет некондиционный выпуск оружия, создается «угрожающее для обороноспособности СССР положение». Что же предлагал Особый отдел для исправления ситуации? Во-первых, сконцентрировать военное производство на немногих хорошо оборудованных заводах и обеспечить их максимальную загрузку. Во-вторых, предоставить военному ведомству право технического контроля за работой заводов. В-третьих, сократить аппарат ГУВП, устранить параллелизм путем структурной реорганизации. В-четвертых, организовать всестороннюю проверку личного состава. В-пятых, осуществить коммунизацию аппарата ГУВП.
К мнению чекистов прислушались, и к концу 1924 года произошло сокращение ГУВП на 197 человек, на должности начальников практически всех отделов вместо «спецов» назначили коммунистов. В состав правления ГУВП ввели представителя военведа[1042].