Глава 2. Василий Ставицкий. Тайна Жизни и смерти Николая Гумилева

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2. Василий Ставицкий. Тайна Жизни и смерти Николая Гумилева

Имя Николая Гумилёва хорошо известно поклонникам его таланта. В последние годы вышло немало книг, посвященных жизни и творчеству большого русского поэта. Однако в его биографии осталось много «тёмных пятен» и неизвестных страниц. Практически ничего не известно об особой миссии Гумилёва за рубежом, о его военной карьере разведчика. Да и сама трагическая смерть поэта, расстрелянного в 1921 году по подозрению в соучастии в заговоре против советской власти — полна тайн и противоречий. Одни авторы утверждают, что Николай Гумилёв действительно активно боролся с большевиками, другие, что он — случайная жертва красного террора, попавший по доносу в соучастники государственного преступления. В этом исследовании, Василий Ставицкий — поэт, профессиональный журналист и контрразведчик, предпринимает попытку разобраться в тайне жизни и смерти Николая Семеновича Гумилёва.

Судьба Николая Гумилёва особенно мне близка, потому что в нём совместились — лирическое начало поэта и прагматическая карьера военного человека, разведчика, так или иначе связанного с секретной деятельностью Российской спецслужбы. И хотя о Гумилёве написано немало статей и книг, большей частью о его творческом пути, но практически нет свидетельств о военной карьере поэта, о его особой миссии, которую он выполнял за рубежом, в частности, в Лондоне и Париже в военном атташате особого экспедиционного корпуса Российской армии, входившего в состав объединенного командования «Антанты». И здесь даже для человека непосвященного хорошо понятно, что работа в военном атташате — это, прежде всего сбор информации о стратегических и тактических планах противника, впрочем, также как и планах союзников, интересы которых постоянно меняются в зависимости от политической и экономической ситуации. Особенно остро это чувствовалось в критические для России годы — 1917, 1918. Именно, в это трагическое время офицер российской армии Николай Семенович Гумилёв выполнял особые задания за рубежом. И хотя о деятельности разведчика, как правило, не остаётся никаких документальных свидетельств, тем не менее, некоторые доказательства всё же остаются…

Хочу обратить особое внимание читателя на ряд необычных обстоятельств в биографии Николая Гумилёва. В 1906 году молодой Гумилёв, окончив в 20 лет гимназию, поступает по настоянию отца и собственному желанию в Морской корпус. Однако уже через год Гумилёвы резко меняют своё мнение, и Николай оставляет военно-морское училище и отправляется на учебу в Париж, в Сорбонский университет. Такой поступок по тем временам объяснить достаточно сложно. Сын корабельного врача, всегда мечтавший о дальних морских путешествиях, вдруг отказывается от своей мечты, оставляет военную карьеру, хотя по духу и складу своего характера, привычкам и семейной традиции Николай — человек военный, служака, в лучшем смысле этого слова, человек чести и долга. И вдруг — Сорбонна. Конечно — это престижно, это почетно. Но не для военного офицера, в семье которого всегда снисходительно относились к людям в штатском, особенно к ученой интеллигенции.

Но в жизни бывает всякое. После долгой борьбы мотивов — между карьерой флотского офицера, весьма престижной в царской России, и ученым (кстати, молодой Гумилёв был весьма посредственным учеником) — в семье все же приняли крутое решение: Николай в 1907 году едет в Париж на учебу.

Но сам по себе этот частный эпизод личной жизни не мог пройти мимо внимания военной разведки (уж поверьте моему опыту кадрового контрразведчика). Разведка просто не могла оставить без внимания факт выезда на учебу во Францию молодого курсанта с прекрасным знанием иностранного языка. Франция всегда представляла особый интерес для России как союзница и как соперница на мировой арене одновременно в зависимости от ситуации. Такую возможность просто не могла упустить российская военная разведка. Впрочем, подобную возможность спецслужбы активно используют во всех странах мира и на всех континентах. Это азбука разведки и контрразведки.

В Сорбонне Николай Гумилёв не проявил ни особого прилежания, ни способностей и интереса к науке. В последствии по этой причине он был отчислен из престижного учебного заведения. Но особенно любопытно другое, что в Париже он проявил особую тягу к путешествиям, но не к абстрактным походам за далёкие моря, а к конкретной стране — Абиссинии (Эфиопия). Стране ничем не примечательной, нищей и с весьма напряженной военно-политической обстановкой. Тогда эту частичку черного континента разрывали на части между собой Англия, Франция и Италия. Словом для романтического путешествия фон был самым неподходящим. Куда интереснее было бы погулять по Египту с его вечными историческими памятниками. Но у русских свои причуды. Абиссиния — страна предков нашего великого Пушкина. И еще одно серьезное обстоятельство — не многие сегодня знают, что чернокожие абиссинцы (эфиопы) были тогда большей частью людьми православными. Русские православные миссионеры, выполняя свою историческую миссию на многих континентах планеты, обратили в свою веру и абиссинцев задолго до того, как сюда пришли завоеватели — французы и англичане, чтобы силой оружия установить на этой земле свой колониальный порядок. Россия не могла оставаться в стороне от этих враждебных акций по отношению к православным людям.

Интересно, что, предприняв своё путешествие в Африку, Николай Гумилёв особое внимание уделяет именно Абиссинии. Его отец Семен Гумилёв категорически возражает против этой поездки и отказывает в финансовой помощи. Но Гумилёв-младший с завидным упорством отправляется в экспедицию, которая должна была быть кем-либо спонсирована, иначе его нищих студенческих сбережений не хватило бы даже в один конец путешествия в каюте третьего класса.

В последующие годы он вновь совершает несколько поездок в эти края. Странная и необъяснимая тяга к путешествиям по знакомым, безликим и опасным местам. Но у каждого свои причуды. И у Николая Гумилёва — автора стихов и поэм об этой далёкой загадочной стране, также могли быть свои причуды. Можно также предположить увлекательную, романтическую историю любви Гумилёва и местной амазонки, которая покорила сердце поэта и влекла его сюда вновь и вновь. И, может быть, можно сейчас в Абиссинии (Эфиопии) отыскать правнучек поэта, которые будут весьма похожи на Гумилёва, как Пушкин был похож на своего прадеда Арапа Петра Великого. Об этом можно было бы написать роман или поэму в стихах. Все это будет правдой и неправдой одновременно, так как никто и никогда не предоставит подлинных доказательств давно прошедшего…

Но есть любопытный документ тех далёких. Приведу лишь фрагмент из рассекреченной временем служебной справки: «…источник, непосредственно общавшийся с местным населением, утверждает, что многие абиссинцы по-прежнему исповедывают православную веру, тепло и дружелюбно относятся к России и русским. С другой стороны — военная агрессия Франции встречает отпор местного населения. Отдельные вожди племен высказывают просьбы — оказать им военную поддержку в борьбе с французами. Однако следует учитывать, что местные аборигены не способны оказать какое-либо серьезное сопротивление. Поэтому участие России в этом мероприятии чревато тяжелыми последствиями…»

Оставлю эту справку без комментариев. Источником мог быть и русский священник, служивший в начале ХХ века в одном из приходов в Абиссинии, а мог быть и молодой студент, прекрасно знавший французский язык и много раз путешествовавший по этой стране…

Кстати, чтобы поставить точку над «i», как принято говорить, сошлюсь еще на один документ, который имеет подпись конкретного исполнителя. Это служебная «Записка об Абиссинии», написанная пять лет спустя, летом 1917 года в Париже. Суть этого документа сводилась к анализу возможностей Абиссинии по мобилизации добровольцев из числа чернокожего населения для пополнения союзнических войск на германском фронте. Любопытный читатель, конечно же, уже догадался, что автором последней записки был Николай Гумилёв. В это время он проходил службу в особом экспедиционном корпусе российской армии в расположении союзнический войск в Париже. Кстати «Записка об Абиссинии» написана на французском языке, так как предназначалась на рассмотрение объединенному командованию «Антанты». Вот так причудливо в нашей жизни переплетаются человеческие судьбы, важные исторические события, поэзия и тайная работа спецслужб, романтические путешествия и опасные специальные задания.

Чтобы непосвященному читателю было ясно, как Николай Гумилёв оказался в штаб-квартире объединенного командования «Антанты», вспомним еще несколько эпизодов из его жизни.

Оставив в 1908 году Сорбонну, Гумилёв возвращается в Питер и полностью отдаётся литературному творчеству, активно вращается в литературной среде. Сблизившись с И.Ф.Анненским и С.И. Маковецким он участвует в издании известного в то время журнала «Аполлон», публикует в нем не только свои стихи, но выступает как литературный критик. Из-под пера Гумилёва выходят прекрасные аналитические статьи о творчестве его современников: А.Блоке, И.Бунине, В.Брюсове, Бальмонте, А.Белом, Н.Клюеве, О.Мандельштаме, М.Цветаевой. Читая эти статьи хорошо видно, что Гумилёв выбрал самые крупные самородки из огромного пласта поэзии той поры.

Хорошо известно, что большое видится на расстоянии. Поэтому многие литературные критики годами обсасывают на страницах журналов известные в прошлом имена, практически не рискуя искать «жемчуг» в современных завалах многочисленных имен литераторов. Гумилёву удалось создать галерею выдающихся литераторов своих современников. Больше того хочу сделать своё собственное, может быть, весьма спорное заключение о том, что некоторые из названных выше имен засияли и продолжают сиять на небосклоне поэзии во многом благодаря их открытию для широкого читателя Гумилёвым. Он, как талантливый астроном, увидел среди тысяч звездочек светила особой величины, которые не отражали, а сами излучали свет. В этом блестящая особенность литературной критики Николая Гумилёва, которую особо хотелось бы отметить.

Одновременно поэт продолжает публиковать свои стихи. В 1910 году выходит его третья книга «Жемчуга», состоящая из четырех разделов — «Жемчуг чёрный», «Жемчуг серый», «Жемчуг розовый» и «Романтические цветы». В этом сборнике Гумилёв остаётся верен себе — описывая загадочный мир чистого искусства. Его практически не интересуют социальные проблемы и окружающая действительность, он живет в стихах, в своём прекрасном придуманном им мире.

В этом же году Николай Гумилёв и Анна Ахматова (Горенко Анна Андреевна) заключают брачный союз. Кстати, знакомы они были еще с юности в Царском селе и их судьбы уже неоднократно пересекались. К примеру, в Париже, где Гумилев, будучи студентом Сорбонны, умудрился издавать небольшой журнал «Сириус». Анна Ахматова печаталась в нем, хотя весьма скептически относилась к затее своего близкого друга. Сохранилось любопытное свидетельство этого. В одном из писем к своему знакомому она писала: «Зачем Гумилёв взялся за «Сириус». Это меня удивляет и приводит в необычно веселое настроение. Сколько несчастиев наш Микола перенёс и всё понапрасну! Вы заметили, что сотрудники почти все так же известны и почтенны, как я?» (Стиль и орфография письма и последующих документов сохранены полностью. — Авт.)

Журнал вскоре развалился. Но этот эпизод из жизни Гумилёва, характеризует молодого человека не только как поэта, фантазера, путешественника, но и как человека желающего делать дело.

Сразу же после апрельской свадьбы молодые отправились в путешествие в хорошо знакомый им Париж и возвратились в Россию только осенью, почти через полгода. И как это не покажется странным, почти сразу по возвращении в столицу Гумилёв совершенно неожиданно, бросив дома молодую жену, уезжает вновь в далёкую Абиссинию (Эфиопию). Эта страна загадочно странно притягивает Гумилёва, порождая различные слухи и толкования.

Впрочем, Гумилёв делал нестандартные поступки не только в жизни, но и в поэзии. В 1913 году Николай Гумилёв и его друг Сергей Городецкий опубликовали в журнале «Аполлон» ряд статей с критикой известного литературного течения символизма и провозгласили новое движение — акмеизм.

Не вдаваясь глубоко в сущность нового поэтического течения, по секрету для читателя скажу, что это обычные профессиональные литературные штучки, когда в поисках нового способа заявить о себе выворачивают «шубу» или в данном случае поэзию наизнанку и утверждают, что это совсем новая, другая «шуба», что это совсем новая, иная поэзия. Поэтому Гумилёв, как весьма энергичный человек, становится фактически лидером нового движения «акмеизма», выступает не только против символизма, но и футуризма, наиболее известных и распространенных в те годы литературных течений. Собственно читателю глубоко безразлично, каких течений придерживается поэт, были бы хорошие стихи, которые хотелось бы читать не отрываясь.

К сожалению, всякие каноны в поэзии — это попытка загнать себя, свой божий дар и сам стих в узкий коридор теоретической наукообразности и индивидуальной вычурности. Вот образец Гумилёвского акмеизма:

Старый конквистадор

Углубясь в неведомые горы,

Заблудился старый конквистадор,

В дымном небе плавали кондоры,

Нависали снежные громады

Восемь дней скитался от без пищи,

Конь издох, но под большим уступом

Он нашел уютное жилище,

Чтоб не разлучаться с милым трупом.

Там он жил в тени сухих смоковниц,

Песни пел о солнечной Кастилье,

Вспоминал сраженья и любовниц,

Видел то пищали, то мантильи.

Как всегда, был дерзок и спокоен

И не знал ни ужаса, ни злости,

Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.

Красиво, но не из мира сего. Впрочем, это не литературная оценка или критика, это моё личное мнение. Мне больше нравится поздний Гумилёв, когда он естественен, глубок, лиричен и трагичен:

Позор

Вероятно, в жизни предыдущей

Я зарезал и отца и мать,

Если в этой — боже присно сущий! —

Так жестоко осужден страдать.

Если б кликнул я мою собаку,

Посмотрел на моего коня,

Моему, не повинуясь знаку,

Звери бы умчались от меня.

Если б подошёл я к пене моря,

Так давно знакомой и родной,

Море почернело бы от горя,

Быстро отступая предо мной.

Каждый день мой, как мертвец, спокойный,

Все дела чужие, не мои,

Лишь томленье вовсе недостойной,

Вовсе платонической любви.

Пусть приходит смертное томленье,

Мне оно не помешает ждать,

Что в моём грядущем воплощенье

Сделаюсь я воином опять.

Хорошо понимаю, что маститые, уважаемые литературные критики разнесут в пух и прах мои оценки и суждения по поводу самобытного творчества большого русского поэта.

Но ещё раз подчёркиваю, что это не литературное исследование, а попытка открыть новые неведомые страницы в биографии Гумилёва. Ведь судьбу поэта просто не понять, не испив духовной мысли из родника его творчества. Здесь просто необходимо хотя бы соприкоснуться с музыкой стиха. Впрочем, продолжим наше путешествие в прошлое…

Перед самой войной 1914 года Гумилёв совершает ещё одно путешествие в Абиссинию. Об этом свидетельствуют не только новые стихи, но и путевые очерки, которые публикуются в журнале «Нива».

Уже в конце августа 1914 года Николай Гумилёв уходит добровольцем на фронт. Он попадает во взвод конной разведки, где постоянный риск и опасность, рейды в тылу врага. Об этом остались документальные очерки Гумилёва, который находит время между боями, чтобы писать «Записки кавалериста», которые печатались в 1915–1916 годах в газете «Биржевые ведомости». Остались и поэтические свидетельства переживаний Гумилёва в этот период.

Второй год

И год второй к концу склоняется,

Но так же реют знамена,

И так же буйно издевается

Над нашей мудростью война.

Вслед за ее крылатым гением,

Всегда играющим вничью,

С победной музыкой и пением

Войдут войска в столицу. Чью?

И сосчитают ли потопленных

Во время трудных переправ,

Забытых на полях потоптанных

И громких в летописи слав?

Иль зори будущие, ясные

Увидят мир таким: как встарь:

Огромные гвоздики красные

И на гвоздиках спит дикарь;

Чудовищ слышны рёвы лирные,

Вдруг хлещут бешено дожди,

И всё затягивают жирные

Светло-зелёные хвощи.

По-разному можно оценить эти стихи. Литературные критики посчитали сколько раз, где и когда было опубликовано это стихотворение и что по ряду строф оно совпадает с его же более ранним стихотворением «Двенадцатый год». Всё это может быть и так. Но для меня важна гражданская позиция Гумилёва. Нет, он не стихоплёт, для которого вычурность стиха превыше всего, как это пытаются представить отдельные критики. Да, он аристократ в поэзии и может красиво и вычурно писать. Но это лишь форма стиха. Душа и чувства Гумилёва реально проступают в заключительном четверостишии этого стихотворения:

Не всё ль равно, пусть время катится,

Мы поняли тебя, земля:

Ты только хмурая привратница

У входа в божии поля.

И здесь Н.Гумилёв предстает не только как поэт, философ, способный в сжатой форме охватить трагедию европейских народов втянутых в кровавую бойню, но и стать невольным провидцем грядущих событий…

Но Гумилёв не только красиво писал, но храбро воевал. В самом конце 1914 года он получает Георгиевский крест IV степени и звание ефрейтор за смелость и мужество проявленное в разведке. В 1915 году за отличие в боях его награждают Георгиевским крестом III степени, и он становится унтер-офицером. К слову сказать, продвижение по службе у Гумилёва идет весьма сложно: за три фронтовых года он дослужился до прапорщика, хотя был отчаянным и смелым младшим командиром. Но большое начальство никогда не любит смелых и умных подчиненных, да еще пишущих стихи. А Гумилёв и на фронте активно пишет. В 1916 году друзья помогают ему издать новую книгу «Колчан».

В мае 1917 года судьба делает крутой поворот, и Гумилёва назначают в особый экспедиционный корпус русской армии, расквартированный в Париже. Наконец-то, кто-то в огромной бюрократической военно-кадровой машине вспоминает, что Николай Гумилёв — не только боевым офицером, но и блестяще знает французский язык, он выполняет специальные задания за рубежом. К сожалению, о тех, кто бескорыстно служит Отечеству часто забывают, вспоминая лишь тогда, когда в них возникает крайняя необходимость. Именно здесь в военном атташате Гумилёв выполняет ряд специальных поручений не только российского командования, но и готовит документы для мобилизационного отдела объединенного штаба союзнический войск в Париже. С одним из таких служебных документов «Записка об Абиссинии» мы уже познакомились и пришли к истокам ее появления. В секретном по тем временам Деле № 00134 есть и другие аналитические документы, которые по стилю изложения и аналитическому содержанию также могли быть подготовлены офицером российской армии Н.Гумилёвым, но, к сожалению, они не имеют конкретной подписи исполнителя, как в «Записке об Абиссинии», а задокументированы под грифом таинственного «4 отдела».

Трагические события 1917 года в России вынудили Гумилёва оставить военную службу в экспедиционном корпусе в Париже. Некоторое время он живет в Лондоне, активно занимаясь литературным творчеством. Но зов Родины заставляет его в мае 1918 года возвратиться в Петроград. Он приехал в совершенно иной город, иную Россию. Но удивительно в его творческом наследии мы не найдем ни одного письменного свидетельства, ни одного стихотворения, которое бы отражало его отношение к революции, новой власти большевиков. Ни малейшего намека, ни осуждения, ни одобрения, словно он ничего не видел, ничего не слышал, ни в чем не участвовал. Он словно продолжал жить в своём придуманном поэтическом мире «акмеизма». Но это совсем не похоже на активную позицию Гумилёва — офицера. Может быть, это глубокая конспирация своих политических взглядов, и он не хотел оставлять даже косвенных улик своего протеста против режима большевиков? Ответа на этот вопрос нет, так как нет прямых свидетельств его позиции к происходившим процессам.

Впрочем, всё, может быть, гораздо проще. Гумилёв устал от войны, устал от борьбы и ему просто захотелось нормально, по-человечески пожить. После развода с Анной Ахматовой он обретает новый счастливый семейный очаг. Гумилёв ведёт активную литературную жизнь: пишет стихи, издает книги, читает лекции в Институте истории искусств, в Пролеткульте, переводит баллады Роберта Саута и других зарубежных авторов. Гумилёв активно участвует в общественной жизни литераторов: в начале 1921 года его избирают после Блока председателем Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов.

В человеческой жизни не всё объяснимо с точки зрения логики здравого смысла. Так, например, мне не понятно, как в творчестве Гумилёва не нашли отражения события, свидетелем которых он был. А был он свидетелем самого крупного перелома в истории России. Пала царская монархия, разрушилась империя, искалечены судьбы миллионов людей, пришла и установила новый порядок советская власть. События эпохальные, исторические. Но у Гумилёва нет (или не осталось?) ни строчки с оценкой этих событий. Словно он и не наблюдал происходящее или это его совсем не интересовало. Но не таков Николай Гумилёв, человек одержимый, патриот своего Отечества.

Конечно, такое замалчивание реально происходящих событий можно объяснить с точки зрения теории «акмеизма», активным пропагандистом который был Гумилёв особенно в начальный период своего творчества. Но это было давно. Николай Гумилёв всегда, как бы предчувствовал свою раннюю кончину и торопился жить и писать. И как предтеча его трагической смерти звучат строки из его стихотворения:

В пустыне

Давно вода в мехах иссякла,

Но как собака не умру:

Я в память дивного Геракла

Сперва отдам себя костру.

И пусть, пылая, жалят сучья,

Грозит чернеющий Эреб,

Какое страшное созвучье

У двух враждующих судеб!

Он был героем, я — бродягой,

Он — полубог, я — полузверь,

Но с одинаковой отвагой

Стучим мы в замкнутую.

Пред смертью все, Терсит и Гектор,

Равно ничтожны и славны

Я также выпью сладкий нектар

В полях лазоревой страны.

Читая символические стихи Гумилёва, как бы отдаленные от реальности и обращенные в прошлый акмеический древний мир Рима, Египта и Вавилона, невольно ловишь себя на мысли, что это особый поэтический приём использования прошлых образов, чтобы заглянуть в будущее. Может быть, в этом состоит еще одна тайна поэзии Гумилёва. Но эту тайну еще предстоит раскрыть будущим поколениям. Мы же сейчас приоткроем тайну смерти Николая Гумилёва.

В многотомном «Деле Таганцева», которое я полностью перелистал, лишь небольшая часть материалов (том № 177 «Соучастники») касается судьбы Николая Гумилёва. Причем, большую часть этого небольшого дела (169 листов) составляют различные запросы, справки и т. п. И лишь несколько страниц — это протоколы допросов, на которых собственно строится все обвинение. Арестованный 3 августа 1921 года по обвинению в заговоре по «Делу Таганцева»: Николай Гумилёв уже 24 августа решением Петргубчека был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. В печати в разные годы было немало противоречивых публикаций о роли Гумилёва в «контрреволюционном заговоре боевой организации Таганцева» от активной роли боевого офицера российской армии до жертвы предательского доноса. Чтобы исключить субъективные суждения привожу подлинные документы допросов и приговора по Делу № 177 о соучастии Гумилёва Н.С. в контрреволюционном заговоре. Пусть читатель сам судит и делает выводы.

Из протокола допроса Иванова

(фамилия изменена по морально-этическим соображениям, чтобы не бросать тень на возможно живых потомков — Авт.)

Поэт Гумилёв после рассказа Германа обращался к нему в конце 1920 года. Гумилёв утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой может распоряжаться и в случае выступления согласна выйти на улицу. Но желал бы иметь в распоряжения для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковых у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилёва, командировав к нему Шведова, для установления связей.

В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта, Шведов выполнил поручение, разыскал на Преображенской ул. Гумилёва. Адрес я узнал для него в Всемирной литературе, где служит Гумилёв. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламации. Гумилёв согласился, сказав, что оставляет за собою право отказаться от тем не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилёв был близок к Советской ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держался за Власть Советов. Не знаю, на сколько мог поверить этому утверждению. На расходы Гумилёву было выдано 200.000 советских рублей на ленту для пишущей машинки. Про группу свою Гумилёв дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему потребно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Стороной я услыхал, что Гумилёв весьма отходит далеко от революционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Гуман, и поэтических прокламаций нам не пришлось ожидать.

/Подпись/ не разборчиво

Это показание собственно и послужило основанием для ареста поэта Николая Гумилёва. И уже 9 августа 1921 года он давал показания в Петроградской губчека. И чтобы окончательно разобраться в этой трагической истории привожу полные тесты допросов Гумилёва.

Протокол допроса Н.Гумилёва Показания по существу дела

Месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого роста, бритый, сообщивший, что привез мне поклон из Москвы. Я пригласил его войти, и мы беседовали минут двадцать на городские темы. В конце беседы он обещал мне показать имевшийся в его распоряжении русские заграничные издания. Через несколько дней он действительно принес мне несколько номеров каких-то газет и оставил у меня, несмотря на мое заявление, что я в них не нуждаюсь. Прочтя эти номера и не найдя в них ничего для меня интересного я их сжег. Приблизительно через неделю он пришел опять и стал опрашивать меня, не знаю ли я кого-нибудь желающего работать для контрреволюции. Я объяснил, что никого такого не знаю. Тогда он указал на незначительность работы — добывание разных сведений и настроений, раздачу листовок и сообщил, что это работа может оплачиваться. Тогда я отказался продолжать разговор с ним на эту тему, и он ушел.

Фамилию свою он назвал мне, представляясь. Я ее забыл, но она была не Герман и не Шведов.

/подпись Н.Гумилёв/

Допросил Якобсон

9/VIII — 21 г.

С момента первого допроса прошло почти десять дней, когда следователь Якобсон вновь предложил Н.Гумилёву дать показания по существу дела. За это время были допрошены многие участники так называемого дела Таганцева. Но Гумилёв, по-прежнему, держится уверенно.

Протокол допроса гр. Гумилёва Николая Степановича

Допрошенный следователем Якобсоном я показываю следующее:

Летом прошлого года я был знаком с поэтом Борисом Вериным и беседовал с ним на политические темы, горько сетуя на подавление частной инициативы в Советской России. Осенью он уехал в Финляндию и через месяц я получил в мое отсутствие от него записку, сообщающую, что он доехал благополучно и хорошо устроился. Затем зимой перед Рождеством ко мне пришла немолодая дама, которая мне передала неподписанную записку содержащую ряд вопросов связанных очевидно с заграничным шпионажем /напр. сведения о готов. походе на Индию/. Я ответил ей, что никаких таких сведений я давать не хочу, им она ушла. Затем в начале Кронштадского восстания ко мне пришел Вячеславский с предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании, если оно перенесется в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на выступление согласился, причем указал, что мне по всей вероятности удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять, вел те же разговоры и предложил гектографиловальную ленту и деньги на расходы связанные с выступлением. Я не взял ни того, ни другого, указав, что не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел опять и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии использовать, а деньги /двести тысяч/ взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий восстания в городе или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их. После падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской Власти. С тех пор ни Вячеславский, ни кто другой с подобным разговором ко мне не приходил, и я предал все дело забвению.

В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что могу собрать активную группу из моих товарищей бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому, что я с ними встречался лишь случайно и исполнить мое обещание мне было бы крайне затруднительно. Кроме того, когда мы обсуждали сумму расходов, мы говорили также о миллионе рублей.

/подпись Н.Гумилёв/

Допросил Якобсон

18/VIII- 21 г.

Судя по почерку показаний Гумилёва, написанных его рукой, он держался достаточно уверенно и не чувствовал ни своей вины, ни реальной опасности. Однако именно на этом допросе он делает первую роковую ошибку, признавая, хотя и с оговоркой, «что могу собрать активную группу из моих товарищей…». За это откровение подследственного мертвой хваткой цепляется следователь Якобсон и в последующем фактически добивается только одного — подтверждения этих слов о намерениях Гумилёва.

Читая эти трагические справки, невольно вспомнил август 1991 года, когда меня с группой офицеров КГБ, допрашивали в Лефортово, как пособников ГКЧП. С каким рвением и пристрастием следователь, который ещё вчера сам служил в КГБ, добивался от меня, чтобы я подписал протокол, в котором говорилось, что мы (группа офицеров КГБ) 19 августа 1991 года выполняли специальное задание в Литве по указанию руководства КГБ.

Да, действительно 18 августа 1991 года группа офицеров КГБ вылетела в Вильнюс. Тогда в 1991 году, когда продолжался горбачевский развал страны, нас как пожарных постоянно бросали в различные регионы СССР (Армения, Азербайджан, Грузия, Прибалтика и т. д.). Но никто из нас тогда, 18 августа, не знал, что на утро 19 августа готовится «переворот», и, что мы, якобы, должны были играть особую роль в Прибалтийском регионе.

Это главный тезис признания, которого добивался в частности от меня следователь. И когда я твердо заявлял, что мы действительно не получали ни какого специального задания, следователь топал ногами, уговаривал, угрожал, ссылался на то, что все члены «группы» уже давно признались, что уже 18 августа знали о готовившемся «перевороте». Это хорошо известный прием. Но тогда он не сработал…

К сожалению, судьба Гумилёва сложилась трагически. Этого косвенного признания вины оказалось достаточным, чтобы получить высшую меру.

Дополнительные показания гр. Гумилёва Николая Степановича

Допрошенный следователем Якобсоном я показываю:

Сам подтверждаю, что Вячеславский был у меня один и я, говоря с ним о группе лиц могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых из числа бывших офицеров, способных в свою очередь сорганизовать и повести за собою добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я может быть не вполне ясно выразился относительно такого характера этой группы, но сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив неизвестных мне людей и сохранить мою независимость. Однако я указывал Вячеславскому, что, по моему мнению, это единственный путь по какому действительно свершается переворот и что я против подготовительной работы, считая ее бесполезной и опасной. Фамилий и лиц я назвать не могу, потому что не имел ввиду никого в отдельности, просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждениям мужественных и решительных людей. Относительно предложения Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в туманной форме.

/подпись Гумилёв/

Допросил Якобсон

20/VIII — 21 г.

Хотел бы обратить внимание, что Гумилёв за время всех допросов фактически не назвал ни одной конкретной фамилии, ссылаясь на абстрактных людей с улицы.

Что касается фамилии Вячеславского, то Гумилёв назвал её только после очной ставки с ним, где Вячеславский первый рассказал об их встречах.

Однако, за эти откровения Гумилёва уже полностью цепляется следователь Якобсон. Поэтому на последнем фактически допросе 23 августа он просит лишь подтвердить отношение Гумилёва к происходившим событиям.

Продолжение показаний гр. Гумилёва Николая Степановича

Допрошенный следователем Якобсоном я показываю следующее:

Что никаких фамилий могущих принести какую-нибудь пользу организации Таганцева путем установления между ними связи, я не знаю и потому назвать не могу. Чувствую себя виновным по отношении к существующей в России власти в том, что в дни Кронштадского восстания был готов принять участие в восстании, если бы оно перекинулось в Петроград и вел по этому поводу разговоры с Вячеславским.

/подпись Н.Гумилёв/

Допросил Якобсон

23/VIII-21 г.

По сути дела это было последнее показание Н.Гумилёва, послужившее основанием для вынесения абсурдного и беспредельно жестокого приговора. Ниже приводится документ, решивший судьбу поэта.

Выписка из протокола заседания Петрогубчека от 24 августа 1921 года

Гумилёв Николай Степанович, 35 л., б. дворянин, член коллегии «Из-во Всемирной Литературы», беспартийный, бывший офицер.

Участник Петр. боев. контр-револ. организации. Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности.

Приговорить к высшей мере наказания — расстрелу.

Верно: /Подпись/ не разборчиво

Этот приговор шокирует жестокостью и правовым беспределом. В основу его положено признание подсудимого в том, что он «обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов». Даже если учесть, что это происходило в суровом 1921 году после Кронштадского мятежа, невозможно понять конкретных людей, допрашивавших Гумилёва и принимавших столь категорическое решение. Ведь помимо всего прочего, что довлеет над нами (приказ начальства, суровое революционное время) есть ещё собственная человеческая совесть, ответственность перед самим собой.

Тогда в августе 1921 года в защиту Гумилёва выступили известные люди своего времени. Привожу один из документов, свидетельствующий о том, что в нашей мерзкой общественной жизни есть люди смелые, порядочные и неподкупные, способные отстаивать честь, достоинство и жизнь человека.

В Президиум Петроградской губернской чрезвычайной комиссии

Председатель Петербургского Отделения Всероссийского Союза Поэтов, член Редакционной Коллегии Государственного Издательства «Всемирная Литература», член Высшего Совета Дома Искусств, член Комитета дома Литераторов, преподаватель Пролеткульта, профессор Российского Института Истории Искусств Николай Степанович Гумилёв арестован по ордеру Губ. Ч.К. в начале текущего месяца. Ввиду деятельного участия Н.С.Гумилёва во всех указанных учреждениях, высокого его значения для русской литературы, нижепоименованные учреждения ходатайствуют об освобождении Н.С.Гумилёва под их поручительство.

Председатель Петроградского отдела Всероссийского Союза писателей — А.А.Волынский

Товарищ председателя Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов — М. Лушинский (подпись не разборчиво)

Председатель коллегии по управлению домом литераторов (подпись неразборчива)

Председатель Петропролеткульта — А.Маширов

Председатель Высшего Совета «Дома Искусств» — М.Горький

Член издательской коллегии «Всемирной Литературы» (подпись неразборчива)

Но это благородное письмо смелых людей уже не могло ничего изменить, так как решение губчека уже состоялось 24 августа 1921 года, а сохранившийся документ был зарегистрирован в секретном отделе Петргубчека за вх. № 4/24 только 4 сентября 1921 года.