7. Диктатура Цезаря

7. Диктатура Цезаря

То, чего Цезарь с присущей ему энергией, умом, а также неразборчивостью в средствах добивался еще в годы своего постоянного пребывания в Риме — власти и первенствующего положения, и то, чем ему, несмотря на все старания, так и не удалось тогда овладеть, было потом достигнуто сравнительно легко и без каких–либо срывов или неудач за время его отсутствия. Как это ни парадоксально звучит, но Цезарь овладел Римом, только покинув Рим.

И действительно, после своего отъезда в Провинцию в марте 58 г. Цезарь не появлялся в Риме целых девять лет — вплоть до того момента, когда он вступил в город после бегства Помпея из Брундизия, т. е. фактически уже став господином всей Италии. Но на этот раз он пробыл в городе, как уже говорилось, всего несколько дней!. В дальнейшем, в ходе гражданской войны, он появлялся в Риме еще несколько раз, но всегда на недолгие сроки. Так, второй раз за время войны он оказался в Риме в конце 49 г., после завершения испанской кампании. Здесь он вступил в свои диктаторские полномочия; пробыв, однако» диктатором всего одиннадцать Дней, Цезарь отбыл в Брундизий, откуда 4 января 48 г. переправился на Балканский полуостров (Эпир).

Значительно дольше, с сентября по декабрь 47 г., пробыл Цезарь в Риме после победы над Фарнаком, и, наконец, теперь 25 июля 46 г. он снова вернулся в Рим, одержав решающую победу в африканской кампании. Этот последний крупный успех знаменовал собою окончательный перелом в ходе гражданской войны: хотя помпеянцы еще и теперь не были полностью разбиты и уничтожены, борьба перешла в завершающую стадию. Остановимся на событиях этого нового периода более подробно.

Возвратившись после Тапса и Утики в Рим, Цезарь прежде всего позаботился о том, чтобы произвести благоприятное впечатление и повлиять определенным образом на общественное мнение. Он выступал перед народом и в сенате, подчеркивая отсутствие каких–либо тиранических намерений и свои заботы об улучшении благосостояния народа за счет покоренных территорий.

В августе 46 г. Цезарь отпраздновал пышный четверной триумф: над Галлией, Египтом, Понтом и Африкой. Празднества длились четыре дня (еще один день выделялся для отдыха). В триумфе были проведены знатные пленники: Верцингеторикс, Арсиноя, сестра Клеопатры, и четырехлетний сын царя Юбы. Общая стоимость, продемонстрированных за эти дни сокровищ достигала 65 тысяч талантов, причем среди них находилось 2822 золотых венка (весом в 20414 фунтов!), поднесенных Цезарю различными правителями и городами.

Из этих средств сразу же после триумфа Цезарь стал щедро расплачиваться с войском. Каждый рядовой воин получил 5 тысяч аттических драхм, каждый центурион — вдвое больше, трибуны и начальники конницы — вчетверо. Затем жителям Рима было выдано по 400 сестерциев каждому и кроме хлеба, полагавшегося по обычной раздаче, еще по 10 модиев зерна и 10 фунтов масла. Для народа было устроено грандиозное угощение на 22 тысячах столов, а также различные зрелища, игры, в которых участвовали пехотинцы, конница и даже боевые слоны. Согласно обету, данному перед Фарсалом, Цезарь воздвиг храм в честь Венеры–прародительницы (Venus Genetrix) и устроил вокруг храма священный участок (forum Iulium). Вскоре после празднеств была произведена перепись населения, причем оказалось, что численность его уменьшилась более чем вдвое. Так что и Аппиан и Плутарх вынуждены заканчивать свои торжественные описания триумфа, игр и зрелищ меланхолическим вздохом по поводу бедствий, причиняемых народу междоусобными войнами.

И хотя успехи Цезаря были блестящи, положение его — вне сомнений, а триумф — великолепен, все же античная историография сохранила нам первые признаки недовольства и оскорбленной народной гордости, проявившихся во время этих празднеств, поскольку всем было ясно, что четвертый триумф — не столько триумф над Африкой и Юбой, сколько над побежденными согражданами, и в частности над Катоном и Метеллом Сципионом.

Но Цезарь мог еще пока не придавать серьезного значения этим отдельным проявлениям недовольства, как и насмешливым стихам, которые распевались солдатами по его адресу во время триумфа. Все это были мелочи, несоизмеримые с теми грандиозными почестями и с той реальной властью, которой он ныне обладал. После Тапса сенат вынес решение о сорокадневном молебствии, о праве Цезаря сидеть на курульноы кресле между обоими консулами, о замене имени Катула в посвятительной надписи Капитолийского храма на имя Цезаря, о даровании Цезарю почетной колесницы (tensa) и о воздвижении его статуи, у ног которой лежала бы сфера, а надпись гласила: «Полубогу».

Еще более существенным было то, что Цезарь провозглашался диктатором на 10–летний срок с правом иметь 72 ликтора (по 24 ликтора — за две прежних и за нынешнюю диктатуру!), и ему вручалась на двойной (следовательно, на трехлетний) срок praefectura morum, т. е. по существу неограниченная цензорская власть, контроль над частной жизнью граждан.

Следует помнить, что Цезарь обладал еще (с 48 г.!) трибунской властью (tribunicia potestas) и неоднократно избирался консулом. А если, несколько забегая вперед, учесть те почести, которые были ему декретированы после Мунды, — десятилетнее консульство (от чего он, кстати говоря, решительно отказался) и титулы императора (как praenomen), отца отечества (раrens patriae), освободителя (liberator), то станет ясным необычайно широкий и вместе с тем экстраординарный характер его власти.

Вопрос о характере власти Цезаря и в особенности о значении некоторых его отдельных полномочий или почетных титулов неоднократно дебатировался в научной литературе. Наибольший интерес, пожалуй, представляет толкование и оценка специфического значения титула imperator.

Моммзен в свое время совершенно недвусмысленно утверждал, что если положение Цезаря как главы государства формально определялось в первую очередь диктаторскими полномочиями (dictator реrреtuus), то для обозначения монархической сущности его власти гораздо «пригоднее» был титул императора, который впервые у Цезаря приобрел характер постоянного наименования (praenomen) и в отношении которого была оговорена возможность передачи его по наследству. В дальнейшем Моммзен выражался еще категоричнее; он считал, что новая власть императора была не чем иным, как восстановленной древнейшей царской властью, и что Цезарь решился присвоить себе именно эту царскую власть, избегая слова «царь» (rex) и потому используя титул императора.

В настоящее время эта «крайняя» точка зрения Моммзена на значение титула imperator разделяется немногими. Пожалуй, ближе всех к ней Грант, который считает, что этот титул превратился при Цезаре в термин, определяющий сферу компетенции. Самая же власть Цезаря зиждилась, по его мнению, на imperium maius, якобы новом типе империя, игравшем теперь первенствующую роль.

Другие исследователи или находят, что титул imperator сохранял свое прежнее (республиканское!), идущее со времен Сципиона Африканского значение и при Цезаре (например, Эдкок), или не придают этому титулу и связанному с ним формально–юридическому анализу серьезного значения (Эд. Мейер), или, наконец, вообще отрицают монархические устремления Цезаря (Сайм). Н. А. Машкин, уделяя большое внимание вопросу о характере власти Цезаря и давая обзор существующих точек зрения, сам тем не менее не приходит ко вполне определенным выводам. Он считает, что «Цезарь в ином значении, чем прежде, принимает титул императора», но вместе с тем пишет: «Нет, по нашему мнению, оснований усматривать в этом «имени–титуле» указания на верховную власть, на то, что Цезарь был носителем imperium maius, что почетный титул «imperator» превратился в термин, указывающий на сферу компетенции» . Одновременно Н.А. Машкин подчеркивает, что Цезарь открыто стремился к монархической власти, к тому, чтобы его провозгласили царем.

С нашей точки зрения, нет ни нужды, ни необходимости вкладывать какой–то новый, особый и явно монархический смысл в термин imperator по сравнению с его прежним, т. е. «республиканским», значением. Во всяком случае этого не следует делать применительно ко времени Цезаря. На каком основании возникла в современной историографии версия об особом и к тому же монархическом характере цезарева почетного титула? Она, видимо, базируется на показаниях двух источников: свидетельстве Светония о том, что титул imperator превратился в praenomen Цезаря, и свидетельстве Диона Кассия, подчеркивающего, кроме того, наследственный характер титула.

Но если оба этих свидетельства с большей или меньшей точностью подтверждают тот факт, что ныне, т. е. со времени Цезаря, титул императора стал применяться и использоваться особым образом, несколько иначе, чем до сего времени, то они вовсе но являются доказательством принципиального изменения (в «монархическом направлении»!) внутреннего содержания самого понятия. В крайнем случае показания наших источников, и главным образом Диона Кассия, свидетельствуют лишь о том, что значительно позднее Август, претендуя на наследование титула, мог вкладывать в свои устремления, как и в свое отношение к титулу, «расширительные» требования, совершенно, конечно, несвойственные обстановкой положению дел при Цезаре.

Как же следует понимать смысл термина imperator, когда он из старореспубликанского, общеизвестного и по существу временного титула все–таки превратился в praenomen imperatoris? Нам кажется, что в принципе внутреннее содержание его не изменилось. Термин imperator по–прежнему означал высшего военного начальника, распоряжавшегося своими подчиненными, но поскольку он стал постоянным, то почетное звание «главнокомандующего» носитель данного титула сохранял теперь не только в военное, но и в мирное время.

Решающим в смысле подтверждения высказанного взгляда является тот факт, что Цезарь имел диктаторские полномочия, которых, как известно, Август не имел, и потому при Цезаре титул императора вовсе и не должен был принимать то широкое, почти всеобъемлющее значение, которое он приобретает у позднейших принцепсов (начиная с того же Августа). Изложенная нами трактовка титула imperator применительно к Цезарю и его времени не предполагает — во всяком случае в достаточно осознанной и подчеркнутой форме — стремления самого Цезаря к царской власти. На вопрос о субъективных устремлениях Цезаря, связанных с царским венцом, мы попытаемся ответить — если это вообще возможно сделать — несколько ниже.

Перейдем теперь к обзору внутриполитической и реформаторской деятельности Цезаря после битвы при Тапсе. Прежде всего поражают необычайная интенсивность и размах этой деятельности. После пышных празднеств, наград и угощений в связи с триумфом Цезарь приступил к реализации одной из важнейших задач — к наделению ветеранов землей, причем, когда вставал вопрос о неотчуждаемости участков, руководствовался, видимо, своим же аграрным законом от 59 г. Наделение земельными участками производилось постепенно и осторожно, в соответствии с той программой, которую сам Цезарь изложил еще в предыдущем году бунтующим солдатам. Аппиан приписывает ему следующие обещания: «Я всем дам землю, и не так, как Сулла, отнимая ее у частных владельцев и поселяя ограбленных рядом с ограбившими, чтобы они пребывали в вечной вражде друг с другом, но раздам вам землю общественную и мою собственную, а если будет нужно, то еще и прикуплю» . В различные области Италии Цезарь направил специальных уполномоченных, и несомненно, что чрезвычайно сложная работа по наделению земельными участками не могла быть выполнена в течение того же, т. е. 46, года. Нам известны в отдельных случаях места дислокации цезаревых ветеранов. Так, например, солдаты 7–го и 8–го легионов были поселены в Кампания, а еще точнее говоря, в городах Казилине и Калатии.

Затем Цезарь организует проведение всеобщего ценза. Однако это мероприятие, видимо, тоже осталось незавершенным. Одним из подготовительных к проведению ценза актов было, по всей вероятности, принятие муниципального закона. Правда, по поводу даты опубликования этого закона существуют разногласия. Так, Моммзен относит дату опубликования и 45 г.; Эд. Мейер присоединяется к этой точке зрения. Существуют и другие, более «крайние» взгляды: так, иногда полагают, что lex Julia municipaiis был издан Антонием только после смерти Цезаря, или, наоборот, отодвигают датировку закона вглубь, считая, что издание его относится к 54 г., т. е. к консульству Луция Юлия Цезаря. Не претендуя на окончательное решение этого действительно далеко не ясного вопроса, мы тем не менее наиболее естественной считаем возможность датировать закон 46 или 45 г. Причем отдаем предпочтение 46 г., поскольку Цицерон в одном из своих писем (январь 45 г.) говорит уже о законе (lex), а не о законопроекте (rogatio).

Содержание муниципального закона касалось в основном вопросов городского управления и устройства. Указывалось, что должность декуриона является пожизненной, и определялись необходимые требования к кандидатам на эти должности. Кроме того, в законе содержались предписания по городскому благоустройству применительно к самому Риму, в результате чего «столица империи» низводилась, хотя бы в этом смысле, на один уровень с муниципальными городами.

Однако Цезаря в это время волновали, если иметь в виду Рим, далеко не одни только вопросы коммунального хозяйства. Он проводит, причем весьма энергично, ограничение контингента лиц, получающих хлеб, снизив его с 320 тысяч до 150 тысяч человек. Городской претор должен был ежегодно пополнять при помощи жеребьевки освобождающиеся (в результате смерти) вакансии, однако строго в пределах тех же 150 тысяч человек. Некоторые древние авторы ставят возможность подобного снижения контингента лиц, получающих даровой хлеб, в непосредственную связь с переписью, произведенной после триумфа и празднеств. Другие говорят о том, что с целью пополнения уменьшившейся цифры населения был издан указ, запрещавший гражданам старше 20 и моложе 40 лет от роду и не связанных военной службой находиться вне Италии дольше трех лет, а также лишавший права выезда за границу детей сенаторов, за исключением тех, кто находился в свите магистрата. Кроме того, все жившие в то время в Риме врачи и преподаватели свободных искусств (liberalium artium doctores) получили права римского гражданства, дабы они сами охотнее оставались в Риме и привлекали других.

В качестве верховного жреца Цезарь издал эдикт о роспуске восстановленных Клодием религиозных коллегий (за исключением древнейших), что имело, однако, не только религиозное, но и большое политическое значение, поскольку эти коллегии издавна были средоточием плебса и очагами демократической агитации, т. е. своеобразными политическими клубами. Кроме того, Цезарь провел знаменитую реформу календаря. Введен был солнечный год, насчитывавший 365 дней; добавочный месяц уничтожался, вместо него каждые четыре года стали добавлять один день.

Цезарю принадлежит попытка упорядочить и убыстрить судопроизводство, а также восстановить твердый порядок в смысле соблюдения сроков при отправлении магистратур. Обе эти области государственно–правовой жизни пришли в заметное расстройство в годы гражданской войны. Был проведен специальный закон, по которому уничтожалась декурия эрарных трибунов, и, таким образом, суды снова должны были состоять лишь из сенаторов и всадников. Что касается вопроса об упорядочении сроков отправления магистратур, то законом Цезаря о провинциях управление консульскими провинциями ограничивалось двухгодичным сроком, а преторскими — одногодичным.

Следует упомянуть и законы Цезаря против роскоши. Этими законами запрещалось употреблять носилки, пурпуровые одежды, жемчуга. Регулировалась даже продажа гастрономических товаров на рынках. С другой стороны, не допускалась чрезмерная роскошь надгробных памятников, обилие колонн облагалось штрафом.

В качестве носителя цензорских полномочий (ргаеfectus morum) Цезарь произвел, как уже упоминалось, пополнение сената. При этом в состав сената были приняты не только проскрибированные при Сулле, но и те, кто был лишен звания цензорами или осужден в свое время по обвинению в подкупе. По отношению к комициям, о чем тоже говорилось. Цезарь поступал следующим образом: кроме кандидатов на консульство из претендентов на остальные должности половина избиралась народом, а другая половина — самим Цезарем, ибо он рассылал по трибам рекомендательные записки и таким образом проводил своих ставленников .

И наконец, несколько слов о неосуществленных планах и проектах Цезаря. Он собирался выстроить грандиозный храм Марса, засыпав для этого озеро, а около Тарпейской скалы соорудить огромный театр. Он собирался издать свод законов, открыть греческие и римские библиотеки, поручив подготовку этого дела Марку Варрону. Он хотел осушить Помптинские болота, спустить воду Фуцинского озера, исправить дорогу, ведущую от Адриатического моря через Апеннины до Тибра, прокопать Истмийский перешеек. Что касается военных предприятий, то он собирался усмирить даков, вторгшихся в Понт и Фракию, а затем через Малую Армению направиться против парфян.

Такова в общих чертах внутриполитическая, реформаторская деятельность Цезаря. Общий вывод и оценка этой деятельности (включая и более ранние реформы, проведенные еще до битвы при Тапсе) должны выглядеть примерно следующим образом. Не следует, впадая в телеологические соблазны и ретроспективные «предвидения», рассматривать деятельность Цезаря, чем, кстати сказать, достаточно часто грешит современная историография, как деятельность, пронизанную идеей организации мощной и централизованной империи, причем в таком ее виде, который фактически сложился гораздо позже, чуть ли не ко времени Тацита. Чтобы избежать подобной исторической аберрации, целесообразно более четко выявить субъективную и объективную стороны реформаторской деятельности Цезаря.

При непредубежденном подходе все названные реформы и законы Цезаря представляются нам как субъективно проводимые в порядке ответа на тот или иной жгучий запрос «текущих событий» и обстановки. Не говоря уже о наделениях земельными участками или о таких мерах, как сокращение хлебных раздач, роспуск клодиевых коллегий, закон против роскоши — и т. п., но и рассчитанные в какой–то мере на более длительный срок закон о муниципиях, реформа календаря, судебный закон и закон о провинциях были вызваны прежде всего неотложными текущими нуждами управления.

Но значит ли это, что все реформы и законы Цезаря имели лишь сугубо преходящее, злободневное значение и, следовательно, не были мероприятиями истинной государственной важности и масштаба? Конечно, это не так! Тут уже выступает объективная, как правило, не зависящая от сознательных устремлений сторона деятельности реформатора. Кстати сказать, объективно значимая сторона тех или иных реформ, законов, государственных актов и т. п. не отгорожена непроницаемой стеной от их «злободневности», «насущности», но базируется на подобных моментах, без которых — все эти мероприятия едва ли вообще могли возникнуть. Как это обычно и происходит, время и объективные условия дальнейшего развития отсеивают и сохраняют из «злободневно» возникших законов, реформ и т. п. те, которые оказываются наиболее соответствующими этому «дальнейшему развитию» и которые только таким путем и приобретают (в ходе десятилетий!) объективную ценность, а следовательно, достаточно «масштабное» государственное значение.

Подобное понимание некоторых сторон общественного развития приводит на первый взгляд к довольно нигилистическим оценкам усилий отдельных государственных деятелей, и в частности внутренней политики и реформ Цезаря. Что же, перед ним на самом деле не вставало никаких общих задач, не было абсолютно никакой общей цели, помимо злободневных и текущих вопросов?

Конечно, такая общая цель существовала, и она вырисовывалась не только перед умственным взором Цезаря. О ней знали все те, кому не были безразличны положение и судьба римского государства. О ней говорили, в частности, Саллюстий и Цицерон. Но вместо надуманной, ретроспективно привнесенной идеи «империи» (в нынешнем значении термина!) это была совершенно конкретная — «текущая» и принципиальная, злободневная и «длительная» — задача восстановления, реституирования государственного строя после тех потрясений и ломки, которые были следствием гражданской войны.

Эта актуальная задача разными общественными деятелями понималась по–разному. Взгляды Саллюстия, Цицерона и, наконец. Цезаря, конечно, не совпадали. В целях сохранения правильной перспективы не следует сопоставлять «полисную идею», носителями которой считают Цицерона и Саллюстия, с идеей «империи», как то делается некоторыми современными исследователями, но что на самом деле абсолютно неправомерно. Если Цицерон и Саллюстий могут быть в какой–то мере и с целым рядом оговорок названы представителями идеологии полиса, то признание того факта, что существовали уже некие (или некий!) идеологи империи в том более позднем смысле, который обычно вкладывается в это понятие, означает явный переход на позиции телеологии и даже модернизма. Итак, чтобы правильно и исторически объективно оценить внутриполитическую деятельность Цезаря, следует сравнивать и сопоставлять не идеал полиса (т. е. Цицерон, Саллюстий) с идеалом imperium Romanum (т. е. Цезарь), но конкретные предложения (и проекты) Саллюстия и Цицерона с конкретными и практическими действиями самого Цезаря.

Мы располагаем чрезвычайно любопытным документом эпохи — двумя письмами Саллюстия, адресованными Цезарю. Об этих письмах уже довольно подробно говорилось: определялся их жанр, обсуждался вопрос относительно их подлинности. Но нас тогда интересовало отношение Саллюстия к Цезарю, характеристика Цезаря, а вовсе не та позитивная программа реформ, которая изложена в «Письмах» и ради которой они в значительной мере написаны.

В более раннем «Письме», появившемся, как отмечалось, еще до начала гражданской войны (в 50 г.), содержится столь характерный для Саллюстия исторический экскурс, дана картина упадка и разложения римского общества и, наконец, изложена позитивная программа, т. е. некий перечень проектов реформ, проведение которых необходимо для возрождения государства.

Каковы же, с точки зрения Саллюстия, причины, приведшие к упадку? Это прежде всего постепенная утрата народом земельных участков, бездеятельность и нужда, что в конечном счете и приводит к развращенности народа, к его неспособности принимать участие в управлении государством. Но это лишь одна сторона дела. Упадок общества обусловлен еще тем, что в силу забвения нужд и интересов государства, вследствие продажности, склонности к интригам наблюдается удручающая слабость самого сената. Таким образом, картина разложения римского общества в интерпретации Саллюстия — это картина развращенности народа и бессилия сената.

В полном соответствии с этой концепцией Саллюстий развивает свою позитивную программу. Он сам как бы группирует проекты реформ по двум основным разделам: реформы, необходимые для обновления народа, и реформы, необходимые для обновления сената: «Теперь, поскольку я изложил свои взгляды относительно обновления и исправления плебса, скажу тебе то, что следует предпринять в отношении сената» .

Основной реформой первого раздела следует признать предложение Саллюстия о расширении прав гражданства и выводе «смешанных» колоний, т. е. таких колоний, в которых будут объединены, «смешаны» старые граждане с новыми, только что получившими права гражданства. Ставя вопрос о выводе колоний, а следовательно, и о наделении колонистов землей, Саллюстий в соответствии со своим анализом причин упадка выдвигает по существу проект некой аграрной реформы. Кроме этого основного предложения к проектам реформ данного раздела следует отнести соображения автора относительно искоренения или по крайней мере уменьшения любви к деньгам, а также относительно избрания высших магистратов на основании их достоинства, а не их состояния.

Переходя к другому «разделу» реформ, Саллюстий предваряет его рассуждением на тему о том, что отдельные царства, общества, народы дотоле сохраняли власть, пока они держались основ истины и добра, когда же они начали им изменять из–за любви к наслаждениям, из чувства страха, то утратили всю свою власть и могущество и даже оказались затем порабощенными. Интересы отечества должны быть вдвое дороже для людей, высоко стоящих в государстве. Следовательно, необходимо провести — и здесь Саллюстий снова выступает в соответствии со своей концепцией причин упадка — такие мероприятия, которые содействовали бы поднятию чувства достоинства у сенаторов, призвали бы их к служению интересам государства. Для возрождения сената и его морального авторитета Саллюстий предлагает две реформы: увеличение числа сенаторов и введение тайного голосования.

Таковы предложения, обращенные к Цезарю в раннем «Письме» Саллюстия. Невольно возникает вопрос: насколько же проекты этих реформ были реальны? На такой вопрос, видимо, следует ответить отрицательно, солидаризуясь с мнением тех исследователей, которые расценивают их как утопию, идущую еще от воззрений Сократа и Платона и характерную для многих политических теорий древности. Это не что иное, как уверенность в том, что правильное законодательство может изменить формы жизни, исторически данные условия бытия и даже формы государственные.

Пожалуй, наиболее ярко и наглядно утопичность реформ Саллюстия вскрывается путем сравнения этих проектов с реальной внутриполитической деятельностью Цезаря в период между более ранним «Письмом» и более поздним. Так, если Саллюстий предлагал вывод смешанных поселений, то Цезарь, выводя колонии, как правило, бывших своих солдат, отнюдь не придерживался подобного принципа. Саллюстий говорил и об уменьшении любви к деньгам, об уничтожении привилегий, доставляемых богатством, но способы, которыми Цезарь пытался регулировать долговую проблему или содействовать обращению капиталов, свидетельствовали о совершенно иной линии Цезаря в этом вопросе. Саллюстий говорил о выборности магистратов по жребию, Цезарь же фактически хоть и не отменил, но весьма ограничил самую выборность, раздавая магистратуры по своему усмотрению. И, наконец, если Цезарь увеличил число сенаторов, как предлагал Саллюстий, то это было сделано с диаметрально противоположной целью: не для укрепления, но для ослабления роли и значения сената в государственной жизни. Эта цель достигалась тем легче, что пополнение сената производилось, как правило, креатурами самого Цезаря.

Итак, внутриполитическая деятельность Цезаря до 46 г. не только не совпадала с предложениями Саллюстия, но даже прямо противоречила смыслу и принципиальному направлению его проектов. Конечно, подобное несоответствие нельзя считать случайным. Но, по всей вероятности, оно и было одной из главных причин разочарования Саллюстия в Цезаре, разочарования, которое столь явно проступает в более позднем «Письме».

Это «Письмо», обращенное уже к фактически единодержавному правителю Рима, существенно отличается и по своему содержанию, и по манере изложения от более раннего «Письма». Оно короче, в нем отсутствует исторический экскурс, в нем нет апелляций к прошлому в поисках исторического обоснования причин упадка, в нем проекты реформ не приведены в столь строгое соответствие с причинами разложения, как это было сделано в первом «Письме». Вместе с тем оно гораздо эмоциональнее, в нем явственно проступают и взволнованность автора и его опасения.

Позднее «Письмо» также начинается с восхваления заслуг Цезаря и с традиционного «домогательства благосклонности» (captatio benevolentiae). Затем Саллюстий уделяет много места и внимания описанию ужасов гражданской войны. Причиной же упадка теперь оказывается моральное несовершенство граждан, их нравственное разложение, и прежде всего страсть к деньгам, корыстолюбие. Достичь истинного величия как отдельному человеку, так и государству в целом возможно лишь одним путем — путем нравственного самоусовершенствования.

Поскольку основной причиной упадка оказывается непомерная алчность, то в первую очередь Саллюстий предлагает уничтожить роскошь и любовь к деньгам. Однако добиться этого, восстановив древние законы и обычаи, уже невозможно в силу слишком далеко зашедшего разложения общества. Существует лишь один выход: следует, как ни трудно это сделать, уничтожить ростовщичество. По существу это главная реформа, выдвигаемая Саллюстием в позднем «Письме». Вслед за тем он перечисляет ряд второстепенных предложений, не давая себе даже труда развить их или обосновать. Тут и уничтожение торга должностями (который, впрочем, прекратится сам собой, как только исчезнет страсть к деньгам), и меры по обеспечению безопасности в Италии, и регулирование срока военной службы, и предложения по раздаче хлеба ветеранам. Этими предложениями исчерпывается программа реформ Саллюстия, изложенная им в более позднем «Письме».

Центр тяжести в этом «Письме» перенесен по существу на то, что раньше имело для Саллюстия чисто внешнее, «декоративное» значение, выступая лишь как «примета жанра», — на captatio benevolentiae. Все «Письмо» пронизано поэтому призывами к Цезарю не обращать во зло завоеванную им власть, но воспользоваться ею с милосердием, ради восстановления добрых нравов. Но об этом достаточно подробно уже говорилось.

Таковы два «Письма» Саллюстия к Цезарю. Поскольку в письмах изложены проекты определенных реформ, их довольно часто называют «Письмами об устройстве государственных дел» (de re publica ordinanda) и сопоставляют с другим любопытным памятником — речью Цицерона по поводу возвращения Марка Марцелла из изгнания. Это — благодарственная речь, произнесенная знаменитым оратором в сенате (сентябрь 46 г.) после долгого перерыва в связи с эффектным помилованием, которое Цезарь даровал своему старому врагу. Конечно, то был не просто акт гуманности, но и определенный политический шаг, поскольку Цезарь в это время уже не мог положиться только на свое прежнее окружение и потому искал контактов даже с олигархическими кругами сената, явными «республиканцами».

Мы не собираемся сейчас излагать полностью содержание речи Цицерона. Нас, собственно говоря, интересуют лишь те ее части, где выдвигаются определенные предложения реформ, которые в свою очередь могут быть сопоставлены с проектами Саллюстия. Рассматриваемая под этим углом зрения речь Цицерона по существу основывается на двух наиболее существенных для самого автора моментах: на выражении благодарности Цезарю за проявленное им великодушие и на настойчивых обращениях к тому же Цезарю заняться «упорядочением» государственных дел, пришедших в расстройство в результате гражданской войны.

«Таков твой жребий, — говорит Цицерон, — тебе следует потрудиться, дабы установить государственный строй и самому затем наслаждаться им в тишине и спокойствии». Или; «Потомки, несомненно, будут поражены, слыша или читая о тебе как о полководце, наместнике провинций, о Рейне, Океане, Ниле, о бесчисленных сражениях, невероятных победах, о памятниках, о празднествах и играх, о твоих триумфах. Но если этот Город не будет укреплен твоими заботами и установлениями, то твое имя будет только блуждать по всем градам и весям, но постоянного местопребывания и определенного обиталища оно иметь не будет» . И затем подчеркивается, что даже среди будущих поколений возникнут большие разногласия при оценке деятельности Цезаря, если только эта деятельность не увенчается тем, что он окончательно потушит пожар гражданской войны.

Подобное построение речи действительно в чем–то сближает ее с «Письмом» Саллюстия. В литературе уже указывалось, что в этой речи Цицерона, как и у Саллюстия, к благодарности, высказываемой Цезарю, тесно примыкает напоминание о том, что по окончании гражданской войны выдвигается новая и, пожалуй, еще более великая задача — восстановление римского государства. Цезарь должен ее выполнить, а средства осуществления оказываются примерно теми же, что предлагал в своих «Письмах» Саллюстий. Это упорядочение судов, восстановление кредита, обуздание излишеств и разврата, забота о грядущем поколении, а также «связывание» суровыми законами всего того, что распалось и разрушилось за это время, т. е., иными словами, программа «нравственной регенерации государства и народа» .

Таким образом, речь Цицерона за Марцелла и «Письма» Саллюстия к Цезарю могут быть сравнимы друг с другом как по общему духу этих памятников, так и по тем конкретным предложениям, которые выдвигаются обоими авторами. Насколько же правомерна та и другая линия этих сопоставлений? Нам представляется, что если эти памятники, несомненно, близки по общим «установкам», общим целям и общему их «настроению», то, когда речь заходит о конкретных проектах и предложениях, ответ должен быть более осторожным, вернее, более дифференцированным.

Так, проекты реформ, изложенные в раннем «Письме» Саллюстия, никак не могут быть сведены только к задачам нравственного возрождения. В этом «Письме», как мы видели, реформы сгруппированы самим Саллюстием по двум основным разделам или направлениям: обновление народа и обновление сената. И если обновление сената еще может быть достигнуто мерами, близкими к «нравственным» реформам, т. е. введением тайного голосования (при одновременном увеличении числа сенаторов), то во главу проектов и мер по обновлению народа Саллюстий выдвигает аграрную реформу, что уже едва ли укладывается в рамки только «нравственной регенерации».

Кроме того, нельзя забывать о существовании достаточно четкой грани между ранним и более поздним «Письмами» Саллюстня, т. е. следует учитывать как изменение отношения автора к своему адресату, так и изменение самих проектов реформ. Если на основании более раннего «Письма» вполне закономерен вывод, что Цезарь был в то время для Саллюстия единственным политическим деятелем, на которого он возлагал надежды, связанные с реформой государственного строя, то в позднем «Письме» явственно проступают черты неуверенности и даже разочарования в Цезаре. Что же касается самих проектов реформ в более позднем «Письме», то они носят довольно поверхностный характер и сводятся к ближайшим практическим мероприятиям, из которых самым серьезным следует считать предложение об искоренении ростовщичества.

Наряду с этим можно отметить и другую тенденцию. Действительно, теперь, т. е. ко времени вторичного обращения к Цезарю, Саллюстий основной причиной упадка и разложения римского общества уже считает нравственное несовершенство граждан. Это принципиально важный момент. Таким образом, Саллюстнй в какой–то мере подходит к программе «нравственной регенерации» общества, что сближает его позиции — ко только с этого момента! — с позицией Цицерона, нашедшей свое отражение в благодарственной речи за Марцолла.

Остается выяснить вопрос о том, насколько практическая деятельность Цезаря в целом соответствовала или, наоборот, не соответствовала теоретическим «установкам» и конкретным предложениям, сформулированным Цицероном и Саллюстием. Нам уже приходилось отмечать, что внутриполитическая деятельность Цезаря между 50 и 46 гг. не только не совпадала с предложениями Саллюстия, но иногда и прямо противоречила смыслу его проектов. Что же касается соответствия деятельности Цезаря программе «нравственной регенерации» римского общества, изложенной в речи за Марцелла, то хотя и высказывался взгляд, что данная программа нашла свое отражение в законодательстве не только Цезаря, но и Августа, мы склонны думать, что серьезные основания для подобного вывода отсутствуют. Они отсутствуют хотя бы уже потому, что «программа регенерации», как в этом очень нетрудно убедиться, изложена Цицероном в столь общем виде и вместе с тем столь лапидарно, что она никак не может служить материалом для столь далеко идущих сопоставлений.

Как уже отмечалось, мы, несомненно, имеем дело с различными «вариантами» восстановления государства после потрясений гражданской войны. И Цицерон, и Саллюстий, и Цезарь руководствовались именно этой задачей, с тою только разницей, что перед первыми двумя она стояла сугубо теоретически и они выступали в роли консультантов–советчиков, тогда как перед Цезарем эта же задача вставала как насущная и практическая необходимость. И если есть основания говорить о различных пониманиях этой задачи, то подобные расхождения скорее обусловлены несоответствием между теорией и практикой, чем борьбой между отвлеченными категориями: «полис» — «империя» или «принципат» — «монархия».

Какой вариант был избран Цезарем? Как понимал он задачу восстановления государства? Какой он пред почел путь, насколько учитывал обстановку и сложившееся соотношение сил?

Когда после победы при Тапсе Цезарь вернулся в Рим победителем, поскольку решающий этап гражданской войны был уже завершен, первой и неотложной задачей, вставшей перед ним, было удовлетворение нужд и требований его солдат. Отсюда политика земельных раздач и наделении, щедрые награды. Непосредственно вслед за этим требовалось подсчитать «потери», и не только среди тех, кто воевал на полях сражений, но и среди гражданского населения. Эта достаточно широкая проблема в свою очередь распадалась на ряд более частных задач. Проведенный ценз показал катастрофическую убыль числа граждан. Отсюда такие мероприятия, как законы против эмиграции и муниципальный закон. Однако это были меры скорее сдерживающие, негативные, а отнюдь не позитивное решение вопроса. Поэтому сюда следует присоединить мероприятия Цезаря по распространению гражданских прав и выводу колоний (о несколько ином аспекте этих мер будет сказано ниже). Но и этого еще было недостаточно. Общая задача «подсчета потерь» (а вместе с ними и наличных сил) требовала какого–то решения вопроса о городском люмпен–пролетариате. С попыткой решения Цезарем этого вопроса опять–таки связаны политика колонизации и сокращение до 150 тысяч (т. е. более чем вдвое!) контингента лиц, получавших даровой хлеб.

И наконец, перед Цезарем стояла задача восстановления нормального и к тому же налаженного в интересах самого Цезаря функционирования государственного аппарата. К этой области следует отнести такие мероприятия, как пополнение сената, законы об увеличении числа магистратов, закон о провинциях, новый порядок взаимосвязей между диктатором и комициями. Эту задачу «восстановления» государственного аппарата нельзя рассматривать изолированно от другой стороны той же проблемы — стремления найти новую и достаточно надежную социальную опору. Но вопрос о социальной опоре — особый и большой вопрос, требующий поэтому и особого рассмотрения.

Таков, на наш взгляд, путь (или вариант), избранный Цезарем для восстановления государственного строя, поколебленного гражданской войной. Как нетрудно убедиться, этот путь достаточно четко отличается и от утопических предложений Саллюстия, сформулированных в его раннем «Письме», и от программы «нравственной регенерации государства и народа», изложенной Цицероном в–речи за Марцелла (и более близкой к проектам реформ Саллюстия в его последнем «Письме» к Цезарю). Удовлетворение требований армии, укрепление и «восстановление» римского (именно римского!) гражданства, четкая работа государственного аппарата и его приспособление к новым условиям — таков вариант Цезаря, отличающийся от перечисленных проектов реформ не как абстрактный идеал «империи» ог не менее абстрактного идеала «полиса», но как практический план, подсказанный всей конкретной обстановкой, от теоретических и «кабинетных» построений.

* * *

Реформаторская деятельность Цезаря, его усилия по «восстановлению государственного строя» были, однако, вскоре прерваны срочным отъездом на последний, хотя для Цезаря отнюдь не новый театр военных действий — в Испанию. Здесь создалось довольно серьезное положение.

После окончания африканской кампании два легиона, стоявшие в Дальней Испании, снова возмутились (они восставали уже и раньше, против Квинта Кассия), изгнали наместника провинции Г. Требония и заявили о поддержке дела помпеянцев. Когда в Испанию прибыл старший сын Помпея — Гней, он немедленно был провозглашен главнокомандующим. Вскоре здесь же оказались Секст Помпей (младший сын), Тит Лабиен и Атий Вар. Они привели с собой корабли и уцелевшие части африканской армии. При их деятельном участии, проявив большую энергию, Гней Помпей сумел за сравнительно короткий срок собрать крупные силы: он располагал тринадцатью легионами, не считая вспомогательных войск, полученных от мавретанского царя Бокха (Бокх, недовольный тем, как был решен Цезарем вопрос о Нумидии, отпал от него). Конечно, названные легионы не состояли сплошь из римских граждан, но все же помимо двух, изгнавших Требония, некоторые были сформированы из ветеранов Афрания, из римских жителей таких городов, как Италика или Кордуба, и в военном отношении не вызывали сомнений. Легаты Цезаря — Квинт Фабий Максим и Квинт Педий не смогли справиться с таким серьезным противником, и только флот под командованием Гая Дидия, высланный Цезарем еще тогда, когда он по дороге из Африки задержался на Сардинии, имел некоторые успехи (удачный морской бой против Атия Вара). Общее же положение в Испании было таково, что участие Цезаря в военных действиях становилось и неизбежным, и необходимым.

На этот раз Цезарь отнюдь не стремится покинуть Рим. Отъезд был для него вовсе нежелателен, прихолилось оставлять массу не доведенных до конца дел, отказываться на какой–то — и не очень определенный — срок от реализации ряда намеченных планов. Отъезд был очень некстати и по причинам личного характера: в Риме и даже в самом доме Цезаря находилась Клеопатра, которая привезла с собой своего новорожденного сына. Она называла его сыном Цезаря и хотела получить от Цезаря разрешение дать ребенку его имя. То, что Цезарь принял ее в своем доме, принял при благополучно здравствующей жене, произвело в Риме весьма неблагоприятное впечатление и долгое время служило предметом оживленных пересудов и светских сплетен.

Но как бы то ни было, отъезд был решен. Тем не менее, прежде чем покинуть Рим, Цезарь провел ряд неотложных мер по управлению провинциями, а также самим Римом. Что касается провинций, то Цезарь позаботился о назначении наместников на 45 г., причем некоторым из них, например Дециму Бруту или Саллюстию, был продлен срок полномочий, некоторые же были назначены заново. В самом же Риме, не имея времени, а возможно, и желания проводить выборные комиции, Цезарь вступил на иной путь. Были проведены только выборы народных трибунов (и плебейских эдилов). По отношению к другим магистратурам обычный порядок оказался нарушенным. Будучи облечен властью диктатора (в третий раз) и консула (также в третий раз), Цезарь назначил начальником конницы (magister equitum), а следовательно, и своим заместителем на время своего отсутствия в Риме М. Эмилия Лепида, бывшего, кстати сказать, одновременно консулом. Ему он придал особую коллегию из восьми городских префектов (praefecti urbis) в ранге преторов (шесть из них вместо преторов и эдилов, двое — вместо квесторов). Видимо, уже после того, как Цезарь отбыл в Испанию, были проведены в самом конце года, под председательством Лепида, центуриатные комнции, на которых Цезарь в четвертый раз избирается консулом (на 45 г.), причем консулом sine collega. В этой необычной системе управления видную роль играли и такие близко стоявшие к Цезарю лица, как Оппий и Бальб, которые, не занимая официальных постов, тем не менее пользовались большим влиянием и поддерживали тесные контакты с Цезарем.

Подобная организация власти не могла, конечно, встретить сочувствия в Риме, особенно в сенатских кругах (хоть это случилось не впервые: Рим оставался без обычных магистратов и в 47 г.). Общая атмосфера также была нервозной, преобладали настроения беспокойства и неуверенности. Затянувшаяся гражданская война, новые ее вспышки, несомненно, раздражали диктатора, могли побудить его к каким–то ответным мерам, могли, наконец, изменить его отношение к политическим противникам и вместо лозунгов милосердия вызвать к жизни столь еще памятную многим римлянам политику террора и проскрипций.

Установленная Цезарем на 45 г. система управления скорее подтверждала подобные опасения. В этой обстановке общественные веяния, настроения, даже общественная психология менялись очень быстро. Все яснее становилась утопичность проектов, идей, предложений, близких к тем, которые высказывали в своих «Письмах» Саллюстий или в недавней речи за Марцелла Цицерон. Характер войны почти ни у кого уже не вызывал сомнений, все понимали, что борьба идет вовсе не за восстановление республики, но лишь за власть и господство. В январе 45 г. Цицерон писал, что для всякого честного человека находиться в Риме — величайшее несчастье, ибо нигде так наглядно не бросается в глаза гибель и государства, и личного достояния. Что касается войны, то она, по его мнению, едва ли будет продолжительной, и хотя причины, побудившие противников взяться за оружие, как будто неодинаковы, но между победой той или другой стороны он не видит большого различия.