8. Гражданская война. Диктатура Цезаря

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

8. Гражданская война. Диктатура Цезаря

В самом конце 50 г. Цезарь с весьма незначительной частью своих войск — всего один легион, 300 всадников, вспомогательные отряды — находился в Цизальпийской Галлии, на границе Италии, в том последнем городе, на который еще распространялась его власть проконсула, — в Равенне. Срок его полномочий истекал, а общее положение — как, впрочем, и ближайшие перспективы — было крайне сложным и неясным.

С одной стороны, позиции Цезаря безусловно укрепились. Галлия была окончательно покорена. В ходе этой борьбы Цезарь проявил выдающуюся энергию, военный и дипломатический талант. Не говоря уже о его походе за Рейн, во владения германцев, и о двух весьма эффектных экспедициях в Британию, наиболее громкую и заслуженную славу полководца принесла ему длительная, упорная борьба с антиримским восстанием, охватившим буквально всю Галлию. Оно началось в 52 г. под руководством вождя племени арвернов Верцингеторикса. Римские легионы, разбросанные по стране, оказались в тяжелом положении. Нападение Цезаря на Герговию, где укрепился Верцингеторикс, окончилось неудачей. После этого от римлян отпали даже их наиболее верные союзники — племя эдуев.

Только в конце 52 г. произошел перелом в пользу римлян. Верцингеторикс вынужден был отступить к городу Алезия, Цезарь немедленно последовал за ним и обложил город. Галльское ополчение пыталось выручить своего вождя, но его нападение на хорошо укрепленные позиции Цезаря не дало результатов, а голод принудил осажденных к сдаче. Союз галльских племен распался. Верцингеторикс был взят в плен и отправлен в Рим, однако окончательное покорение восставших потребовало еще около года борьбы.

Завоевание Галлии имело огромное значение. По подсчетам, приводимым Плутархом, Цезарь «за неполные десять лет войны в Галлии взял штурмом более восьмисот городов, покорил триста племен, сражался с тремя миллионами врагов, из которых один миллион уничтожил на поле боя и столько же захватил в плен». Если даже сведения Плутарха значительно преувеличены, то все же резонанс всех этих побед и походов в Риме был очень велик и очень повышал личный авторитет Цезаря. Кроме того, бесспорным, а возможно, и главным его выигрышем было приобретение опытной, закаленной в боях и преданной своему полководцу армии.

И все же положение Цезаря было далеко не бесспорным. Ситуация, сложившаяся в Риме, не сулила ему благоприятных перспектив. В сенате в это время длительно и бурно обсуждался вопрос о том, чтобы послать ему преемника. Дипломатическая борьба, разгоревшаяся вокруг этого вопроса, началась еще в 51 г. и продолжалась фактически весь 50 г. Цезарь желал сохранить свое наместничество вплоть до избрания его консулом — как это и было когда–то решено на совещании в Луке — и добивался права заочного выдвижения своей кандидатуры. Распустить войска и вернуться в Рим в качестве частного лица, как требовал обычай, — это значило повторить столь хорошо памятный ему опыт Помпея. Цезарь, однако, обладал способностью извлекать уроки если и не из истории, то хотя бы из недавнего прошлого.

Он шел и готов был идти на некоторые уступки, но все же до известного предела. Так, например, он был согласен распустить большую часть своих войск и передать новому наместнику Трансальпийскую Галлию, решительно настаивая на том, чтобы сохранить за собой до вступления в консульство Галлию Цизальпийскую и хотя бы два легиона. Сенат под давлением наиболее ярых противников Цезаря не желал идти навстречу этому предложению. Тогда народный трибун 50 г. Гай Курион, по слухам, подкупленный Цезарем, выдвинул требование, чтобы оба полководца, т.е. и Помпей и Цезарь, сдали свои провинции и войска. Только таким путем, утверждал Курион, может быть установлен прочный мир в государстве, ибо Помпей и Цезарь — враги, и успокоение наступит лишь тогда, когда они оба будут лишены власти и превратятся в частных лиц. Предложение Куриона, хотя фактически оно было выгоднее Цезарю, поскольку победа над Галлией дала ему огромные средства и небывалую популярность, тем не менее подкупало своей видимой справедливостью и объективностью. Поэтому результат обсуждения этого вопроса в сенате оказался довольно неожиданным: подавляющее большинство сенаторов поддержало проект Куриона. Однако консул Клавдий, дабы воспрепятствовать принятию решения, закрыл заседание, воскликнув: «Побеждайте, чтобы получить Цезаря деспотом!»

Столь непримиримая позиция противников Цезаря, и в частности самого Помпея, в значительной мере была основана на неправильной оценке соотношения сил, а иногда и на прямой дезинформации. Так, например, усиленно циркулировал слух, будто солдаты Цезаря, изнуренные бесконечными походами, тоскующие по дому, сразу же встанут на сторону Помпея, как только перейдут через Альпы. Когда в конце 50 г. Помпей, находившийся в Неаполе, заболел, к нему стали поступать со всех концов Италии выражения сочувствия, что было истолковано им как свидетельство его популярности и прочности положения. Этим, очевидно, объясняется и тот факт, что, считая войну неизбежной, он тем не менее всерьез к ней еще не готовился.

1 января 49 г. приступили к исполнению своих обязанностей консулы Корнелий Лентул и Клавдий Марцелл. Оба они были непримиримыми противниками Цезаря. Последний обратился к сенату с новым посланием, в котором, перечислив все свои заслуги перед государством, утверждал, что сенат не может лишить его права, дарованного ему римским народом, — домогаться консулата, не сдавая провинцию и войска. Одновременно он заявлял о своей готовности добровольно сложить все полномочия, но при условии, что тоже самое будет сделано Помпеем.

Вернувшийся 4 января из Киликии Цицерон напрасно искал возможностей примирения. «Когда я пожелал и, как полагаю, мог добиться этого, — писал он 12 января своему другу Тирону, — мне воспрепятствовали намерения определенных людей, ибо сторонники войны имеются как на одной, так и на другой стороне». И хотя Цицерон был не одинок и даже в самом сенате, как мы видели, многие предпочитали купить мир и спокойствие ценой некоторых уступок, примирительные предложения Цезаря снова не прошли. Более того, было принято решение о передаче провинций Цезаря Домицию Агенобарбу, главное командование в предстоящей неизбежной войне вручалось Помпею, по всей Италии объявлялся набор войск. Сторонники Цезаря, трибуны Марк Антоний и Квинт Кассий, пытались наложить вето на эти решения, однако им было предложено немедленно удалиться из сената, дабы не подвергаться оскорблениям. Оба трибуна в тот же день тайно, в одежде рабов, бежали из Рима, чем и дали Цезарю вполне благовидный предлог вступиться за их права.

Обычно из рассказа о знаменитом переходе Цезаря через Рубикон, когда он произнес историческую фразу: «Жребий брошен!», создается впечатление, что этот отчаянно смелый шаг был предпринят крайне решительно, без всяких колебаний. Конечно, это не так. Цезарь и готовился к войне, и страшился ее; он пытался избежать войны вплоть до последнего момента. Об этом свидетельствует прежде всего его многомесячный «торг» с сенатом, его готовность идти на довольно существенные уступки, наконец, его поведение перед самым переходом Рубикона. Светоний уверяет, что Цезарь, колеблясь, сказал: «Еще не поздно вернуться; но стоит перейти этот мостик и все будет решать оружие» — и только неожиданные и благоприятные предзнаменования подвигнули его на этот шаг. Другие древние авторы дают несколько иные варианты «исторических фраз», но почти все они в той или иной форме упоминают о колебаниях Цезаря. Так что если уж говорить о решительности, то скорее не до, а после перехода через Рубикон, после начала военных действий, т.е. речь должна идти не столько о решительности политика, сколько о решительности воина, полководца.

В этом смысле Цезарь оказался верен своей обычной и испытанной тактике: действовал быстро, смело, неожиданно. После перехода через Рубикон продвижение его войск по территории Италии было стремительным. В североиталийских городах он по существу не встретил сколь–нибудь серьезного сопротивления.

Когда известие о выступлении Цезаря дошло до Рима, там началась настоящая паника. Передавались самые невероятные слухи об огромной армии, которую он ведет с собой. У Помпея не было войск, главные его силы находились в Испании, проводимый набор еще не дал ощутимых результатов. Поэтому он принял решение покинуть Рим и призвал последовать его примеру всех, кому дороги родина и свобода. В страхе перед ожидаемыми проскрипциями с ним бежали оба консула, многие сенаторы, даже те, кто никогда не выступал против Цезаря. Цицерон, как проконсул, оказался в числе тех, на кого сенат возложил реализацию решения о чрезвычайном положении. Уже одно это обстоятельство предопределяло его принадлежность к сторонникам Помпея. По поводу доставшегося ему поручения он, однако, писал Аттику следующее: «Я стою во главе спокойного дела. Помпей хочет, чтобы над частью Кампании и морским побережьем я был наблюдателем, который ведал бы набором и важнейшими делами».

С момента бегства Помпея из Рима Цицерон весьма скептически относился ко всем его действиям, считая, что «наш Помпей ничего не сделал разумно, ничего храбро, наконец, ничего, что не противоречило бы моим советам и моему авторитету». Он сам «выкормил» Цезаря, возвеличил его и вооружил против государства. В данное время он пребывает в состоянии растерянности, для сопротивления Цезарю не хватает сил: «Мы позорно не подготовлены как в отношении солдат, так и денег». Но, понимая все это, Цицерон тем не менее считает необходимым поддержать Помпея и связать «свою судьбу с его судьбой». Одновременно он надеется сохранить хорошие или, как он сам выражается, «дружеские» отношения с Цезарем. Он не столько колеблется, сколько сознает «межеумочный» характер своего положения и даже иронизирует над самим собой: «Мне известно, от кого мне следует бежать, но не известно — к кому!»

Действительно, пока Цезарь не вступил в Рим, а Помпей еще находился на территории Италии, ситуация для Цицерона во многом оставалась неясной, и он не терял надежды на примирение. Так, например, он придавал большое значение тому факту, что Лабиен, один из наиболее видных легатов Цезаря, покинул его и перешел на сторону сената. Ему стали также известны новые попытки Цезаря вступить в переговоры, а еще через некоторое время Цезарь, сначала через общих друзей, а затем и лично, обратился к Цицерону, рассчитывая на него как на посредника. Цицерон, видимо после довольно длительных раздумий и колебаний, ответил Цезарю специальным письмом, которое, однако, оказалось запоздавшим: всего за два дня до того, как письмо было отправлено, Помпей с имеющимися в его распоряжении войсками оставил Брундизий и переправился на Балканский полуостров. Вопрос о посредничестве терял теперь какое–либо реальное значение.

После бегства Помпея из Италии Цезарь вступает в Рим. Вместо ожидаемых расправ и проскрипций он выдвигает лозунг милосердия. Пленники получают свободу, с оставшимися в городе сенаторами он обходится чрезвычайно мягко. Единственный акт насилия, допущенный Цезарем в это время, состоял в том, что он, несмотря на протесты трибуна Метелла, велел взломать двери помещения, в котором хранилась государственная казна. Метеллу он пригрозил казнью, подчеркнув, что ему труднее сказать об этом, чем сделать.

И хотя Цезарь пробыл в Риме на сей раз всего несколько дней, он успевает встретиться и переговорить с Цицероном. Встреча происходила где–то за пределами города, так как Цицерон не желал вернуться в Рим. Цезарь указывал на то, что подобное поведение может быть истолковано как осуждение его действий. Цицерон проявил неожиданную твердость, и расставание вышло довольно холодным: Цезарь заявил, что ему придется, очевидно, прибегнуть к советам других лиц, поскольку он едва ли может рассчитывать на Цицерона.

После этого Цезарь направляется в Испанию. Очевидно, именно в это время у Цицерона созревает решение уехать из Италии, несмотря на то что сначала от приближенных Цезаря, а затем и от него самого он получает достаточно ясные предупреждения не становиться на подобный путь. Более того, Цицерон в это время даже тешит себя мыслью об организации восстания в Кампании; к нему обращаются центурионы трех находящихся в Помпеях когорт, желая «предоставить в мое распоряжение себя и город». Но подобные авантюры были, конечно, не в духе Цицерона, и он, поразмыслив, уклоняется от встречи с центурионами, для чего даже уезжает из своей усадьбы. В самом начале июня 49 г. он, обойдя прямой запрет Цезаря, тайно покидает Италию и оказывается наконец в лагере Помпея.

Испанская кампания Цезаря заняла июль — август 49 г. На территории Испании было сосредоточено семь легионов Помпея. Несмотря на кратковременность военных действий, кампания оказалась очень напряженной. Она закончилась капитуляцией помпеянских войск при Илерде. После этого Цезарь снова возвращается в Рим. Здесь его провозглашают диктатором, но пребывает он в этой должности всего одиннадцать дней: он складывает с себя диктаторские полномочия, поскольку избирается консулом на 48 г. В январе этого же года Цезарь с шестью легионами пехоты и несколькими отрядами конницы высаживается на западном побережье Балканского полуострова, в районе Аполлонии.

Положение Цезаря в начале балканской кампании было крайне рискованным. Военные силы Помпея превосходили Цезаревы войска чуть ли не вдвое, но главное преимущество заключалось даже не в этом: на стороне Помпея был почти весь римский флот, что давало ему возможность полностью контролировать балканское побережье и бесперебойно снабжать свою армию. Только медлительностью и странной нерешительностью, вообще говоря несвойственной Помпею, можно объяснить тот факт, что он не использовал столь благоприятный момент для нападения на Цезаря.

Зато Цезарь, как только ему удалось получить подкрепления, приступил к самым решительным действиям. Произошло сражение у Диррахия, в котором военное счастье склонилось, однако, на сторону Помпея. Войско Цезаря потерпело довольно серьезное поражение, но Помпей не сумел развить свой успех. Недаром позднее Цезарь признавался в том, что «война могла бы быть в этот день закончена, если б враги имели во главе человека, умеющего побеждать».

После сражения при Диррахии в лагере Помпея все воспрянули духом, царило ликование. Сам Помпей писал письма чужеземным царям, городам и полководцам в тоне победителя. Многие считали, что уже следует переправляться в Италию, посылали в Рим друзей и слуг, чтобы заранее купить дома вблизи Форума в расчете на занятие высших должностей. Как рассказывает Плутарх, три видных помпеянца — Спинтер, Домиций и Сципион — яростно спорили между собой из–за должности верховного жреца, которую занимал в то время Цезарь.

Что касается Цицерона, то, насколько нам известно, он принадлежал к немногочисленным скептикам, сомневавшимся даже после Диррахия в конечном успехе всего предприятия. «Он не скрывал своего раскаяния, — пишет Плутарх, — но, ставя ни во что приготовления Помпея, порицая все его планы, осыпая язвительными шутками союзников, расхаживал по лагерю всегда угрюмый, без тени улыбки на устах, вызывая, однако, неуместный и ненужный смех своими остротами».

От времени пребывания Цицерона в лагере Помпея до нас дошло шесть писем (все они относятся к 48 г.). Они посвящены в основном хозяйственным делам и заботам. В это же время Цицерон сам получает письмо от своего зятя и сторонника Цезаря — Долабеллы, в котором последний настойчиво советует ему удалиться в Афины или в какой–либо иной город, не затронутый войной.

В июне 48 г. происходит знаменитое сражение при Фарсале (Фессалия). Несмотря на численное превосходство, войско Помпея в этом сражении было разгромлено, лагерь взят, самому Помпею пришлось спасаться бегством. Он бежал сначала на остров Лесбос, где находились его жена и сын, а затем в Египет. Здесь при высадке с корабля, на глазах у своих близких он был предательски убит.

После битвы при Фарсале и бегства Помпея Катон, который оставался в Диррахии во главе еще многочисленного войска и сильного флота, высказал намерение передать верховное командование Цицерону, ибо он как бывший консул и император имел перед ним законное преимущество. Однако Цицерон не только отказался от этой чести, но и выразил желание вообще покинуть ряды воюющих, за что чуть не был убит Помпеем Младшим, считавшим такое поведение предательством. Цицерона спас от смерти тот же Катон, который затем отпустил его из лагеря. После этого Цицерон со своим братом Квинтом удалился в Патры. Здесь его застало новое письмо Долабеллы. В письме говорилось, что Цезарь разрешает ему прибыть в Италию. На основании этого разрешения Цицерон в октябре 48 г. высадился в Брундизии, где теперь ему и предстояло пробыть почти целый год в ожидании возвращения Цезаря.

Между тем события гражданской войны продолжали развиваться. Цезарь последовал за Помпеем в Египет и через несколько дней после его смерти высадился с небольшим отрядом в гавани Александрии. Здесь ему была услужливо поднесена голова Помпея, что, однако, вовсе не расположило его в пользу египтян.

Цезарь весьма решительно вмешивается во внутренние дела Египта. Он взыскивает огромные суммы, которые ему был должен недавно умерший египетский царь Птолемей Авлет, принимает участие в династической борьбе, разгоревшейся между наследниками покойного царя — Птолемеем Дионисом и его сестрой Клеопатрой. Он решительно поддерживает Клеопатру, которая становится его любовницей. Примирив ее с братом, Цезарь добивается того, что Клеопатру провозглашают царицей Египта (совместно с Птолемеем). Столь бесцеремонные действия римского полководца вызвали сильное недовольство в египетских придворных кругах. Вспыхивает восстание против римлян, известное в истории под именем Александрийской войны. Положение Цезаря и его отряда, пока не подоспело подкрепление из Сирии, было весьма критическим. Цезарю в ходе борьбы с восставшими пришлось приказать сжечь стоявший в гавани флот; пламя перекинулось в город, и во время пожара погибла знаменитая Александрийская библиотека. Когда восстание было подавлено, а войско изменившего Цезарю Птолемея Диониса разбито в дельте Нила, единодержавная власть над Египтом была вручена Клеопатре.

Однако и после победы в Александрийской войне Цезарь еще не смог возвратиться в Рим. Во время его пребывания в Египте оживились старые противники римского государства. Сын Митридата VI Фарнак начал военные действия в Малой Азии, и ему удалось захватить Вифинию. С необычайной по тем временам быстротой Цезарь устремился через Сирию в Понт и вступил в войну с Фарнаком. Вся кампания продолжалась пять дней. Фарнак был разгромлен, и Цезарь послал в Рим знаменитое донесение, состоявшее всего из трех слов: пришел, повидал, победил (veni, vidi, vici).

Только после этого похода Цезарь получил возможность вернуться в Италию. В конце сентября 47 г. он высадился в Таренте и оттуда направился сухим путем в Брундизий. Здесь его с нетерпением ожидал Цицерон, понимая, что от этой встречи зависит вся его дальнейшая судьба. Год, проведенный Цицероном в Брундизии, был нелегким. И хотя он, как проконсул и император, до сих пор не распускал свою ликторскую свиту, на самом же деле его положение мало чем отличалось от столь хорошо памятного ему положения бесправного изгнанника. Письма из Брундизия снова полны жалоб, слез, стенаний, как некогда письма из Фессалоник и Диррахия. Ко всем горестям прибавилась острая размолвка с братом, огорчения и страх из–за зятя Долабеллы, который, будучи трибуном 47 г., выступил с предложением кассации долгов, что привело к волнениям в Риме. В последних своих письмах из Брундизия Цицерон уверяет, что он больше не в состоянии выносить даже климат этого города.

Когда 25 сентября ожидалось прибытие Цезаря в Брундизий, Цицерон вышел его встречать. Вот как описывает Плутарх это свидание: «Цицерон двинулся ему навстречу, не столько отчаиваясь в спасении, сколько стыдясь на глазах у многих подвергать испытанию великодушие своего победоносного врага. Однако ни словом, ни делом не пришлось ему унизить свое достоинство. Едва лишь Цезарь увидел Цицерона, который шел далеко впереди остальных встречавших, он соскочил с коня, приветствовал его и довольно долго беседовал с ним одним, шагая рядом. С тех пор Цезарь относился к Цицерону с неизменным уважением и дружелюбием».

После этой встречи Цицерон безбоязненно отправился в Рим, куда он и прибыл в октябре 47 г. Прежде чем вступить в город, он наконец распустил ликторов, которых, несмотря на то что уже не раз подвергался из–за них насмешкам, сохранял с 51 г., тщетно рассчитывая на так и не состоявшийся триумф.

* * *

Возвратившись в Рим после победы над Фарнаком, Цезарь пробыл здесь около трех месяцев (с сентября по декабрь 47 г.). Состояние дел в Риме требовало его присутствия. Еще в 48 г. претор Целий Руф в отсутствие Цезаря внес законопроект о кассации всех долгов (в том числе и задолженности по квартирной плате). Когда цезарианский сенат отрешил его от должности, он отправился на юг Италии, где пытался вместе с вернувшимся из изгнания Милоном поднять восстание. Попытка эта окончилась неудачей, Целий и Милон были убиты.

Тем не менее народный трибун 47 г., цезарианец и зять Цицерона Долабелла, как уже упоминалось, рискнул возобновить законопроект Целия Руфа. Это привело к новым волнениям в Риме. Долговой вопрос, видимо, был все же настолько актуален, что Цезарь теперь оказался вынужденным пойти хотя бы на частичную, но все же реализацию программы Целия — Долабеллы. Была отменена задолженность по квартирной плате за один год. Положение должников облегчалось тем, что выплаченные уже проценты засчитывались в счет долга. Однако спокойствие не было полностью восстановлено: Цезарю пришлось еще иметь дело с серьезным выступлением, даже бунтом солдат, которым не уплатили вовремя обещанное вознаграждение. Бунт удалось ликвидировать благодаря личному вмешательству Цезаря, и в частности благодаря тому, что, обещав солдатам требуемое ими увольнение, он стал уже называть их квиритами, т.е. гражданами, а не воинами.

За свое трехмесячное пребывание в Риме Цезарь проводит еще ряд наиболее срочных мер. Почти все они имеют отношение к работе государственного аппарата. Так, например, число преторов увеличивается с 8 до 10, увеличивается также число эдилов, квесторов и даже понтификов и авгуров. Появившиеся таким образом вакансии заполняются в основном креатурами Цезаря. В этих же целях было проведено и пополнение сената новыми членами.

1 декабря 47 г. Цезарь с шестью легионами отправляется на новый театр военных действий — в Африку, где приверженцы Помпея и сената сумели сосредоточить довольно крупные военные силы. Командовал ими весьма бездарный полководец, носящий, впрочем, громкое имя — Метелл Сципион, но идейным вождем всего враждебного Цезарю лагеря был его старый и непримиримый враг Катон.

Первое время действия войск Цезаря на территории Африки были неудачны, но его противники снова, как это уже случилось после Диррахия, не сумели развить свой успех. Исход африканской кампании решился битвой при Тапсе (46 г.). Помпеянцы были разбиты наголову. Катон, который находился в то время в Утике, покончил жизнь самоубийством. В июле 46 г. Цезарь возвращается в Рим. С этого момента начинается фактически единоличное правление Цезаря, продолжавшееся около двух лет.

Цезарь прежде всего был озабочен тем, чтобы вопреки вновь распространившимся в городе паническим слухам произвести благоприятное впечатление и повлиять определенным образом на общественное мнение. Он выступил перед сенатом и народом, подчеркивая отсутствие каких–либо тиранических намерений и свои заботы об улучшении благосостояния народа за счет покоренных им земель. Цезарь последовательно и настойчиво проводил — как и в первые дни гражданской войны — политику «мягкосердечия и снисходительности» (clementia et beneficia).

В августе 46 г. Цезарь отпраздновал пышный четверной триумф: за победы над Галлией, Египтом, Понтом и Африкой. Празднества длились четыре дня (еще один день был специально выделен для отдыха). Общая сумма продемонстрированных во время триумфа сокровищ достигала огромной цифры — 65 тыс. талантов. Из этих средств Цезарь и стал сразу после триумфа расплачиваться со своим войском, причем проявил необыкновенную щедрость. Каждый рядовой воин получил 5000 аттических драхм, каждый центурион — вдвое больше, трибуны и начальники конницы — вчетверо. Всем жителям Рима было выдано по 400 сестерциев каждому и, кроме того хлеба, который полагался по хлебному закону, еще по 10 модиев зерна и по 10 фунтов масла. Для народа было устроено грандиозное угощение на 22 тыс. столов, а также зрелища, игры, в которых принимали участие пехотинцы, конница и даже боевые слоны. Согласно обету, данному перед Фарсалом, Цезарь воздвиг храм в честь Венеры Прародительницы и устроил вокруг храма священный участок — форум Юлия. Празднества были великолепны, но когда вскоре после них, как рассказывают Аппиан и Плутарх, была произведена перепись населения, то оказалось, что в результате междоусобных войн численность его уменьшилась более чем вдвое.

Каковы были наиболее существенные реформы и внутриполитические мероприятия, проведенные Цезарем после битвы при Тапсе? После триумфа, празднеств и распределения наград Цезарь приступил к наделению ветеранов землей, причем эта сложная операция проводилась в соответствии с той программой, которую он сам изложил, по свидетельству Аппиана, еще в 47 г. перед бунтующими солдатами. «Я всем дам землю, и не так, как Сулла, отнимая ее у прежних владельцев и поселяя ограбленных рядом с ограбившими, чтобы они пребывали в вечной вражде друг с другом, но раздам вам землю общественную и мою собственную, а если нужно, то еще и прикуплю».

Для выполнения этого обещания в различные области Италии были направлены специальные уполномоченные, и в отдельных случаях нам даже известны места дислокации Цезаревых ветеранов. Так, например, солдаты 7–го и 8–го легионов были расселены в Кампании.

Затем Цезарь организует проведение всеобщего ценза. Одним из подготовительных актов было, по всей вероятности, принятие муниципального закона (хотя датировка этого закона вызывает в современной литературе существенные разногласия). Содержание закона касалось в основном вопросов городского управления и устройства (применительно не только к италийским, но и к провинциальным городам). Кроме того, в тексте закона имелись предписания по благоустройству самого Рима, что как бы ставило «вечный город», «столицу империи» на один уровень со всеми остальными муниципальными городами.

При Цезаре происходит весьма существенное ограничение контингента людей, получающих хлеб от государства, — с 320 тыс. до 150 тыс. человек. Городской претор должен был ежегодно пополнять при помощи жеребьевки освобождающиеся (в результате смерти) вакансии, однако строго в пределах тех же 150 тыс. человек.

Некоторые древние авторы ставят возможность подобного снижения контингента лиц, получающих даровой хлеб, в непосредственную связь с переписью, проведенной после триумфа. Другие говорят, что с целью пополнения уменьшившейся цифры населения был издан указ, запрещавший гражданам старше 20 (и моложе 40) лет и не связанным военной службой находиться вне Италии дольше трех лет, а также лишавший права выезда за границу детей сенаторов (за исключением тех, кто числился в свите магистратов).

В качестве верховного понтифика Цезарь издал эдикт о роспуске восстановленных в свое время Клодием коллегий (за исключением древнейших), что имело, конечно, не только религиозное, но и политическое значение, поскольку эти коллегии были средоточием плебса и очагами демократической агитации. Кроме того, Цезарь провел знаменитую реформу календаря. Был введен солнечный год, насчитывающий 365 дней; добавочный месяц уничтожался, вместо него каждые четыре года стали добавлять один день.

Цезарю принадлежит попытка упорядочить и ускорить судопроизводство, а также восстановить твердый порядок в смысле соблюдения сроков при отправлении магистратур. Обе эти области государственной жизни пришли в заметное расстройство в годы гражданской войны. В качестве цензора Цезарь произвел пополнение сената. По отношению же к комициям он поступал следующим образом: кроме кандидатов на консульство, из претендентов на остальные должности половина избиралась народом, а другая половина — самим Цезарем, ибо он рассылал по трибам рекомендательные письма и таким образом проводил своих ставленников.

Можно упомянуть и законы Цезаря против роскоши. Запрещалось употреблять носилки, пурпуровые одежды, жемчуга. Регулировалась даже продажа гастрономических товаров на рынках. Не допускалась чрезмерная роскошь надгробных памятников, обилие колонн облагалось штрафом.

Наконец, следует сказать несколько слов о намеченных, но не осуществленных планах и проектах Цезаря, хотя они относятся к более позднему времени. Цезарь собирался выстроить грандиозный храм в честь Марса, засыпав для этого озеро, а около Тарпейской скалы соорудить огромный театр. Он намеревался издать свод законов, открыть греческие и римские библиотеки, поручив это дело Марку Варрону. Он хотел также осушить помптинские болота, спустить воду Фуцинского озера, исправить дорогу, идущую от Адриатического моря через Апеннины до Тибра, прокопать Истмийский перешеек.

Такова была в общих чертах внутриполитическая, реформаторская деятельность Цезаря (включая и неосуществленные проекты). Поражает необычайная интенсивность и разносторонний характер этой деятельности. И хотя республиканский государственный аппарат продолжал существовать и функционировать и даже был как бы усовершенствован некоторыми реформами Цезаря, тем не менее усиление единоличного характера руководства не вызывает сомнений.

После Тапса сенат вынес решение о сорокадневных молебствиях в честь победы и определил ряд почетных прав и привилегий Цезаря. Но помимо подобного рода почестей, имевших в значительной мере внешнее, «декоративное» значение, Цезарь был теперь провозглашен диктатором на десятилетний срок с правом иметь свиту из 72 ликторов (по 24 ликтора за две прежние и за нынешнюю диктатуру!) и ему вручалась на двойной (т.е. на трехлетний!) срок цензорская власть, неограниченный по существу контроль над составом сената и даже над частной жизнью граждан. Следует помнить, что Цезарь еще с 48 г. обладал трибунскими полномочиями и неоднократно избирался консулом. А если забежать вперед и учесть все те почести и знаки власти, которые были присвоены ему позже (в 45 г.), после окончательной победы над помпеянцами, — десятилетнее консульство (от чего он, кстати говоря, решительно отказался), титулы императора (как постоянное praenomen!), отца отечества и освободителя, то станет ясным всеобъемлющий и вместе с тем экстраординарный характер его власти. Вопрос о власти Цезаря неоднократно и с давних пор дебатировался в научной литературе. Несмотря на частные расхождения и нюансы в оценке отдельных его полномочий или почетных титулов, единоличный, неограниченный по существу характер этой власти как будто никогда не вызывал сомнений.

Он был достаточно ясен и для самих современников. Еще в 49 г. Цицерон писал Аттику, что в случае победы Цезаря он предвидит «царскую власть, невыносимую не только для римлянина, но даже для какого–нибудь перса», после же битвы при Тапсе сосредоточение «всей власти» в одних руках, равно как и «утрата свободы в государстве», для него уже свершившийся и бесспорный факт.

Каково же, однако, было положение самого Цицерона в годы единовластия Цезаря, в частности после того милостивого приема, который оказал ему диктатор, возвращаясь в Италию? Цицерон, как уже упоминалось, сразу же отправился в Рим; судя по его письмам, он оставался там вплоть до окончания африканской войны. Возможно, что на сей раз его пребывание в Риме было до известной степени вынужденным: поскольку в 49 г. он использовал во зло данное ему Цезарем разрешение жить в своих поместьях, т.е. изменил и бежал к Помпею, то ныне, дабы не возбуждать никакого подозрения, он оставался намеренно на виду — в самом городе.

Тем не менее настроение его было далеко не радужным. В письмах этого периода он горько сетует на то, что жизнь потеряла для него всякий интерес и радость — стоит ли стремиться к ее продлению? Он не видит никаких перспектив для себя ни в области политической, ни в области судебной деятельности. Иной раз он пытается даже шутить над собой, но шутки получаются довольно горькими. Так, например, он говорит, что стал эпикурейцем, т.е. забросил свою деятельность для государства, обдумывание речей для сената, подготовку для выступлений в процессах. Он мечтает снова вернуться к своим «старым друзьям» — книгам, он надеется, если не будет возражений со стороны Цезаря, посвятить себя целиком научным занятиям.

Однако постепенно, по мере того как в нем укрепляется чувство личной безопасности, Цицерон становится значительно спокойнее и даже умиротворение. Победу Цезаря в африканской войне он встречает почти благожелательно: успех противоположного лагеря сулил ему теперь куда более неприятные последствия. И хотя после возвращения Цезаря в Рим Цицерон предпочитает большую часть года проводить в своем тускульском поместье, все же временами он наезжает в город и даже иногда принимает участие в заседаниях сената.

Однако образ его жизни, даже когда он находится в городе, заметно изменился. Вот как он описывает свою жизнь в Риме в одном из писем (август 46 г.): «Такова, следовательно, теперь моя жизнь: утром я приветствую дома многих честных мужей, хотя и печальных, а также нынешних радостных победителей, которые, правда, относятся ко мне очень предупредительно, ласково, любезно. Как только приветствия отхлынут, зарываюсь в литературные занятия: или пишу, или читаю, даже приходят послушать меня словно ученого человека, так как все же я немного ученее, чем они; затем остальное время отдается заботе о теле и здоровье. Отечество я уже оплакал, причем сильнее и дольше, чем любая мать своего единственного сына».

Еще в древности высказывалось мнение, что время вынужденного обращения Цицерона к научной и литературной деятельности надо считать «счастливейшим». И действительно, нельзя пройти без удивления и даже восхищения мимо того необычайного по силе (и эффективности!) творческого подъема, который овладевает Цицероном в эти столь безрадостные для него годы. Ибо на протяжении 46 — 45 гг. им были созданы два крупных трактата по теории и истории ораторского искусства, а также многие философские произведения. Кроме того, в эти же годы он трижды выступает с речами перед Цезарем, каждый раз с призывом проявить мягкосердечие и снисходительность (clementia et beneficia) по отношению к бывшим политическим противникам.

Оба трактата, посвященные ораторскому искусству — «Брут» и «Оратор», — написаны в 46 г. Первый из них снова представляет собой по форме диалог, в котором принимают участие сам Цицерон и его друзья Марк Юний Брут и Тит Помпоний Аттик. Время действия может быть определено довольно точно, поскольку из диалога ясно, что сражение при Тапсе еще не состоялось, следовательно, речь должна идти о ранней весне 46 г.

В «Бруте» излагается история римского красноречия, прослеженная от его истоков и вплоть до времени самого Цицерона. Отсюда построение диалога. После вступления дается краткий обзор ораторского искусства в Греции; история же римского красноречия, персонифицированная в лице его наиболее выдающихся представителей, излагается уже подробно и в хронологической последовательности, по сменяющим друг друга «эпохам».

Цицерон скорбит об упадке красноречия в Риме в связи с началом гражданской войны, причем именно тогда, когда оно достигло своего наивысшего развития. Попутно рисуется идеал оратора и снова, как и в предыдущем трактате — «Об ораторе», выдвигается требование универсального образования, т.е. достаточно основательного знакомства с философией, правом, историей. Совершенно ясно, что Цицерон считает себя вполне отвечающим этим требованиям: в длинной цепи римских ораторов и политических деятелей, олицетворяющих собой развитие красноречия, он — последнее, завершающее звено.

Политические тенденции трактата не оставляют сомнений. Уже в самом начале говорится о том, сколь счастлив его великий соперник Гортензий, ибо он умер в 50 г., до начала гражданской войны, и не пережил гибели республики. Современное же положение римского государства характеризуется как «ночь республики», кроме того, в трактате не раз — устами Брута и самого Цицерона — упоминаются и получают хвалебную оценку такие сторонники старой «оптиматской» республики и вместе с тем заклятые враги Цезаря, как Катон, Метелл Сципион, Марк Марцелл.

Диалог «Брут» пронизан полемикой против враждебного Цицерону направления в ораторском искусстве, а именно аттикизма (или неоаттиков). Выступая против этого стиля красноречия и ополчаясь на его сторонников, Цицерон говорит: «Они желают быть Гиперидами и Лисиями, почему не Катонами? Их радует, им доставляет наслаждение, заявляют они, аттический строй речи. Прекрасно, пусть они его заимствуют, однако не только скелет, но и кровь». Что касается самого Цицерона, то он давно избрал для себя в качестве образца отнюдь не Лисия, а Демосфена — наиболее разностороннего оратора древности, который в равной мере владел всеми «стилями». Вообще истинно аттический строй речи вовсе не в том, чтобы говорить «просто, кратко и сухо», как к этому призывают новые поклонники этого стиля, но чтобы воздействовать на слушателя так, как воздействовали в свое время Перикл, Гиперид, Эсхин и Демосфен.

Если «Брут» — произведение главным образом исторического характера, то другой трактат, «Оратор», имеет явно выраженный теоретический уклон. Эти два трактата различаются и по форме: «Оратор» написан уже не в виде диалога, но представляет собой как бы развернутое послание Бруту, в котором обсуждаются различные проблемы ораторского мастерства.

Трактат «Оратор» вышел в свет, видимо, летом 46 г. Он был написан по просьбе Брута, который находился в это время в Галлии (в качестве наместника) и уговаривал Цицерона высказать свою точку зрения относительно «лучшего рода красноречия».

Трактат «Оратор» как бы обобщает и суммирует теоретический (и практический) опыт автора. Основная цель трактата — обрисовать идеал оратора и, следовательно, определить «лучший род красноречия». Подробно рассматриваются три «типа», или «стиля», ораторского искусства: «простой», «средний», «высокий» — и утверждается, что истинный мастер, каким и был, например, Демосфен, должен в равной мере владеть всеми тремя «типами» красноречия.

Несомненно, таким «римским Демосфеном» Цицерон считал самого себя. Поэтому он ссылается на слова одного из своих предшественников, оратора Марка Антония, который знал «многих умело говоривших, но ни одного настоящего оратора». Кто же, по мнению Цицерона, может быть назван «настоящим оратором»? Только тот, «кто умеет говорить о незначительных вещах просто, о возвышенных с достоинством, о тех, что как бы лежат по середине, с должной умеренностью». Судя по тем неоднократным и разнообразным примерам собственного красноречия, которые в разных местах трактата приводятся Цицероном, можно — без особого риска впасть в ошибку — утверждать, что он считал себя удовлетворяющим всем этим им же самим выдвинутым требованиям, а следовательно, вполне достойным того, чтобы называться «настоящим оратором».

В трактате рассматриваются многие другие — и часто весьма специфические — проблемы ораторского искусства: подбор и расположение материала, способы выражения, построение периодов и, наконец, проблемы ритма и метра. Последнему вопросу Цицерон уделяет немалое внимание — это и был тот самый вопрос, вокруг которого разгорелись наиболее острые споры между ним и его противниками — аттикистами, отвергавшими столь искусственные, с их точки зрения, риторические приемы.

Что касается политических высказываний и намеков в трактате «Оратор», то они встречаются значительно реже, чем в предыдущем диалоге, и выражены не столь резко. Пожалуй, только в одном месте, где Цицерон хочет объяснить тем из своих почитателей, которые не понимают, как человек, о достоинствах которого сенат и народ вынесли столько постановлений, может заниматься изучением теории красноречия, он оправдывает себя, говоря, что предпочитает научные занятия безделью, поскольку Форум ему все равно больше недоступен и его государственная карьера пришла к концу.

Однако, говоря об этом, Цицерон не совсем искренен. Как всегда, когда он оказывался не по своей воле в стороне от государственных дел, в его душе боролись различные чувства: разочарование, обида, стремление «отряхнуть прах от ног своих» и удалиться в идиллически тихий угол, куда не доходят ни интриги, ни треволнения Великого Города и где ждут его те единственные друзья, которые не изменяют и не предают — книги, — с честолюбивыми надеждами, что еще далеко не все потеряно, что без него не обойдутся и что без него нет ни судов, ни общественной жизни, ни свободы, нет, наконец, самой республики. Вот почему даже теперь, в годы единовластия Цезаря, когда его политическая роль и влияние были, как он сам понимал, сведены почти к нулю, он все же не мог удержаться полностью в стороне от политики. Три речи, произнесенные им в эти годы в защиту бывших противников Цезаря, имеют хотя и весьма специфический, особый, но все же явно политический характер. Иногда их относят к разряду так называемых эпидиктических речей, т.е. речей торжественных, «парадных», содержащих к тому же некоторые элементы поучения.

Речи за Марцелла и Лигария были произнесены в 46 г., за Дейотара — в 45 г. Последнюю из этих речей — речь в защиту тетрарха Галатии, обвиненного в подготовке покушения на жизнь Цезаря, — сам Цицерон ставил не очень высоко, хотя, будучи опубликованной, она имела большой успех. Когда же разбиралось дело Лигария, помпеянца, находившегося в это время в Африке на положении изгнанника, то защита его Цицероном оказалась весьма удачной. Плутарх сообщает об этой защите весьма красочные подробности: «Цезарь сказал друзьям: «Почему бы и не послушать Цицерона после столь долгого перерыва? Тем более что это дело уже решенное: Лигарий — негодяй и мой враг». Но Цицерон с первых же слов взволновал своих слушателей до глубины души, речь текла дальше, на редкость прекрасная, поражавшая своей страстью и разнообразием ее оттенков. Цезарь часто менялся в лице, выдавая те чувства, которые им владели, а когда под конец оратор заговорил о Фарсале, вздрогнул всем телом и выронил из рук какие–то записи. Покоренный красноречием, он был вынужден простить Лигарию его вину».

Если судить об этой речи Цицерона по тому тексту, который был опубликован и дошел до нас, то трудно понять, в чем заключалось ее столь неотразимое действие. Речь составлена весьма искусно, содержит немало комплиментов Цезарю и обращений к его доброте и мягкосердечию (clementia et beneficia), но общее впечатление, производимое речью, Плутарх явно преувеличивает. Не исключено, конечно, что воздействие живого слова было совершенно иным, да и речь могла подвергнуться обработке и «приглаживанию». Так, например, в дошедшем до нас тексте упоминание о Фарсале содержится вовсе не в конце речи, как утверждал Плутарх, а в начале ее.

Пожалуй, из всех трех речей наибольший интерес представляет первая — речь за Марцелла. В ней, кстати говоря, наиболее ярко выражен эпидиктический момент. Это, видимо, объясняется тем, что благодарственная речь — а выступление Цицерона перед Цезарем носило именно такой характер — требовала определенной приподнятости, торжественности стиля.

Марк Клавдий Марцелл был одним из наиболее непримиримых противников Цезаря. Как консул 51 г., он добивался срочного отзыва Цезаря из Галлии, возражал против заочного выдвижения его кандидатуры в консулы, резко выступал против дарования прав римского гражданства жителям основанных Цезарем (в Цизальпийской Таллии) колоний. После разгрома помпеянцев он удалился в изгнание и жил в Митиленах на Лесбосе.

Сам Марцелл с просьбой о помиловании к Цезарю не обращался. Но зато об этом хлопотал Цицерон, все время убеждавший изгнанника вернуться в Рим, а также его приверженцы и родственники, например его двоюродный брат Гай Марцелл (консул 50 г.), женатый на внучатой племяннице Цезаря Октавии. В заседании сената (видимо, в сентябре 46 г.) Л. Писон, тесть Цезаря, поднял вопрос о помиловании изгнанника, а Гай Марцелл бросился Цезарю в ноги. Все сенаторы встали и присоединились к его просьбе. Цезарь, высказав свое огорчение по поводу тех действий, которые Марцелл в свое время предпринимал против него, тем не менее заявил, что идет навстречу просьбам сената и готов помиловать своего старого врага. Этот великодушный поступок произвел большое впечатление и был причиной благодарственной речи Цицерона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.