7. Изуверская жестокость

7. Изуверская жестокость

После всего сказанного совершенно ясно, что Светоний должен много и красочно рассказать нам о «неистовых зверствах Калигулы». Мы уже хорошо знаем, что практически все фантомные отражения Ивана Грозного содержат в себе рассказ о «безграничной лютости правителя». Как мы уже говорили, кое-что из этого отвечает действительности (вспомним кровавую братоубийственную борьбу Земщины с Опричниной), но многое было придумано позже, когда историю Руси-Орды, и особенно Ивана Грозного, стали мазать черной краской. Происходило это, начиная с эпохи Реформации.

Обратимся к Светонию. «Уже тогда (то есть в юности — Авт.) не мог он обуздать свою природную свирепость и порочность. Он с жадным любопытством присутствовал при пытках и казнях истязаемых, по ночам в накладных волосах и длинном платье бродил по кабакам и притонам, с великим удовольствием плясал и пел на сцене. Тиберий это охотно допускал, надеясь этим УКРОТИТЬ ЕГО ЛЮТЫЙ НРАВ. Проницательный старик… не раз предсказывал, что Гай живет на погибель и себя и всем, и что в нем он вскармливает ехидну для римского народа и Фаэтона для всего земного круга» [760], с. 107.

Его друзья и родственники «вместо родственного чувства и вместо благодарности за услуги награждены были жестокой смертью.

Столь же мало уважения и кротости выказывал он и к сенаторам: некоторых… он заставлял бежать за своей колесницей по нескольку миль… Других он тайно казнил, но продолжал приглашать их, словно они были живы…

С такой же надменностью и жестокостью относился он и к остальным сословиям…

Свирепость своего нрава обнаружил он яснее всего вот какими поступками. Когда вздорожал скот, которым откармливали диких зверей для зрелищ, он велел бросить им на растерзанье преступников; и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чем виноват, а прямо приказывал… забирать всех, „от лысого до лысого“…

Многих граждан из первых сословий он, заклеймив раскаленным железом, сослал на рудничные или дорожные работы, или бросил диким зверям, или самих, как зверей, посадил на четвереньки в клетках, или перепилили пополам пилой… Отцов он заставлял присутствовать при казни сыновей…

Надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями он велел несколько дней подряд бить цепями у себя на глазах, и умертвил не раньше, чем почувствовал вонь гниющего мозга…

Один римский всадник, брошенный диким зверям, не переставал кричать, что он невиновен; он вернул его, отсек ему язык и снова прогнал на арену…

Замыслив разорвать на части одного сенатора, он подкупил несколько человек напасть на него… пронзить его грифелями и бросить на растерзанье остальным сенаторам; и он насытился только тогда, когда увидел, как члены и внутренности убитого проволокли по улицам и свалили грудою перед ним…

Казнить человека он всегда требовал мелкими частыми ударами, повторяя свой знаменитый приказ: „Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!“…

Когда чернь в обиду ему рукоплескала другим возницам, он воскликнул: „О если бы у римского народа была только одна шея!“…

Целуя в шею свою жену или любовницу, он всякий раз говорил: „Такая хорошая шея, а прикажи я — и она слетит с плеч!“» [760], с. 114–117.

Наверное, достаточно. Можно было еще много цитировать из «античных» классиков про зверства Калигулы. Все это чрезвычайно близко и по стилю и по вдохновению к соответствующим описаниям западных европейцев, например, Шлихтинга, взахлеб рассказывавшего своим современникам о невероятной лютости московского тирана — Ивана Грозного. То же смакование деталей, аналогичная красочность.

В этом отношении «биографии» Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона очень похожи, и все они соответствуют рассказам об «изверге Грозном». Потому, что говорят, в общем, об одном и том же. Списаны с одного оригинала.