Оружейный Клондайк
Оружейный Клондайк
Даже после нескольких войн на Кавказе (армяно-азербайджанская, грузино-абхазская, чеченская) и многочисленных вооруженных конфликтов, которые продолжаются до сих пор, там не уменьшается, а растет количество танков, артиллерийских орудий, реактивных установок, стрелкового оружия, боеприпасов, боевых машин, гранатометов. Возникают резонные вопросы: откуда в этом регионе столько оружия? Где берутся запчасти для боевой техники, боеприпасы, 95% которых производится только в России?
В советскую пору Генеральный штаб всегда придавал особое значение Кавказу, рассматривая его как стратегическую крепость на юге Союза. После Второй мировой войны в штабах наших вероятных противников разрабатывались сотни возможных планов боевых действий на случай вторжения в СССР, но не было ни одного, в котором бы не предусматривались отсечение и захват Кавказа.
Особым военно-стратегическим значением региона объяснялось и то, что здесь была нагромождена беспрецедентная по уровню концентрации масса вооружений и боевой техники, военных арсеналов, баз, складов. Закавказье на душу населения (более 16 миллионов человек) и на единицу площади (186 тысяч квадратных километров) было и остается одним из самых милитаризованных регионов не только в бывшем СССР, но и во всем мире.
В полосе шириной 300 и протяженностью 700 километров были созданы инфраструктура и запасы для Закавказского военного округа, в состав которого входило три объединения: 4-я общевойсковая армия (дислоцировалась на территории Азербайджана), 7-я общевойсковая армия (Армения), 31-й армейский корпус (Грузия), а также части и соединения 19-й отдельной армии ПВО, 34-й воздушной армии, Каспийской флотилии, бригады кораблей Черноморского флота (штаб — Поти) и большого числа частей, баз, арсеналов центрального подчинения.
Мощь нашей закавказской группировки была такой, что она могла бы на протяжении года автономно вести полномасштабные боевые действия против любого противника на Южном стратегическом направлении.
Не менее внушительной в советские времена была и группировка войск Северо-Кавказского военного округа (он вплоть до конца 80-х годов входил во второй эшелон и считался тыловым). После распада Союза и образования Российской армии положение СКВО на южном фланге кардинально изменилось. Из тылового он превратился в передовой, по этой причине Генштаб принял решение многократно повысить его боевую мощь. По количеству вооружений и боеприпасов СКВО стал примерно в 8 раз превосходить все вместе взятые национальные армии республик Кавказа.
По мере того как во второй половине 80-х годов на Кавказе стали усиливаться сепаратистские тенденции и межнациональные конфликты, интерес к нашим войсковым арсеналам со стороны различных региональных националистических группировок (в том числе — и криминальных) резко повысился. Но в то время советское руководство еще было способно держать проблему под контролем своих силовых ведомств, местных органов власти и спецслужб. Попытки насильственного захвата оружия жестко пресекались.
В архивах Минобороны и Генштаба до сих пор хранятся секретные шифрограммы, подписанные министром обороны СССР маршалом Язовым и начальником ГШ генералом армии Моисеевым, в которых командующим войсками Закавказского и Северо-Кавказского военного округов, Каспийской флотилии и Черноморского флота строжайшим образом предписывается обеспечить надежность хранения оружия, техники и боеприпасов. Но по мере ослабления центральной власти вооруженные грабители все чаще стали совершать нападения на войсковые и морские арсеналы.
Августовские события 1991 года в Москве резко стимулировали сепаратистские и националистические настроения в республиках Кавказа. Местные власти все чаще выступали с требованиями о приватизации «причитающихся» им воинских частей и арсеналов Советской Армии, дислоцирующихся на территориях республик.
В Минобороны и Генштаб шли потоки шифровок командующих войсками военных округов с просьбами «на высшем политическом уровне» решить проблему и остановить беспредел. Но высшая российская исполнительная власть в ту пору (да и во все последующие годы) концентрировалась прежде всего на решении проблем собственного политического выживания, и у многих генералов и офицеров на Арбате создавалось впечатление, что ей было совсем не до того, что происходило с частями Вооруженных сил на окраинах бывшей «империи».
В то время когда Ельцин, Кравчук и Шушкевич осенью 1991 года обменивались конфиденциальными посланиями и уточняли сроки встречи в Белоруссии, с Арбата в штабы СКВО и ЗакВО новый министр обороны Евгений Шапошников продолжал слать строгие шифровки с требованиями «принимать все меры для сохранности вооружений, техники и боеприпасов». На Юг все чаще снаряжались минобороновские и генштабовские комиссии. Но они уже были не способны помешать разгулу «оружейного мародерства».
Идея роспуска Союза, к которой пришел Ельцин, требовала плана. Причем такого, чтобы можно было заблаговременно и надежно заблокировать легко прогнозируемые захваты оружия и вооруженные конфликты. Эта опасная тенденция наиболее бурно развивалась на Кавказе. Даже обыватель, не имеющий представления о количестве и содержании оружейных арсеналов в этом регионе, и тот легко мог предвидеть, что может начаться там, где все громче раздавались воинственные кличи сепаратистов и националистов «восстановить историческую справедливость в советской резервации».
Открывался широкий простор вооруженным кавказским междуусобицам. А там уже давно «точили ножи» на соседей местные князьки, отцы или братья которых не успели в советскую пору совершить кровную месть.
Я уже говорил о том, как сильно противился маршал Шапошников созданию вооруженных сил Азербайджана и Армении на базе 7-й и 4-й армий. И не было у нас на Арбате генерала или полковника, который бы не поддерживал в этом Евгения Ивановича. В условиях азербайджано-армянского конфликта из-за Нагорного Карабаха и не провидец мог понять: как только образуются национальные армии, война обретет еще более жестокий характер.
Но и Баку, и Ереван активно формировали свои армии, особенно после того, как их «старшие братья» подали в Беловежской пуще пример «проглатывания суверенитетов».
19 февраля 1992 года маршал Шапошников направил обращение к главам государств СНГ. В нем говорилось: «…Реализация этих намерений (создание армянской и азербайджанской национальных армий. — В.Б.) приведет к втягиванию в боевые действия регулярных частей и соединений Закавказского военного округа и неизбежно превратит конфликт в крупномасштабную братоубийственную войну»…
Но было поздно.
Процессы милитаризации республик зашли уже слишком глубоко, чтобы их можно было быстро и эффективно затормозить.
Разумный призыв Шапошникова к главам государств СНГ о формировании в Закавказье контингента межгосударственных или миротворческих вооруженных сил в регионе остался неуслышанным. Маршал признавался:
— Каких-нибудь ощутимых последствий этого моего обращения я не увидел…
Вооруженные захваты складов с оружием продолжались.
Но после того как в ряде гарнизонов часовые открыли по людям, проникшим на военные объекты, огонь на поражение, обстановка вокруг наших частей стала невыносимой. Произошла серия убийств наших военнослужащих и членов их семей.
Начиная с сентября 1991 года Минобороны и Генштаб разрабатывали концепцию сохранения единых Вооруженных сил. А в это же время на Краснопресненской набережной уже тайно прорабатывали план создания некоего «тройственного союза» с участием России, Украины и Белоруссии. Лишь позже станет известно, что военные аспекты этого плана в его первоначальном виде касались лишь Стратегических ядерных сил (да и то в самых общих чертах). И ни слова — о судьбе обычных Вооруженных сил, об условиях их раздела, который после подписания документов в Беловежье стал неизбежен…
Совещание лидеров трех республик в Белоруссии в декабре 1991 года готовилось втайне даже от руководства ГШ, которое продолжало активно разрабатывать концепцию сохранения единых Вооруженных сил и негативно относилось к любым идеям, которые губили это единство. Словно предчувствуя недоброе, начальник Генштаба генерал армии Владимир Лобов даже пытался отказаться от визита в Англию, который, на его взгляд, был «несвоевременным в складывающейся политической ситуации».
Я был поражен, когда узнал, что Ельцин во время своего первого выезда в Минск в конце 91-го не посчитал необходимым пригласить туда и маршала Шапошникова, без которого вряд ли можно было квалифицированно обсуждать военные аспекты роспуска СССР.
И лишь после возвращения из Белоруссии президент позвонил маршалу и сообщил ему о военных вопросах дискуссии, зачитав Шапошникову соответствующий раздел из подписанного им документа.
А в это время по каналам наших спецслужб Кремль, Лубянка и Генштаб стали получать информацию, что в столицах союзных республик уже подыскиваются свои министры обороны, свои начальники генеральных и главных штабов, командующие армиями и дивизиями.
Многие в Генштабе хватались за голову от одной мысли, чем все это может обернуться, если вдруг придется раздирать единую гигантскую армию. К тому времени на Арбате уже как к сводкам о погоде привыкли к частым шифровкам из войск Закавказского и Северо-Кавказского военных округов о продолжающихся нападениях на оружейные склады и на наших военнослужащих, о захватах боевой техники и боеприпасов.
А руководство Минобороны и Генштаба по инерции требовало от командиров всех рангов «принимать все меры» для сохранности вооружений и имущества, писало руководителям республик СНГ многочисленные письма и обращения о «недопустимости беспредела».
Но эти требования были уже невыполнимы.
Мои сослуживцы по Генштабу, курировавшие Южное стратегическое направление, лучше других знали, чем «начинен» Кавказ. Они хорошо представляли, что может начаться там, если будут продолжаться бандитские захваты вооружений и их растаскивание по региону. «Роспуск Союза — война на Кавказе» — такой вывод в различных вариациях содержался в то время во многих аналитических материалах Генштаба.
Сколько будут существовать Россия и бывшие ее «сестры», столько и будут, наверное, длиться споры о том времени, когда в начале 90-х годов ХХ века Союз оказался перед историческим выбором — реформироваться или распускаться. Ельцин выбрал второй вариант и повел Россию к порогу нового тысячелетия по пути, на котором до сих пор слышны одновременно возгласы восхищения и проклятья.
В конце 1991 года руководство Минобороны многократно обращалось к Горбачеву и Ельцину с тревожными предупреждениями об очень вероятных тяжелых последствиях зреющего раздела Вооруженных Сил СССР. Многие республики уже по своему усмотрению национализировали части и вооружения, боевую технику и боеприпасы.
Но этот процесс из Центра уже никто не мог остановить: к декабрю 1991 года Горбачев уже ничего не решал, а Ельцин не мог решать все.
Уже тогда многие аналитики Генштаба достаточно точно предвидели, какое мрачное будущее ждет Кавказ, если Москва не позаботится о всестороннем контроле над вооружениями.
И в сообщениях нашей разведки с Кавказа то и дело подчеркивалось: в регионе динамично развиваются сепаратистские настроения, усиливаются территориальные претензии республик друг к другу, идет тайная «накачка» стволами, тяжелым оружием и боеприпасами различного рода националистических и криминальных формирований.
Генштаб обращал внимание Кремля на то, что ослабление центральной власти неминуемо приведет к возрождению воинствующего национализма и сепаратизма на окраинах Союза. Кавказ все чаще хватался за оружие. Снова, как и в давние времена, республики начали выяснять «истинную принадлежность» тех или иных территорий, селений, «старшинство» наций, родов и тейпов.
Во времена Советского Союза, вплоть до середины 80-х годов, центральная власть на Кавказе была еще достаточно сильна, чтобы удерживать народы от взаимных территориальных притязаний и межнациональных войн.
Со времен глубокой старины Кавказ был головной болью властей, гигантской мясорубкой, в которую много раз заталкивались русские полки и дивизии, вплоть до тех времен, когда царская, а затем советская власть не навели там свой порядок.
Сегодня можно много говорить о методах наведения этого порядка, о том, силком или добровольно входили в свое время некоторые республики Кавказа в состав СССР, можно без конца дебатировать о сталинской политике геноцида, осуждать преступные методы решения национального вопроса на Кавказе во времена Союза.
Но в конце концов, переступив через многие перегибы (к сожалению, не обошлось без больших человеческих жертв), Москва все же сумела взять под контроль гремучую смесь кавказского национализма и сепаратизма и долгие годы не давала возможности этой страшной заразе выползать на поверхность. Именно в советское время, вплоть до горбачевской перестройки, Кавказ, пожалуй, самый долгий период за последние столетия, не испытывал горя от братоубийственных войн (нынешняя демократическая Россия сама разожгла ее там в декабре 94-го).
Советская власть на Кавказе доказала свою способность удерживать его от проявления зверских инстинктов поножовщины и кровной мести. Малейшее ослабление контроля над этими инстинктами, а тем более над гигантскими арсеналами оружия Советской Армии, открывало самые мрачные перспективы.
Кончина советской власти на Кавказе предвещала войны.
Генералы и офицеры Минобороны и Генштаба жили с мрачным предчувствием грозящих стране и армии катаклизмов. Почти каждый рабочий день оперативных дежурных ГШ начинался с того, что они получали длинный перечень новых сообщений из войск Закавказского и Северо-Кавказского военных округов о нападениях на наши части, захватах оружия и гибели людей…