Глава 4 Николай II в Ставке

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

Николай II в Ставке

А) Военные назначения

Первыми шагами Императора Николая II на посту Верховного Главнокомандующего была смена руководства Ставки. Устранялся весь высший командный состав Николая Николаевича, менялась структура Ставки. Адмирал Бубнов писал: «После того, как Государь Император принял от великого князя Николая Николаевича верховное командование, устройство Ставки и личный состав Штаба Верховного Главнокомандующего совершенно изменились. К шести, бывшим при великом князе, управлениям штата прибавлялось еще новых шесть; а именно: управление артиллерийское, инженерное, воздухоплавательное, интендантское, походного атамана казачьих войск и протопресвитера военного и морского духовенства. Бывшие при великом князе единоличные представители английских и французских вооруженных сил преобразованы в военные миссии, в составе нескольких чинов. После ухода великого князя почти весь личный состав его штаба был сменен»[203].

Генерал Носков писал то же самое: «Это была смена системы, так как все ближайшие помощники великого князя были удалены одновременно вместе с ним. Важные изменения были произведены также в командовании фронтами и в командовании армиями»[204].

Непопулярный генерал Янушкевич был отправлен в отставку с должности начальника штаба. На его место был назначен генерал М. В. Алексеев, бывший до этого командующим войсками Северо-Западного фронта.

Самым важным назначением Николая II явилось назначение начальником штаба генерала М. В. Алексеева. Генерал Алексеев был, безусловно, выдающимся стратегом. Сын простого солдата, он достиг всего сам, благодаря своим способностям и стараниям. Это был классический штабной работник в лучшем смысле этого слова. Алексеев закончил Николаевскую академию Генерального штаба по 1-му разряду, служил в штабе Петербургского военного округа, во время русско-японской войны был генерал-квартирмейстером 3-й Маньчжурской армии, после войны работал в Генеральном штабе. С началом мировой войны генерал Алексеев был начальником штаба Юго-Западного фронта у генерала Н. И. Иванова. За успешные действия был награжден орденом св. Георгия 4-й степени. Командовал армиями Северо-Западного фронта. Во время тяжелейшего отступления 1915 года Алексеев успешно отвел войска, не дав немцам их окружить. Перед самым назначением на должность начальника штаба командовал войсками вновь созданного Западного фронта.

Несмотря на свои стратегические способности, генерал Алексеев легко поддавался чужим влияниям, отличался уступчивостью и отсутствием воли. К роли начальника штаба он хорошо подходил, но роли боевого вождя соответствовал мало. В своих воспоминаниях Э. Гиацинтов писал, что «Алексеев — ученый военный, который никогда в строю не служил, солдат не знал. Это был не Суворов и не Скобелев, которые, хотя и получили высшее военное образование, всю жизнь провели среди солдат и великолепно знали их нужды. Алексеев — это канцелярский военный, профессор военных наук, но И только. Он равнодушно относился к солдатам и к их нуждам»[205].

Генерал Головин тоже указывал на отсутствие популярности Алексеева в солдатской массе: «Солдатская масса его знала мало; в нем не было тех внешних черт, которые требуются малокультурным массам для облика героя. То же самое происходило и по всей стране: все мало-мальски образованные слои знали Алексеева, уважали и верили ему; народные массы его не знали совсем»[206].

Генерал Иванов, со слов великого князя Андрея Владимировича, говорил об Алексееве следующее: «Алексеев, безусловно, работоспособный человек, имеет свои недостатки. Главное — это скрытность […] Он никогда не выскажет своего мнения прямо, а всякий категорический вопрос считает высказанным ему недоверием и обижается […] Он не талантлив и на творчество не способен, но честный труженик»[207].

Николай II проникся большой личной симпатией к своему начальнику штаба. 27 августа 1915 года Царь писал Императрице Александре Федоровне: «Не могу тебе передать, до чего я доволен ген. Алексеевым. Какой он добросовестный, умный и скромный человек, и какой работник!»[208]

Свое отношение к Алексееву Николай II особо подчеркивал. Полковник Тихобразов писал: «В отношении Алексеева в придворном этикете были допущены некоторые отступления. Ему разрешалось по своему желанию приходить или не приходить к Царскому столу. Если он приходил, то ему всегда отводилось место по правую руку Государя»[209].

А. Я. Аврех пишет в своей книге: «Алексеев был начальником штаба ставки, а не фактическим главнокомандующим. Кадровые вопросы, т. е. вопросы, связанные с назначением на высшие командные должности, Царь полностью изъял у своего „косого друга“, как он называл Алексеева. В отношении личного состава, писал Лемке, „Царь имеет свои определенные мнения, симпатии и антипатии и сплошь и рядом решительно напоминает, что назначениями хочет ведать сам“»[210].

Все кадровые назначения в армии делались исключительно лично царем.

Аврех, конечно, пишет, повторяя Лемке, что результаты от этих назначений «получаются плачевные» и в качестве примера приводит назначение Царем генерала В. М. Безобразова командиром гвардейских корпусов, причем Алексеев, якобы, протестовал против этого назначения, но Царь был непреклонен, так как считал Безобразова «милым и веселым рассказчиком и анекдотистом». Посмотрим, так ли уж плох был генерал Безобразов, и сводилась ли его роль только к рассказам анекдотов, как утверждал Лемке. Генерал В. М. Безобразов начал войну участием в Галицийской битве 1914 года, когда его корпус сыграл видную роль в разгроме австро-венгров в боях у Тарнавки. За проявленное мужество был награжден Георгиевским оружием. 3–5 июля 1915 года Безобразов нанес поражение прусской гвардии в ходе Красносоставского сражения. Выступал против бездумного отхода в том сражении, требовал развить успех его корпуса.

Николай II решил подчинить генералу Безобразову все гвардейские части, создав, таким образом, элитное подразделение, которое Царь мог бы не только успешно использовать на фронте, но и на которое он смог бы опереться в случае непредвиденных обстоятельств. Николай II лично руководил формированием Особой Гвардейской армии. 9 октября 1915 года Царь писал Императрице Александре Федоровне: «Я уверен, ты помнишь мое давнишнее желание собрать наших гвардейцев в одну группу, как личный резерв. Прошел целый месяц, пока их вылавливали из боевых линий. Безобразов будет поставлен во главе этой группы, которая должна состоять из двух гвардейских корпусов»[211]. Встречи Императора и генерала Безобразова носили регулярный характер, о чем свидетельствует дневник царя. 1915 г. «7 октября, среда. После обеда принял Безобразова и говорил с ним о формировании 2-го Гвардейского корпуса»; «18 ноября. Среда. От 6 до 7 принял Безобразова по делам гвардии»; «27-го ноября. Пятница. Принял Безобразова». 1916 г. «28 февраля, воскресенье. В 4 часа принял Безобразова по вопросам гвардии»; «3-го мая. Вторник. После завтрака у меня был Безобразов»[212]

После назначения его командиром гвардейских корпусов, превращенных в «особую» армию, в июне 1916 года генерал Безобразов принял участие в Брусиловском наступлении. Безобразов должен был форсировать реку Стоход и атаковать Ковель с юга. В ходе боев Безобразов взял в плен 20,5 тысяч пленных (в том числе 2-х генералов) и 56 орудий. Однако, полностью выполнить задачу Безобразов не сумел. Все последующие атаки на Ковель, приведшие к большим потерям, которые проводились по приказу Брусилова, закончились неудачей. 14.08. 1916 года Безобразов был снят с командования Николаем II и заменен генералом Гурко, в чьей преданности Царь был совсем не уверен, но которого считал более способным. «Я послал свой приказ бедняге Безобразову, — писал Царь императрице, — т. к. Гурко уже отправился занять его пост. Эта встреча будет для нас не из приятных!»[213] Брусилов, тем не менее, писал о Безобразове, что это «человек честный, твердый, но ума ограниченного и невероятно упрямый». А. А. Керсновский писал об участии Безобразова в Брусиловском наступлении: «Группа Безобразова имела блестящие тактические успехи». В общем, истинный Безобразов совершенно далек от образа «веселого рассказчика и анекдотиста», который был сочинен Лемке и повторен Аврехом. Неудачи под Ковелем, в которых, кстати, командующий фронтом генерал Брусилов не менее виноват, чем командующий «особой» армией генерал Безобразов, никак не затмевают его прежние выдающиеся заслуги перед русским оружием. Но даже если бы генерал Безобразов и оказался бы неудачной кандидатурой, то как быть с самим Алексеевым, Брусиловым, Рузским, Гурко, которые, по общему признанию, были незаурядными полководцами и которых тоже выбирал и назначал Царь? Интересную трактовку личности генерала Безобразова дает Ф. Винберг: «Немного Государь имел таких, всем сердцем и душой его любящих, самоотверженно ему преданных, подданных. Оттого-то Безобразова заблаговременно, до революции, убрали, разорвали его связь с гвардией»[214].

Другим назначением Царя, вызвавшим всеобщую критику, было назначение генерала А. Н. Куропаткина на должность командующего Северным фронтом. Генерал Куропаткин, проявившей себя не с лучшей стороны во время русско-японской войны, считался в военной среде изгоем. Ему не могли простить Мукдена и Лаояна. Между тем, представления о Куропаткине, как о единственном виновнике поражений и как о полной бездарности, весьма поверхностны и необъективны. Как верно писал генерал М. Свечин: «Имя генерала Куропаткина по окончании русско-японской войны стало одиозным. Его жестоко поносили все и вся. Одна из главных причин проигрыша нами кампании, бесспорно, лежит и на Куропаткине. Я не берусь его защищать. Но долг справедливости заставляет меня, близко знавшего его работу, отметить и многие положительные его качества, так как считать его, как многие писатели его характеризуют, совершенно бездарным кабинетным работником нельзя»[215].

Генерал Куропаткин был хорошим штабистом, хорошим исполнителем. Его организаторский талант в полной мере проявился в качестве начальника штаба у генерала Скобелева во время русско-турецкой войны 1877–78 гг. Но как самостоятельный стратег он оставлял желать лучшего, главным образом, из-за своей нерешительности. В Куропаткине, по свидетельствам многих, не было «Божьей искры», столь необходимой для полководца. Николай II это понимал. Именно поэтому, принимая решение о назначении Куропаткина главнокомандующим, Царь видел его в качестве подчиненного, а не самостоятельного командующего. «После долгого и всестороннего обсуждения с Алексеевым я решил назначить Куропаткина на место Плеве. Я знаю, что это вызовет много толков и критики, но что же делать, если так мало хороших людей! Я думаю, что с Божьей помощью Куропаткин будет хорошим главнокомандующим… Он будет непосредственно подчинен Ставке и таким образом не будет иметь такой ответственности, как в Манчжурии!»[216]

Примечательно, что Царь назначает Куропаткина ввиду отсутствия «хороших людей», то есть хороших генералов! Примечательно также, что этому назначению предшествовало долгое обсуждение с Алексеевым. Следует признать, что надежды Императора на то, что Куропаткин окажется «хорошим главнокомандующим», не оправдались, о чем свидетельствовала неудача у Нарочи и опять-таки нерешительность генерала в Брусиловском наступлении. Впрочем, Куропаткин не сильно выделялся из общего числа русских генералов, чья деятельность заставляла желать много лучшего. Николай II был крайне недоволен действиями своих генералов. 14 марта 1916 года он писал Императрице Александре Федоровне: «На фронте дела подвигаются весьма медленно, в некоторых местах у нас тяжелые потери, и многие генералы делают крупные ошибки. Всего хуже то, что у нас мало хороших генералов. Мне кажется, что они забыли за долгий зимний отдых весь опыт, приобретенный ими в прошлом году!»[217] 22 июня 1916 года в другом письме жене всегда сдержанный Царь дает волю чувствам, когда говорит о действиях генералов: «У Барановичей атака развивается медленно по той старой причине, что многие из наших командующих генералов — глупые идиоты, которые даже после двух лет войны не могут научиться первой и наипростейшей азбуке военного искусства»[218].

Б) Организация деятельности Ставки

В организации работы новой Ставки особенно проявилась роль царя. Первые дни своего пребывания в Ставке Император Николай II оставался в Императорском поезде. «Лесок, в котором стоял наш поезд, — писал он жене, очень уютен, но благодаря дождям там стало сыро, даже в вагонах; поэтому, чтобы быть поближе к моему штабу и жить в доме, я решил, что лучше и проще всего будет переехать в город»[219].

В дневнике Император записал: «Решил переехать в Могилев на жительство, оно гораздо удобнее во всех отношениях»[220].

Генерал Спиридович так описывал Могилев к моменту приезда в него Государя: «Могилев — губернский город, раскинулся на высоком берегу Днепра в 734 верстах от Петербурга и в 563 от Москвы. На самом возвышенном его пункте, над рекой, белеет губернаторский дом и здания присутственных мест. Около дома — сад. А невдалеке, над самым откосом, — городской общественный садик, из которого открывается прелестный вид на реку и Заднепровье»[221]. «Здание старое, но вполне удобное, с садиком и очаровательным видом на Днепр и далекую окрестность — положительно Киев в миниатюре», — писал Император жене[222].

Полковник Генерального штаба В. М. Пронин так описывал царскую Ставку: «На южной окраине Могилева, на высоком и крутом берегу Днепра, откуда открывался прекрасный вид на заднепровские дали, стоял небольшой двухэтажный губернаторский дом. Здесь имел пребывание Государь Император во время своих приездов в Могилев. Почти вплотную к этому дому, или как мы его называли „дворцу“, примыкало длинное двухэтажное здание Губернского правления; в нем находилось Управление генерал-квартирмейстера, этого „святая святых“ всей русской армии. Перед „дворцом“ и Управлением была довольно большая площадка, обнесенная со стороны прилегавшего к ней городского сада и улицы железной решеткой. У парадного входа „дворца“, когда Государь был в Ставке, обыкновенно стояли парадные часовые от Георгиевского батальона, составлявшего охрану Ставки. Батальон комплектовался георгиевскими кавалерами — офицерами и солдатами всех строевых и пехотных частей армии, по особому выбору. Это, так сказать, были „храбрейшие из храбрых“. В ближайших аллеях сада и на прилегающей к площадке улице несли дежурство чины дворцовой полиции и секретные агенты, которых мы называли „ботаниками“. Дабы не обращать на себя внимание, они, внешне сохраняя непринужденный вид, словно прогуливались, останавливались у дерева или цветочной клумбы и как бы внимательно их рассматривали, в то же время зорко следя за всеми прохожими и проезжими. Невдалеке, напротив Управления генерал-квартирмейстера, за садом, в большом здании Окружного суда, помещалось Управление дежурного генерала Ставки, во главе которого стоял генерал Кондзеровский»[223].

С переездом Ставки в Могилев город был превращен в укрепленный лагерь. Императорскую Ставку обороняли отдельный авиационный отряд, отдельная артиллерийская батарея, батарея воздушной артиллерийской обороны и другие конные и пешие отдельные воинские подразделения.

Важным последствием принятия Николаем II верховного командования стала та атмосфера в Ставке, которая пришла на смену нервной и импульсивной обстановке, царившей в ней при великом князе. Эта атмосфера определялась, в решающей степени, личностью самого Николая II.

Великий князь Андрей Владимирович, чьи воспоминания мы уже приводили, писал: «Как неузнаваем штаб теперь. Прежде была нервность, известный страх. Теперь все успокоились. И ежели была бы паника, то Государь одним свои присутствием вносит такое спокойствие, столько уверенности, что паники быть уже не может. Он со всеми говорит, всех обласкает; для каждого у него есть доброе слово. Подбодрились все и уверовали в конечный успех больше прежнего»[224].

Атмосфера в Ставке, с приходом Царя, стала намного демократичнее. На киносеансах, в августейшем присутствии, всегда были солдаты в качестве зрителей, часто устраивались сеансы для детей и школьников. Эта атмосфера сохранилась до самой революции. 6 января 1916 года Николай II пишет императрице: «В пятницу устраиваю кинематограф для всех школьников». 1 июля 1916 года: «Вчерашний сеанс в кинематографе был интересен — показывали Верден. Я позволил присутствовать семьям военных, так что боковые ложи были полны дамами и детьми, стулья заняты мужьями, а весь верх, по обыкновению, солдатами»[225].

Когда мы говорим об этой удивительной способности Царя успокаивающе воздействовать на окружающих, то вспоминаем великого князя Николая Николаевича, который умолял Государя не уезжать, так как он чувствует себя при нем намного уверенней.

Новый начальник Штаба генерал Алексеев также говорил об этом свойстве личности Императора: «С Государем спокойнее. Его Величество дает указания, столь соответствующие боевым стратегическим задачам, что разрабатываешь эти директивы с полным убеждением в их целесообразности. Он прекрасно знает фронт и обладает редкой памятью. С ним мы спелись. А когда уезжает Царь, не с кем и посоветоваться»[226].

Адмирал Бубнов, в общем критически настроенный к Николаю II, как военному руководителю, также пишет об удивительной чуткости Николая II и умении его благотворно влиять на окружающих людей: «Его приветливость и благорасположенность, — пишет адмирал, — мне довелось испытать лично на себе: однажды в Ставке, вследствие сильного расстройства нервной системы, я надолго потерял сон, что крайне меня тяготило; узнав об этом, Государь, через своих приближенных, дал мне несколько советов, как избавиться от бессонницы и лично мне их заботливо повторил во время „серкля“ после одного из ближайших приглашений к его столу; между тем я был ничем иным, как рядовым офицером его штаба»[227].

Михаил Лемке приводит слова генерал-квартирмейстера Пустовойтенко: «Прежняя Ставка, при Николае Николаевиче и Янушкевиче, только регистрировала события; теперешняя, при Царе и Алексееве, не только регистрирует, но и управляет событиями на фронте, и отчасти в стране. Царь очень внимательно относится к делу»[228].

Генерал барон П. Н. Врангель оставил такие воспоминания о своих встречах с Царем: «Мне много раз доводилось близко видеть Государя и говорить с ним. На всех видевших его вблизи Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление явилось следствием отличительных черт характера Государя — прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой. Ум Государя был быстрый, он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и карту; как-то, говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои эти происходили за месяца полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией на общем фронте армии, имел совершенно второстепенное значение»[229].

Нельзя также не сказать об огромном в глазах армии и народа нравственном значении принятия Царем — Божьим Помазанником — верховного командования. Особенно это проявлялось во время посещения Императором раненых.

Адмирал Григорович писал: «Когда Государь объезжал войска на фронте, крепости, порта, заводы и лазареты, было приятно смотреть на то участие и радость, которую он повсюду встречал, в особенности, среди раненых, которых он утешал и награждал»[230].

Великая княгиня Ольга Александровна, работавшая медсестрой в киевском госпитале, писала в своих воспоминаниях: «Возбуждение, которое вызвала весть о приезде к нам Ники, было неописуемое. Похоже, одно известие о его появлении породило прилив патриотизма и восторга. Тяжелораненые ни в малейшей степени не замечали боли. Его спокойные, простые манеры, ласковое выражение глаз — все им был покорены. Когда Ники вошел, он как будто принес ауру единения с ним — Царем и Верховным Главнокомандующим, готовность к самопожертвованию, поклонение. Я была потрясена: вот она, та крепчайшая нить, что связывает простого солдата с Царем, и в то время она казалась неразрывной. Один калека попытался встать, чтобы показать, что он здоровый. Все хотели казаться здоровыми, как могли, чтобы скорее вернуться на фронт и внести свой вклад в избавление России от супостата»[231].

Приведем еще одно воспоминание генерала Мосолова. «Перед Государем запасной 157-го пехотного полка, рядовой Степан Кузнецов. Он тяжело ранен в голову. Лежит мертвенно-бледный с воспаленными глазами. При приближении Его Величества стремится немного подняться и как-то напряженно, радостно смотрит на Царя. Затем, когда Государь подошел совсем близко к Кузнецову и остановился, послышался слабый протяжный голос раненого: „Теперь легче стало. Прежде никак не скажешь. Ни отца, ни мать позвать не мог. Имя твое, Государь, забыл. А теперь легче, сподобился увидеть Государя. — Затем помолчал, перекрестился и добавил. — Главное, Ты не робей; мы его побьем. Народ весь с Тобою. Там, в России, братья и отцы наши остались“. Эти слова простого рядового из крестьян Владимирской губернии Меленковского уезда, деревни Талонова, по роду занятий — деревенского пастуха, глубоко запали в душу всех, кто слышал этот разговор. Государь передал Георгиевский крест Кузнецову. Тот перекрестился и сказал Его Величеству: „Спасибо, благодарю. Поправлюсь, опять пойдем сражаться с германцами“».

Кузнецов был так растроган свиданием с Государем, что говорил даже не как солдат, а как простой русский человек, потрясенный свиданием с царем. На Государя слова раненого солдата произвели сильное впечатление. Его Величество присел на кровать Кузнецова и ласково сказал ему: «Поправляйся скорее; такие люди нужны мне».

Эти свидетельства показывают все духовное значение Царя как верховного вождя армии и полностью опровергают утверждения Брусилова, Деникина и других, о якобы существовавшей огромной пропасти между Царем и армией, о том, что Царь не умел говорить с солдатами и так далее. Истинная пропасть была, с одной стороны, между верхушкой армии и Императором, а с другой между той же верхушкой и солдатской массой. Вся трагедия Царя и народа заключалась в разделявшей их бюрократической прослойке, враждебной как Царю, так и народу.

Распорядок дня Императора Николая II был одним и тем же. Вставал он рано утром и после утреннего кофе принимал представленных ему лиц. Затем обычно он посещал Божественную литургию. После чего Император следовал в свой штаб, где выслушивал доклады генерала Алексеева о положении дел на фронте и обсуждал планы предстоящих военных операций. Николай II рассматривал огромные карты, которые составлялись офицерами штаба. Михаил Лемке писал: «Офицеры генерального штаба, ведающие регистрацией хода военных действий на наших отдельных фронтах, по мере значительности перемен отмечают их, с помощью топографов и чертежников, и ежедневно утром, докладывая генерал-квартирмейстеру о происшедшем за сутки, по полученным штабом телеграммам с фронтов и армий, представляют ему эти карты. Генерал-квартирмейстер докладывает о том же самому начальнику штаба, а последний — Царю. В кабинете Государя карты висят с утра до конца доклада, а потом по его уходе снимаются и поступают в соответствующее делопроизводство, где и хранятся»[232].

После посещения штаба, около 12 часов дня, следовал завтрак, куда всегда приглашались лица свиты, представители союзных государств и отличившиеся военачальники и офицеры. После завтрака Император совершал небольшую пешую прогулку и опять удалялся в штаб. Около 18–00 был обед. Спать Николай II ложился очень поздно, работая до 2–3 часов ночи в своем кабинете[233].

Вот как описывает рабочий день Императора один военный корреспондент: «Русский Царь живет в небольшом двухэтажном доме. Лично для Себя Он занимает собственно только две комнаты во втором этаже. В одной комнате помещается царский кабинет, в другой — спальня. […] Жизнь идет в Ставке крайне простая, трудовая. Работа идет с утра до вечера. Никаких удовольствий и развлечений.

Обыкновенный порядок дня Верховного Главнокомандующего такой: утром, в девять часов, выходит Государь из своего дома к штабу, который недалеко, рядом с царским домом. Государь идет легко и ровной походкой, в защитной рубашке, перетянутой ременным поясом, и в высоких сапогах. За Царем следуют дежурный флигель-адъютант и конвойный урядник. В штабе Его Величество рассматривает донесения, поступившие за ночь с громадного фронта русской армии. Государь выслушивает доклады и объяснения начальника штаба. […] Около половины первого Государь уходит из штаба и идет в свой дом. К этому времени в зале собираются лица, приглашенные к царскому завтраку. Обычных участников завтрака 10–12 человек. Кроме них, к завтраку приглашаются военные агенты союзных держав: английский, французский, бельгийский, сербский, черногорский, итальянский, японский, высшие чины Верховного Главнокомандующего, и другие.

Завтрак очень простой. Никаких вин не подается. За завтраком Государь беседует с присутствующими. Когда завтрак окончился, Государь обходит всех приглашенных и каждому находит сказать приветливое слово. Во втором часу дня Государь приходит к себе в кабинет для занятий текущими делами и рассмотрения докладов. В середине дня Государь дозволяет себе отдых часа на полтора-два. Его Величество выезжает на автомобиле за город, и в верстах в двадцати от города он сходит с автомобиля и совершает прогулку в сопровождении лиц ближайшей свиты. По возвращении домой, Государь опять занимается докладами, которые занимают у Царственного Работника довольно долгое время. Обычно в половине восьмого часа вечера бывает обед, к которому приглашаются те же лица, что и к завтраку. Обед состоит из трех блюд. Около девяти часов вечера Государь обходит приглашенных к обеду. С некоторыми Государь беседует. Затем Его Величество уходит в смежную комнату, к Себе в кабинет, где занимается делами до глубокой ночи. В случае, если на фронте происходят какие-нибудь события особой важности, генерал от инфантерии М. В. Алексеев тотчас приходит к Государю и докладывает о происходящем.

Провинциальный городок уже давно погружается в сон, огни всюду погашены. Во втором этаже царского дома далеко за полночь светится огонек. Царственный Работник, Верховный Главнокомандующий, продолжает заниматься»[234].

Адмирал Бубнов приводит свои воспоминания о рабочем дне Николая II: «Каждое утро, в 10 часов, Государь, во время своих пребываний в Ставке, принимал от начальника штаба доклад о положении на фронтах, для чего регулярно приходил из губернаторского дома, где жил со своей свитой, в управление генерал-квартирмейстера. После оперативного доклада Государь возвращался к себе, и в своем кабинете принимал прибывавших к нему министров, сановников и шефов иностранных миссий.

Государь не был подвержен никаким страстям и излишествам; стол у него был совсем простой, и мы в Ставке никогда не видели, чтобы он у закуски выпивал больше одной рюмки водки; из игр любил он лишь домино и триктрак[235] Игра в кости, а в карты не играл»[236].

Генерал Носков дает описание работы царя в Ставке: «Царь входил в кабинет в сопровождении генерала Алексеева и генерала Пустовойтенко; и начинался доклад о движениях войск на различных фронтах за последние сутки. Император сидел, два генерала — стояли перед ним. Алексеев брал телеграмму и читал ее Царю, в то время как генерал Пустовойтенко обозначал Царю на карте местность, упоминаемую в телеграмме. Во время доклада Царь курил сигарету за сигаретой. Этот доклад занимал около часа. Затем Алексеев глазами показывал генерал-квартирмейстеру, чтобы он вышел, оставив царя с глазу на глаз со своим начальником штаба.

Вторая часть доклада была посвящена введению царя в курс приказов по армии, которые Алексеев составлял для него, и которые затем обсуждались ими вместе»[237].

Николай II был в полном курсе происходивших на фронте событий, независимо от того, находился он в Ставке или нет.

Полковник Тихобразов писал: «Когда Государь уезжал из Ставки, то генерал Алексеев ежедневно посылал Ему доклад на больших листах „царской бумаги“. Доклад составлялся генералом Алексеевым и настукивался на машинке. Состоял из сводки данных истекшего дня, после шла административная часть. Перед приездом в Ставку Государю посылался доклад не с нарочным жандармом, а с офицером Генерального штаба, который ехал в экстренном поезде и встречал Царя в Орше, если Царь ехал с севера, или в Гомеле, если приезд был с юга. Мне пришлось ездить раза три-четыре. Доклад посылался навстречу приезжающему Царю, чтобы Он, выйдя в Могилеве, был в курсе дела. По приезде в Оршу парных Императорских поездов — на 5-минутном расстоянии друг от друга — чтобы никто не знал, в котором находится Царь, я ждал, когда откроется одна из портьер, у которой должен стоять флигель-адъютант. Он брал пакет и приглашал в соседний вагон, где ехала Свита. Ответов на доклад быть не могло: он получался Государем за час до приезда в Могилев. Офицер посылался на случай, когда Царю понадобились бы какие-либо разъяснения. Так как я был помощником Начальника Оперативного Отделения, то выбор, естественно, падал на меня. Конечно, на перроне вокзала никого, кроме меня, не было. Вся округа была очищена от людей, но я чувствовал, что из-за каждого куста или угла меня фиксирует пара скрытых глаз»[238].

При поездках Царя на фронт следовало два литерных поезда. «Их нельзя было отличить одного от другого, — писал современник, — восемь вагонов голубого цвета с монограммами и гербами. В одном ехал Император, второй служил для камуфляжа. Он шел пустой впереди или сзади настоящего поезда. Даже начальники железнодорожного движения не могли знать, в каком именно из двух поездов находится Император и его семья. В первом вагоне находился конвой. Как только поезд останавливался, часовые бегом занимали свои места у вагонов Их Величеств. Во втором вагоне находилась кухня, третий представлял собой столовую, отделанную красным деревом, четвертый вагон предназначался для Их Величеств: рабочий кабинет, библиотека, ванна, спальня. В пятом вагоне находилась детская, шестой отводился свите, седьмой — для багажа, в восьмом — комендант, доктор, прислуга свиты»[239].

Заслуга Николая II как военного руководителя, как парадоксально это ни звучит, заключалась именно в отсутствии его «руководящей и направляющей воли» в принятии стратегических решений. Совещания под руководством Царя совершенно отличались от таковых под руководством великого князя. В отличии от последнего, Царь ни на кого не давил, всем давал возможность высказаться, даже спорить, но именно благодаря этому на таких совещаниях рождались верные и взвешенные решения. «В общем, я остался вполне доволен результатами нашего долгого совещания, — писал Николай II супруге. — Они много спорили между собой. Я просил всех высказаться, потому что в таких важных вопросах правда имеет исключительное значение. Я предпочитаю не писать на эту тему, но все тебе расскажу при свидании»[240].

В чем заключался труд Императора? Его критики любят часто приводить в доказательство несостоятельности Императора Николая II его дневники. На основе этих дневников делаются выводы о том, что Царь только ездил по войскам, пил чай, смотрел кинематограф, да играл в кости и домино. Однако, такие утверждения ложны. В своих дневниках Царь сухо заносил лишь основные вехи прожитого дня, наиболее ему запомнившиеся. В своих дневниках Николай II практически никогда, за редким исключением, не касается политических и государственных тем. Очень редко в них встречаются эмоции и оценки людей и событий. Но за сухими записями типа «принял такого-то», «выслушал доклад от такого-то», «говорил с таким-то» скрывается огромный многочасовой труд. Дневники Царя, в деловой их составляющей, полностью повторяют камер-фурьерский журнал. Из этих записей мы можем сделать выводы, сколь много приходилось Царю работать в Ставке. При этом необходимо учесть: чтобы правильно понимать текст дневниковых записей Государя, надо знать значение некоторых его слов и выражений. Так, флигель-адъютант Н. П. Саблин, который близко знал Николая II, писал: «После общего чая наступала тишина. Государь уходил „читать“, как он говорил, и постоянно упоминает в своем дневнике, и это было чтение не романов или книг, а государственных дел»[241]. Между тем, многие недобросовестные или несведущие исследователи трактуют слово «читать» именно в смысле развлечения.

Ежедневные длинные доклады, бесконечные многочасовые совещания, смотры войск, назначения командующих и, кроме того, вся внутренняя и внешняя политическая жизнь огромной империи. При этом никакой саморекламы, никаких жалоб или сетований на нелегкий труд ни страна, ни армия от царя не знали. О тяжком труде Верховного Главнокомандующего мы узнаем из писем Императрице Александре Федоровне, дневниковых записей, да из отдельных отрывков воспоминаний очевидцев. «Все эти дни здесь было очень много хлопот, — пишет Николай II Императрице Александре Федоровне 13 февраля 1916 года, — особенно для меня. Во-первых, совещание, которое продолжалось 6 часов. Одновременно мне пришлось серьезно поговорить с некоторыми из генералов, принять Сандро[242] с длинным докладом, Бориса[243] после его ревизии, Поливанова и адмирала Филимора, вернувшегося из Архангельска»[244]. В письме от 10 марта 1916 года: «Работа по утрам с Алексеевым занимает у меня все время до завтрака, но теперь она стала захватывающе интересной»[245].

Французский посол, наблюдавший Царя в действующей армии, вспоминал: «Тотчас после окончания завтрака, Император ведет меня в свой рабочий кабинет. Это продолговатая комната, занимающая всю ширину вагона, с темной мебелью и большими кожаными креслами. На столе возвышается груда больших пакетов.

Смотрите, — говорит мне Император, — вот мой ежедневный доклад. Совершенно необходимо, чтобы я прочел все это сегодня.

Я знаю от Сазонова, что он никогда не пропускает этой ежедневной работы, что он добросовестно исполняет свой тяжелый труд монарха»[246].

В свое время у советских официозных историков, писавших о конце монархии, была популярна книга некоей Белявской (Летягиной) «Ставка Верховного Главнокомандования в Могилеве. Личные воспоминания». Причина этой популярности книги Летягиной была очевидной, так как автор пишет о том, что с появлением в Могилеве Царя «сразу все изменилось. Приехала оперетка, которой не было при Николае Николаевиче, театр был до отказу набит дамами и ставочными офицерами, открылся новоявленный ресторан…» и так далее[247]. Царь и его окружение представали в книге маленькими никчемными людьми. Иных веских причин, кроме всяческого принижения Царя, для широкого цитирования этой крайне тенденциозной книги у советских историков не было, так как Белявская, как она сама о себе пишет, просто напросто «жила в Могилеве во время войны и в первые годы революции» и никакими достоверными сведениями о жизни и работе Ставки не обладала. Ее воспоминания могут представлять частичный интерес, как иллюстрация взглядов простого обывателя.

Первыми шагами Николая II стали решительные меры по восстановлению упавшей до критической черты дисциплины русской армии. 5 сентября 1915 года генерал Алексеев довел до сведения всех командующих фронтами, что «Государь Император повелел мне сообщить вам, что до Его Величества доходят многочисленные жалобы от разных слоев населения театра войны на чинимые войсками и особенно отдельными воинскими чинами обиды и угнетения населению: нередки грабежи, особенно часты поджоги, совершенно не вызванные требованием военной обстановки. Его Величество повелевает не останавливаться ни перед какими мерами для водворения строгой дисциплины в войсках и перед суровыми наказаниями в отношении отлучившихся от своих частей чинов и в отношении грабителей, мародеров и поджигателей»[248].

Не менее решительно Николай II приказал прекратить искажения о потерях и успехах противника, чем грешили донесения многих генералов, опасавшихся «строгого» великого князя Николая Николаевича. От имени Императора генерал Алексеев разослал всем командующим следующую телеграмму: «Государь Император повелел поставить в известность всех начальников, что Он желает в их донесениях читать только истинную правду без умолчания о неудачах, потерях в людях и материальной части, без преувеличения некоторых фактов, особенно относительно силы неприятеля»[249].

Одновременно с этим Николай II проявил упорство и настойчивость в организации усилий по улучшению снабжения армии оружием и боеприпасами, а также уделял большое внимание перевооружению русской армии. Адмирал Бубнов писал: «Государь неустанно заботился и беспокоился о всем том, что могло способствовать успеху нашего оружия: часто посещал войска на фронте, обсуждал разные оперативные идеи и лично знакомился с новыми средствами вооруженной борьбы. Однажды, вскоре после того, как Государь принял верховное командование, ко мне пришел придворный камер-фурьер и, передав приглашение на обед к царскому столу, доложил, что Государь приказал мне явиться к нему в кабинет за полчаса до обеда. Государь приветливо меня встретил и, дав мне письмо, только что им полученное от английского короля, спросил мое мнение о новом средстве борьбы с подводными лодками, о котором ему король в этом письме сообщал. […] Я доложил Государю, что по кратким сведениям письма нельзя составить себе окончательного суждения и что я запрошу через Морской Генеральный Штаб нашего морского агента в Англии. Государь с этим согласился.

Другой раз, это было поздней осенью 1916 года, Государь пригласил всех нас, бывших у него на завтраке, поехать с ним испытывать новое изобретение, состоявшее в том, что политая жидкостью, составлявшею секрет изобретателя, любая поверхность воспламенялась в любую погоду от попадания в нее ружейной пули. Мы поехали в автомобилях за город на поле, где были сооружены различные предметы, покрытые этой жидкостью. Государь лично взял поданную ему винтовку и начал стрелять в эти предметы. Дул холодный ветер, шел дождь, смешанный со снегом, и на поле была большая грязь, так что Государь скоро промок. Мы все жались под защитой наших автомобилей, а Государь все стрелял и стрелял, пока не убедился в неприменимости для военных целей этого изобретения. Все это ясно показывает, как действительно было Государю близко к сердцу благо России, и как он неустанно о том радел»[250].

Большое значение приобрели посещения Николаем II воинских частей на передовой.

Лемке писал: «Всем нравятся здесь частые поездки царя к войскам; Николай Николаевич ездил только в штабы фронтов, а войска почти не видел»[251].

Во время одной из таких поездок по фронту Николай II вместе с наследником цесаревичем Алексеем Николаевичем оказался непосредственно на передовых позициях. Граф Д. С. Шереметев вспоминал: «Государь настойчиво требовал, чтобы Его допустили до передовых окопов наших пехотных подразделений. Генерал-адъютант Иванов боялся взять на себя такую ответственность, но Господь Бог, видимо, благословил желание Государя: с утра пал сильный туман, дорога, ведущая к окопам и обстреливаемая неприятельской артиллерией, сравнительно была более безопасна. Генерал-адъютант Иванов настоял, чтобы было не более трех автомобилей. В первом — Государь с Наследником Цесаревичем, во втором — Воейков со мной и в третьем — Иванов с министром двора графом Фредериксом. Окопы были заняты одним из наших пехотных полков. Государь приказал Цесаревичу хранить полное молчание. Рота солдат, вынырнувшая из окопа и возвращавшаяся на отдых, с удивлением узнала Цесаревича Алексея Николаевича. Надо было видеть радость и изумление солдат, когда они поняли, что перед ними Государь Император с Наследником Цесаревичем. Возвращение Государя из сферы огня окончилось, слава Богу, благополучно». За это посещение царем передовых позиций Георгиевская Дума Юго-Западного фронта представила Государя к ордену св. Георгия 4-й степени. По поводу этой поездки и награждения было сломано немало копий, чтобы доказать, что Царь получил орден незаслуженно. Повод этим утверждениям как будто дал сам Николай II, который, по свидетельству Лемке, «когда Пустовойтенко поздравил Царя с Георгиевским Крестом, махнув рукой, сказал: „Не заслужил, не стоит поздравлять“».[252] Однако, слишком известна неподдельная скромность Императора, чтобы считать эти слова доказательством незаслуженности награждения.

Николай II был горячо тронут преподнесенным орденом. В специальном обращении к войскам по случаю своего награждения Император писал: «Сегодня свиты Моей генерал-майор князь Барятинский передал Мне орден Великомученика и Победоносца Георгия 4-й ст. и просьбу Георгиевской Думы Юго-Западного фронта, поддержанную вами, о том, чтобы я возложил его на Себя. Несказанно тронутый и обрадованный незаслуженным Мной отличием, соглашаюсь носить Наш высший боевой орден и от всего сердца благодарю всех георгиевских кавалеров и горячо любимые Мною войска за заработанный Мне их геройством и высокой доблестью белый крест. НИКОЛАЙ»[253].

В своем дневнике, всегда сдержанный, Царь не скрывает свою радость: «Незабвенный для меня день получения Георгиевского Креста 4-й степ. Утром, как всегда, поехали к обедне и завтракали с Георгием Мих. В 2 часа принял Толю Барятинского, приехавшего по поручению Н. И. Иванова с письменным изложением ходатайства Георгиевской Думы Юго-Западного фронта о том, чтобы я возложил на себя дорогой белый крест! Целый день после этого ходил, как в чаду»[254]. Николай II чрезвычайно дорожил наградой. Анна Вырубова писала: «Вспоминаю ясно день, когда Государь, как-то раз вернувшись из Ставки, вошел сияющий в комнату Императрицы, чтобы показать ей Георгиевский Крест, который прислали ему армии Южного фронта. Ее Величество сама приколола ему крест, и он заставил нас всех к нему приложиться. Он буквально не помнил себя от радости»[255].

С тех пор Царь никогда не снимал орден. Будучи в Тобольском и Екатеринбургском заточении, когда совдеп потребовал от него снять погоны, Государь подчинился, но орден св. Георгия был на его гимнастерке неизменно, был он на нем и в Ипатьевском доме ночью 17 июля 1918 года.