Глава 2 Первые шаги Императора на посту Верховного Главнокомандующего

Глава 2

Первые шаги Императора на посту Верховного Главнокомандующего

Приказ по Армии и Флоту.

23-го августа 1915 года.

Сего числа Я принял на Себя предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.

С твердой верой в милость Божию и с неколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим Земли Русской.

НИКОЛАЙ[158].

Так говорилось в приказе по армии Императора Николая II от 23 августа 1915 года. С этого дня начался новый этап в войне России против Германии и Австро-Венгрии, этап, который знаменовался стабилизацией фронта, самой великой победой русской армии за эту войну, небывалым восстановлением и наращиванием военной мощи и трагической катастрофой в феврале 1917 года, «Среди хаоса штабной и правительственной разрухи, растерянности и общей паники от безостановочного бегства фронта, какими бодрыми и успокоительными были краткие слова Царского приказа. Этот приказ, написанный на чисто русско-православном языке, понят был по-православному, с искренней верой в помощь Божию», — вспоминал современник[159].

Для Императора принятие верховного главнокомандования было сопряжено с сильными душевными переживаниями. Он воспринимал его, как наивысшую ответственность перед Россией. «Подписал рескрипт и приказ по армии о принятии мною верховного главнокомандования со вчерашнего числа. Господи, помоги и вразуми меня!» — записал он в своем дневнике[160].

Те же настроения в письме к императрице от 25 августа 1915 года: «Начинается новая чистая страница, и что на ней будет написано, Бог Всемогущий ведает!

Я подписал мой первый приказ и прибавил несколько слов довольно-таки дрожащей рукой!»[161]

Император Николай II принял на себя верховное главнокомандование в тяжелейший период войны. Э. Гиацинтов писал: «Нужно подчеркнуть, что Государь принял на себя эту тяжелую обязанность Главнокомандующего всей Русской армией не в момент побед, когда бы он мог украсить свою голову лавровым венком, а как раз в самое тяжелое время, когда не было ни снарядов, ни пополнений, хорошо обученных. Кадровая армия к концу, или вернее, к осени 1915 года превратилась в совершенно во что-то другое. Пехотные полки потеряли почти всех кадровых офицеров, унтер-офицеров, а также и солдат и пополнялись запасными частями, которые, конечно, были далеко не так хороши, как кадровые войска, Артиллерия и кавалерия сравнительно хорошо сохранились. Были кадровые офицеры и унтер-офицерский состав, которые возвращались из тыла по излечении ран, таким образом, наша артиллерия и кавалерия представляли собою дисциплинированную воинскую часть. В пехоте нередки были случаи, когда не только ротами, но и батальонами приходилось командовать прапорщикам, которые не имели достаточной военной подготовки и выпускались в офицеры после 4-месячного курса. Это, конечно, не способствовало боевому духу. И вот в такое время Государь взвалил на свои плечи эту непосильную задачу»[162].

Вот как оценивает решение Царя историк Керсновский: «Император Николай Александрович принял решение стать во главе армии. Это было единственным выходом из создавшейся критической обстановки. Каждый час грозил гибелью. Верховный Главнокомандующий и его сотрудники не справлялись больше с положением — их надлежало срочно заменить. А за отсутствием в России полководца заменить Верховного мог только Государь.

История часто видела монархов, становившихся во главе победоносных армий для легких лавров завершения победы. Но она еще ни разу не встречала венценосца, берущего на себя крест возглавить армию, казалось, безнадежно разбитую, знающего заранее, что здесь его могут венчать не лавры, а только терния»[163].

Как же отреагировала армия на решение своего Государя? На этот вопрос ответить весьма нелегко. При изучении реакции на это событие в записях, сделанных во время войны, и в воспоминаниях, написанных свидетелями уже позже, имеется существенная разница. Это касается, прежде всего, генералитета и высших кругов. Воспоминания генералов Деникина, Данилова, Брусилова написаны в 20-е — 30-е годы и отражают их позднейшее виденье, с учетом всех последовавших потом событий. Следует также учесть, что большинство из этих генералов, прямо или косвенно, либо принимали участие в заговоре военных против царя, либо находились в дружественных отношениях с его недругами, либо настаивали на отречении его от престола.

Тем не менее, мы считаем своим долгом привести отрывки из этих воспоминаний, в той части, где они касаются размышлений их авторов о принятии Николаем II верховного главнокомандования.

Вот, что пишет генерал А. И. Деникин: «В августе 1915 года Государь, под влиянием кругов императрицы и Распутина, решил принять на себя верховное командование армией. Этому предшествовали безрезультатные представления восьми министров и некоторых политических деятелей, предостерегавших государя от этого опасного шага. […] Истинной побудительной причиной этих представлений был страх, что отсутствие знаний и опыта у нового Верховного Главнокомандующего осложнит и без того трудное положение армии, а немецко-распутинское окружение, вызвавшее паралич правительства и разрыв его с Государственной Думой и страной, поведет к разложению армии.

Этот значительный по существу акт не произвел в армии большого впечатления. Генералитет и офицерство отдавало себе ясный отчет в том, что личное участие Государя в командовании будет лишь внешнее, и потому всех интересовал более вопрос: — Кто будет начальником штаба? Назначение генерала Алексеева успокоило офицерство.

Что касается солдатской массы, то она не вникала в технику управления, для нее Царь и раньше был верховным вождем армии, и ее смущало несколько одно лишь обстоятельство: издавна в народе укоренилось мнение, что Царь несчастлив…»[164]

Эти строки, мягко говоря, вызывают большие сомнения. Во-первых, безапелляционное утверждение Деникина, что Николай II принял свое решение под влиянием «кругов императрицы и Распутина» явно навеяны «распутинским мифом». Откуда это было знать Деникину? А. И. Деникин получил звание генерал-майора лишь накануне войны, в июне 1914 года, в 1915 году он командовал «Железной бригадой», которая успешно вела боевые действия на Юго-Западном фронте. Деникин не был вхож в высшие придворные круги, если под кругами «императрицы и Распутина» он понимает именно их. Не знал Деникин близко и Императора. Таким образом, его умозаключения о «немецко-распутинском окружении», о «представлениях министров» и так далее, взяты с чужих слов, причем, со слов людей, враждебных к Царю, и продолжавших эту враждебность высказывать и после революции. Также крайне сомнительны его слова о «неопытности Государя», о том, что его «участие в командовании было лишь внешним» и тому подобное. Повторяем, Деникин сам не имел опыта крупных стратегических операций, он был боевой генерал, исполнитель, а не стратег, а посему его суждения об опытности или неопытности Верховного Главнокомандующего так и остаются рассуждениями исполнителя. Следует также-добавить, что сам генерал Деникин, будучи главнокомандующим белогвардейскими войсками на юге России, проявил полную несостоятельность как главнокомандующий и именно его называют одним из главных виновников провала «похода на Москву» и новороссийской катастрофы белых.

С. П. Мельгунов, которого никак не назовешь монархистом, пишет: «Очевидно, исключительное упорство, проявленное Николаем II, никакими посторонними влияниями объяснить нельзя, а тем более, „немецко-распутинским“ окружением Александры Федоровны, как продолжал думать генерал Деникин в своих „Очерках русской смуты“. По словам великого князя Николая Михайловича, Царь уже в начале войны стал считать назначение Николая Николаевича „неудачным“»[165].

Единственное, с чем можно согласиться, так это с тем, что для солдатской массы «Царь и раньше был верховным вождем армии».

А. Ф. Редигер очень осторожно пишет о причинах, побудивших Царя принять командование на себя: «Государь 23 августа сам вступил в командование армиями, находившимися в то время в самом критическом положении. Почему он тогда, после тринадцати месяцев войны, решился это сделать, я не знаю. Как я уже говорил, это отвечало давнишнему его желанию, но, может быть, именно тяжелое положение армии побудило его на этот шаг? Но, кроме того, насколько было известно, отношение Государя к великому князю Николаю Николаевичу стало довольно натянутым и, может быть, это оказало влияние»[166].

Казалось бы, интересным для нас должно быть мнение генерала А.А, Брусилова, прославленного генерала, автора целого ряда блестящих военных операций. Послушаем же это мнение: «Вскоре после горестных событий было обнародовано, что Верховный Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, смещен и назначен кавказским наместником, а должность Верховного Главнокомандующего возложил на себя сам Государь. Впечатление в войсках от этой замены было самое тяжелое, можно сказать — удручающее. Вся армия, да и вся Россия, безусловно, верила Николаю Николаевичу. Было общеизвестно, что Царь в военных вопросах решительно ничего не понимал и что взятое им на себя звание будет только номинальным […] Принятие на себя должности Верховного Главнокомандующего было последним ударом, который нанес себе Николай II и который повлек за собой печальный конец его монархии»[167].

Эти строки генерала во многом не соответствуют действительности. Особенно это видно по фразе: «…армия, да и вся Россия, безусловно, верила Николаю Николаевичу». В своем восхищении Николаем Николаевичем Брусилов настолько увлекся, что даже советский редактор не выдержал и сделал вполне справедливую сноску: «Заявление А. А. Брусилова способно вызвать большое сомнение».

Воспоминания Брусилова грешат предвзятостью, и эта предвзятость объясняется глубоким чувством обиды, которое Брусилов испытывал к Царю. Так, описывая посещение Царем его 8-й армии, генерал пишет: «В столовой Государь обратился ко мне и сказал, что в память того, что он обедает у меня в армии, он жалует меня своим генерал-адъютантом. Я этого отличия не ожидал, так как Царь относился ко мне всегда, как мне казалось, с некоторой недоброжелательностью, которую я объяснял тем обстоятельством, что, не будучи человеком придворным и не стремясь к сему, я ни в ком не заискивал и неизменно говорил Царю то, что думал, не прикрашивая своих мыслей. Заметно было, что это раздражало царя. Как бы там ни было, это пожалование меня несколько обидело, потому что из высочайших уст было сказано, что я жалуюсь в звание генерал-адъютанта не за боевые заслуги, а за высочайшее посещение и обед в штабе вверенной мне армии. Я никогда не понимал, почему, жалуя за боевые отличия, Царь никогда не высказывал, — мне по крайней мере, — своей благодарности»[168].

В. Н. Воейков вспоминал: «На следующий день Его Величество поехал в Самбор, в штаб армии генерала Брусилова, к которому Государь отнесся очень милостиво и пожаловал званием генерал-адъютанта. Как потом выяснилось из собственных же слов генерала Брусилова, это назначение его обидело, так как было дано ему якобы не за боевые отличия, а за высочайшее посещение и предложенный Государю обед, между тем как Его Величество выразил свою благодарность за успешные действия его армии. Обиду эту генерал Брусилов сумел очень хорошо скрыть, так как на вид был страшно взволнован благорасположением к нему Государя Императора, изливал свои верноподданнические чувства, целовал руку царя, причем, не забыл и великого князя, которому тоже поцеловал руку»[169].

Историк Керсновский пишет об этой обиде: «Генерал Брусилов затаил в душе горькую обиду на Государя. Заговорщикам не пришлось его долго упрашивать»[170]. Обида — вот основа поведения и строк Брусилова. Эта обида на царя сопровождала его с 1915 года до самой смерти. Кто знает, не повлияла ли эта обида на то, что Брусилов принял идею антицарского заговора?

Генерал Н. Н. Головин, наиболее объективный из тех, кто считал принятие командование Императором ошибкой, писал: «Несомненно, что общие причины в вопросе смены Верховного Главнокомандующего имели на Государя большее влияние, чем личные мотивы, и нет никаких оснований заподазривать искренность слов Государя, объявившего свое вступление в командование Армией желанием лично встать во главе войск в минуты катастрофы»[171].

Головин полемизирует с Деникиным и пишет, что его строки «грешат тем же непониманием народных масс, которое привело затем самого автора цитированных выше строк к крушению. То, что при смене Верховного Главнокомандования снаружи царило полное спокойствие, — это верно. Более того, мы сами были свидетелями, с каким энтузиазмом встречали войска Государя после того, как он стал Верховным Главнокомандующим»[172].

Сравните эти строки со словами Брусилова о «тяжелом и удручающем впечатлении в войсках» и Деникина об «отсутствие большого впечатления».

Мнение Головина тем более ценно, что он, повторяем, не был сторонником принятия Николаем II верховного главнокомандования и утверждал, впрочем, вполне обосновано, что одновременно с восторгами по поводу этого принятия, в войсках испытывали чувства глубокого сожаления по поводу удаления великого князя Николая Николаевича. «В представлении солдатской массы, — писал Головин, — великий князь Николай Николаевич носил благородный облик поборника правды, решительного искоренителя лжи — грозного для всех и в то же время справедливого для всех»[173].

Утверждения Головина, сделанные им уже после революции, о восторженном отношении армии к принятию командования Государем, находят подтверждение, в отличие от высказываний Брусилова и Деникина, в записях, как высших, так и низших военных кругов, сделанных тогда, летом 1915 года.

Великий князь Андрей Владимирович пишет в своем дневнике: «Смена штаба вызвала общее облегчение в обществе. Большинство приветствовало эту перемену и мало обратило внимание на смещение Николая Николаевича. В итоге все прошло вполне благополучно. В армии даже все это вызвало взрыв общего энтузиазма и радости. Вера в своего Царя и в Благодать Божию над Ним создало благоприятную атмосферу».

Великий князь Кирилл Владимирович в своих воспоминаниях также высказывается однозначно в пользу принятия Николаем II верховного командования: «Государь возложил на себя обязанности Верховного Главнокомандующего наших армий… Сосредоточение командования в руках одного человека значительно повлияло на наши военные успехи. Прекратилась бесконечная постыдная сдача одной укрепленной позиции за другой. Принятие Государем верховного главнокомандования приветствовалось солдатами — на фронте возродилась надежда»[174].

Адмирал А. В. Колчак, будучи допрошен большевистской Чрезвычайной Следственной Комиссией, незадолго до расстрела, дал свою оценку перемены командования: «Я тогда, как и раньше, считал Николая Николаевича самым талантливым из всех лиц Императорской фамилии. Поэтому я считал, что раз уж назначение состоялось из Императорской фамилии, то он является единственным лицом, которое, действительно, могло нести обязанности главнокомандующего армией, как человек, все время занимающийся и близко знакомый с практическим делом и много работавший в этой области. Таким образом, в этом отношении Николай Николаевич являлся единственным в Императорской фамилии лицом, авторитет которого признавали и в армии, и везде. Что касается его смены, то я всегда очень высоко ценил личность генер. Алексеева и считал его, хотя до войны мало встречался с ним, самым выдающимся из наших генералов, самым образованным, самым умным, наиболее подготовленным к широким военным задачам. Поэтому я крайне приветствовал смену Николая Николаевича и вступление Государя на путь верховного командования, зная, что начальником штаба будет ген. Алексеев, это для меня являлось гарантией успеха в ведении войны, ибо фактически начальник штаба верховного командования является главным руководителем всех операций. Поэтому я смотрел на назначение Государя, который очень мало занимался военным делом, чтобы руководить им, только как на известное знамя, в том смысле, что верховный глава становится вождем армии. Конечно, он находится в центре управления, но фактически всем управлял Алексеев. Я считал Алексеева в этом случае выше стоящим и более полезным, чем Николай Николаевич»[175].

Слова адмирала Колчака полны противоречий. С одной стороны, Николай Николаевич — «самый талантливый», с другой — «я крайне приветствовал» его смену. Обратим внимание на слово «крайне». Вряд ли оно случайно в устах Колчака. За этим «крайне» скрывается все отчаянное положение лета 1915 года и полная неспособность великого князя это положение изменить. Мнения Колчака о генерале Алексееве и о готовности Императора занимать принятый им пост, а также рассуждения о роли, какую играл Николай II в управлении войсками, мало интересны. Колчак, как он сам говорил, до войны был «слишком маленьким офицером, слишком маленьким человеком», чтобы знать о том, много или мало занимался Николай II военным делом. Во время войны он видел Государя крайне редко, а единственная их продолжительная встреча, о которой мы будем говорить ниже, по словам самого же Колчака, привела адмирала к совершенно противоположным выводам.

Адмирал И. К. Григорович, последний морской министр Императорской России, писал в своих воспоминаниях: «В августе Государь Император взял на себя командование действующими армиями вместо великого князя Николая Николаевича. Принятию сего командования предшествовало заседание Совета Министров в Царском Селе под председательством Его Величества. Несмотря на то, что все министры просили Государя Императора не принимать этого командования, […] Император остался непоколебим в своем решении. Жаль, что военный министр Поливанов был не откровенен и не сказал всю правду о состоянии Армии, которая была уже не та, как в первый период войны. Войска устали, пополнения запасными и молодыми, недостаточно обученными, наспех, при отсутствии лучших офицеров, погибших в боях, оборонительная линия отодвинута неприятелем далеко к востоку от севера до юга, при отсутствии хорошего вооружения, нехватке снарядов и ружей и т. п. Если в.к. Николай Николаевич был неподходящ, то неужели не нашлось бы в Армии подходящих Верховному Главнокомандующему из молодых талантливых людей? Много ли мог Государь отдавать времени на Армию, когда помимо ее, у него было другое, более сложное и ответственное дело служения стране, на которое у него уходило немало часов в день»[176].

Трудно не согласиться с Григоровичем в том смысле, что Николай II не мог полностью отдаваться только военной деятельности, так как на нем лежал неимоверный груз управления всеми делами в государстве. Ведь, кроме руководства войсками, он должен был решать вопросы повседневной жизни страны: от здравоохранения до международной политики. Но Григорович ошибается, полагая, что можно было найти какого-нибудь «молодого талантливого человека» на должность Верховного Главнокомандующего. В том-то и дело, что в грозный час смертельной опасности им мог стать только верховный вождь, первое лицо в государстве. Любое иное назначение не было бы принято народом и армией. Авторитет первого человека в государстве сам собой предусматривает совмещение верховного командования и главы государства.

Своевременным, правильным и единственно возможным считал решение Царя генерал А. И. Спиридович: «Отлично осведомленный о всем, что делалось в Ставке, в армиях, в тылу, хотя правду часто старались скрыть от него, болея, как никто, за неудачи последних месяцев, Государь, после падения Ковно, решил сменить Верховного Главнокомандующего и стать во главе Армии.

Оставить великого князя с его помощниками и на их постах было невозможно. Заменить его кем-либо, хотя бы и самым способным генералом, нельзя было без ущерба его достоинству члена Императорского Дома.

Выход был один — верховное главнокомандование должен был брать на себя сам Государь. И в сознании всей великой ответственности предпринимаемого шага, в сознании лежащего на нем долга перед Родиной, ради спасения чести России, ради спасения ее самой, Государь решился на этот шаг в трагическую минуту войны.

Решение было задумано, зрело и принято Государем по собственному побуждению. Принимая его, Государь исходил из религиозного сознания долга перед Родиной, долга монарха — ее первого слуги и защитника»[177].

Решение царя было принято армией если не с восторгом, то с воодушевлением: стало ясно, что бездумное отступление будет прекращено, что нервозной и панической ситуации, царившей в Ставке великого князя будет положен конец. «Принятие Государем на себя верховного командования было принято хорошо. Большинство высших начальников и все великие князья, не считая Петра Николаевича, брата уволенного, были рады происшедшей перемене. Исторические предсказания изнервничавшихся министров о катастрофе не оправдались», — писал Спиридович[178].

Генерал А. А. Носков писал о вступлении Царя в должность Верховного: «Это было в начале сентября 1915 года. Под натиском германских и австрийских сил русская армия совершала трудное и утомительное отступление. Подвергаемая при отступлении снарядному урагану противника, экономя последние резервы патронов, русская армия пыталась спасти ситуацию, загораживая врагам дорогу своими телами. Ее героические усилия были тщетными, ее тяжелые жертвы безрезультатными. Германские фаланги заполоняли и оскверняли русскую землю. Все сердца замерли в ужасном оцепенении. Ситуация была грозной. В этот момент пришла великая новость: Император лично берет командование войсками! Император занял место великого князя Николая, что являлось его неколебимым нравственным и военным решением! Для большинства русских, и тем более для армии, это решение вызывало удовлетворение: перед лицом столь грозных для России обстоятельств Государь встал во главе войска»[179].

Эта мысль находит подтверждение в высказывании фронтового офицера русской армии капитана Э. Н. Гиацинтова: «Не помню — не то в августе, не то в сентябре получили приказ о том, что Государь Император принял на себя верховное командование всей русской армией, а великого князя отослали на Кавказ […] Мы это приняли, как должное: Государь должен был командовать нами, а не какой-нибудь великий князь…»[180]

Генерал Борисов писал: «Необходимость перемены в Верховном руководстве уже настоятельно чувствовалась. Дебатировался вопрос: кто будет Верховным Главнокомандующим: Государь или Николай Николаевич? Я могу высказать то, что в окончательной стадии вопрос решался именно с точки зрения военных требований. Полнота и всесторонность власти („Главнокомандующему — полная мощь“. Суворов) была на стороне Императора»[181].

Но тем не менее, реакцию армии на решение царя нельзя назвать однозначной. С одной стороны, был безусловный энтузиазм солдат и рядовых офицеров. Но этот энтузиазм не был всеобщим, всеохватывающим, так как армия устала от войны, и в армии, как в зеркале общества, отражались все проявления жизни этого общества. Если учесть, что русское общество в этот период было безусловно больно, то неполноценность воодушевления можно понять. С другой стороны, в армии была целая группа высшего офицерства, которое относилось к Государю равнодушно, а некоторая — просто враждебно. Это не могло не чувствоваться рядовым составом армии и не могло не влиять на него. Можно сказать определенно, что значительное число высших военачальников, особенно тех, кто был уволен вместе с великим князем, чувствовали себя обиженными и приняли решение царя с плохо скрываемой враждой. Эти вражда и обида особенно проявились в их послереволюционных мемуарах.

Генерал М. Свечин писал в своих воспоминаниях: «После сдачи Ковельской крепости, к началу осени 1915 года, Государь решил лично принять на себя Верховное Командование армиями. Начальником штаба Император Николай II назначил мудрого генерала Алексеева. Великий князь Николай Николаевич был направлен на Кавказ, сменив престарелого графа Воронцова-Дашкова. Эта большая перемена прошла для действующей армии мало заметной, но возбудила большие толки и пересуды как в кругах русского общества, отрицательно отнесшегося к этой замене, так и среди министров русского правительства. Жалели об уходе великого князя, переоценивали его как полководца, считая, что принятие Государем Верховного Командования отвлечет его от управления государством.

Разбирая вопрос о смене командования с военной точки зрения, нельзя не видеть, что окружение великого князя и его ближайшие сотрудники были слабее сотрудников Государя. Отдавая должное любви великого князя Николая Николаевича к военному делу и требованию к усовершенствованию, нельзя не видеть в нем нужной полководцу ВОЛИ, которая у него пасовала в принятии важных решений»[182].

Сам Император так оценивал происшедшее в письме к Императрице Александре Федоровне: «Я уехал сюда и сменил Н., вопреки их советам (министров — /7.М); люди приняли этот шаг как нечто естественное и поняли его, как мы. Доказательство — куча телеграмм, которые я получаю со всех сторон — в самых трогательных выражениях. Все это мне ясно доказывает одно, что министры, постоянно живя в городе, ужасно мало знают о том, что происходит по всей стране. Здесь я могу судить правильно об истинном настроении среди разных классов народа: все должно быть сделано, чтобы довести войну до победного конца, и никаких сомнений на этот счет не высказывается. Это мне официально говорили все депутации, которые я принимал на днях, и так повсюду по всей России. Единственное исключение составляют Петроград и Москва — две крошечные точки на карте нашего Отечества!»[183]

В том, что мнение страны разительно отличалось от мнения столиц, Государь был несомненно прав. Но, как выяснилось позднее, он недооценивал всю степень опасности столиц. «Две маленькие точки на карте Отечества» не нуждались в мнении огромного народа и вполне смогли обойтись без него в февральские дни 1917 года.

Великий князь Андрей Владимирович писал в своем дневнике: «Мама[184] пила на днях чай у Ники и Алике. Она мне передала, что Ники выглядит очень бодро. Доволен своим новым положением и тем, что он в курсе дела. Мама ему напомнила, как ему хотелось в самом начале войны стать во главе армии, и ему отсоветовал это сделать Совет Министров. „Да, — ответил Ники, — как я этого тогда хотел, и мне помешали“. При этом две крупные слезы блеснули в его глазах. При этом разговор коснулся гвардии и предложения оттянуть ее в тыл на отдых, после понесенных больших потерь. „Это была крупная ошибка, сказал Ники, — моих предшественников, и это не одна — много ошибок сделала „черная армия“. Я им дал свежие силы, а мне сдали что?“ Что он хотел сказать под словом „черная армия“, осталось тайной. Одно лишь чувствовалось в его разговоре, как это заметила Мама, это много горечи к бывшему верховному. Тут, видимо, кроется неизвестная для нас причина. Что-то произошло между ними, и произошло что-то нехорошее. Иначе он так бы не выражался каждый раз про Н.Н., которого осыпал всякими милостями»[185].

Приняв на себя верховное главнокомандование, Император Николай II издал указ Правительствующему сенату. Он гласил: «Указ Правительствующему Сенату.

Приняв на Себя верховное командование войсками действующих армий, Всемилостивейше повелеваем Нашему генерал-адъютанту, генералу-от-кавалерии Его Императорскому Высочеству Великому Князю Николаю Николаевичу быть наместником Нашим на Кавказе, главнокомандующим кавказскою армиею и войсковым наказным атаманом казачьих войск с оставлением Нашим генерал-адъютантом.

НИКОЛАЙ»[186].

Сместив великого князя, Николай II направил ему милостивый и теплый рескрипт, в котором писал: «Ваше Императорское Высочество. Вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали мне возможности последовать душевному моему влечению и тогда же лично встать во главе армии, почему я возложил верховное командование всеми сухопутными и морскими силами на Ваше Императорское Высочество. На глазах всей России Вашим Императорским Высочеством проявлена на войне непоколебимая доблесть, вызвавшая глубокое доверие и молитвенные пожелания мои и всех русских людей, при неизбежных превратностях боевого счастья. Возложенное на меня свыше бремя Царского служения родине повелевает мне ныне, когда враг углубился в пределы Империи, принять на себя верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.[…]

Усилившееся вторжение неприятеля с Западного фронта ставит превыше всего теснейшее сосредоточение всей военной и всей гражданской власти, а равно объединения боевого командования с направлением деятельности всех частей государственного управления, отвлекая тем внимание от нашего Южного фронта».

В конце рескрипта, после обычного «пребываю к вам неизменно благосклонный», Государь своей рукой дописал: «и искренно и сердечно Вас любящий НИКОЛАЙ»[187].

Генерал Н. А. Епанчин писал: «Когда Государь объявил Великому князю Николая Николаевичу, что он его назначает на Кавказ, он указал ему, чтобы он не „мешал“ генералу Юденичу, что главная его обязанность — быть Наместником, держать Кавказ в порядке и спокойствии, что очень важно, ибо Кавказ — тыл армии. Государь разрешил великому князю Николаю Николаевичу по временам навещать раненых, больных, а также войска на фронте, чтобы поблагодарить их за боевую службу»[188].

Таким образом, великому князю было ясно дано понять, чтобы он ни в политические, ни в военные дела не вмешивался.

Передав дела августейшему Верховноглавнокомандующему, великий князь отбыл из Ставки на Кавказ. Уезжал он с чувством облегчения: огромная ответственность за судьбу гигантского фронта теперь находилась не на его плечах. «Конечно, — писал генерал Спиридович, — старое командование уезжает совершенно сконфуженным. И если ничего не говорят в массе про самого Николая Николаевича, который отлично понимает, что он первый год войны проиграл, то все рады и довольны полной сменой штабных руководителей»[189].