Двойной агент Джером Горсей

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Двойной агент Джером Горсей

С первых лет установления официальных торговых отношений лондонское руководство Московской компании особое внимание уделяло профессиональной подготовке молодых сотрудников. С летней навигацией в Россию регулярно отправлялись от 3 до 10 юношей — кандидаты в подмастерья. Забота об их обучении возлагалась на купцов, возглавлявших фактории. Инструкция предписывала привлекать одних юношей к ведению бухгалтерской документации, других — к операциям по купле-продаже, третьих рекомендовалось отправлять в другие города для изучения языка, местных нравов и обычаев. Агентам вменялось в обязанность время от времени сообщать в Лондон об успехах подмастерьев, а нерадивых учеников отправлять на родину{466}.

Весьма лестных отзывов удостоился Роджер Лич, который впервые прибыл в Россию в 1570 г. Двадцатилетним юношей Лич приступил к практическому изучению русского языка и особенностей коммерческой деятельности на территории Московии. Хорошо зарекомендовав себя в столице, осенью 1574 г. Лич был направлен вместе с тремя другими подмастерьями на Кольский полуостров, с целью основать факторию. Здесь молодые люди находились под началом Джеймса Алдая — бывалого моряка и корсара, прославившегося пиратскими налетами на прибрежные города Испани в 1540-х гг.

В своем донесении, отправленном в Лондон ранней весной 1575 г., Джеймс Алдай высоко оценил предприимчивость, профессиональные знания и навыки Роджера Лича. Он писал: «Здесь нет другого англичанина, который бы лучше него изучил эти земли и людей: зимой он совершал переходы до 300 миль, ему удавалось получать из сущей малости большую выгоду. Он изучил не только обычаи, нравы и привычки местных жителей, но также выяснил, какие товары они производят, каким образом покупать их с наибольшей выгодой и как получать на этом наибольшую прибыль»{467}.

Роджер Лич, несомненно, обладал всеми качествами, чтобы достичь больших успехов в коммерции и со временем стать одним из самых уважаемых купцов Московской компании, но его карьера оборвалась в том же году. Из предприимчивого торговца он превратился в сутяжника. Вернувшись в Лондон, Роджер Лич затеял судебный процесс против «мастера Проктора», возглавлявшего московскую факторию в 1570–1571 гг. Его иск разбирался в сентябре 1575 г. и в феврале-апреле 1576 г. Суд не вынес никакого решения, т. к. Лич отозвал свой иск{468}. Его дальнейшая судьба неизвестна.

Бесславный конец карьеры Роджера Лича вполне закономерен. Совсем другие качества требовались молодому сотруднику Московской компании, чтобы в полной мере овладеть наукой международной торговли и удостоиться чести заключать коммерческие сделки с самим царем. Такими талантами обладал ровесник Лича — Джером Горсей — один из лучших тайных агентов сэра Франсиса Уолсингема.

Много лет спустя, подводя итог прожитых лет, Горсей говорил о себе следующим образом: «Мои частые путешествия по суше через многие страны и моя двадцатилетняя опытность позволили мне видеть много редкостных вещей, достойных опубликования; о стране Китай великого хана, называемой персами и бухарцами Богатой Индией, я много беседовал с людьми, бывшими там; о государстве персов, бухарцев и о Грузинской стране, о великом хане Крыма, скифских татарах и обо всех других татарских странах, о сибиряках и самоедах, о Московии и Руси, о Литве, Ливонии и Польше, о Валахии, Трансильвании и Венгрии, о Швеции, Дании и Норвегии, о Германии и обо всех ее провинциях; об их плодородии, климате и округе, об образе управления этими странами и именах их государей с разными титулами, о природном сырье и главных городах каждой из стран, их способах строительства и материалах для этого; о том, какая монета там употребляется; какова природа и способности людей, их религия, их древности и памятники, способы ведения войн, оружие, знамена, которые там существуют, и проч.»{469}.

Следует отметить, что уже на первых порах Джером Горсей пользовался протекцией со стороны высоких покровителей и его появление в России было связано не с изучением бухгалтерской науки или премудростей товарообмена с самоедами, а с делами политического характера.

По собственным словам Горсея, свое первое путешествие в Московию он совершил из Франции через Нидерланды: «Прежде всего после моего посещения и осмотра части Франции и Нидерландов в их цветущем, но тревожном по причине войны состоянии, я прибыл в Московию». Рядом, на полях рукописи, отмечен год — «в 1572». Такая дата согласуется с заголовком трактата, в котором автор обращается к государственному секретарю и главе английской разведки сэру Франсису Уолсингему (ум. в 1590 г.) и говорит о своем «восемнадцатилетнем» опыте пребывания среди русских. Однако далее в тексте Горсей косвенно указывает еще две даты своего первого знакомства с Россией. Относительно событий 1587 г., когда лондонскими купцами были выдвинуты против него обвинения в использовании служебного положения в целях личного обогащения и ему пришлось временно отойти от дел, Горсей ссылался на свой «семнадцатилетний» стаж работы на благо Короны, что указывает на 1570 г. как на точку отсчета его карьеры. В заключительной части трактата «О втором и третьем посольстве в Московию» автор говорит о «двадцатилетней опытности» в деле сбора информации об «обычаях, нравах и привычках» жителей континента. Исходя из того, что осенью 1591 г. Горсей вернулся на родину и больше не покидал берегов Туманного Альбиона, начало его служебной деятельности может быть отнесено к 1571 г.

Такой разброс в датах вызывал у исследователей законное недоумение. По неясным причинам в историографии принято считать, что знакомство Джерома Горсея с московитами состоялось в 1573 г.{470} На наш взгляд, в большей степени доверяя словам самого автора, все даты — 1570, 1571 и 1572 гг. — следует считать верными. Очевидно, указывая три даты, Джером Горсей разграничивал три вида своей деятельности — слуги английской Короны, секретного агента Москвы и служащего Московской компании.

Как отметил Джером Горсей, его карьера началась с визита в «цветущую» Францию. Нет сомнений, что в эту страну он попал благодаря протекции влиятельного родственника. Свой трактат он начинает с ностальгических воспоминаний о той «счастливой поре», когда «достойный друг и родственник сэр Эдуард Горсей впервые познакомил» его с главой английской разведки сэром Френсисом Уолсингемом.

Сэр Эдуард Горсей происходил из старинного дворянского рода. Сведения о его юности весьма скудны. Как считают, он впервые побывал во Франции в 1551 г. с дипломатической миссией. Весной 1555 г. ему пришлось бежать из Лондона на континент, т. к. властям стало известно о его роли в заговоре против королевы Марии Тюдор и ее супруга Филиппа II. В марте того же года Эдуард Горсей вел тайные переговоры с французским королем Генрихом II, добиваясь финансовой и военной поддержки для заговорщиков. Около 1556 г., находясь во Франции, он женился на девушке из семьи гугенотов, имя которой осталось неизвестным. Молодожены поселились в Дьеппе, откуда англичанин регулярно отправлял сэру Френсису Уолсингему донесения о «морских делах».

После восшествия на престол Елизаветы I Эдуард Горсей остался во Франции под предлогом того, что обвинение в заговоре против особы королевской крови все еще не было формально аннулировано. При этом за заслуги перед Короной ему было пожаловано право ввозить в Англию вина и другие товары из Ла-Рошель. В начале 1563 г. он был отозван в Дьепп для помощи в укреплении города. Английское правительство готовило почву для переговоров о получении монопольных прав на вывоз французской «белой соли».

Под «белой солью», в отличие от «морской», подразумевалась натриевая селитра — продукт, сопутствующий месторождениям поваренной соли. При нагревании натриевой селитры, медного купороса и квасцов получали азотную кислоту. Смешивая азотную кислоту с поташем, изготавливали калийную селитру — основной ингредиент пороховой смеси. «Белая соль» из Ла-Рошель ценилась почти в два раза дороже «морской».

Еще в 1530 г. Франция обязалась поставлять Англии в течение 40 лет 40 000 мер (т. е. более 4000 тонн{471}) «белой соли» ежегодно на сумму в 100 000 крон, что составляло весь объем экспорта страны в тот период. В тот же год цены на «белую соль» на лондонском рынке снизились с 4 шилингов 8 пенсов до 5 пенсов за бушель. Однако в 1532 г. выплаты из королевской казны были прекращены. Сокращение поставок вызвало в Англии рост цен, но к 1544 г. они вернулись практически на тот же уровень: «белая соль» шла в Лондоне по 8 пенсов за бушель{472}. Очевидно, английские купцы нашли новый источник дешевой «белой соли». Поставки сырья настолько увеличились к концу 1540-х гг., что в 1547 г. Дом Фуггеров смог получить лицензию сроком на десять лет на вывоз из Англии соли на сумму 400 000 крон ежегодно.

Появление на лондонском рынке большого количества дешевой «белой соли» совпадает по времени с установлением неофициальных контактов англичан с Россией. Вполне вероятно, что с 1540-х гг. товар стал поступать в Англию с солеварен Строгановых. Низкая себестоимость русской соли обеспечивалась за счет неограниченных запасов древесины, необходимой для процесса выпаривания.

Исследователи вынуждены признать, что располагают чрезвычайно скудными данными по соляной торговле в России в XVI в. Не обнаружены сведения о ценах в материалах об обширнейшей торговле Строгановых, нет их по ряду торговых пунктов северо-востока, Поволжья и южных районов Московского государства. В источниках, относящихся к первой половине столетия, можно найти только два сообщения: в 1499 г. в Пскове «мех» (мешок) соли стоил 35 денег, а в 1510-х гг. в Каргополе тот же вес шел уже в два раза дешевле.

Начиная с 1550-х гг. летописи фиксируют значительно больше данных. В 1551 г. соль была невероятно дешева — 6 денег за пуд. Первый существенный подъем цен заметен в середине 1550-х гг. — 10 денег за пуд. В 1560-е вплоть до середины 70-х гг. наблюдается снижение уровня цен до прежнего уровня — 6 денег за пуд, который с конца 1570-х гг. вновь идет вверх, достигая пика в 1588 г. (35 денег за пуд). В 1590-е гг. кривая цен на соль идет вниз и с некоторыми изменениями держится на одном уровне до конца столетия. Несмотря на значительные колебания, в целом стоимость соли в России к началу XVII столетия возросла на 33 процента{473}.

Нетрудно заметить, что первое значительное падение цен на соль в 1510-х гг. совпадает с началом деятельности братьев Строгановых. К 1526 г. добыча сырья достигла такого уровня, что Россия не только полностью обеспечила свои нужды, но и вышла с предложением на международный рынок. С 1540-х гг. дешевая русская соль, скорее всего, стала поступать в Англию, где ее перекупали представители Антона Фуггера.

Первый взлет цен на русском соляном рынке совпадает с официальным учреждением англо-русской торговли. В ноябре 1555 г. агент Московской компании Киллингворс находил русскую соль очень хорошего качества и рекомендовал загружать трюмы кораблей этим товаром{474}. В апреле 1558 г. Строгановым были пожалованы огромные владения по рекам Каме и Чусовой, что предполагало расширение добычи соли. Согласно той же грамоте, они получили разрешение на выварку 30 пудов селитры для собственных нужд. Однако старостам Соли Вычегодской и Усольского уезда было предписано строго следить, «чтобы Григорей ямчуги не продавал никому никоторыми делы»{475}. Ограничение в продаже стратегического сырья было, видимо, вызвано тем, что в Москве узнали о перепродаже русской соли представителям Антона Фуггера: в 1558 г. контракт Дома Фуггеров на вывоз из Англии «белой соли» был возобновлен на тех же условиях и в том же объеме, что и в 1547 г.

Если Москва расчитывала на то, что английское правительство согласится на закупку соли по более высоким ценам, то ее надежды не оправдались. Уже летом следующего 1559 г. губернаторы компании настрого запретили купцам закупать ее у русских даже для собственных нужд, т. к. «соль в этой стране нехороша»{476}. Сокращение поставок товара за границу и насыщение внутреннего рынка привело к резкому снижению цен.

В то время когда в Московии стоимость соли находилась на самом низком уровне (6 денег за пуд), в Англии цена подскочила более чем в два раза и достигла к 1562 г. 18 пенсов за бушель. Несмотря на убытки, английское правительство не собиралось идти на уступки Москве. Английские купцы держали в рукаве козырную карту.

В 1562 г. стало известно об открытии богатейших залежей квасцов в графствах Корнуолл, Девон, Сомерсет, Хемршир, Суссекс, Суррей, а также на острове Уайт. Концессия сроком на 20 лет была выдана некоему джентльмену по имени Уильям Кенделл{477}. В марте 1563 г. правительство Елизаветы I обратилось к трем иностранным купцам — немцу Джасперу Селеру, флорентийцу Томасу Баронселли и фламандцу Франсуа Берти — с предложением организовать производство «соли из соли» («to make salt upon salt») на территории Англии. Условия соглашения предусматривали большие финансовые льготы для купцов. Один из артикулов патента запрещал продавать товар французскому королю или кому-либо из его эмиссаров, при этом готовый продукт должен быть на одну треть дешевле, чем лучший из производимых в Нидерландах{478}.

Сведения о правительственном контракте оказались в распоряжении Гвидо Кавальканти. Кавальканти происходил из династии флорентийских торговцев квасцами, которые на протяжении нескольких поколений вели коммерческие дела в Лондоне. Кавальканти не раз оказывал услуги англичанам. Так, в 1559 г. при его содействии в замке Камбрези велись закулисные переговоры между Францией и Англией за спиной испанских дипломатов. Королева выразила свою признательность тем, что пожаловала ему исключительную привилегию пожизненного пансиона. В 1561 г. Кавальканти старался склонить Венецианскую сеньорию к возобновлению отношений с Англией через обмен посланниками{479}.

В апреле 1563 г., находившийся во Франции Гвидо Кавальканти предложил английскому правительству свои услуги в мирных переговорах между двумя странами, поскольку слышал, что Гавр скоро будет взят в осаду. Информация, полученная Кавальканти о предстоящей осаде, отличалась высокой степенью достоверности. В начале июня маршал Брисак в своем письме к королеве Екатерине Медичи сообщил, что англичане стягивают силы под Гавр, и армия нуждается в большом количестве пороха. «Если нет возможности достать его у вас в достаточном количестве, чтобы нам сюда послать и снабдить нас, то здесь есть купец из Дьеппа, который предлагает доставить сколько будет нужно из Фландрии в Дьепп по цене примерно в семь су за фунт крупного и примерно в десять су за мелкий; с ним можно было бы договориться и заключить сделку, но он хотел бы иметь поручительство, чтобы быть уверенным, что его порох будет принят и оплачен, и просит некоторый денежный аванс на расходы».

На следующий день в Париже был зачитан приказ короля об увеличении налога «на соль» — габель. Парижанам предписывалось собрать «сто тысяч экю». Указ вызвал среди горожан «беспорядки, восстания, народные волнения и убийства». Англичане в это время подтягивали к Гавру суда королевского флота и устраивали салют из артиллерийских орудий, что должно было свидетельствовать о наличии у них большого запаса дешевого пороха. К началу июля 100 000 экю все еще не были собраны, и королевским чиновникам было дано распоряжение продать на указанную сумму церковной собственности. Но и это предписание не было выполнено, и правительство Карла IX было вынуждено пойти на уступки гугенотам, контролировавшим добычу «белой соли», чтобы обменять ее на готовый порох. В начале августа королевские комиссары прибыли в Бордо, Ла-Рошель, Сентонж и Онис. Их миссия увенчалась успехом, договоренность была достигнута{480}.

Не позднее 11 августа англичане покинули Гавр, оставив в заложниках шесть человек из Дьеппа. Одним из них был Эдуард Горсей. При его участии велись переговоры об условиях освобождения заложников. В результате переговоров заложники были освобождены, Франция получила порох, а Англия — монопольное право на закупку французской «соли» из Ла-Рошели. Согласно оценке биографов, успех был достигнут в значительной степени благодаря искусству Эдуарда Горсея в науке негоциаций{481}. За оказанные Короне услуги он удостоился пожалований: обвинение в государственном преступлении было наконец с него снято. Кроме того, Горсей был привлечен к важному государственному проекту.

За два года Уильяму Кенделлу не удалось приступить к разработке квасцов на территории графств. Проект погряз в бюрократической волоките. Единственное месторождение, которое давало реальную продукцию, находилось на острове Уайт, но Кенделл не был к нему допущен. Летом 1565 г. Эдуард Горсей получил патент на должность коменданта острова Уайт. Уже к началу следующего года в северном регионе Европы английские квасцы обходились дешевле итальянских. Дешевая «белая соль», поступавшая на английский рынок из Франции, обесценила русский товар.

В середине 1560-х гг. Москва предпринимала попытки наладить поставки соли в Испанию, Нидерланды, Швецию, в государства Персидского залива или возобновить торговлю в Англии. Голландские купцы, получив патент от испанского короля, посылали корабли на Кольский полуостров. Однако англичане всячески препятствовали коммерции конкурентов, вплоть до физической расправы и подкупа русских властей. По сообщению Симона ван Салингена, такой случай произошел в 1565 г., когда в Печенгской губе были убиты 13 человек, русских и голландцев, заключивших торговую сделку. Голландцы добивались расследования убийства и посылали своего представителя в Москву, «но посадник новгородский был подкуплен английской компанией и друзьями убийц не пропускать его, чтобы таким образом жалоба на это убийство не дошла до Великого Князя, и чтобы не возникло бы для англичан какого-либо препятствия их торговле у Св. Николая, начатой за несколько лет перед тем»{482}.

В феврале 1566 г. русские купцы «Ындрик» Соловьев и Петр Павлов свернули коммерцию в Данциге и «съехали» в Амстердам. Сын последнего вел торговые дела в Копенгагене. В круг их коммерческих интересов входили свинец, лен, конопля, сельдь и соль{483}. Ход предварительных переговоров обнадежил правительство Ивана IV. Весной 1566 г. Швеция обратилась к Англии за содействием в организации производства «соли из соли» на территории страны{484}. В следующем году в Стокгольм прибыло посольство Воронцова. Одновременно, весной-летом 1567 г., государь посылал «от своей казны» купцов в Антверпен, Ормуз и Лондон.

Иван Грозный показывает сокровища Джерому Горсейю. Художник А. Литовченко

Переговоры в Стокгольме продолжались два года, и завершились в конце концов отказом Швеции от сотрудничества с Москвой. В Европе не без сарказма говорили, что Эрику XIV было предложено «уничтожить все пики и латы, заменив их аркебузами с крючком (устаревший вид ручного огнестрельного оружия немецкого образца. — Л.Т.), но он решительно воспротивился тому»{485}. В разгар русско-шведских переговоров король был свергнут, к власти пришел его брат. Русские восприняли переворот как фарс, разыгранный с целью ввести послов в заблуждение и под благовидным предлогом отказаться от сделки. По словам гонца Андрея Шерефетдинова, шведы «стрельбою стреляли ухищреньем на обе стороны, людем изрону не было»{486}.

Купцы Твердиков и Погорелов вернулись из Англии в конце лета 1568 г. с богатыми подарками от королевы, однако вскоре стало известно, что в октябре в Лондон прибыли представители гугенотов и заключили с английским правительством соглашение на поставки дешевой соли и вина из Ла-Рошели, Сентожа и других городов на сумму в 20 000 фунтов стерлингов в обмен на готовый порох с обязательством совершить сделку к февралю следующего года{487}.

На первых порах русским удалось добиться успехов в Антверпене. Они заключили сделку с нидерландскими купцами, перепродававшими сырье испанцам через посредников из Наварры. Англичане развернули военные действия в Ла-Манше против испанских кораблей, следовавших в Нидерланды. Особенно большой урон суда терпели в районе острова Уайт. Комендант острова — Эдуард Горсей — не раз рапортовал государственному секретарю Сесилу о подозрительных испанских галеонах, следовавших под флагом нейтральной Наварры, которые были им обезврежены. Крупные суммы денег, предназначенные испанцами для закупки «соли» в Нидерландах, передавались в королевскую казну. Только в декабре 1568 г., по оценкам коменданта, стоимость трофеев составила 31 000 фунтов стерлингов{488}. Испанцы отказались от закупок стратегического сырья в Нидерландах. Хождение русских купцов в Ормуз также не принесло результатов. Московия оказалась в экономической блокаде. Тот товар, который раньше шел на экспорт, хлынул на внутренний рынок, цены снизились в два раза.

Позиции Англии пошатнулись в начале 1569 г. В январе в Лондоне получили сообщение, что испанцы намерены доставить в Нидерланды большую партию французской «соли». Летом договор английского правительства с представителями гугенотов был продлен еще на один год, однако каких-либо финансовых документов, подтверждающих совершение сделки, не найдено. Около этого года русское правительство возобновило сношения с Римом через нидерландских посредников. В начале 1570 г., по свидетельству Салингена, в Печенгскую губу «на энкгюйзенском судне (Энкгюйзен расположен рядом с Амстердамом. — Л.Т.) прибыли итальянцы, а кроме того суда из разных мест… Итальянцы прибыли в Соловки со многими ремесленниками, художниками и проч., оттуда отправились в Онегу, а затем выехали в Москву»{489}.

Ситуация на лондонском соляном рынке требовала решительных действий со стороны Тайного королевского совета, и ранней весной 1570 г. начались переговоры о заключении брака между английской королевой и французским принцем. Тайный совет Елизаветы I контролировал переговоры, направляя их в нужное русло. Согласно «Реляции касательно различных действий, связанных с негоциациями по поводу брачных препозиций Генри, герцога Анжуйского, и Франсуа, герцога Алансонского», составленной девять лет спустя в канцелярии сэра Уильяма Сесила, Англия вступила в дипломатическую игру в марте 1570 г., когда «лорд Бакхерст, находившийся во Франции, был выдвинут Королевой-Матерью [в качестве посредника] от имени ее среднего сына, Монсеньора Анжуйского, и Кавальканти был использован там в качестве инструмента»{490}.

В конце марта 1570 г. Гвидо Кавальканти были переданы инструкции, составленные сэром Френсисом Уолсингемом. К этому же времени относятся ностальгические воспоминания Джерома Горсея о той «счастливой поре», когда «достойный друг и родственник сэр Эдуард Горсей впервые познакомил» его с главой английской разведки Уолсингемом. Вполне вероятно, что молодой Горсей был послан в «цветущую» Францию, чтобы передать важные бумаги Кавальканти, а также сообщить приятную новость, что королева увеличила размер его ежегодного пансиона.

К марту следующего 1571 г. в Париже был выработан документ с препозициями брачного соглашения от имени герцога Анжуйского. Один из девяти артикулов предусматривал переход Елизаветы в лоно Католической церкви и воспитание возможных наследников добрыми католиками. Доставить королевское послание в Англию было поручено Гвидо Кавальканти.

Несомненно, в Лондоне располагали сведениями о содержании секретного документа с того момента, как только документ попал в руки флорентийца, поэтому для обдумывания ответа английскому правительству потребовались считаные дни. В начале апреля Кавальканти прибыл в Лондон, 13 числа артикулы были переданы королеве, а три дня спустя французский посланник уже получил официальный ответ. Как и следовало ожидать, камнем преткновения стал вопрос вероисповедания. Елизавета I выразила твердое желание остаться в лоне англиканской церкви.

Москву чрезвычайно интересовало развитие религиозного конфликта во Франции, а также ход англо-французских матримониальных переговоровов. В случае поражения гугенотов «белая соль» из Ла-Рошели оказалась бы в руках Карла IX. В то же время провал брачных переговоров оставил бы Англию без французской соли, и перед Тайным советом вновь встал бы вопрос о расширении торговых связей с Москвой. Иван IV был крайне заинтересован в том, чтобы поднять цены на «русскую соль» на международном рынке.

В марте 1571 г. царь отправил к султану посла Ищеина-Кузминского с вестью, что готов уничтожить крепость в Кабарде и дать свободный пропуск купцам из Астрахани в Турцию. Тогда же купец Борзунов повез щедрую милостыню в греческие монастыри{491}. Направляя послов в Стамбул, правительство Ивана IV, несомненно, располагало сведениями о том, что препозиции герцога Анжуйского не получат одобрения со стороны королевы. Скорее всего, сведения «из первых рук» были получены русскими «сходниками» в Нидерландах от человека, близкого к Кавальканти. Таким информантом мог стать молодой англичанин — Джером Горсей.

Горсей практически ничего не говорит в своем трактате о первых годах службы на благо Короны, лишь вскользь отмечает: «Хотя я плохой грамматик, но, имея некоторые познания в греческом, я, используя сходство языков, достиг за короткое время понимания и свободного использования их разговорной речи». Те, кому были адресованы записки, не могли не догадаться, что автор имел в виду свой опыт в использовании шифровальных книг — «Алфавита», или «Грамматики». Чуть дальше Горсей упоминает, что, овладев «грамматикой», читал русские хроники, «хранимые в секрете» князем Иваном Федоровичем Мстиславским, одним из главных деятелей в правительстве Ивана IV. Джером Горсей вполне прозрачно намекнул, что был завербован или, если выразиться точнее, — позволил себя завербовать одному из русских «сходников» в Нидерландах ранней весной 1571 г. По сообщению Штадена, Иван Грозный не жалел денег, «дабы узнавать, что творится в иных королевствах и землях»{492}.

Сотрудничество Джерома Горсея с русскими «сходниками» происходило на взаимовыгодных началах. В Москву передавались новости из Парижа и Лондона, английское правительство, в свою очередь, получало достоверные сведения о ситуации в Москве. Информация о том, что русские отправили посольство в Стамбул с намерением продать «неверным» крупную партию стратегического товара, поступила в Лондон не позднее апреля 1571 г. Уже в начале мая в Тайном совете было принято решение возобновить переговоры о союзе с Москвой. Тринадцать кораблей, нагруженные оружием, боеприпасами и порохом, отправились через Зунд в Нарву, а северным морским путем для урегулирования вопроса был послан Антон Дженкинсон.

Как только царское правительство получило известие о том, что англичане готовы пойти на уступки, был разыгран кровавый фарс с приходом «120-тысячного» войска Девлет-Гирея, сожжением Москвы и разрывом торгового договора со Стамбулом. В тот день, 24 мая, стояла тихая безветренная погода, как подчеркнул в своей записке Джон Стоу{493}. Находившийся в Москве Генрих Штаден сообщил, что пожар начался с какого-то «подгороднего монастыря», после чего трижды ударили в колокол, потом «еще и еще раз… — пока огонь не подступил» к Опричному двору государя. «Отсюда огонь перекинулся на весь город Москву и Кремль. Прекратился звон колоколов». Учитывая, что Опричный дворец располагался за Москвой-рекой на Болотной площади в расстоянии «ружейного выстрела» (около 500 м) от других построек и был обнесен стеной из тесаного камня высотой в 3 сажени (более 6 м), то огонь не мог перекинуться на Кремль самопроизвольно{494}. Москва занялась в нескольких местах одновременно и сгорела за три часа. Сила огня была такова, что плавился металл. Городовые ворота были заперты или заложены камнями, никому не дозволялось выйти. Организованных попыток потушить огонь не проводилось. Государева казна была предварительно вывезена, войска выведены, город остался беззащитным. Эти и некоторые другие свидетельства современников дают основание утверждать, что столица была сожжена с ведома царя.

После пожара Иван IV и турецкий султан символически обменялись ножами в знак того, что торговая сделка не состоялась. Согласно русским хронографам, Андрей Ищеин-Кузминский обвинил турецкого султана, что его «посаженник» сжег Москву, и кинулся на того с кинжалом, «и Паши подхватили. Турский же Царь не велел казнити Посла, а сказал, как-де Русский Посол изволил за своего Государя умерети, вы-де мне также служите — и отпустил Послов с честью»{495}. В свою очередь, «ставленник» султана послал к великому князю посла и передал через него «длинный нож в знак уважения и велел сообщить ему, что великий князь не должен гневаться за то, что он ему причинил, и не бояться, ибо он снова скоро вернется»{496}. Джером Горсей упомянул в записках, что крымский посол получил от царя шубу и другие богатые подарки. Подробности инцидента во время дипломатического приема в Кремле, приведенные англичанином, позволяют сделать предположение, что он находился в то время в столице. Возможно, именно он доставил государю долгожданную весть, что Лондон готов пойти на уступки и заключить союзнический договор. Однако переговоры не состоялись по вине купцов Московской компании. Царь лишил англичан привилегий и выразил Елизавете I свое неудовольствие.

Весной 1572 г. «сходники» получили известие, что между английской королевой и Карлом IX был скреплен мир, и что королева-мать возобновила переговоры о заключении династического брака, на этот раз — от имени Франсуа герцога Алансонского. Одновременно в Париже велись переговоры о браке французской принцессы Маргариты де Валуа и Генриха IV Наваррского — лидера гугенотов. Переговоры с наваррским королем завершились в считаные дни. Брачный контракт был подписан в апреле, свадьба назначена на 18 августа. Если европейские наблюдатели ожидали, что матримониальные переговоры в Лондоне будут такими же стремительными и успешными, то их надежды не оправдались.

Препозиции нового брачного соглашения от имени герцога Алансонского были переданы английскому правительству 22 июля. Елизавета I попросила месяц на размышление. По мнению сэра Френсиса Уолсингема, препятствием для брака могла стать малопривлекательная внешность принца, лицо которого подпортили следы оспы. Как и было обещано, ровно через месяц, 22 августа, французский посол был официально уведомлен от имени королевы, что все кондиции, касающиеся религиозного вопроса, остаются в силе. В ночь с 23 на 24 августа в Париже были убиты спутники короля Наварры и многие видные предводители гугенотов. Вслед за этим по Франции прокатилась волна погромов. Многие города пали, но защитники Ла-Рошели оказали отчаянное сопротивление и удержали крепость. Добыча «белой соли» осталась под контролем гугенотов. Англия осудила резню в Париже, брачные переговоры были приостановлены.

Френсис Уолсингем. Художник Джон де Критц

В Москве располагали сведениями о том, что матримониальные расчеты королевы-матери не оправдались. События развивались в благоприятном для царского правительства ключе. В письме к императору Максимилиану II государь достаточно цинично выразил сочувствие по поводу того, что кровь невинных людей пролилась без пользы для французского короля: «А что, брат наш дражайший, скорбиш о кровозлитии, что учинилось у Францовского короля в его королевстве, несколко тысяч и до сущих млденцов избито; и о том крестьянским госудаем пригоже скорбети, что такое безчеловечество Француской король над толиким народом учинил и кровь толикую без ума пролил»{497}.

На протяжении следующего года герцог Алансонский не оставлял попыток добиться руки английской королевы. В начале июня 1573 г. сэр Френсис Уолсингем составил документ, в котором указывались причины, препятствующие приезду французского принца в Лондон. Самым весомым аргументом, несомненно, стали денежные субсидии в размере 800 000 крон на поездку в Польшу для избранного короля и 200 000 крон — для королевы-матери, с обязательством последующей выплаты польскому королю в течение трех лет по 600 000 крон ежегодно{498}. Важная миссия по доставке в Париж депеши и ведению негоциации была возложена на Эдуарда Горсея и его молодого протеже.

Переговоры завершились к обоюдной выгоде. Месяц спустя в Европе стало известно, что Ла-Рошель сдала свои позиции и что герцог Анжуйский избран польским королем. Сведения «из первых рук» о событиях во Франции доставил в Москву, скорее всего, Джером Горсей. Королева-мать и по прошествии года не забыла, что ее ответное послание, отправленное с «мастером Горсеем» в Лондон, было вскрыто, и его содержание стало достоянием гласности{499}.

Используя сведения о ходе борьбы за польскую корону, царское правительство интриговало в пользу избрания на польский престол самого Ивана IV или пыталось другим способом помешать английскому ставленнику занять королевский трон. В феврале 1574 г. герцог Анжуйский прибыл на коронацию в Польшу, а в ночь на 19 июня бежал во Францию, чтобы принять власть по смерти старшего брата. Польский престол вновь оказался вакантным. Москва поддержала кандидатуру эрцгерцога Эрнеста, сына императора Максимилиана II, в годы правления которого Дому Фуггеров удалось поправить свои финансовые дела.

Франсуа Алансонский. Гравюра XVI в.

Джером Горсей умалчивает о своей деятельности в России в 1573–1574 гг. Купцы Московской компании в эти годы понесли крупные убытки, товары были конфискованы в государеву казну, и многие привилегии аннулированы. Однако Горсей пользовался полным доверием со стороны русского правительства. Возможно, с его помощью царь получил доказательства «лазутчества» английских «гостей» с помощью зашифрованных писем и книг-«Алфавитов». В августе 1574 г. государь выговаривал английской королеве, чтобы впредь «к нам гостем своим ходити велела добрым людем, которой бы один свой торг знал и правду, а не лазучеством чтоб не воровством жили в нашем государстве…» В завершение письма царь присовокупил в приказном тоне: «А чтоб еси велела к нам своим людем привозити доспеху и ратного оружия и меди и олова и свинцу и серы горячие на продажу»{500}.

Товарооборот через устье Двины заметно снизился, однако импортные товары продолжали исправно поступать на русский рынок. Как отмечают исследователи, начиная с 1572 г. на протяжении нескольких лет англичане проводили торговые операции через Нюрнберг, откуда «ткани» поступали в Краков или Любек, а затем доставлялись в Нарву{501}. Неясно, знали ли в Москве, кто стоял на другом конце коммерческой цепочки. Скорее всего, царь был уверен, что его партнером является представитель германских «ткачей», и рассчитывал в скором времени заключить выгодный договор на поставку Фуггерам огромной партии «белой соли» в обмен на вооружение. С 1572 г. ее цена на внутреннем рынке увеличилась почти в два раза и достигла 10 денег за пуд. Солеварницы Строгановых работали на полную мощность, но товар шел в государеву казну.

В декабре 1574 г. в Россию прибыл имперский посол Кобенцель. В своей депеше от 13 марта 1575 г. он писал: «А теперь В.К. (Великий Князь — Л.Т. намеревается, идя по Волге к Москве и оттуда к Новугороду, а далее к Пскову и Ливонии, сделать соляные склады, из коих снабжать солью за дешевую цену Ливонию, Куронию, Пруссию, Швецию и другие прилежащие земли; а соль ему везут в изобилии в его царскую казну. Когда В.К. приведет в исполнение это свое намерение, то он сделает большой вред и убыток Испании и Франции, которые доселе снабжали солью все эти места». Еще больший энтузиазм звучит в его следующем донесении: «На днях Государь учредил на Ливонской границе большие кладовые для соли, что будет приносить ему миллион талеров ежегодного дохода и причинит великий урон Франции, которая прежде сбывала там свою соль».

Торг шел по всем правилам, русские сбивали цены на германский товар, не жалея денег на то, чтобы нужные слухи достигли ушей имперского посла: «Немцы и Поляки, как и сами Москвитяне, уверяли меня (Кобенцеля — Л.Т.), что Государь во всякое время, когда захочет, может в сорок дней выставить тридцать тысяч конных воинов и сто тысяч стрельцов, что может показаться невероятным; но меня уверяли в этом клятвенно, присовокупляя, что, кроме других, в двух только местах хранятся две тысячи орудий с множеством разнородных машин» {502}. К весне 1576 г. была достигнута предварительная договоренность на поставку «русской соли» в обмен на артиллерию, боеприпасы и готовую селитру.

В мае 1576 г. Стефан Баторий был избран на польский престол. Проект возрождения антитурецкой коалиции и крестового похода против «неверных» обрел второе дыхание. В июле, как только в Регенсбург прибыли русские послы князь Захарий Сугорский и дьяк Арцыбашев, их посетил представитель Ватикана. Переговоры касались вопроса о присоединении России к антитурецкой коалиции и восстановлении Греческого царства. Однако дипломатам достичь договоренности не удалось. Аппетиты русских в отношении Киева и Великого княжества Литовского, которые царь намеревался присоединить к Московскому государству, показались польскому королю чрезмерными.

Джером Горсей отмечал в своих записках, что «враги — поляки, шведы и крымцы — с трех сторон напали на его [Ивана IV] страну, король Стефан Баторий угрожал ему, что скоро посетит его в городе Москве. Он быстро приготовился, но недоставало пороха, свинца, селитры и серы, он не знал, откуда их получить, так как Нарва была закрыта, оставалась только Англия. Трудность заключалась в том, как доставить его письма королеве, ведь его владения были окружены и все проходы закрыты». Роль посредника, по совету неких ближних людей, была отведена Джерому Горсею: «[Он] послал за мной и сказал, что окажет мне честь, доверив значительное и секретное послание к ее величеству королеве Англии, ибо он слыхал, что я умею говорить по-русски, по-польски и по-голландски». Ивану IV пришлось снизить тон в посланиях к Елизавете I, Москва пошла на уступки.

Николо-Корельский монастырь

Джером Горсей благополучно доставил царские письма в Лондон. Вопрос с поставками английского вооружения в обмен на «русскую соль» был решен в считаные дни. Тринадцатого января 1577 г. Тайный совет рассмотрел проект производства калийной селитры для нужд Короны на острове Уайт, который был предложен «мастером Горсеем» от имени голландского купца Корнелиуса Стифенсона. Проект получил одобрение королевы, соответствующие письма были отправлены к сэру Эдуарду Горсею, пожалованного к тому времени рыцарским титулом, и его помощникам. Три недели спустя Тайный совет передал на хранение под ответственность сэра Эдуарда большую партию железного купороса, который использовался не только для окраски тканей в зеленый цвет, но и как необходимый компонент в производстве азотной кислоты из натриевой селитры и квасцов. Владельцем королевского патента на производство железного купороса являлся Корнелиус Стифенсон. Шестого февраля голландский купец в присутствии сэра Эдуарда Горсея и трех свидетелей поставил свою подпись под документом, согласно которому ему передавался в аренду участок площадью в 4 акра на острове Уайт для организации производства калиевой селитры. Забота о доставке необходимого сырья — «русской соли» — возлагалась на «мастера Горсея»{503}.

С летней навигацией 1577 г. Джером Горсей вернулся в Москву в должности «слуги» компании и с широкими полномочиями: под его началом находились все кладовые. Операции по доставке «русской соли» на остров Уайт проводились под видом частной коммерческой деятельности самого Горсея. На сумму поставленного сырья Россия получала из Англии готовую калийную селитру, серу, артиллерию и боеприпасы. Стоимость вооружения постоянно росла, и русским приходилось наращивать объем поставок, изымая товар с внутреннего рынка. Помимо продукции Строгановых на экспорт отправлялась соль, которая добывалась на солеварницах северных монастырей. С 1580 г. по 1584 г. продажа соли Соловецким, Спасо-Прилуцким и Никольско-Корельским монастырями увеличилась с 2–4 тыс. пудов до 40–50 тыс. пудов в год, однако цены в стране не только не упали, но выросли и достигли в среднем 20 денег за пуд{504}.

Деятельность Горсея не осталась не замеченной среди соотечественников, и в 1584 г. вспыхнул конфликт. Этому предшествовало трагическое событие: 23 марта 1583 г. скоропостижно скончался сэр Эдуард Горсей. Патент коментанта острова Уайт оказался свободен. Четыре дня спустя сэр Френсис Уолсингем получил сообщение, что вакантный пост передан сэру Филипу Сиднею, и что тот настаивает на внесении изменений в некоторые артикулы предыдущего патента{505}. Осенью того же года сэр Филип женился на дочери Уолсингема, но и этот брак не помог ему в борьбе за важный пост и преимущества государственного подрядчика. С помощью закулисных интриг патент получил сэр Джордж Карей, двоюродный брат королевы Елизаветы. В это же время на острове Уайте разразилась эпидемия чумы. Контракт Корнелиуса Стифенсона на производство селитры был естественным образом аннулирован.

Как только карантин на острове Уайт был снят, купцы Московской компании выдвинули ряд обвинений против Джерома Горсея. Ему вменялось в вину использование служебного положения в целях личного обогащения, растрата казенных денег и подлог товаров компании. Кроме того, его обвинили в том, что он выдал русским властям Джона Чапеля, прибывшего в Россию с целью шпионажа, о чем русские узнали из его писем. Особую заинтересованность в отставке Горсея проявил управляющий московской факторией Роберт Пикок. Устранение Горсея освободило бы доходную должность поставщика «русской соли» на остров Уайт.

Русское правительство в лице Бориса Годунова первоначально выступало на стороне Горсея. Весной 1585 г. ему были доверены деликатные переговоры с вдовой короля Ливонии Марией Владимировной Старицкой касательно возвращения ее на родину. Однако после темной истории с присылкой летом того же года в Вологду повитухи ситуация изменилась. Русское правительство направило в Лондон ноту протеста, назвав приезд акушерки «бесчестьем» для царицы Ирины. Купцы компании винили Горсея в том, что он действовал во вред Короне: «Когда Горсей прибыл в Англию с письмами царя (май 1585 г. — Л.Т.), то сказал королеве, что имеет поручение от царицы послать в Россию английскую повитуху. Несмотря на то что повитуха была послана, Джером Горсей сделал так, что царица не знала о ее приезде, и, продержав почти год в Вологде, вдали от Москвы, вернул женщину обратно без ведома царицы. Что его побуждало и чьим приказом он руководствовался, прося королеву о повитухе, можно только предполагать исходя из того, что он уехал внезапно, когда эта повитуха подала жалобу королеве»{506}.

Несмотря на жалобы компании, в 1587 г. Джером Горсей вновь отправился из Лондона в Россию с важным заданием, причем в большой спешке, не дожидаясь летней навигации. Его внезапный приезд в Москву и последующие действия были восприняты английскими купцами как превышение полномочий и злоупотребление доверием королевы. Они обвинили Горсея в том, что он узурпировал власть, отослал Роберта Пикока в Англию сухим путем и «начал делать пристройки в доме Компании, в которых не было никакой необходимости». Строительство дополнительных складских помещений говорит в пользу того, что поставки «русской соли» в Англию были возобновлены. Цены на соль в 1588 г. достигли в Москве пика — 35 денег за пуд. Товар вывозился, скорее всего, в Танкертон, на северное побережье графства Кент, где с 1588 г. началось производство железного купороса из пирита. Королевский патент был выдан на имя Корнелиуса Стифенсона{507}.

Последний раз Джером Горсей посетил Россию в 1590–1591 гг. Переговоры касались претензий королевы в отношении неких «дел и злоупотреблений» против подданных ее величества, а также возмещения убытков Московской компании. В свою очередь, дьяк Щелкалов обвинил Горсея в подделке королевских бумаг, и в ноябре того же года тот был выслан в Ярославль. В конце апреля — начале мая дело Горсея вновь было принято к рассмотрению, предполагалось вызвать его в столицу «для нормального ведения дела», однако после трагического происшествия в Угличе необходимость в его приезде отпала.

Борис Годунов. Парсуна XVI в.

15 мая 1591 г. погиб царевич Дмитрий, о чем Горсей узнал одним из первых. Новости чрезвычайной важности сообщил ему дядя царицы Марии, Афанасий Федорович Нагой. В своих мемуарах англичанин не скрывал, что имел тайных информантов в окружении царя Федора и конюшего Бориса Годунова, сообщавших ему о назревавших событиях: «За это время (находясь в Ярославле. — Л.Т.) я получил разные письма от некоторых моих старых и почетных друзей при царском дворе с разными тайными предупреждениями».

Горсей также упоминал некоего русского доброжелателя, своего «друга придворного», уличенного в тайном сотрудничестве с английским агентом, но сумевшего отвести от себя подозрения: «Впоследствии, когда правитель (Борис Годунов. — Л.Т.) обвинял его в этом, он отрицал все, клянясь, как он привык это делать, спасением души». Скорее всего, этим «придворным», являлся Федор Никитич Романов (впоследствии патриарх Филарет). Джером Горсей дважды в своих записках упомянул, что сам составил, «как смог», для молодого Федора Никитича латинскую грамматику: «Когда он был молод, я написал славянскими буквами латинские слова и фразы вроде грамматики, в которой тот находил много развлечения». Под «грамматикой» он, несомненно, подразумевал «алфавит», или тайнопись.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.