7 Вторжение в Китай

7 Вторжение в Китай

Когда ко двору Чингиса приехала делегация из Цзинь, чтобы объявить о новом избранном цзиньском императоре, и потребовала отдать ему должные почести, говорят, что Чингис с презрением плюнул. «Я думал, что правитель Срединного царства должен спуститься на землю с небес. Разве он может быть таким слабым, как князь Вэй? С какой стати мне кланяться ему?»

У него было достаточно оснований презирать Вэя. Новый цзиньский император правил неустойчивым государством, в котором 3 миллиона его юрченов господствовали над 40 миллионами китайских крестьян, и население было измучено стихийными бедствиями, голодом и разрухой. Несколько больших цзиньских чиновников и вассальный киданьский князь, чувствуя, откуда дует ветер, уже перебежали к монголам и принесли с собой ценную информацию. Пограничное племя онгутов, оседлавшее транзитную зону между степями и земледельческими районами, предлагало монголам свободный проход. Информация об обороне Цзинь поступала также от купцов-мусульман, благодарных за безопасность, обеспеченную им расширяющейся империей Чингиса. Как всегда, система ветшающих «великих стен» не могла реально остановить воинов-кочевников. И его армия переживала подъем после победы над Си Ся.

И все же нападение не будет легким. Из своего населения, в десять раз большего, чем монголы, цзиньский император мог набрать кавалерию и пехоту в составе нескольких сотен тысяч воинов, а его города были основательно укреплены. Подступы к Бейджину прикрывали две огромные крепости, что делало его неуязвимым для прямого приступа. Весной 1211 года монголы собрались в долинах к югу от Хентея и начали поход через Гоби. Они удачно рассредоточились и шли несколькими волнами, с тем чтобы не исчерпать немного численные и разбросанные по пустыне колодцы и водоемы, наполненные талыми водами. Это была гигантская операция по любым стандартам. Представьте себе 100 000 воинов с 300 000 лошадей, разделенных на 10–20 групп по 5— 10 тысяч человек, за каждой телегой следуют впряженные верблюды, и между ними все время скачут связные, и так вся армия растянулась на 800 километров по безжизненному каменистому пространству. И все же редакционная команда «Тайной истории» не обмолвилась об этом ни словом, и совершенно правильно. Все проходило достаточно гладко. Та кое совершалось не раз и войсками кочевников, и китайца ми и будет совершаться потом. Монгольская аудитория ждала рассказа о личностях и увлекательных подвигах, и для нее эти бытовые подробности звучали бы банальностью. Поэтому сведения об этом походе можно найти только в китайских источниках, и они слишком немногочисленны.

Когда монгольская армия проникла в Северный Китай и приблизилась к проходу, называвшемуся в те времена Хуань Эрцзуй — Барсучья Пасть — и открывавшему дорогу на Бейджин, командующий войсками Цзинь по имени Чжи Чжун, по-видимому, совершил непростительную ошибку. У него была возможность нанести монголам неожиданный удар в момент, когда они увлеклись мародерством. Вместо этого, возможно, чтобы выиграть время, он послал воинского командира Минана для обсуждения условий мира с Чингисом. Минан моментально перебежал к монголам и сообщил, что Цзинь поджидают их в дальнем конце прохода. Там цзинь-ская кавалерия, оказавшаяся зажатой между двумя высокими горами, была осыпана тучей стрел, затем атакована монгольскими всадниками. Цзиньские воины повернули назад и ста ли давить собственную пехоту. Трупы, «наваленные, как кучи трухлявых бревен», пишет «Тайная история», валялись на всем пятидесятикилометровом протяжении долины, которая, понижаясь, выводит к Калгану (теперь Чжанцзякау), по граничному городу между плато Внутренней Монголии и равнинным Китаем. Монголы будут всегда считать битву при Барсучьей Пасти одной из своих величайших побед.

Через десять лет, когда даосский мудрец Чаньчунь, направляясь к Чингисхану, проезжал по тем местам, на крутых откосах вдоль дороги все еще белели кости погибших в том бою. «Свежий ветерок разогнал облака, и воздух был очень приятным», — записал один из спутников Чаньчуня.

К северу не было ничего, кроме обдуваемых ветром песков и жухлой травы. Здесь внезапно заканчивается Китай — его обычаи и климат. Но не должен ли каждый даос научиться с радостью принимать любую обстановку, в которой может оказаться? Сун Дефан и остальные (ученики Чаньчуня) указали на скелеты, разбросанные по полю боя, и изрекли: «Давайте, если благополучно вернемся домой, отслужим за их души службу Золотых Таблеток, ибо кто знает, не было ли это наше путешествие предопределено еще и для того, чтобы мы смогли помочь им обрести вечный покой?»

На обратном пути в начале 1224 года Чаньчунь остановился в городке, находившемся в 100 километрах от поля битвы, на пути бегства цзиньской армии. Здесь, где глазам открывался вид все еще разоренных войной деревень, он выполнил свое обещание и две промозглые ночи и три дня молился «за одиноких убиенных».

После разгрома у Барсучьей Пасти монголы погнали цзиньских военачальников назад к Бейджину и захватили несколько крупных городов и крепостей. Бейджин затаился, предоставив монголам безнаказанно грабить и насильничать по всей стране. Чингисхан двинулся с основным войском на юг к Желтой реке, до которой оставалось 300 километров, а Джебе, один из самых блестящих его военачальников, устремился дальше на восток, в Маньчжурию, перешел замерзшую реку Ля о и нанес удар по старой маньчжурской столице Мукдену (теперь Шеньян). Этот второй по величине после Бейджина город оказался неприступным для прямого нападения, поэтому Джебе совершил то, что всегда делали монголы. Он сделал вид, будто монголы в панике бежали, в беспорядке побросав все свои обозы. Когда цзиньские разведчики подтвердили, что монголы отошли на 150 километров, обрадованные горожане принялись праздновать но вый, 1212 год, начав с того, что высыпали далеко за городские стены, чтобы собрать неожиданно свалившееся на них богатство. Монголы действовали как распрямившаяся пружина, они совершили безостановочный суточный бросок — и вот он перед ними, город с распахнутыми крепостными воротами и пирующими горожанами. Внезапность была полной. Они сорвали Мукден, как созревшую сливу.

Довольный своими победами, Чингис отошел на север, в пограничные районы между степями и Гоби. Для него и его армии победа не значила ничего, кроме награбленной добычи, разрушений и подтверждения своего господства. По своему духу он ощущал себя не более чем вождем банды, главарем налетчиков, который не ставит цели занять завоеванные земли и управлять ими. Но, сам того не подозревая, он втягивался в новый вид военных действий, взятие городов, что превращало его в совершенно иного вождя.

Осенью 1212 года новый поход прервался, едва начавшись, когда Чингиса ранило стрелой и он приказал уходить на от дых и передышку. Он вернулся следующим летом, вновь овладел городами по пути наступления, снова напал на Барсучью Пасть с ее двумя мощными крепостями. Источники повествуют, что вся окружающая крепости территория, глубиной 50 километров, была усеяна железными шариками с четырьмя шипами, которые протыкали копыта лошадей, но два знаменитейших Чингисовых военачальника, Джебе и Субудай, обошли равнину стороной, проведя свои войска вдоль горных гребней, и захватили южный форт на дальнем конце прохода, вынудив таким образом сдаться северный. Наконец дорога на Бейджин была свободна.

Цзинь переживала апокалиптические времена. Тысячи солдат полегли на полях сражений, монголы отбирали продовольствие, крестьяне голодали. В осажденных крепостях обороняющиеся становились каннибалами. Бейджин сотрясали политические междоусобицы. Честолюбивый императорский любимчик и сумасбродный военачальник Чжи Чжун был прощен за катастрофическое поражение при Хуань Эрцзуй и, чтобы показать всем, что ни во что не ставит монгольскую угрозу, предался увлечению охотой в окрестностях столицы, для чего использовал собственную частную армию. Монголы приблизились, и тогда он понял, что такое ухарство до добра не доведет и может оказаться самоубийственным, но полагаться на ненадежную волю своего императора у него не было никакого желания. Он устроил заговор, перебил 5000 солдат, охранявших Запретный город, убил императора, посадил на трон марионетку, а себя провозгласил регентом, по поводу чего устроил пир, собрав на него самых знаменитых и красивых куртизанок города.

Когда через два месяца монголы окружили город, Чжи Чжун направил против них 6000 солдат, пригрозив смертью их командиру Гао Чи, если он не сумеет справиться с монголами, чего сделать Гао Чи не смог. Он понимал, что его ждет верная смерть, и решил опередить Чжи Чжуна. Захватив с собой небольшой отряд, еще до того, как известие о поражении достигло города, он подстерег Чжи Чжуна и отрубил ему голову. С отрубленной головой регента Гао Чи прибежал к императору и признался во всем. Император настолько об радовался избавлению от железной хватки самозванца-регента, а может быть, настолько испугался при виде ужасного зрелища отрубленной головы, что тут же сделал Гао Чи командующим войсками империи.

От империи к этому времени мало что осталось. Император оказался запертым в своей столице, большинство городов застыли в ужасе от страха, и Чингису было достаточно выслать небольшое войско, чтобы опустошать страну и захватывать города. Его армия все еще оставалась армией кочевников, у нее не имелось тяжелого осадного снаряжения, но Чингис воспринимал уроки. Монголы пользовались жестокостью, как другие катапультами. Выстроив перед собой тысячи пленных, они гнали их перед рядами штурмующих. Осажденные часто, узнавая родственников в копошащейся у стен массе, не находили в себе силы убивать близких людей и капитулировали. Таким образом разделенная на три колонны стотысячная армия двигалась на юг и запад к Желтой реке и на восток к Тихому океану, сравнивая с землей города на своем пути. Площадь, захваченная Чингисом, составила прямоугольник в 750 километров длиной и 450 километров шириной — территорию размером с Германию. «Повсюду к северу от Желтой реки, — писал китайский биограф велико го монгольского полководца Мукали, — стояли клубы пыли и дыма, и дробь барабанов слышалась на небесах». За два месяца нынешние провинции Шаньси, Хэбэй и Шаньдун превратились в руины.

Но Бейджин держался, так как еще за сто лет до этого его превратили в неприступную твердыню. За пределами городских стен построили четыре форта-деревни, в каждом имелись собственные зернохранилище и арсенал, и каждый был соединен со столицей подземным ходом. В этих фортах спрятались военачальники и вельможи, и с ними по 4000 солдат в каждом. Стены крепости, толщиной 15 метров у основания, защищались тремя рвами, питавшимися водой из озера Куньмын. Крепость была построена в форме прямоугольника с периметром в 15 километров. Зубчатый парапет возвышался над землей на 12 метров, стены имели 13 ворот и сторожевые башни каждые 15 метров, всего их насчитывалось 900 штук

Защитники этих основательных оборонительных сооружений располагали не менее серьезным вооружением. Двойные и тройные арбалеты стреляли трехметровыми стрелами на километр (эти поразительные данные были засвидетельствованы персидским источником во время нападения монголов на замок ассассинов в 1256 году). Другой осадный лук времен Тан мог стрелять семью видами стрел на 500 метров, и они «пробивают все, во что бы ни попадали, даже городские стены и валы». Роль артиллерии выполняли катапульты, которые называют «боевой рогаткой», они были установлены на подвижной платформе с рычагами до 10 мет ров длиной, на одном конце которых нагружали камни, а другую оттягивали канатами. Команда из шести человек под руководством «артиллериста» со стены могла, натянув канаты, швырнуть 25-килограммовый булыжник на 200–300 метров. Все это оружие могло быть приспособлено для стрельбы широким набором зажигательных снарядов, ибо шли первые пробы применения пороха в военном деле. Горящие стрелы, выпускаемые осадными луками, зажигательные ядра, забрасываемые боевыми рогатками — некоторые делали из воска, если они должны были гореть медленно, другие со специальными острыми шипами, чтобы те застревали в дереве, иные, изготовленные из керамики и наполненные расплав ленным металлом, — все они были предназначены для поджигания штурмовых лестниц и осадных башен. Китайцам было известно, как очищать сырую нефть и получать нафту, которую можно было разбрасывать в горшках или бутылках, наподобие коктейлей Молотова. Они умели также перегонять нефть и пользоваться ею, как пользовались «греческим огнем» в Европе. Устав 1044 года описывает грубый, но эффективный огнемет: трубу, наполненную греческим огнем, можно было поджигать с помощью пороховой камеры и разбрызгивать горящую смесь на головы штурмующих. Возможно, китайцы применяли и «ядовитые дымовые бомбы», наполненные химикалиями или экскрементами. Это оружие не только сдерживало монголов, но и служило учебным пособием. Для того чтобы брать и удерживать города, следовало овладеть этим оружием с помощью пленных и перебежчиков.

Осада Бейджина длилась почти год, до весны 1214 года. Это было трудным временем для монголов, у которых, как рассказывали, разразилась какая-то эпидемия, у них закончились припасы и расцвел каннибализм (впрочем, сообщения об этом исходили из немонгольских источников, многие из которых намеренно преподносили монголов в самом невыгодном свете). К весне положение защитников крепости было еще хуже. Чингис предложил снять осаду: «Небеса настолько ослабили тебя, — передал он императору, — что, если бы я к тому же напал на тебя в твой трудный час, что подумали бы обо мне Небеса?» Естественно, императора еще нужно было убеждать: «Какие условия ты предложишь, чтобы я мог успокоить моих командиров?» Это было предложение, от которого император не мог отказаться. Он согласился отдать дочь, 500 мальчиков и девочек, 3000 лошадей и порази тельное количество шелка — 10 000 «свертков» (в развернутом виде их совокупная длина составляла около 90 километров ткани). Обещая уйти с миром, Чингис приказал своим нагруженным награбленным добром войскам возвращаться на север, в ожидавшие их степи.

Цзиньский император получил горький урок. Окруженный разоренными областями, с постоянной угрозой нападения кочевников, теперь уже научившихся осадной войне, Бейджин не мог более считаться неуязвимым. Изобиловавшая проломами и обветшалая Великая стена, теперь уже не столько символ вековой мощи, сколько свидетельство бессилия, больше никогда не защитит от таких, как Чингис. В безопасности можно чувствовать себя только за настоящей географической границей между Срединным царством и кочевниками. Он решает перенести столицу не в Маньчжурию, родные места Цзинь, а подальше на юг, в древнюю китайскую столицу Кайфэн. Цзинь окончательно порвут со своими юрченскими корнями и бесповоротно заявят себя китайцами.

Это было колоссальное предприятие. Источники говорят о 3000 нагруженных сокровищами верблюдах и 30 000 телегах с документами и царским имуществом, два месяца двигавшихся по 600-километровому пути на юг в поисках укрытия за Желтой рекой. Получилось наоборот. Около 2000 воинов императорской гвардии были киданями из Маньчжурии, и для них переезд на юг был признанием слабости, им, конечно, не улыбалось забираться еще глубже в китайские земли, отдаляясь все больше от домов предков. Отойдя от Бейджина километров на пятьдесят, они подняли бунт, поскакали назад, раскинули там свои юрты и послали гонцов к Чингису с просьбой принять их под свою защиту.

Монгольская армия стояла лагерем километрах в 4000 к северу от опустошенной цзиньской столицы у озера в степях Внутренней Монголии. Чингис пришел в ярость, узнав об отъезде цзиньского правительства. Китайский источник так передает его слова: «Цзиньский император не доверяет мне! Он пользуется миром, чтобы обманывать меня!» Он, конечно, понял, какая невероятная возможность открывается перед ним: Бейджин оставлен императором, а мятежные войска готовы поддержать монголов. Но действовать нужно было быстро. Новая столица в Кайфэне может стать базой для будущего наступления Цзинь, и тогда будет намного труднее разделаться с ним. К сентябрю монголы снова стояли под стенами Бейджина.

Попыток штурма не предпринималось. Осень сменилась зимой, а монголы стояли и стояли, не предпринимая никаких активных действий. Весной император послал из Кайфэна две колонны войск на помощь осажденным. Монголы разгромили обе и захватили 1000 телег с продовольствием. В руки монголов перешел еще ряд провинциальных городов. В Бейджине начался голод. Как нередко случалось в осажденных крепостях, живые стали поедать мертвых. Отцы города вели жаркие споры, умереть ли, сражаясь, или спасаться бегством. Заместитель Гао Чи, гражданский градоначальник, покончил с собой. Начальник войска выскользнул из города, прихватив с собой родню (он добрался до Кайфэна, и там его казнили за предательство). В июне оставшиеся без руководства и потерявшие всякую надежду жители города распахнули ворота и капитулировали.

Сам Чингис к этому времени передислоцировался к окраине степей, на 150 километров севернее Бейджина, и теперь двигался назад к Керулену. Не чувствуя его сдерживающего влияния, монголы бесчинствовали вовсю. Они разграбили город, перебили тысячи людей. Дворец императора заполыхал, и часть города горела в течение целого месяца.

Через год сюда приехал посол следующего противника Чингиса, шаха Хорезма, чтобы убедиться собственными глазами, правда ли, что такой огромный и хорошо защищенный город мог пасть под натиском каких-то кочевников. Доказательства были более чем очевидными. Он докладывал, что кости перебитых жителей навалены рядами, что земля пропиталась человеческим жиром, что часть его свиты умерла от болезней, распространяемой разлагающимися трупами. Он также поведал поистине страшную историю о том, как 60 000 девушек бросились с городской стены, только бы не попасть в руки монголов.

Теперь монголы властвовали над всем северо-востоком Китая. Они разрезали империю Цзинь пополам, оставив два ее фланга, южную часть за Желтой рекой и Маньчжурию. На вновь завоеванных территориях те несколько городов, которые все еще держались, теперь сложили оружие. Уцелевшие гарнизоны отказались повиноваться прежним военачальникам и перекидывались на сторону новых. Голод и разруха погнали миллион китайцев на юг к новой столице Цзинь. Но Чингису этого было мало, так как цзиньский император, основавшийся теперь в Кайфэне, не желал окончательно покориться. Нужно было нанести решающий удар, вернее, два удара — полностью покончить с властью Цзинь в Маньчжурии и напасть на Кайфэн.

Маньчжурия была тихой заводью земледельцев, скотоводов и охотников, здесь самый сильный киданьский вождь Лью-ке в 1212 году объявил себя вассалом Чингиса и сделался властелином большей части Маньчжурии, господином на 600 000 семей. Остальная часть региона давно уже отослала свою молодежь в войска Цзинь. Поход на Маньчжурию будет теперь легкой прогулкой.

Так и получилось, когда Мукали и брат Чингиса Касар прошлисьпо Маньчжурии в 1214–1216 годах. Мукали, славившийся своей силой, кудрявыми бакенбардами, велико лепной стрельбой из лука и умением тщательно планировать свои действия, в свои 45 лет был одним из лучших полководцев Чингиса, неотлучно находился рядом с ним в течение пятнадцати лет, и ему предстояло стать централь ной фигурой в подавлении Севера Китая. Одной из главных задач был захват Пекина, старой провинциальной столицы Ляо, и справиться с ней удалось очень необычным способом. Монгольский военачальник по имени Есень, владевший как местным тюркским наречием, так и китайским языком, уст роил засаду и захватил вновь назначенного цзиньского коменданта города, который направлялся принять командование гарнизоном. Есень воспользовался его документами и убедил стражу у ворот города, что он и есть их новый начальник, а затем в качестве начальника города приказал страже покинуть городские стены. Мукали вошел в город, практически не встретив сопротивления и заполучив целый город со 100 000 домов и всем имевшимся в них продовольствием и оружием. После этого по всей Маньчжурии сопротивление прекратилось. Решив наказать два города, которые продолжали сопротивляться, Мукали велел перерезать всех горожан, кроме плотников, каменщиков и, хотя звучит неправдоподобно, актеров. Нужно думать, что монголы изголодались по легким развлечениям.

Небольшое войско продолжало поход, покрыв оставшиеся 300 километров до дальней оконечности Ляодуньского полуострова, и к осени 1216 года вышло на берег Тихого океана, оставив по пути отряд для преследования нескольких тысяч мятежных киданей, ушедших за реку Ялу в Корею. Перебив одних и взяв в плен других, вызывающе державший себя монгольский эмиссар отправился с визитом ко двору корейского царя в городе Кесоне, богатом и космополитичном речном порту, который лежит на границе между Северной и Южной Кореей. Наплевав на придворный этикет, он вошел в покои царя с мечом и луком, чтобы сообщить тому новость, что Корея была только что спасена от грабителей киданей. Что мог предложить царь в компенсацию за услугу? В сложившихся обстоятельствах очень немало — 100 000 самых больших листов корейской бумаги, Чингис, судя по всему, хотел, чтобы его только что овладевшие грамотой чиновники имели достаточное количество канцелярских принадлежностей.

С Южной Маньчжурией было покончено. Район, размерами с половину Франции (или равный штату Вайоминг), присоединили к монгольским владениям с вынужденного согласия уязвленного монарха с востока.

Когда известия об этих завоеваниях дошли до Чингиса, он потребовал от своего нового вассала Си Ся 30 000 солдат и, получив их, направил армию на юг в Ордос, вдоль Желтой реки, с задачей овладеть Кайфэном с тыла. Разразилась еще одна большая война, затянувшаяся на целый год. Монгольские и тангутские войска, числом 60 000 воинов, вторглись на глубину 1000 километров на территорию врага, где им противостояли превосходящие силы противника, опиравшиеся на бесчисленное количество укрепленных городов, и дошли до окрестностей самого Кайфэна. Произошло с полдесятка крупных сражений, по большей части зимой, после чего, убедившись, что цзиньская оборона им не по зубам, нападавшие в конце концов отступили. Во время самого напряженного этапа этой войны армия завоевателей прошла вдоль Желтой реки около 800 километров за 60 дней. Сравните это с наступающей механизированной армией. В начале августа 1944 года после июньской высадки в Европе американцы под командованием генерала Паттона продвигались по 30 километров в день, и то только три дня подряд, не встречая практически никакого сопротивления по длинным прямым мощеным дорогам Бретани, а в 1216 году монгольская конница проходила по 13 километров в день по пересеченной местности, выиграв четыре крупных сражения и испытывая постоянную угрозу новых нападений в течение двух месяцев.

Не приходится удивляться тому, что Цзинь запросила мира. Один китайский источник приводит реакцию Чингиса, задавшего своим военачальникам вопрос: «Мы взяли всех оленей и всех других зверей, остался один кролик, может быть, отпустить его?» Это была проверка его военачальников, и один из них высказался: мир может наступить только тогда, когда император больше не император, а всего лишь князь-вассал нашего хана. Этого-то ответа и ждал Чингис. Война продолжится, и она продолжилась, завершившись полной победой над Цзинь почти 20 лет спустя.

Победа пришла бы намного раньше, если бы события на западе не отвлекли внимание Чингиса, открыв новую главу в истории монгольских завоеваний.