6 Великое государство белого и высокого
6 Великое государство белого и высокого
Воображаемым взором по следуем теперь за Чингисом прямо на юг, через 600 километров степей и Гоби, через предгорья великих горных цепей, где гравийные поля уступают место лугам и пастбищам, между двумя горными хребтами в сторону Желтой реки, а затем вверх по течению широкой, текущей по илистому дну реки еще 250 километров до города Иньчуаня.
Полюбоваться видом Иньчуаня, столицы нынешней провинции Наньси, можно с верхнего этажа пагоды XI века, возвышающейся над деревьями, в тени которых утопает заросший травой дворик городского музея. Я взобрался по крутой и темной лестнице наверх, потому что общий обзор, как правило, дает некоторый ход мысли. Но этого здесь не получилось. Иньчуань — почти миллионный город, — на первый взгляд выглядел огромным, скучным, серым, малоэтажным послевоенным пригородом, рассмотреть что-либо подробнее мешала окутывавшая его дымка. Я подумал, что могу различить вдалеке полоску желтых песков пустыни. Дымку при носила пыльная пустыня, городской транспорт, толпы велосипедистов и трехколесных рикш, а также промышленные предприятия, примостившиеся на равнине к северу.
Но есть другой город Иньчуань, ключом к которому могут служить сама пагода и деревья с травой. Улицы обсажены деревьями, обочины в траве, их поливают из автоцистерн. Не видимые из-за дымки равнины оказываются бескрайними тучными полями пшеницы, овощей, ухоженных фруктовых садов, которые обводняются древней замысловатой системой каналов, берущих воду из Желтой реки, что в 12 километрах к востоку от города. Музейная пагода напоминает, что у этого города древние корни, что было время, когда он славился как центр буддизма. В городе есть еще только одно многоэтажное здание — пагода высотой 54 метра, сложенная из кирпича 1500 лет назад. Она была закрыта, но не по причине небрежения, а совсем наоборот. Иньчуань возвращает себе свое богатое прошлое и делает это во имя еще более богатого будущего.
Это прошлое лежит в совсем ином и некитайском мире. Тысячу лет тому назад Иньчуань, — а положение его таково, что если провести прямую линию через всю территорию современного Китая, то Иньчуань окажется на одной трети расстояния с запада до морского побережья, что делало его недосягаемым для любого китайского правителя, — был центром отдельной самостоятельной культуры, чьи непривычные и загадочные артефакты производят потрясающее впечатление на новичка.
До Иньчуаня я добирался поездом из Хух-Хото, столицы Внутренней Монголии, со своим другом, переводчиком и гидом Джоргитом, преподавателем университета Внутренней Монголии. Если с полчаса проехать по новой шоссейной дороге на запад от Иньчуаня, маячившие на горизонте неясным блеклым мазком горы материализуются в рваную скалистую стену — горы Хеланьшань. На их фоне над верхушками придорожных деревьев маячат непонятные, имеющие форму пули сооружения метров 30 высотой, они похожи на гигантские, изъеденные непогодой серые термитники. Их восемь штук, но с первого взгляда увидишь только три-четыре. Остальные поглощены окружающим их пространством, своего рода фартуком из гравия и земли, охватывающим полосу 10 километров у подножия гор, из которых он был вымыт. Эти купола — гробницы императоров.
Почти восемьсот лет гробницы назывались Озимандян — скими развалинами, это были загадочные, вызывающие благоговейный трепет руины, подобно огромным каменным ногам без тела, увековеченным в поэзии Шелли. Благодаря заботам чингисхановских войск, не оставивших после себя ни тел, ни сколько-нибудь значительного количества арте фактов, это место до сих пор одни только колоссальные груды камней. Но сейчас они притягивают к себе множество археологов и являются манящим туристским объектом, который сравнивают с египетскими пирамидами. Конечно же, они не эквивалентны пирамидам по масштабу, но они вместе с территорией, на которой расположены и которая равняется 50 квадратным километрам, говорят о мощи и престиже культуры, что 200 лет господствовала в регионе, равном Франции и Германии, вместе взятых. Вполне естественно, что хищный взгляд Чингиса остановился на этой стране.
Но почему именно на этой стране, а не на более богатых соседях, Цзинь, традиционном недруге монголов? Для того чтобы понять стратегию Чингиса, необходимо рассмотреть, какой у него был выбор.
В начале XIII века Китай представлял собой разделенную страну. Центральный и южный регионы долго находились под властью династии Сун, которая покровительствовала художественному и интеллектуальному ренессансу. Южную часть еще удерживала Сун, но север подпал под два «варварских» народа. На северо-востоке лежало царство, основанное за столетие до этого юрченами из Маньчжурии, которые дали ей название по имени своей династии — Цзинь. Кабул, прапрадед Чингиса, и Кутула, его двоюродный дед, воевали с Цзинь, и она под конец станет главной целью Чингиса. Но Цзинь была крепким орешком. Сейчас она заключила союз со своим давнишним врагом, Сун, и была уже далеко не той, что раньше. Варварское происхождение забыто, и Цзинь управляла своими миллионами китайских крестьян и десятками хорошо укрепленных городов из-за мощных стен Бейджина.
Однако по соседству находилось второе «варварское» царство, то самое, с девятью мавзолеями в форме пули. Более известное под своим китайским названием Си Ся, оно выглядело более обещающим.
Теперь на минутку представьте себе последствия того, что собирался затеять Чингис. Перед ним три соперничающих государства: Цзинь, Сун и Си Ся, и мир между ними ба лансировал на весьма неустойчивой основе. Тут же, под боком, еще две державы: Тибет и (с начала X I I века) Кара-Китай. Теперь добавьте полунезависимые племена и кланы, живущие своей собственной политикой, лавируя между великими державами и ведя среди них свою игру, — все связаны интересом вокруг торговых путей, особенно тем, который мы называем Шелковый путь, хотя шелк к этому времени перестал быть главным товаром, который связывал Китай с Центральной Азией и в конечном итоге с Европой. Только представьте себе, какие там были религиозные противоречия — ислам на западе смешивался с буддизмом, конфуцианством, несторианским христианством и шаманизмом, и сколько там разных языков, среди них основные — китайский, тибетский, тюркский, арабский, тангутский (о нем подробнее еще будет разговор). Вот в какой котел собирался окунуться Чингис со своим народом и бросить в это извечно бурлящее варево свою армию, язык, культура и религия которой были совершенно чужды новой среде. Долговременные последствия этого шага были абсолютно непредсказуемыми.
Но будущий завоеватель и не мог задумываться о долговременных последствиях. Ему необходимо было как можно скорее найти самое уязвимое место для нанесения удара, который должен дать немедленный и самый богатый дивиденди обеспечить монголам прочные и самые неприступные позиции в иерархии царств. Из двух возможных объектов Цзинь была слишком сильная, в ней имелось слишком много укрытых стенами городов и слишком много гор, через которые нужно будет переходить. Си Ся, по сравнению с Цзинь, была открытым домом под защитой только Гоби и песчаных пустынь, которые монголы могли преодолеть в считаные дни, в ней было немно го городов, и ее войска были слабее. Со стратегической точки зрения было бы лучше сначала добиться победы над более слабым противником, а уже потом повернуть против того, кто сильнее. Можно было опасаться, что Цзинь вмешается в драку, но в данный момент это было весьма сомнительно, если иметь в виду недавнюю смерть ее правителя. Игра стоила свеч, если можно будет одержать скорую победу.
Я говорил, что предполагаемая жертва Чингиса больше известна по ее китайскому названию. По правде говоря, Си Ся вряд ли что-то говорит кому-либо, за исключением горстки специалистов, потому что Чингис постарался стереть с лица земли государство, культуру и народ этой страны. Здесь следует отметить, что здесь мы видим первый в истории описанный пример запланированного геноцида. Безусловно, это был очень эффективный этногеноцид. Сменившим культуру Си Ся монгольской и китайской культурам не было дела до спасения ее документов, ее письменности, сохранения ее памятников. Этим занимались ученые других стран, главным образом России, начавшие работу по дешифровке и интерпретации культурного наследия Си Ся. Недавно, по прошествии такого долгого времени, китайцы проявили желание побороться за первенство в этой области, учредили исследовательский институт, стали собирать артефакты, реставрировать памятники. Только в наши дни эта древняя культура вновь открывается публичному обозрению на сцене, с которой ее выбросили силой.
Народ Си Ся называл себя «ми». Но, как это случается обычно, терминология доминирующей культуры рано или поздно должна возобладать. Китайцы звали жителей этой страны «даньцянь», а по-монгольски они стали «тангутами» («дань» плюс монгольское окончание множественного числа «ут»). Тангуты из Си Ся — вот как их называют теперь. В VII веке предки тангутов под нажимом тибетцев мигрировали из горных районов восточного Тибета на восток. Прошло триста лет, и их базой стал Ордос, пространство в пределах излучины Желтой реки, где их вожди правили приграничными областями старого Ся по мандату династии Тан, отсюда и их более позднее название («си» значит «западное», Си Ся — Западное Ся, в отличие от Ся, которое в V веке существовало дальше к востоку).
Когда в 960 году к власти пришла династия Сун, тангуты воспользовались удобным моментом и в 1020 году основали новую столицу к западу от Желтой реки — вблизи или на месте сегодняшнего Иньчуаня, — а затем повели наступление на запад, через горы Хелан, создав в конечном итоге империю 1500 километров в ширину и 600 километров в глуби ну. Становым хребтом их владений была узкая полоса богатых пастбищ, пролегавшая между северными предгорьями Тибетского массива и мертвящими просторами пустыни Алашань, которая географически является южным протяжением Гоби. Эти пастбища распространяются до самого Дуньхуана с его комплексом буддийских пещер IV века на восточной оконечности пустыни Такла Макан. Этот отрезок Шелкового пути, длиной 1000 километров и шириной местами не больше 15 километров, называли коридором Хэси («Хэ-Си» значит «Река-Запад», т. е. к западу от Желтой реки), теперь его принято называть коридором Ганьсу, по названии провинции, в которую он входит. На полдороге между Иньчуанем и Дуньхуаном ответвляется дорога, ведущая через пустыню к реке, которая теперь известна как Шуй, но для монголов это Эцинь. Эта река текла через пустыню к пограничной крепости, которая известна под несколькими названиями: Эцина (по Марко-Поло) или Хара-Хото («Черный го род» — это монгольское название, только теперь окончание «о» опускается).
Истинный основатель Си Ся как независимой империи Ли Юаньжао был честолюбивым и талантливым правителем и целым рядом мер[5] утвердил статус своего народа. Он дал царской семье новую фамилию Веймин (или как-то в этом роде — это китайская версия тангутского слова). Его владения стали Великим государством Белого и Высокого. И он отделил тангутов от их соседей, предписав мужчинам брить голову, оставляя челку над лбом. Его подданные должны были под страхом смертной казни выполнять этот указ. В 1038 году он провозгласил себя императором. Эти шаги заставили китайцев прибегнуть к оружию, и последовала шестилетняя война, закончившаяся только после того, как Юаньжао заманил китайцев в западню.
Выбрав долину, где удобно было устроить засаду приближающейся сунской армии, тангуты, как утверждает традиция, отошли и стали ждать, когда китайцы подойдут к нужному месту. Оставалась проблема, как узнать, что они туда подошли. Юаньжао придумал остроумный выход. По его приказу наловили много птиц и посадили в ящики, а ящики расставили вдоль дороги. Сунская армия подошла, солдаты заинтересовались странными звуками, исходившими из ящиков, и открыли их. Птицы выпорхнули на свободу. Увидев стаю птиц, затаившиеся в засаде тангуты атаковали и перебили 20 000 сунских солдат. В 1044 году Сун подписала с тангутами договор, обязавшись ежегодно выплачивать «субсидию» — 135 000 кусков шелка, 2 тонны серебра и 13 тонн чая.
Перенос столицы в район Иньчуань, расположенный в непосредственной близости к Желтой реке, был очень умным маневром, ибо в его результате тангуты присвоили плодороднейшую долину величиной с Массачусетс или Уэльс, 20 000 квадратных километров, ядро которых составлял один миллион гектаров, обводнявшийся древней ирригационной системой, и мог, по подсчетам одного китайского историка, прокормить 4–5 миллионов человек.
Юаньжао издал также указ, подтвердивший подобный указ предшественника, по которому принимались меры к созданию тангутской письменности, ибо понимал, как понял двумя столетиями позже Чингис, что письменность будет официальной базой для государственной администрации и религии, а через них и национальной идентичности. Его честолюбие требовало, чтобы письменность демонстрировала уровень цивилизации и при этом отличалась уникальностью. Необходимо было выбрать модель для адаптации. Он мог бы остановиться на тибетском, который был бы намного проще, поскольку тангутский язык был родствен тибетскому и тибетская письменность имеет алфавит. Можно было бы взять несколько десятков букв, как сделали монголы. Нет, он пошел по другому пути, его привлекла письменность господствующей в регионе культуры — китайской, в которой каждый из тысяч знаков соответствует слогу. Другие китаизированные культуры — корейская и японская — использовали китайские символы для письма на своих языках. Но Юаньжао велел своему ученому Ели Жэньжуну придумать знаки, которые были бы абсолютно оригинальными, что закрепило бы за тангутской письменностью славу не имеющей отношения к китайской. Таким образом, 6000 тангутских иероглифов выглядяткак китайские, но китайскими не являются. Даже те, которые все-таки являются производными от китайских, изменены настолько, что никакому китайцу их не прочитать. Одна фонетика помочь не могла, так как тангут так же далек от китайского, как английский от венгерского.
Этим письмом пользовались для записи законов и для переводов буддийских текстов, который тангутские праотцы принесли с собой из Тибета и которые с самого начала под держивали буддизм как государственную религию. На деле для тангутов буддизм был больше чем религия, он был их идеологией, использовавшейся царской семьей для борьбы с китайским конфуцианством и утверждения тангутского главенства. Стремившийся прославиться добрыми делами, император приобрел у сун полный экземпляр 6000-стра-ничной Трипитаки, свода буддийских канонических писаний, и повелел перевести ее на тангутский. Делая это, Си Ся старалась не отстать не только от сун, но и от ля о и корейцев, которые сделали перевод Трипитаки за сто лет до этого. Но дело было не только в том, что свод буддийских текстов был переведен и переписан каллиграфом. Тангуты вслед за сун, ляо и корейцами напечатали свой материал, вырезая каждую страницу в зеркальном отражении. Трипитака потребовала 130 000 печатных досок, на каждой сотни иероглифов, и каждая доска позволяла делать оттиск двух страниц. И это была лишь одна из тысяч буддийских работ, которые были отпечатаны или задолго до этого получены или приобретены тангутами. Когда в 1907 году доступ в пещеры Магао около Дуньхуана, замурованные около 1000 года, был открыт для английского археолога сэра Ауреля Штейна, он купил (всего за 130 фунтов стерлингов, как он позже вспоминал) «плотную кипу рукописей, высотой почти 10 метров и объемом, как мы подсчитали потом, 500 кубических футов», около 40 000 рукописей и несколько сотен картин, составляющих теперь ядро огромных коллекций в Британском музее, Британской библиотеке и других хранилищах. Китайские, тибетские, уйгурские и санскритские документы, запрятанные еще до того, как расцвела тангутская культура, красноречиво свидетельствуют о том, насколько богатой была буддийская традиция в момент, когда тангуты начинали писать собственные сочинения. О масштабах их усилий стало возможным судить, когда русский путешественник Петр Козлов исследовал в 1908–1909 годах заброшенные руины северного аванпоста Си Ся города Хара-Хото и когда в Санкт-Петер бург на телегах отправлено было 10 000 документов, многие из них на тангутском языке, и там они осели в обширной и в основном непрочитанной коллекции тангутской буддийской литературы.
Если тангуты выпустили потрясающее количество печатной продукции, то это потому, что потрясающими были их умение, организация и техника. Что значит напечатать Трипитаку — представьте себе, что вы собираетесь напечатать «Энциклопедию Британнику» и начинаете с изобретения собственной письменности, затем изготовляете печатные доски, вырезая по дереву в зеркальном исполнении каждую страницу каждого из 31 томов.[6]
Долгое время китайские ученые-гуманитарии сокрушались по поводу того, что такое количество тангутского исторического «сырья» исчезло в «империалистических» музеях. Теперь же китайцы пытаются перехватить инициативу, и од но из мероприятий в этом направлении — создание пре красного института Си Ся при Иньчуаньском университете провинции Нинся. Им руководит Дзяньлу, показавший нам кодекс законов Си Ся — «первый полный свод законов этнического меньшинства в Китае» — с такой гордостью, будто эта копия санкт-петербургского оригинала была его собственным произведением. За последнее столетие была проделана огромная работа, но та горстка ученых, которые могут читать тангутскую письменность, продолжают находить но вый материал, помогающий воссоздать жизнь тангутского общества. «Мы находим установления по поводу одежды, да же ее цвета, предписанного для простого люда, указы о месте жительства, о том, как орошать поля, как строить каналы, в каком направлении должна течь вода».
Усилия китайцев занять доминирующее положение в изучении этого находящегося едва ли не семью печатями «поля чудес» во многом основываются на трудах всей жизни одного человека, Ли Фаньвеня, который не смог встретиться со мной из-за того, что он стар и очень плохо себя чувствовал. Страсть к малоизвестным языкам зародилась у него в 1955 году, и с той поры он весь отдался распутыванию их хитросплетений. Многие из 6000 иероглифов были расшифрованы русскими учеными, но символы составляли только долю проблемы. Ли пришлось также помучиться над грамматикой, а затем с накопленными знаниями взяться за разгадку знаков, имеющих множественное значение, — новых понятий, созданных соединением и преобразованием иероглифов. «Дерево», добавленное к «вырезать», дает понятие «долото», и это самое простое. Но как догадаться, что «сердце» плюс «зло» будет значить «вред», что «колено» плюс «рука» плюс «идти» — это «взбираться»? Или «палец», написанный наоборот, значит «большой палец ноги»? Посвятив работе в этой области почти 50 лет, заполнив 30 000 карточек и расшифровав надписи на 3000 надгробий, Ли в 2001 году выпустил Словарь Си Ся — мандарин.
Великое государство Белого и Высокого создало и развило впечатляющую культуру, сосредоточившуюся в десятке крупных городов, где трудились умелые ткачи, строители, кожевенники, металлурги. Тангутские купцы торговали по всей Центральной Азии, снабжая ее элиту предметами роскоши. В 1980 году археологи наткнулись на клад, содержавший 10 000 железных монет, все они были отчеканены в двенадцатом столетии в Си Ся. Несмотря на обширнейшие пустыни, составлявшие большую часть ее территории, Си Ся располагала великолепными пастбищными землями Коридора Ганьсу, протянувшегося вдоль хорошо обеспеченных водой северных предгорий гор Цилянь. Ее богатство позволяло содержать мощную армию, расквартированную по десятку военных округов, во главе каждого из них стоял член царской семьи. Во время войны император рассылал гонцов с серебряными пластинами, они сообщали местным военачальникам приказ начать призыв в армию всего мужского населения в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет. Таким образом, правитель был в состоянии набрать армию в 300 000 воинов.
Последующие 150 лет императоры Вэй Мин сменяли друг друга в семейном бизнесе управления, хотя случались и междоусобицы, временами возникали бунты и бандитские войны на беспокойных границах Си Ся. В 1125 году на территорию страны хлынули толпы беженцев-киданей, спасавшихся от нашествия юрченов. В 1140-х годах голод и землетрясения вызвали восстания. Но, если взять в целом, это было стабильное, развитое, процветающее царство. Никому бы не пришло в голову, что его сила была и его уязвимым местом. Дело в том, что это была страна, управлявшаяся учеными и чиновниками, а ее армия опиралась только на крестьян-земледельцев и торговцев-горожан, у монголов же опорой войска было все население страны.
Во время, когда родился Чингис, Си Ся имела по всей стране систему государственных школ иколледж с 300 местами для подготовки чиновников и ученых. Ученая академия писала и хранила исторические труды. Император Жэньсяо, подобно своим предшественникам, был буддийским полу-божеством и стремился прослыть просвещенным монархом.
В 1189 году Жэньсяо отметил пятидесятилетие восшествия на престол распространением 100 000 экземпляров сутры о возвышении и втором рождении Маитрейи, пятого ботисатвы, и по 50 000 других сутр; все эти сутры были напечатаны на тангутском и китайском языках. Однако Жэньсяо оказался последним великим правителем Си Ся. Он умер в 1193 году, оставив империю на менее способных преемников.
Величественная, замощенная камнем дорога к гробницам выходит прямо на мавзолей номер 3, построенный основателем Си Ся и находящийся сейчас в обширном огорожен ном пространстве, где ведутся археологические раскопки. Сюда допускаются посетители. Но это лишь крошечная часть непостижимого целого. На другом конце равнины, подобно далеким песчаным замкам, стоят восемь других императорских гробниц и 200 сооружений поменьше, построенных для военачальников ниже рангом с их семьями, они от крыты для посещения, и туристы, у которых хватит на это сил и времени и у которых есть соответствующая обувь, мо гут их посмотреть. Нам на помощь пришел наш водитель. Рядом с кассой была грунтовая дорога, которая шла через каменистую пустошь, поросшую кустиками жесткой травы и пересеченную пересохшими руслами весенних потоков, и приводила к гробницам номер 2 и 3, построенным Юаньхао для прославления его отца и деда. Рабочие были заняты, устанавливая забор из дерева и железа, огораживая пространство для будущих посетителей. На нас с Джоригтом никто не обращал внимания, мы были одни с этими камнями, куста ми, далекими горами и этими непонятными сооружениями. Таких сооружений, как эти побитые погодой конусы, я никогда в жизни не видел. Вообразите себе носовую часть ракет, изъеденную во время встреч с астероидными облака ми. Вокруг их основания эродированный детрит набросал пыльные юбки. Но поверхность конусов выветрена неровно. Восемь столетий дождей прочертили на всех куполах горизонтальные и вертикальные бороздки. Кроме того, виднелось множество отверстий — ну просто масса отверстий.
— Джоригт, что это за отверстия, как ты думаешь? Похожи на птичьи гнезда.
— Это не птичьи.
— Может быть, это отверстия для вентиляции, — предположил я.
Он вопросительно посмотрел на меня.
— Это же гробница. Внутри должна быть пустота. Там дол жен быть воздух внутри.
Оба мои предположения были ошибочными. В общем-то, ответ находился прямо у нас под ногами. Бульдозеры разравнивали площадку у гробницы, готовя, как я думаю, место для туристских орд, которые повалят сюда в один прекрасный день, — но между камешками гравия видны были кусоч ки изразца, маленькие осколочки пастельно-зеленого и коричневого цвета. А рядом с гробницей номер 3 можно было увидеть и сохранившиеся в целости свидетельства того, зачем понадобились заинтересовавшие меня отверстия на поверхности гробниц. На 50-метровом стенде была выставлена коллекция полукруглых черепиц, по моим подсчетам, не менее 20 000 штук. Черепица означала крыши. Отверстия и бороздки отмечали места, где в свое время стропила упирались в тело сооружения, бывшие вовсе не полыми, а сплошными, это была утрамбованная земля, наваленная на собственно гробницы и образовавшая над ними эти своеобразные башни. Стропила поддерживали выгибавшиеся кверху, возможно перекрывавшие друг друга, черепичные крыши, как это принято на китайских пагодах.
В апогее могущества Си Ся, в начале VIII века, это место должно было выглядеть очень впечатляюще — девять пагод сверкали красочными крышами, каждая в своем собственном дворе в окружении менее значительных «гробниц-спутников», и на всех девяти дворцовых участках охрана и многочисленное войско.
Все это очень понятно объяснено в прекрасном новом музее при входе в гробницу номер 3, которая подается как «одна из великолепных жемчужин в великой сокровищнице китайской истории и культуры». Мне кажется, что эти притязания справедливы и подтверждаются музейной экспозицией, где выставлены на обозрение модель гробницы с окружением, сотни статуй, черепиц, свитков, монет, печатных книг и керамики, рассказывающих о том, как видится сегодня история Си Ся. До меня не сразу дошло, к чему клонит наш гид, пока не насторожило что-то странное в его словах. Не то чтобы он монотонно, словно робот, оттарабанил вызубренный наизусть текст, замечательно само по себе было то, что там вообще нашелся говорящий по-английски гид. И дело было не в его манере откашливаться после каждого предложения, причем это звучало так, словно он говорил через прикрепленный на лацкане пиджака микрофон и специально акцентировал окончание каждой фразы. Нет, меня смутило нечто такое, что стояло за произносимыми им словами.
Он говорил, что Си Ся просуществовало 190 лет, «пока не было завоевано войсками Внутренней Монголии».
— Войсками Внутренней Монголии! — пробормотал Джоригт. — Где же это, он думает, родился Чингисхан?
Гид не оговорился. «Мы видим девять императорских гробниц. — Гид упорно продолжал свое, подчеркивая свои слова шумной пунктуацией. — Но мы видим, что было двенадцать императоров. Специалисты думают, что последние три умерли во время войны с войсками Внутренней Монголии».
Хм. Если наш гид к тому же и гид по официальному мышлению, то это значит, что кто-то, обладающий властью, хотел, чтобы посетителям говорили, что вторгнувшиеся из-за Гоби монголы на самом деле пришли из китайской провинции. Не хотят ли заставить нас поверить, что тангуты понес ли поражение от китайских подданных?
Можно сразу сказать: да, так оно и было, что станет ясно через миг, когда я объясню, почему. Но быстрый ответ вряд ли сделает честь вопросу. Он открывает целую серию вопросов о природе идентичности нации, к которым я возвращался снова и снова на протяжении всего путешествия. Проблема лежит в том, как подходят сейчас к оценке Чингисхана с позиций истории и современности.
Это что касается причин такого быстрого ответа. Они станут ясны из воображаемого допроса:
— Кто напал на тангутов в начале XIII века?
— Монголы под водительством Чингисхана.
— Очень хорошо. И что произошло?
— Чингисхан победил.
— Превосходно. И?..
— И в конечном итоге монголы завоевали остальной Ки тай.
— Да, это так. И?..
— И они основали династию Юань.
— И династия Юань была важной вехой в истории какой нации?
— Китая.
— Потрясающе. Так кто основал эту китайскую дина стию?
— Конечно, Чингисхан.
Итак, здесь-то и кроется подвох: кем это делает Чингиса — китайцем или монголом?
Вы видите, куда мы клоним. Если смотреть на вещи с юга от Гоби, Чингисхан, в сущности, китаец. Из чего следует, что монголы, в сущности, китайцы. Выглядит логично.
Скажем так, прошлое внезапно становится частью сегодняшнего дня, с политическим подтекстом, который затронет нас несколько позже. В описываемый же момент, слушая нашего настойчивого гида, я невольно вспомнил разговор с Джоригтом в поезде, медленно тащившемся вдоль Желтой реки.
Нужно сказать несколько слов о Джоригте. Он родился в семье скотовода в степях Внутренней Монголии. До семи лет он ходил в монгольскую школу и говорил только по-монгольски. Его родители китайского языка не знали. Потом его отец стал чиновником в городе Шилин. Они с матерью сами никогда не учились читать, но считали, что образование — путь к продвижению в жизни. Окончив школу и сдав экзамены на монгольском, он поступил в Университет Внутренней Монголии в Хох-Хото, на отделение монгольского языка. Но к этому моменту он уже знал, что мир, в котором он живет, вовсе не монгольский. Это китайский мир. Чтобы продвигаться дальше, ему необходимо было изучить китайский язык. Приступив к изучению китайского в возрасте семнадцати лет, к двадцати одному году он свободно говорил по-китайски. Потом он начал специализироваться на связи турецкого и монгольского языков, учился в Анкаре. Наконец, ближе к тридцати, принялся за английский, чему поспособствовал приезд в Хох-Хото американского профессора. Таким образом, монгольский — его первый язык, китайский — второй, турецкий — третий и английский — четвертый. Он служил мне переводчиком на всех четырех языках, и я ему бесконечно обязан. Он был также и неплохим бегуном, был чемпионом университета на дистанциях 800 метров, 1500 метров и 10 километров, что, как оказалось, должно было нам в скором времени очень пригодиться.
— Ну так как, — спросил я его, — ты китаец или?..
— Я монгол, но… — он сделал паузу, — но китайской национальности.
Для того чтобы пояснить свою мысль, он рассказал историю своего имени. Джоригт — достаточно простое имя по-монгольски, оно легко транслитерируется по-английски. Но китайские знаки односложные, каждый оканчивается на гласный или на «н», и поэтому невозможно соединять две согласные. Для того чтобы изобразить свое имя по-китайски, он должен как можно точнее передать звуки своего имени на монгольском. Получается что-то вроде Дже-Ри-Ге-Ту. Ну, это же со всей очевидностью не китайское имя, но оно делает его китайцем, потому что может быть написано и произнесено по-китайски. Из всего этого следует, что, какой бы смесью национальностей он себя ни чувствовал, для китайцев он китаец.
Такова, в сущности, китайская позиция по вопросу о национальной идентичности. Раз вы попадаете в китайскую сферу, в глазах китайцев вы становитесь китайцем. Джо-ригт — китаец, а раз так, то и Чингисхан тоже, и никаких больше разговоров.
Какое отношение ко всему этому имеют слова «войска Внутренней Монголии»? Ответ совершенно убедителен, но вам придется внимательно проследить за моими рассуждениями. Когда-то Монголия и Китай составляли одно целое под властью монголов, которые в силу этого фактически стали китайцами. Прошло время, и Монгольская империя распалась, а Китай уменьшился. Внешняя Монголия — Монгольская Народная Республика, как она стала называться, к несчастью, выпала из семьи в начале XII века, когда Китай был слабым. Но монголов во Внутренней Монголии, которая все еще часть Китая, больше, чем в самой Монголии, которая не является частью Китая. Таким образом, с точки зрения исторической реальности правильнее называть всех монголов «внутренними монголами», потому что для китайцев монголы происходят именно оттуда. Так что войска, захватившие Си Ся в XIII веке, были «внутренними монголами».
У этой проблемы есть еще одно измерение. Территория Си Ся занимала территории нынешних Синьцзяна, Ганьсу, Нанси и Внутренней Монголии, в отношении которых ни кто не усомнится, что это части Китая. Если бы тангуты были сегодня с нами, они, как и Чингис, и Джоригт, были бы китайцами, невзирая на то, что их язык родствен тибетскому, что они, победив китайцев, основали собственное государство и что они фактически прекратили свое существование или были абсорбированы задолго до того, как на свет появился единый Китай. В конце концов с лица земли их стер один из китайских народов, т. е. монголы. Это значит, что они неоспоримая часть великой семьи Китая, которая сложилась после 1949 года. Таким образом, безжалостно эксплуатируя суждения задним числом, можно рассматривать длительную борьбу за контроль над Внутренней Азией между тремя отдельными национальностями как небольшую размолвку между членами одной семьи.
Фотография во всю стену с изображением 56 национальностей, живущих в Китае, как бы ставит точку музейной экс позиции и подводит черту под всей этой историей. Гид ответил на мой само собой разумеющийся вопрос: «Эта фотография говорит нам, что среди 56 национальностей нет тангутской национальности. Но тангутская национальность влилась в эти народы. Сегодня все национальности сближаются и делают нашу страну все более прекрасной».
Официальным подходом к проблеме меньшинств нельзя не восхищаться. Все, за исключением одной, национальности из 56 составляют всего лишь 5 процентов населения страны, подавляющее большинство населения ханьцы, но каждая из этих национальностей теоретически имеет гарантированный голос, язык и культуру. Национальным меньшинствам предоставляется возможность воспринять более широкую культуру, что во все века было проблемой приграничных регионов и в судьбе мигрантов и что в наши дни в еще более обширном числе ситуаций повторяется в мире перемещенных меньшинств. Но ханьская исключительность поднимает много вопросов, особенно что касается истории. Восстановление исторических границ или захват новых районов стирает с лица земли приграничные культуры, которые с трудом вписываются в китайский контекст. Тибет тому самый яркий пример. В случае тангутов мы видим весьма странное искажение исторической правды, когда задним числом китайцами делают единственный некитайский на род, которым до той поры, пока он сам не создал собственного царства, правили ни кто иные, как тибетцы.
И в распространении понятия бывших китайских подданных на население, проживающее в современных границах других государств, таится скрытый политический смысл. Часть Маньчжурии, которая теперь принадлежит России, в то или иное время была китайской (или, по крайней мере, ляо или цзинь, что в китайском понимании одно и то же). Отсюда, в случае, если российский контроль над этой территорией ослабеет, возникнет весьма интересная ситуация.
Или взять Монголию. Если победоносный монгольский завоеватель, Чингисхан, становится китайским правителем и если в результате этого монголы рассматриваются как ки тайцы, тогда Китай может претендовать на Монголию, хотя сейчас это независимое государство. В этом кроется потенциальный конфликт по поводу того, кто мог бы на законных основаниях осуществлять управление большей частью пограничных территорий Внутренней Азии, проблема, как мы увидим, прямо связанная с наследием Чингисхана.
Чингис уже многое знал о Си Ся, потому что монголы и тангуты жили как подозрительные родственники, непрерывно наблюдая друг за другом. У тангутов были тесные связи со старым союзником и врагом Тогрулом, ханом кераитов. Якха, брат Тогрула, был мальчиком пленен и воспитан тангутами, потом они даже сделали его гамбу (большим военачальником или советником). Дочь Якхи стала одной из приемных дочерей Чингиса, а со временем матерью двух китайских императоров-монголов и первого монгола-владыки Персии. И когда Нилка, сын Тогрула, бежал, то бежал через территорию тангутов, предоставив отличный предлог для первых монгольских набегов в 1205 году. Итак, монголы знали о тангутах все — об их науке, военной ловкости, глубокой буддийской религиозности (всех тангутских императоров они называли «бурханом», что означало одновременно и Живой Будда, и Святой, тем же словом они называли свою священную гору Бурхан Халдун). Но это не имело никакого значения. Важно было лишь то, что тангуты были богатыми и уязвимыми.
Пока никаких имперских амбиций не возникало. Чингису, занятому походом на старых врагов меркитов, требовалась добыча для подкармливания армии, и, если возможно, получаемая не сразу, а постепенно. За источником необходимых средств не нужно было ходить далеко, это была Си Ся. Отсюда следовал вывод, что нужно обратить Си Ся в вассала, уплачивающего регулярную дань, и сделать это как можно быстрее, пока в войну не ввязалась Цзинь. Наверняка никто не думал об оккупации страны, скорее всего речь шла о том, как бы воспользоваться богатствами Си Ся в качестве трамплина к захвату Цзинь и получению там еще больших богатств.
Весной 1209 года вторжение началось. Для этой первой крупномасштабной кампании Чингис мог выбрать много разных маршрутов через Гоби. Возможно, он двинулся на юго-запад по пути, отстоящему от Авраги километров на 500, затем вниз по реке Онги, только начавшей освобождаться ото льда и полной талой воды, направляясь под укрытие хребтов Трех Красавиц. Здесь алтайские горы наконец растекаются на площади 20 000 квадратных километров горной страны с ее пиками, каньонами, высокогорными пастбищами, песками и гравийными полями. К западу разбегаются наперегонки цепочки поющих песков, высоких песчаных дюн, получивших такое название благодаря необычному непрерывному гудению, издаваемому подхваченными ветром частицами песка. На востоке простираются гравийные низины, где вода большая редкость и очень мало дичи. Но по сравнению с песками и пустынными равнинами Три Красавицы, с их ручьями, лугами, изобилием живности, имели все преимущества, чтобы выбрать их для сосредоточения войск перед трудным переходом. Век за веком дикие животные постепенно отступали перед натиском скотоводов, но сейчас это Национальный парк, дикие звери возвращаются, и таким образом начинаешь понимать, какими благодатными для них были эти края. Во время одного из приездов сюда я наблюдал горных баранов, балансирующих на гребне утеса, слушал жалобы скотоводов на волков, видел же ребенка, покалеченного снежным барсом. Говорили даже, что кто-то наткнулся на одного из редчайших млекопитающих, гобийского медведя, реликтовой разновидности, миллионы лет назад отрезанной от своих гималайских родственников наступающими пустынями. В XIII веке Три Красавицы были раем для диких ослов, которые давали не только отличное мя со, но и обеспечивали превосходные условия для тренировки войск — они перемещаются табунами и соперничают в скорости и маневренности с лошадьми (был случай, когда мне удалось заснять на видео несущийся галопом со скоростью 70 км в час табун, это было в отдаленном районе западной Гоби, куда возвратились получившие теперь защиту закона дикие ослы).
От Трех Красавиц путь лежал на юг еще 300 километров, до гор Хеланьшань, образующих восточный выступ пустыни Алашань. Если судить по карте, это не лучший маршрут, создается впечатление, что лучше пройти вниз по Желтой реке, там, где теперь проложена железная дорога. Но это потребовало бы пересечь плотно населенные земледельческие области, которые иссечены многочисленными каналами. Быстро передвигавшейся кавалерии было предпочтительней двигаться по твердой, открытой пустыне Алашань, где не встречаются на каждом шагу оборонительные узлы. Когда монголы захватили небольшой обнесенный стенами город, тангуты послали в Цзинь за помощью, ожидая, что те забудут прежние разногласия и обиды и поспешат выступить против общего врага. Но Чингис правильно рассчитал время для нападения. Цзинь управлялась новым правителем, князем Вэй, который цинично ответил тангутскому правителю: «Нам выгодно, когда наши враги нападают друг на друга. В чем здесь опасность для нас?»
Наступая на юг, пустыня справа, горы слева, монголы по дошли к крепости, закрывавшей единственный горный про ход к тангутской столице, нынешнему Иньчуаню. Сегодня вы можете добраться до прохода за полчаса без всяких трудностей. В дни Чингиса дорога пролегала по высохшему руслу реки летом или по подножиям гор в период наводнений, подъем был пологим, всего на сто-двести метров. Крутые подъемы конникам давались трудно и медленно. Так что проход был, как и сегодня, единственным путем через горный кряж. Это объясняет возведение крепости, это была база тангутской армии силой в 70 000 воинов, спешно усиленной еще 50 000 солдат (всегда следует помнить, что эти цифры почти наверняка очень щедрые).
Даже располагая осадными силами, овладеть этой крепостью было невозможно. Единственной надеждой Чингиса было выманить тангутов на равнину. После двухмесячной осады монголы прибегли к своей обычной для таких ситуаций тактике. Они сделали вид, будто решили снять осаду и отходят, но на самом деле укрылись за холмами, оставив не большой отряд в качестве приманки. Когда тангуты, как и ожидалось, вышли из крепости, чтобы напасть на него, монголы вышли из засады и одержали потрясающую победу. До рога на Иньчуань была открыта.
Но теперь встала еще одна проблема. Иньчуань был хорошо защищенный город, а монголы считались быстрой кочевой кавалерией. Им еще не доводилось брать города штурмом. У них не было тройных осадных луков, какими были вооружены Сунь и Цзинь, пускавших стрелы величиной с телеграфный столб, не имелось мощных катапульт, зажигательных бомб, начиненных низкокачественным порохом или расплавленным металлом, и они пока не располагали плененными экспертами, которые могли бы научить их ведению осадной войны. У них был опыт только мобильных и стремительных военных действий. Возможно, они смогли бы продержаться какое-то время за счет захваченных земель, но войска ждали быстрое вознаграждение, кроме того, опасно было задерживаться, пока тангуты не получат подкрепления из отдаленных областей империи Си Ся.
Выход оказался буквально под рукой — иньчуаньская система каналов, по которой из Желтой реки поступала вода для орошения полей Си Ся. Монголов не занимала мысль о сохранении таких капиталовложений, обслуживаемых презренными земледельцами. Поэтому они разрушили дамбы и попытались затопить город, чтобы вынудить его защитников капитулировать. Это была очень неудачная идея, ведь окружавшие Иньчуань сельскохозяйственные земли были совершенно плоскими, как Голландия. Выпущенные на волю воды растеклись во все стороны, но глубина водного покрытия оставалась небольшой. В городах дома не пострадали от наводнения, от него пострадали юрты и телеги. Монголы затопили самих себя и были вынуждены отойти назад, на более высокие места.
Тангутские вожди также оказались в трудном положении. Враг совсем рядом, посевы уничтожены, помощи от Цзинь не будет.
Патовая ситуация.
В поисках выхода из тупика оба уступили. Тангутский император уступил, отдав дочь (ее звали Чака) за Чингиса, и в качестве дани поставил монголам верблюдов, соколов и ткани. Убежденный в том, что у него теперь есть уступчивый вассал, который будет выплачивать дань и снабжать его армию всем необходимым, Чингис приказал отступать.
Но это был его первый мирный международный договор, и в нем не хватало прозорливости. Как покажут события, он сделался жертвой собственной неопытности и выдавал желаемое за действительное. Тангуты сдались, вздохнули с облегчением, но держали фигу в кармане. Им казалось, что гроза позади. Выскочки варвары могут вымогать целые телеги трофеев и табуны верблюдов, но, конечно же, никогда им не захватить мощное царство с двухсотлетней историей, хорошо укрепленными городами и армией в несколько сот тысяч воинов, так ведь?