14 Брентфорд

14

Брентфорд

Я думаю, мы кое-что упустили

Как-то вечером, примерно через неделю после возвращения из Ренн-ле-Шато, когда я уже собирался ложиться спать кто-то громко позвал меня с улицы. Я выглянул в окно. Скэбис стоял у своей калитки, буравил взглядом мое окно и махал мне рукой, приглашая спуститься. Рядом с ним стоял Роберт, хотя не сказать, чтобы он стоял особенно твердо. Сразу видно, что люди вернулись из паба. Меня тоже звали, но я не пошел.

Я сложил ладони, как будто готовясь молиться, и прижал их к щеке, наклонив голову набок. Типа я буду спать. Разумеется, три минуты спустя я уже сидел на кухне у Скэбиса со стаканом красного вина.

– Я понял, в чем дело, – объявил Скэбис. – Мы ничего не нашли, потому что искали не то. Мы искали золото и драгоценности. И что-то похожее на чашу. И вот тут мы с тобой прокололись. Надо было искать мыфказет.

– Что надо было искать?

– Муфикзут. Как раз сегодня о нем прочитал. Не знаю, как это правильно произносится. Пишется М-Ф-К-3-Т. Название пришло из Египта, а в иероглифах гласные не использовались. Но это не важно, как его правильно произносить. Главное, мы теперь знаем, что надо искать. И еще нужно сделать…

Скэбис достал из кармана джинсов сложенный вчетверо листок, развернул его и передал мне. Это была распечатка на A4 под названием: «КОВЧЕГ ЗАВЕТА – СВОИМИ РУКАМИ».

Я прочитал, что там было написано, и отпил изрядный глоток вина. Мне было заранее страшно, к чему все это могло привести. Я умоляюще взглянул на Роберта, мол, спасай, гибну. Но он прикинулся шлангом. Типа а кому сейчас легко?

– Мафказут – это такая штука… – Скэбис потянулся за книгой, лежавшей на разделочном столике рядом с плитой, и говорил полчаса, если не больше, время от времени справляясь с первоисточником.

Не скажу, что я многое понял из пространных и очень заумных объяснений Скэбиса, так что не гарантирую правильность передачи. Скэбис вычитал про мфкзт в книге Лоренса Гарднера «Потерянные тайны священного ковчега». Там говорится, что Ковчег Завета, пожалуй, самая известная реликвия из сокровищницы Соломонова храма, это был никакой не сундук для хранения десяти заповедей, как считается традиционно. По мнению Лоренса Гарднера (в изложении Скэбиса), ковчег был неким сверхмощным электромагнитным прибором, который мог действовать и как лазерное оружие, и как преобразователь для трансмутации металлов. В частности, он превращал золото в белый порошок, известный как мфкзт.

– Как я понимаю, Святой Грааль благополучно подвергли этой самой трансмутации, – заключил Скэбис. – Превратили в мифкзют. Поэтому его и не могут найти. Но у этого муфикзута есть одно интересное свойство: если его поместить в Ковчег Завета, он вернется к своей изначальной материи. Превратится обратно в то, из чего получился. Так что нам надо сделать Ковчег Завета, – Скэбис ткнул пальцем в листок на столе, – и найти, что в него положить.

– Ты псих, – сказал я. Как будто только сейчас это понял.

– Я думал поставить его у тебя в гараже, Роберт, – сказал Скэбис, пропустив мою реплику мимо ушей.

– Ну, я даже не знаю… – пробормотал Роберт. – Он же, наверное, большой. И что скажет муниципальный совет?

– Забудь про муниципальный совет. Твой гараж станет новым Соломоновым храмом. У тебя есть все шансы войти в историю. Ты же хочешь войти в историю?

Роберт открыл рот, но ничего не сказал.

– Ну, вот и славно. Этот вопрос мы решили, – сказал Скэбис. – Кто-нибудь хочет еще вина?

В общем, Скэбис прибивался по белому порошку, а я все мучился с белыми лошадьми. Точнее, меня волновали не столько лошади сами по себе, сколько вопрос, действительно ли я их видел на обратной дороге из Ренн-ле-Шато в конце Дня синих яблок. Вполне вероятно, что это был глюк. Яркая галлюцинация. Обман зрения. Результат общего переутомления организма. Или игра воспаленного воображения. Сказать по правде, в тот день я действительно был на взводе. Причем напряжение копилось уже давно. Неделя походов по кладбищам не прошла даром. И жутковатый рассказ тамплиера Тони – в полутемном пустом ресторане, под протяжный вой ветра и дребезжание вывески за окном, – безусловно, внес свою лепту. И тем не менее каждый раз, когда я вызывал перед мысленным взором картинку с белыми лошадьми на озаренном серебряной вспышкой поле, я был на сто процентов уверен, что я их видел. Проблема в том, что я был в равной степени уверен в том, что уже через пять минут поле было пустым. И когда мы со Скэбисом специально приехали туда на следующий день, оно тоже было пустым.

Я не знал, что и думать. Единственное объяснение случившемуся: я действительно видел призраков. Однако подобное объяснение меня категорически не устраивало – ни тогда, ни сейчас. Мой скептический разум отказывался его принимать. Как я сказал Мартину Стоуну в Париже, я не верю в загробную жизнь и пришельцев с того света. В качестве человека разумного я представляю собой базовую модель, оснащенную лишь пятью чувствами, а не шестью – как в продвинутой версии. У меня даже есть подтверждающий это значок. Как раз подходящий значок для неверующего. Для человека, которого трясет от церквей. Для того, кто нисколько не чист сердцем. Кому жизни не стать ни святым, ни героем. Строгие белые буквы на черном фоне. Простенько и со вкусом. Два слова: «The Damned». Проклятый.

По возвращении из Ренна я достал значок из ящика и положил на тумбочку у кровати – чтобы всегда был на глазах. В тот вечер я сидел в спальне, сжимал значок в кулаке и думал о том, что со мной приключилось за последний год: что это было и как это было? Ну, во-первых, прикольно и весело. Мы со Скэбисом пустились на поиски Святого Грааля от скуки. От нечего делать. Что, согласитесь, как-то не очень подходит к легенде о благородных героях, чистых сердцем и помыслами. Но ведь были такие мгновения – на вершине Безю, в Сакре-Кер в Париже, в старой церквушке в Сен-Сальвере, – когда у меня возникло вполне очевидное чувство, что я действительно участвую в неких поисках.

Наверное, большинство из нас ищет своего рода Святой Грааль. Я сейчас говорю не о материальных приятностях жизни типа шикарной машины или отдыха на дорогущем курорте. Я говорю о расплывчатых идеалах. О настоящей любви, истинном счастье, полном самовыражении – о подлинном чувстве удовлетворения жизнью. Сотворенный из веры во что-то большее и из надежды на лучшее, Святой Грааль, может быть, существует лишь в нашем сознании. Но самое главное, он существует – и это действительно важно, хотя бы уже потому, что он дает нам цель в жизни, что-то такое, к чему надо стремиться. Он помогает нам идти вперед – вперед и ввысь. Помогает жить дальше.

Как бы глупо это ни звучало, но мои собственные приключения, мои «страсти по Граалю», действительно оживили во мне внутреннее ощущение цели – как раз тогда, когда при полном отсутствии работы и чего-то, пусть даже и приблизительно схожего с семейной жизнью (то есть тех самых простых, повседневных ценностей, которые не дают большинству сорваться и окончательно сойти с ума), я совершенно не знал, что мне делать с собой и с моей разнесчастной жизнью. Да, наш поиск Святого Грааля – это полное шизо, и все-таки это значительно увлекательнее, чем предполагаемый переезд на новое место, и я бы с большим удовольствием обозначал свой род занятий в анкетах как «охотник за Святым Граалем». Я сам не вполне понимал, для чего мне это надо. Может быть, так я казался себе интереснее. Не таким, как все. Или скорее обыденно ненормальным. Или попросту идиотом.

Я сидел на кровати, вертел в руках значок «The Damned» и думал обо всех наших вылазках в Ренн; обо всех странных людях, с которыми мы там встречались, и странных событиях, которые с нами случились. О лопнувшей шине и длинном перечне совпадений. О том, как у меня жгло ладони после Сен-Сальвера и часовни Рослин. О карте Генри Линкольна, расчерченной пентаграммами и кругами. О том, что хотя я и видел наглядные доказательства – подкрепленные линейкой и компасом, – я все равно не хотел в это верить. Не хотел верить собственным глазам. Так что неудивительно, что у меня были большие проблемы с тем, чтобы поверить в призрачных лошадей. Нет, правда. Лошади-призраки. «Скуби-Ду»,[21] да и только.

Я вновь представил себе всю картину – поворот, свет фар скользит по дощатой изгороди, вспышка молнии – и подумал, что, может быть, это и был тот урок, который мне надо извлечь из прошедшего года: научиться верить в заведомо невероятное. В то, во что невозможно поверить. В совпадения, которые на самом деле и не совпадения вовсе. Во взаимосвязанность всех событий. В сакральную географию и обмен энергиями. В синие яблоки и белых лошадей.

Скэбис, разумеется, изводил меня с этими лошадьми постоянно. Даже не изводил, а нещадно гнобил, все время подкалывал насчет моих «паранормальных способностей» и насвистывал тему из «Охотников за привидениями» при всяком удобном и неудобном случае. Я отбивался шутками про мфкзт, но у меня каждый раз заворачивался язык. Тем более что когда у меня все-таки получалось выговорить это «мафуфукзит», Скэбис тут же интересовался, нашел ли я козьи шкуры, которые обещал поискать в рамках посильного участия в проекте по Ковчегу Завета. Ковчег Завета сделался постоянной нетленной темой наших бесед на веранде и в пабе. На самом деле меня это устраивало. Я уже понял, что данная тема вполне безопасна и вряд ли к чему-нибудь приведет. Изготовление Ковчега Завета было сродни «Булавке», панк-группе, которой не существовало. Роберт, кстати, не сразу въехал, что «ковчег», о котором мы говорим беспрестанно, это, по сути, обыкновенный сундук.

– А я думал, что это такая большая лодка! – удивленно воскликнул он. – Ну, как у Ноя. Каждой твари по паре. Просто я невнимательно слушал, когда ты рассказывал про него в первый раз, Рэт. И все пытался понять, как же эта хреновина с каждой тварью по паре поместится ко мне в гараж. Но теперь вы меня успокоили.

Разговоры о Ковчеге Завета ни в коем случае не исключали разговоров о Ренн-ле-Шато. Как-то вечером, сидя на достославной скэбисовской веранде, мы даже придумали собственную теорию о пергаментах Беранже Соньера. Все началось с того, что Скэбис сказал, что он вычитал в интернете, будто Соньер не чурался азартных забав и регулярно играл в государственную лотерею. Эта бесценная жемчужина информации скрывалась в длинном списке предполагаемых увлечений кюре.

– А что, если он выиграл их в лотерею? Эти свои миллионы? – хохотнул Скэбис.

– Да нет, вряд ли. Может, что-то и выиграл, но не все. Тут все не просто. – Я задумался о том, сколько раз за последний год мы со Скэбисом обсуждали данный вопрос, сколько мы посвятили ему сил и времени. Мне вдруг представились наши рожи на фотографиях в местной газете, а над ними – большой заголовок: «Житель Брентфорда задушил своего соседа, бывшего панк-музыканта». На суде я заявил бы, что на меня нашло временное помрачение рассудка, – и это было бы недалеко от истины.

– Да, но мне почему-то всегда казалось, что ответ на вопрос о богатствах Соньера должен быть очень простым, – сказал он. – Сходи включи чайник, и мы взглянем на факты.

– Может, поговорим о чем-нибудь другом? О Джиме Хендриксе, например?

– Нет, нет, нет, – решительно заявил Скэбис, укладывая на колени дощечку. – Будь другом, включи чайник.

Я слушал скэбисовские рассуждения вполуха – потому что какая-то часть моего сознания лихорадочно вспоминала, что именно сделал Билл Мюррей, чтобы вырваться из петли времени в «Дне сурка», – но я все-таки уловил самое главное. Скэбис всегда был уверен, что авторство зашифрованных документов принадлежит двум разным людям – что, собственно, и подтвердила Эмма Баше, графолог с двадцатилетним стажем. И что в таком случае получается? А получается вот что: рушится общепринятая теория, что оба текста были составлены и записаны аббатом Антуаном Бигу, служившим кюре в Ренн-ле-Шато за сто лет до Соньера. Также это означает конец всем спекуляциям на тему о том, что документы были сфабрикованы Пьером Плантаром и его приколистом-приятелем Филиппом де Шеризе.

– Ален Фера тоже уверен, что они были написаны двумя разными людьми, – продолжал Скэбис. – Помнишь, он говорил, что первый документ, который с Дагобертом, составил Бигу. А второй, с синими яблоками, – уже сам Соньер. Но мне кажется, Ален ошибается. Мне кажется, синие яблоки – это как раз Бигу. Вот смотри. Шифр можно прочесть только с использованием ключевого слова с надгробия Марии де Бланшфор, а надпись на надгробии делал Бигу. То есть он ее не высекал, надо думать. Но текст составлял точно он. И было бы логично предположить, что и текст на пергаменте – это тоже его работа.

– Вообще да. Логично, – сказал я, отпивая чай.

– Очень даже логично, – повторил Скэбис с нажимом. – Это элементарно. Впрочем, в этой теории есть неувязки. Взять то же упоминание о синих яблоках. Помнишь, Ален говорил, что до Соньера никаких синих яблок не было вообще. Они появились уже при Соньере, когда в окна церкви вставили новые витражи.

– Но эти синие яблоки – они синие яблоки лишь потому, что все верят в то, что они именно синие яблоки, – сказал я тут же мысленно отругал себя за то, что не промолчал и не выдал обычное «гм». CD-плейер у меня в голове заиграл «I Got You Babe» Сонни и Шер, песню, которую Билл Мюррей слушал каждое утро в «Дне сурка». – Это всего лишь свет, проходящий сквозь разноцветные окна, – добавил я.

– Да, все верно. Но дело не только в яблоках. Вообще 17 января – странный день. И Ришар говорил, что там необычное освещение, в Реннской церкви. И Ален, кстати… что он там говорил о воскрешении из мертвых? Духи, призраки и – иго-го – белые лошади.

– А не пойти ли тебе в мыфкызыт? – тут же отреагировал я.

Хотелось мне этого или нет, но я снова играл роль Ватсона при Холмсе-Скэбисе. Я согласился с мнением Скэбиса, что если пергамент с синими яблоками действительно был написан аббатом Бигу, это должно было произойти в период между смертью Марии де Бланшфор в 1781 году и отъездом Бигу из Ренн-ле-Шато в 1792-м. Согласно некоторым источникам, надгробие на могиле маркизы де Бланшфор было установлено лишь в 1789-м, что сужает временной интервал «даты рождения» пергамента до четырех лет: с 1789 по 1792 год – время великих волнений, вызванных Французской революцией. Как большинство представителей духовенства, аббат Бигу был монархистом, и когда революция достигла предельно кровавой фазы, бежал из Ренна, по всей видимости, в такой спешке, что даже не стал собирать багаж. Он перешел границу чуть ли не нелегально и умер в маленьком испанском городке под Барселоной в 1794 году.

Анализируя текст с синими яблоками, Эмма Баше говорила, помимо прочего, что его автор «пребывал в состоянии крайнего напряжения». Видимо, что-то его угнетало. Он был чем-то встревожен, причем очень серьезно. И это, в общем, подходит к душевному состоянию аббата Бигу за несколько месяцев до поспешного бегства в Испанию. Тем более если учесть, что, согласно некоторым источникам, ему пришлось бросить в Ренне фамильные сокровища Бланшфоров, которые Мария де Бланшфор вверила его попечению на смертном одре. Допустим, Бигу спрятал сокровища где-то в Ренн-ле-Шато или в окрестностях. И составил зашифрованный документ с указанием, где их искать. А сто лет спустя Беранже Соньер нашел пергамент, расшифровал его и выкопал клад.

– Версия не хуже любой другой, – заявил Скэбис. – Бланщ. форы были богаты, и если принять во внимание их тесную связь с орденом тамплиеров на протяжении многих столетий, кто знает, какие бесценные реликвии хранились в потайных подвалах их фамильного замка.

– Ладно, допустим, что так все и было, – перебил его я. – Но остается еще документ с Дагобертом. Кто, по-твоему, его написал?

В отличие от пергамента с синими яблоками «шифровка» с Дагобертом не была связана с надгробием Марии де Бланшфор. На самом деле она не была связана вообще ни с чем. Шифр был очень простым: надо было всего лишь прочесть все буквы приподнятые над строкой. По сравнению с «завернутым» шифром пергамента с синими яблоками это был примитивнейший метод кодирования. Да и сами расшифрованные сообщения разительно отличались по стилю, так что незамысловатая простота «Это сокровище принадлежит королю Дагоберту II» казалась просто смешной рядом с загадочным фрагментом о синих яблоках. Что опять же подтверждало теорию о том, что тексты были созданы разными людьми и скорее всего в разное время. Больше того: под конец второй кружки чая мы со Скэбисом пришли к выводу, что документ с Дагобертом был составлен в двадцатом веке, всего лишь несколько десятилетий назад, – стараниями мсье де Шеризе под руководством мсье Плантара.

Но если это действительно подделка, то для чего она предназначалась? Зачем Плантару понадобилось выдавать ее за исторический документ в пару пергаменту Бигу? Ответ вполне очевиден: потому что упоминание о Меровингском короле Дагоберте и загадочном «Сионе» вводит в историю нового персонажа, а именно самого Плантара – потомка Дагоберта и главного босса Сионской общины, согласно «подлинным документам», таинственным образом возникшим из полного ниоткуда в Национальной библиотеке в Париже в 1960-х годах. Мы со Скэбисом, однако, считали его хитроумным мошенником, который использовал свои обширные познания в истории и виртуозное мастерство мистификатора, чтобы обеспечить себе основательную «родословную» и предъявить предположительно законные притязания на сокровища, которые, как ему было известно, спрятаны где-то поблизости от Ренн-ле-Шато.

Такова была наша со Скэбисом теория о зашифрованных пергаментах Соньера. Вернее, не столько теория, сколько гипотеза. Которая, по сути, почти ничего не объясняла. Очень многое еще оставалось неясным. Скажем, отношения Соньера с Мари Денарно. Или вопрос о его сексуальной ориентации. О его предполагаемых поездках в Париж и Лион. О «Le Serpent Rouge» и магическом квадрате с SATOR. О Пуссене и Теньере. О Сионской общине. О местонахождении сокровищ, может быть, где-то спрятанных до сих пор.

И, конечно, о Святом Граале. Но, как говорится, нельзя получить сразу все.

Я гордился нашим достижением. На самом деле мне даже не верилось, что нам наконец удалось ухватиться хотя бы за несколько скользких, извивающихся щупалец бешеного осьминога, каковым мне представлялась история Ренн-ле-Шато. Мне не верилось, что мы обнаружили что-то логичное и реальное, не связанное с эзотерикой, энергетическими завихрениями, привидениями, сакральной геометрией и «зеркальными» «N» на древних надгробиях.

С тех пор как Скэбис напросился ехать со мной во Францию, с тех пор как я согласился принять участие в автобусном туре Общества Соньера, я себя чувствовал человеком, который поднимается вверх на воздушном шаре, держась за веревку. Я знал, что в какой-то момент мне придется ее отпустить. Может быть, этот момент уже приближался. В ту ночь я долго не мог заснуть: думал о нашей теории относительно пергаментов и размышлял о своем месте в жизни, которая в последнее время стала мне представляться опасной зоной, куда лучше в здравом уме не соваться. Наверное, пора уже остановиться. Никакого больше Ренн-ле-Шато. Никакого Святого Грааля. Никаких синих яблок, белых лошадей и т. д., и т. п.

Утром я пошел к Скэбису. Сразу, как только проснулся. Мы снова засели у него на кухне. Скэбис был явно чем-то встревожен.

– Я только что говорил с папой по телефону, – сказал он.

– Ага. Как у него дела?

– У него все в порядке, – ответил Скэбис. – Но был пожар.

– Пожар? Где? Когда?

– В Ренн-ле-Шато. В «Синем яблоке». У Тони. Сгорел ресторан.

– Что?! Это что, неудачная шутка?

– Папа сказал, что здание сгорело чуть ли не полностью Тони не пострадал. С ним все в порядке. Ну, за тем исключением, что он все потерял. И говорят, у него не было нормальной страховки. Никто не знает, что стало причиной пожара но ты, наверное, можешь представить, какие там ходят слухи. Это случилось позавчера ночью. Семнадцатого февраля. Ровно через месяц после Дня синих яблок.

Я сидел совершенно убитый. И особенно после всего, что Тони рассказывал о Ренн-ле-Шато: что это место – его истинный дом, предназначенный для него самой судьбой. Впрочем, это было не единственное потрясение того дня.

– Ален, наверное, плачет от счастья, что не поставил свою модель в верхнем зале «Яблока», – заметил я, но Скэбис как будто меня и не слышал. Он был рассеян и постоянно «зависал», выпадая из разговора: ходил как неприкаянный по кухне, переставлял специи на полочке, протирал различные плоские поверхности и постоянно поглядывал на часы на стене.

– Прости, дружище. Я сегодня слегка замороченный, – сказал он, когда я возмутился, что меня не слушают. – Ко мне придут смотреть дом.

– Ты что, собираешься делать ремонт?

– Да нет, – сказал Скэбис. – Ко мне придут смотреть дом, чтобы… ну… может, они его купят.

В течение следующих двух недель дом Скэбиса посмотрели несколько человек, в том числе хорошо одетая семейная пара надменного вида (я их видел в окно). Супруг – солидный мужчина под пятьдесят, в маленьких круглых очках, со старомодным портфелем в руках – не производил впечатления эзотерического искателя приключений. Скорее наоборот. Но мне опять же не верилось, что Скэбис с Вив решили продать дом и уехать. Я вообще сомневался, что у них что-то получится. Они не поставили перед домом объявление «Продается», а когда я спросил, а куда, собственно, они собираются переезжать, они честно ответили, что не знают.

– Это просто в порядке эксперимента, – признался Скэбис. – Мы с Вив давно говорили о том, что засиделись в Лондоне, но мне пока непонятно, насколько серьезны наши намерения по поводу переезда. Все зависит от того, купят ли дом за ту цену, которую мы за него назначили. Если купят, тогда мы, может быть, озадачимся переездом уже всерьез.

Вероятный отъезд мистера и миссис Скэбис заставил меня задуматься о моей собственной ситуации. Большая часть кредита, взятого под переезд, была истрачена на совершенно другие нужды, и я уже начал подумывать о том, что пора бы уже перестать мучиться дурью и начать мучиться осуществлением задуманного. Я хорошо понимал Скэбиса, когда он говорил, что засиделся в Лондоне. Составив мысленный список того, что меня держит в Брентфорде (двое-трое хороших приятелей, дом, который мне нравится, на улице, которая тоже нравится, и футбольная команда, у которой столько же шансов пробиться в высшую лигу, сколько у меня – правильно выговорить «мфкзт»), я призадумался, хватит этого или не хватит, чтобы действительно удержать. Может, и хватит. В конце концов, это мой дом. Но без Скэбиса это будет уже не то. Двое-трое хороших приятелей – все-таки лучше, чем один-два приятеля. И еще меня не покидало тревожное чувство, что я не буду любить эту улицу так, как сейчас, если Рэт Скэбис не будет жить в доме напротив.

Я тоже пытался решить, куда мне ехать, если я все-таки соберусь менять место жительства. Среди вариантов был Норвич столица графства, где я родился. Я жил там три года, в начале 1980-х, перед тем как перебраться в Лондон. Там у меня были Друзья, включая двух-трех человек, которые тоже уехали в Лондон примерно в одно время со мной, а потом вернулись обратно. Может, мне стоит последовать их примеру. На самом деле искушение было велико, поскольку при средствах, которые у меня были, я мог купить в Норвиче дом по размерам такой же как в Брентфорде, и у меня бы еще оставалась солидная сумма на счете. Идея дурацкая, да? Может быть, и дурацкая. Но все же не самая идиотская из всех, которые приходили мне в голову за годы жизни, тем более что во мне уже крепла уверенность что уже очень скоро мне по-любому придется предпринимать нечто решительно-радикальное, если я всерьез собираюсь вырваться из болота повседневной рутины.

В общем, я взвешивал все «за» и «против» и вспоминал слова Дженни о том, что Ренн-ле-Шато придает ускорение карме. Думаю, мне бы не помешало, чтобы мне придали ускорения. Из серии еж – птица гордая, не пнешь – не полетит. С тех пор как Дженни сказала про ускорение кармы, я очень надеялся, что магия Ренна все же воздействует на непрошибаемого меня и поможет мне разрешить мой умеренный вялотекущий кризис среднего возраста. Собственно, именно это и произошло. Но не так, как я думал. Поднимаясь в сияющие небеса на воздушном шаре, я вознесся значительно выше, чем рассчитывал поначалу, и на каком-то этапе перестал обращать внимание на другие, более важные детали. На самом деле я поднялся уже так высоко, что не различал этих деталей внизу. Отвлекшись от повседневного существования, постоянно пытаясь поверить в заведомо невозможное, я как-то совсем позабыл о том, чтобы верить в возможное.

Может быть, это был мне урок. Может быть, мне нужно было пуститься на поиск Святого Грааля как раз для того, чтобы понять, что не нужно пускаться ни на какой поиск; что жизнь – это не поиск чего-то недостижимого. Жизнь – это просто возможность взять то, что есть рядом, когда ты просыпаешься утром и открываешь глаза. Может быть, мне было необходимо не отыскать Грааль, чтобы понять, что обретение Грааля – это не так уж и важно. Что вместо того чтобы искать Грааль, мне надо было заняться поисками работы. Или задуманным переездом. А теперь уже поздно метаться. Денег почти не осталось, а скоро не будет и вовсе.

Шли недели, работы по-прежнему не было, хотя я честно ее искал. Скэбис тем временем съездил в Твикенхэм. Его пригласили на открытое собрание тамошней масонской ложи. (Честно сказать, я не знал, что тайные общества проводят «дни открытых дверей»; для меня это стало большой неожиданностью.) Хьюго Соскин, который по-прежнему кашлял, но уже вроде бы не так сильно, как раньше, выбрался на пару дней в наш живописный Брентфорд, решив дать себе отдых от шумного, задымленного Котсуолдса. Несколько раз к Скэбису приезжали родители и, как правило, привозили с собой все последние «сочные» сплетни из Ренна.

Именно от Джона и Джой мы узнали, что Жерар де Сед, автор «Проклятого сокровища», книги, с которой, собственно, и закрутилось все дело о Ренн-ле-Шато, скончался в Париже на восемьдесят третьем году жизни. Дженни все-таки отбыла в свой Гавайский рай, а Тони сейчас живет в древнем трейлере и пытается выбить деньги из страховой компании в связи с пожаром в «Синем яблоке». Тоби с Гердой вернулись в Ренн после зимнего пребывания в Германии и обнаружили у себя в саду широкие пластиковые трубки, торчащие из земли, в том числе и посреди огорода, столь любезного сердцу Тоби. Вероятно, это были вентиляционные трубы одного из тоннелей Крота.

Но самая главная реннская новость: перемещение тела Беранже Соньера с церковного кладбища на специальный мемориальный участок в саду на вилле. То, что я принимал за нелепые слухи, оказалось правдой. Я видел в интернете фотографии новой могилы Соньера: аккуратно уложенный гравий и темный крапчатый мрамор – усыпальница двадцать первого века, совершенно не подходящая для славного парня из девятнадцатого столетия. Шикарное пафосное надгробие, напрочь лишенное характера и духа истории.

Объяснений причин было несколько. Одни утверждали, что останки переместили по требованию кого-то из дальних родственников кюре. Другие были уверены, что это сделалось для того, чтобы придурковатые охотники за сокровищами прекратили свои непрестанные попытки выкопать тело Соньера. Но каковы бы ни были причины, мне казалось, что так нельзя. Это была фальсификация истории. И еще почему-то мне было грустно, что после стольких лет, проведенных вместе – и в жизни; и в смерти, – Соньера разлучили с Мари Денарно. Мне казалось, что это неправильно.

Как-то раз, когда к Скэбису приезжали родители, у меня тоже случились гости: Ришар Бельи и Салим. В последние месяцы Салим частенько звонил мне по телефону. Он записался на курсы английского в Лионе. И записал всех своих подчиненных. На самом деле он направил на курсы английского столько народу, что руководство учебного центра в качестве благодарности оплатило ему поездку в Нью-Йорк на одни выходные. Салим звонил мне, чтобы попрактиковаться в английском, обычно – по своей трескучей мобиле, и, судя по звуковому сопровождению, из микроавтобуса, набитого народом. Однажды он позвонил мне и проревел вместо приветствия:

– Как тебе нравится Морис?

Я даже не сразу сообразил, кто звонит. А потом, когда понял, что это Салим, завис окончательно, поскольку понятия не имел, кто такой Морис.

– Э-э… Салим, а кто такой Морис?

– Я очень хорошо поживаю, спасибо. Как тебе нравится Морис?

– Салим, я не понимаю. Я не знаю никакого Мориса. Кто такой Морис?

– Я очень хорошо поживаю, спасибо. Как тебе нравится Морис?

– Ришар там с тобой? Не передашь ему трубку?

– Да. Но сперва я хочу кое-чего узнать. Прошу прощения. Как тебе нравится Морис?

Я уже думал, что у меня начинается тяжкий склероз. Но, как оказалось, я действительно не знал никакого Мориса. Вернее, я не знал никого, кто мог бы потенциально называться Морисом. В конце концов Салим все-таки передал трубку Бельи (с моего четвертого запроса), и тот объяснил, что Салим вдруг вбил себе в голову, что ему не нравится его имя, и подумывает о том, чтобы поменять его на «Морис». Также он собирается привезти в Англию полный микроавтобус духов, когда приедет в Бристоль на пасху обеспечивать питание на фестивале, и хочет, чтобы я свел его с руководством нескольких крупных рынков в Лондоне. Что я и сделал. Однако данное коммерческое начинание обернулось полным провалом. Салим не выдержал конкуренции на рынках Портобелло и Камдена, а его команда из семерых человек затеяла в бристольском баре большой махач с местными отморозками, в результате чего двое французов оказались в больнице, трое – в камере предварительного заключения в полицейском участке и только двое отделались легким испугом.

Бельи и Салим («Прошу прощения! «Морис», если вас не затруднит!») заехали ко мне в Брентфорд по пути из Лондона в Бристоль, причем их микроавтобус был еще где-то наполовину набит духами. Они заглянули буквально на пару часов, потому что им надо было успеть до вечера в Бристольский полицейский участок, чтобы внести залог за своих бойцов. Впрочем, Бельи успел показать мне фотографии своей новой квартиры. По прошествии года ночевок на полу и диванчиках у друзей по всему Лиону он все же нашел себе постоянное жилье.

– А это вид из окна спальни, – сказал он, передавая мне последний снимок. – Узнаешь?

Ничего себе! Лион – большой город, но Бельи нашел квартиру именно на улице Маккавеев. На той самой улице, где вроде как останавливался Беранже Соньер, когда приезжал в Лион. Причем дом Бельи был не просто каким-то домом на улице Маккавеев. Он стоял прямо напротив дома, в котором предположительно жил Соньер. Я сразу узнал питьевой фонтанчик с каменной головой быка на последнем снимке Бельи – фонтанчик на площади перед гостевым домом «для проживания священнослужителей».

– Каждое утро, когда я раздвигаю шторы, я вижу этот фонтанчик и вспоминаю вас с Рэтом, – сказал Бельи. – Иной раз это бывает не самое приятное начало дня.

Казалось бы, только недавно была суббота, а вот уже пятница. Время летело со страшной силой. Скэбис снял дом с продажи, а потом снова выставил на продажу. Я заметил в саду пчелу – первую в этом году. Футбольный сезон подходил к концу. Хотя «Брентфорд» спустился на несколько пунктов по турнирной таблице, ребята справлялись вполне пристойно. Скорее всего в этом году нам уже не подняться – впрочем, как и во все предыдущие годы, – но мы хотя бы не оказались на грани вылета. Что в общем-то можно считать достижением по сравнению с предыдущим чемпионатом.

Мои попытки найти работу по-прежнему не увенчивались успехом, и я принялся изучать сайты по продаже недвижимости на предмет дома в Норвиче. Скэбис тем временем затеял очередное коммерческое начинание – причем уже не такое бредовое, как наборы чернильных обезьянок, сокращенно – НЧО. – Добро пожаловать в штаб-квартиру Торгового дома «Viva Angeline», – объявил Скэбис, когда я вошел к нему в кухню и обнаружил его сидящим за столом в окружении футболок. Они висели на вешалках повсюду, куда можно было повесить вешалку, и лежали аккуратными стопками на всех доступных горизонтальных поверхностях. – Поставщика футболок Ренн-ле-Шато par excellence.[22]

Продукция Торгового дома «Viva Angeline» была явно приличнее ассортимента, представленного в сувенирном киоске Ренне. Скэбис недели две разрабатывал дизайн и в итоге остановился на двух моделях: светло-бежевый фон с ярко-красными надписями, воспроизводящими фрагменты из пергаментов Соньера, на груди и на спине («Занимайтесь расшифровкой загадочных сообщений без риска пролить содержимое стакана на драгоценные документы» – таков был рекламный слоган, придуманный Скэбисом), и синевато-серый фон с репродукцией надписи на могиле Марии де Бланшфор – черными буквами («Точная копия 10-стоунового камня, смысл которого известен лишь посвященным – носите, не надорветесь!»).

Пару дней спустя мой папа заехал в Лондон на пару часов вместе с другом, сотрудником похоронного бюро. Они привезли из Норвича тело усопшего, которого должны были похоронить в Ричмонде, и я встретился с ними в кафе – уже после того, как они доставили свой скорбный груз в часовню неподалеку от Брентфорда. Потом они подвезли меня домой (я сидел в кузове катафалка), и как раз по дороге у меня зазвонил мобильный. Это был Скэбис. И он был до крайности возбужден.

– Нам надо увидеться прямо сейчас, – сказал он. – Это важно. Очень важно. Я думаю, мы кое-что упустили.

Я сказал, что буду у него через пару минут. Скэбис ждал меня на улице. Он действительно был весь на взводе, так что даже и не заметил, что я приехал на катафалке. Не дав мне сказать «до свидания» папе, он схватил меня за руку и потащил за собой по улице.

– Куда ты меня?…

– В библиотеку, – объявил Скэбис. – Я все объясню по дороге.

Не знаю, что навело его на гениальную мысль, но меня просто убило, что мы не заметили этого раньше. Мы с ним не заметили не просто отдельно взятого слона, а целое стадо слонов. Взбешенных слонов. Которые ревут и топочут ногами. Потому что на окраине Брентфорда, в пяти минутах езды на автобусе от нас, посреди великолепного парка стоял величественный белый дворец Сайон-Хаус. Впрочем, я въехал далеко не сразу. Когда Скэбис упомянул Сайон-Хаус, я тупо уставился на него и спросил:

– И при чем тут Сайон-Хаус?

– При чем тут Сайон-Хаус?! – переспросил Скэбис и посмотрел на меня, как на придурка. – Сайон-Хаус! Лом Сиона! Сионская община! Теперь понятно? Да, оно пишется по-другому. Но это одно и то же слово. А вдруг Святой Грааль – там?! Может быть, он все время был там, у нас перед носом? И вместо того чтобы мчаться во Францию и Шотландию, надо было лишь сесть в 267-й автобус.

На самом деле это не бред сумасшедшего. Как говорится, слыхали мы бред и похуже. В Брентфордской библиотеке очень пристойный краеведческий отдел, и мы со Скэбисом выяснили, что Сайон-Хаус, как и Сионская община, назван в честь горы Сион рядом с Иерусалимом. От первоначальной постройки – Сайонского аббатства, возведенного в пятнадцатом веке – сейчас уже ничего не осталось. Это был не простой монастырь. По имеющимся у нас данным, он был размером с собор в Солсбери и считался одним из престижнейших центров богословия в Европе – вплоть до 1530-х годов, когда был закрыт по велению короля Генриха VIII наряду со многими другими религиозными учреждениями. Но Сайон отомстил. Когда Генрих умер в 1547 году, его погребальный кортеж остановился на ночлег в аббатстве на пути из Лондона в Виндзор. А наутро обнаружилось, что гроб с телом усопшего короля был самым варварским образом взломан, и королевские псы обглодали почти половину тела. Божья кара под соусом мрачной жути.

Мы со Скэбисом сели в 267-й автобус буквально на следующий день. Я ничего не сказал Скэбису, но про себя твердо решил, что это будет мой последний выход на поиск Святого Грааля. Последний год прошел словно головокружительное наваждение, и я был уверен, что если не приму меры немедленно, это затянется еще на год. Если не навсегда. Так всегда и бывает, когда затеваешь поиски Святого Грааля. Тем более если ты явно больной на всю башню – как мы со Скэбисом – и такой же никчемный искатель. Поиск становится вечным. Превращается в нескончаемый сериал. В воздушный шар, который поднимается все выше и выше и уже никогда не опустится вниз. Но я уже принял решение прыгать на землю. Оставалось надеяться, что приземление будет удачным и я ничего не сломаю. Пора прекращать эти игры. Все равно из меня не получится героя, исполненного лучезарной святости. Пора начинать верить в возможное.

По дороге в Сайон-Хаус я раздумывал о том, насколько серьезно мы были настроены на поиск сокровищ во время поездок во Францию. По-настоящему мы ничего не искали – ни Святой Грааль, ни что-либо еще. Мы не озаботились покупкой металлоискателя и лопат (2 шт.). Видимо, мы всегда знали в глубине души, что эти поиски ни к чему не приведут. Несмотря на табличку «Les Fouilles sont Interdites» на въезде в деревню, в Ренн-ле-Шато и окрестностях все давно перерыто, и почти за полвека активных раскопок никто не нашел ничего более или менее ценного. Я нисколечко не сомневался, что под Ренн-ле-Шато нет ничего, кроме сети ходов и тоннелей, и что когда-нибудь все рухнет, и на этом история деревни закончится. Трещины в стенах кладбища говорят красноречивее всяких слов.

Мы со Скэбисом обошли весь дворец, возведенный на месте Сайонского аббатства, и получили массу удовольствия, хотя Скэбис с подозрением отнесся к тому обстоятельству, что некоторые помещения были закрыты для публики. Официально это объяснялось тем, что Сайон-Хаус был не только туристической достопримечательностью, но и фамильной лондонской резиденцией герцога Нортумберлендского. Самым известным среди графов и герцогов этого рода был девятый граф Нортумберлендский, Генри Перси, получивший прозвище Граф-Колдун за свое увлечение алхимией. В начале семнадцатого века его заключили в Тауэр, где он провел целых пятнадцать лет (хотя и в относительно комфортных условиях) и познакомился с другим именитым заключенным, сэром Уолтером Рейли, который пристрастил его к курению. По имеющимся у нас данным, Перси и Рейли очень даже неплохо проводили время в тюрьме: занимались научными экспериментами и варили самогон. В их камерах было не продохнуть от табачного дыма и различных химических испарений.

Дворец, безусловно, был очень красивый и подавлял роскошью и величием, но я так и не понял, зачем нам понадобилось сюда ехать. Ну, как обычно. В большом зале, отделанном в древнеримском стиле, Скэбис провел пальцем по спине какого-то мраморного бюста и объявил, что нашел следы мфкзт-а. Но, судя по виду, это была самая обыкновенная пыль.

Несмотря на название аббатства, происходящего, как мы выяснили, от горы Сион, у меня были большие сомнения относительно возможной связи этого места с Сионской общиной – и вообще с историей Ренн-ле-Шато, уж если на то пошло. Скэбис сказал то же самое, когда мы прошли через парк и вышли к шоссе Брентфорд – Хаунслоу. Мы решили не ждать автобуса и вернуться домой пешком, но сперва подошли к старым воротам – бывшему входу в поместье Сайон. Эти ворота, давно не использующиеся за ненадобностью, представляют собой каменную арку в обрамлении рядов небольших колонн. Наверху арки стоит статуя ревущего льва – точно такая же, как на крыше Сайон-Хауса, – но нас со Скэбисом заинтересовали резные коровьи черепа, украшавшие перемычки над колоннами с двух сторон арки.

– Помнишь тот дом в Лионе, где вроде как останавливался Соньер? – Мне пришлось прокричать свой вопрос, потому что мимо пронесся большой грузовик. – На улице Маккавеев? Там над дверью было каменное изображение бычьей головы. И еще одно – на фонтанчике. Помнишь?

– Конечно, помню, – ответил Скэбис. – Боже, когда это было? Как будто сто лет назад. Знаешь, мне всегда казалось, что именно это и надо делать, чтобы к чему-то прийти. Узнавать символы, сопоставлять их друг с другом, понимать их значение. Только мы, кажется, не понимали значения символов. И толком не знали, есть ли какая-то связь между ними. Помнишь, в Рослине Джим Манро говорил, что символы – это язык, понятный людям, которые не умеют читать и писать. Для них эти символы значили многое, а для нас – ни хрена. Мы забыли этот язык. Мы его потеряли, утратили. Мы считаем себя жутко умными и продвинутыми, но мы даже не можем прочесть свою собственную историю.

Он умолк, провожая глазами черный спортивный автомобиль, пронесшийся мимо с явным превышением максимально допустимой скорости.

– Вот, пожалуйста, наглядный пример. Люди проносятся мимо арки на такой бешеной скорости, что они ее даже не видят. Они ее не замечают, да и когда бы им ее замечать? Они жутко спешат, у них есть дела поважнее какой-то замшелой арки у шоссе. А ведь это история. Наша история. Она повсюду. Раскрой глаза и смотри. Она еще есть. Но при таком отношении ее очень скоро не станет. Она разрушается, исчезает. С каждым днем, с каждым часом и каждой минутой от нее остается все меньше и меньше.

Помнится, в самом начале я говорил, что живу по соседству с Рэтом Скэбисом, а именно в доме напротив. Но вполне вероятно, что сейчас, когда вы читаете эти строки, у меня уже совсем другие соседи.

И еще, помните, я говорил, что мы с ним всегда знали в глубине души, что поиски в Ренн-ле-Шато ни к чему не приведут и мы не найдем никаких сокровищ? Так вот, я сказал глупость.

Вскоре после нашей вылазки в Сайон-Хаус на нескольких сайтах, посвященных Ренн-ле-Шато, прошла информация, что двое французов нашли клад из 1500 старинных золотых монет на каком-то ничем не примечательном поле в двух милях от деревни. Могильщик разместил у себя на сайте несколько фотографий, на одной из которых представлен парень с металлоискателем, а у него за спиной хорошо виден холм, где стоит Ренн-ле-Шато. Общую стоимость монет оценили в один миллион евро. Это примерно 700 000 фунтов стерлингов. Уроды.

Не знаю, было оно как-то связано с кладом из Ренн-ле-Шато или нет, но у меня в голове словно что-то замкнуло, и я решительно взялся за дело. К концу недели я договорился с агентом по недвижимости из Норвича, чтобы он показал мне два-три дома, которые, как мне казалось, могут мне подойти Мы договорились встретиться на выходных, и в пятницу утром я собрался ехать в Норвич. Скэбис сказал, что покормит моих котов, и я занес ему ключ – по пути на вокзал. Был уже конец мая, но погода стояла отнюдь не летняя. Дождь шел еще с ночи причем дождь неслабый. Я весь вымок за три секунды, пока переходил через улицу.

– Я передумал насчет ковчега, – сказал Скэбис, едва открыв дверь. – Нам надо кое-что обсудить. Тебе «Earl Grey» или обычный?

– Не могу, – сказал я, указывая на свою сумку и отдавая ему ключи. – А то опоздаю на поезд.

– Что, даже чаю не выпьешь? – улыбнулся Скэбис. – Уж на чашечку чая время найдется всегда.

– Сейчас не найдется.

– Ну хорошо. Я провожу тебя до вокзала. – Он схватился за куртку.

Мы не прошли и десятка шагов, как оба промокли до нитки. Как я уже говорил, дождь был изрядный. Мы дошли до «Грифона», но Скэбис не произнес ни слова.

– Слушай, Рэт, ты посмотри, что творится, – сказал я, остановившись у входа в бар и вытирая лицо ладонью. – Иди домой.

Он покачал головой.

– Хочу проводить тебя до вокзала.

– Да не нужно. Я сам доберусь.

Я еще не разобрался, насколько серьезно я был настроен на переезд. Я не знал, что себе думает Скэбис по поводу своего собственного отъезда. Но я был уверен в одном: рано или поздно кто-то из нас непременно уедет отсюда. И пока я стоял под дождем у входа в «Грифон», меня вдруг охватило пронзительное предчувствие надвигающейся потери. Хотя мы со Скэбисом никогда не были, что называется, закадычными друми, я уже понял, что мне будет очень его не хватать.

– Я буду скучать по тебе, – сказал я.

– Я тоже буду скучать, – сказал он.