6 Брентфорд

6

Брентфорд

Значит, ты не шутил про оружие?

Не знаю, как у меня получилось. На самом деле не знаю. Но я все-таки справился с управлением. Машина встала на все четыре колеса. И даже поехала более или менее по прямой.

Я уже попадал в очень похожую ситуацию, лет десять назад на въезде в Лондон на шоссе М4. Все было нормально, и вдруг… я даже не знаю, как это назвать. Один миг – и все превратилось в хаос. Это была массовая авария, машин на двадцать, если вообще не на тридцать. Моя машина въехала передом под грузовик, но сам я отделался легким испугом и незначительными царапинами. Мне повезло. В той аварии были погибшие, много погибших.

Мне потом еще долго снились кошмары – и до сих пор снятся, хотя уже не так часто. Помню, я словно выключился на мгновение, а потом прямо передо мною возник грузовик. Я попытался его объехать, но было уже слишком поздно. Я это понял и направил машину прямо под грузовик, давя на тормоз и надеясь на лучшее. В таком положении человек может только надеяться – все остальное уже от него не зависит. У тебя есть доля секунды на то, чтобы принять решение, которое кажется тебе наиболее правильным, а потом остается лишь верить и надеяться на удачу, или на ангела-хранителя, или на Господа Бога.

Там, на шоссе между Каркассоном и Нарбонном, я старался не думать о боли, разрывающей голову. Стиснув зубы, я мертвой хваткой вцепился в руль и надеялся на лучшее. Головной грузовик автопоезда, который мы только что обогнали, уже поравнялся с нами на средней полосе, а потом – дай Бог водиле здоровья и долгих лет жизни! – сбросил скорость и стал отставать, включив аварийную сигнализацию, чтобы предупредить об опасности машины, которые ехали сзади. Водитель грузовика на крайней правой полосе тоже оказался глазастым и сообразительным: он затормозил и включил аварийку. Теперь обе полосы были свободны, и мне удалось вырулить на обочину.

Бельи выскочил из машины еще до того, как она полностью остановилась. Я схватился за разбитую голову и позволил себе поморщиться. Скэбис, сидевший сзади, наклонился вперед и похлопал меня по плечу.

– Ты как там? Нормально? – спросил он. Скэбис знал про аварию на М4 и про мои последующие кошмары. Я обернулся к нему и… рассмеялся. Думаю, это было нервное. Хотя Скэбис, облитый красным вином, – зрелище поистине презабавное. В одной руке он держал смятый пластиковый стаканчик, в другой – пустую бутылку, перевернутую вверх дном. Он как раз собирался налить себе вина, и тут начался наш бешеный автослалом.

– Ты на себя посмотри, – оскорбился Скэбис. – Половина вина досталась тебе, когда я заехал тебе по башке бутылкой. Кстати, прими мои искренние извинения. Я не нарочно.

Вся машина была залита вином. То есть алые кляксы, разбрызганные по лобовому стеклу… А ведь я всерьез думал, что это кровь.

– Задняя шина, – крикнул Бельи, когда мы со Скэбисом выбрались из машины. Его было почти не слышно за ревом пролетающих мимо машин. – Ей, похоже, кирдык.

«Кирдык» – это еще мягко сказано. Длинные дырки, похожие на разрезы на твердой резине, были даже побольше, чем на драных джинсах Скэбиса.

Скэбис с Бельи принялись менять колесо. Я присел на металлическое ограждение. Меня трясло мелкой дрожью. Если бы шина лопнула на пару секунд раньше, пока мы еще не обогнали грузовики, мы бы сейчас представляли собой мясной фарш. Мне вспомнились слова Алена («Здесь очень опасно. Поэтому остерегайтесь») и рассказ Дженни о том, как ей несколько раз прокалывали шины, когда она только еще поселилась в Ренн-ле-Шато. Может быть, и нам тоже… Но это была совершенно бредовая мысль. Если бы нам прокололи шину, мы бы заметили это сразу. Нет, Ренн-ле-Шато здесь ни при чем. У нас просто лопнула шина. Это может случиться с каждым. Где угодно, когда угодно.

Я вцепился в эту мысль, как утопающий – в спасательный круг. А потом Скэбис позвал меня:

– Иди сюда, посмотри.

Он указал гаечным ключом на снятую шину. Рядом с ней на асфальте лежала пчела. Очень большая и очень мертвая.

Через день мы со Скэбисом вернулись в Брентфорд. Мертвая пчела стала для меня той самой последней соломинкой, что переломила хребет пресловутому верблюду. Это был уже перебор. На одну пчелу, если угодно. Я понимаю, что это звучит нелепо, но я воспринял ее как знак о грозящей нам всем опасности – знак, которым нельзя пренебречь. Сегодня тебе на обочине шоссе попадается мертвая пчелка, а завтра ты просыпаешься и видишь у своей кровати отрубленную козлиную голову с еще дымящейся пятиконечной звездой, выжженной на лбу. Я достаточно долго пробыл в Ренн-ле-Шато, так что знаю, о чем говорю.

Сменив колесо, мы решили не ехать в Нарбонн и вернулись в Куазу. К тому времени, когда мы подъехали к гостинице, я уже твердо знал, чего хочу. Хочу домой. Прямо сейчас О чем я немедленно объявил своим спутникам. С меня хватит. Я еду домой. И ничто меня не остановит. Весь вечер мы со Скэбисом обсуждали мое решение, и в какой-то момент мне показалось, что он намерен остаться во Франции. Он сказал, что ему нужно время и что он приближается к «критической точке» своего «расследования» в церкви. Я уже и не пытался понять, шутит он или говорит серьезно.

Но в конечном итоге Скэбис решил, что тоже поедет домой.

– А то я что-то соскучился по Вив и по мелким.

На следующее утро мы собрались и поехали в Каркассон, заглянув ненадолго в Ренн-ле-Шато, чтобы попрощаться с Аленом Фера, Дженни и тамплиером Тони. С Бельи мы распрощались на вокзале в Каркассоне: он поехал в Лион на машине, а мы со Скэбисом сели в поезд до Парижа, а оттуда отправились в Ватерлоо.

Дома меня охватили самые противоречивые чувства. С одной стороны, я был рад, что вернулся. Мне было приятно спать у себя в постели, зная, что ночью ножка кровати не надломится подо мной и я не окажусь на полу. Я с удовольствием занимался нормальными обыденными делами – смотрел телевизор, слушал музыку, шарился по интернету – и не забивал себе голову зашифрованными сообщениями и таинственными сокровищами. Я собрал все книги по Ренн-ле-Шато и вернул их Скэбису, не задумываясь. Когда я перекладывал их в картонную коробку, из одной книги выпал сложенный вчетверо листок со списком «Что надо сделать, чтобы найти Святой Грааль». Я быстро спрятал его в карман – пока Скэбис не видел.

Разумеется, мы рассказали о нашей поездке Роберту Мак-Калламу и всем остальным завсегдатаям «Грифона», но между собой мы почти не говорили о Ренн-ле-Шато. Мы словно приняли негласное решение забыть обо всем, что случилось во Франции, – как это бывает, когда вы с приятелем затеете что-то такое, о чем потом стыдно вспомнить. Наверное, мы оба просто «наелись» Ренн-ле-Шато до отвала. И больше уже не хотелось. Во всяком случае, в ближайшее время.

Я понял, что пора что-то решать с покупкой нового дома. Поездка во Францию нанесла ощутимый удар по моему финансовому благополучию, но у меня еще оставалось достаточно денег, чтобы осуществить свой проект – если вообще ничего не есть до конца года.

Скэбис тем временем увлекся чернильными обезьянками, про которых вычитал в «Fortean Times». Этих крошечных обезьянок, ростом с большой палец на руке взрослого человека, разводят в Китае еще со времен древних императорских династий. Это умнейшие создания, и китайские монахи учили их помогать в скрипториях – смешивать чернила, подносить кисти писцам, переворачивать страницы в книгах. Чжу Си, китайский философ, живший в двенадцатом веке, всегда держал при себе чернильных обезьянок. До недавнего времени считалось, что они вымерли несколько сот лет назад, однако, по утверждению «Fortean Times», они все-таки сохранились в одной из отдаленных провинций Китая.

– Я вот думаю съездить в Китай закупиться, – размышлял Скэбис вслух. – Они тебе тоже понравятся. Они классные. Может, займусь разведением на продажу. Но их нельзя продавать поштучно. Им обязательно нужна компания, иначе они будут скучать. А мы же не хотим, чтобы хорошие звери скучали. Я думаю, лучше всего продавать их в наборе по дюжине. Десять тысяч фунтов стерлингов за набор чернильных обезьянок, сокращенно – НЧО. Слушай, а прибыльное получается предприятие. Хочешь, возьму тебя в долю? Эй, ты вообще меня слушаешь?

Я уже начал всерьез опасаться, что он действительно рванет в Пекин, причем прихватит с собой и меня, но, на мое счастье, Скэбис уже через пару дней охладел к проекту НЧО и занялся изобретательством. В частности, он изобрел приспособление с незамысловатым названием «дощечка»: обыкновенная деревянная доска размером шесть дюймов на фут, предназначенная для укладывания на колени в качестве плоскости для сворачивания косяков. Дощечка такого размера идеально ложится на среднестатистические колени, что Скэбис и продемонстрировал мне с помощью испытательного прототипа, который он выстругал собственноручно. Базовая модель представляла собой просто доску без всяких изысков, но Скэбис уже работал над модернизированной версией класса «люкс» – с продольной выемкой по верхнему краю и маленьким ящичком для продукта. На его чертежах это было похоже на крышку старой школьной парты.

Его второе изобретение пока не имело названия и находилось в начальной стадии предварительно-умозрительной разработки, но уже было ясно, что это будет поистине гениальная штука. Вершина технологической мысли. По сравнению с этим изобретением дощечка покажется примитивным орудием. Чуть ли не обыкновенным куском древесины.

– Эта идея пришла мне в голову, когда мы ходили по кладбищу в Ренне, – объяснил Скэбис. – Представь себе могилу. А теперь представь несколько прижимных устройств, расположенных в стратегических точках на могильной плите и вокруг, которые, если на них нажать, включают запись голоса усопшего. Ну, того, чья могила. Записать можно все что угодно. Например, когда в вазе меняют цветы, из скрытых динамиков раздается: «Ну наконец-то. Большое спасибо». А если кто-то случайно наступит на могилу, включается запись: «Уйди отсюда!» Я думаю, это произведет революцию на рынке ритуальных услуг.

Пока Скэбис строчил длинные письма в Британское общество независимых похоронных контор, у меня тоже появилось новое хобби. На это дело меня вдохновило коротенькое, на три строчки, электронное письмо от Дженни. Я что-то не помню, чтобы я давал ей свое «мыло», но, наверное, давал, раз она написала. А написала она для того, чтобы сообщить поразительное известие: в течение нескольких ближайших недель Марс подойдет очень близко к Земле – ближе, чем за все последние 60 000 лет. В ясные ночи, добавила Дженни в конце, Марс будет виден с Земли невооруженным глазом. Я не знаю, что значило это событие в великом астрологическом замысле мироздания, но в практическом смысле – для одного отдельно взятого меня – это означало боли в затекшей шее после многочасовых наблюдений из окна ванной за очень маленькой, но очень яркой точкой, мерцавшей в безоблачном ночном небе.

Один из этих астрономических сеансов продлился чуть ли не полночи. Собственно, я пошел справить нужду и случайно взглянул в окно. Было уже поздно, начало третьего ночи, и Марс казался таким ярким и близким – близким в очень далеком смысле. Я так и завис у окна. И не только из-за Марса. Небо в ту ночь было просто волшебным: огромное, черное, в искрящейся россыпи звезд. И по небу метались огни – иногда на совершенно немыслимой скорости. Их было несколько дюжин, этих подвижных светящихся точек, в основном белых, хотя среди них попадались зеленые и красные.

Клянусь, я ничего не выдумываю. Я в жизни такого не видел: ни до, ни после. Что это было? Звездопад? Нашествие искусственных спутников? Корабли инопланетных пришельцев? Я наблюдал это чудо часа два как минимум. И мои коты – тоже. Они сидели на подоконнике бок о бок – что само по себе уже чудо – и, не отрываясь, смотрели на небо.

Я был уверен, что на передовицах всех утренних газет появятся сенсационные сообщения о небесных огнях. Я сварил кофе (при этом меня постоянно било током – от всего, к чему я прикасался) и потянулся к радиоприемнику. Почему-то мне было страшно его включить. Но не успел я нажать на кнопку, как снаружи послышались странные звуки, очень похожие на гул вертолета – как оказалось, это и был гул вертолета. Вернее, трех вертолетов: черных, без опознавательных знаков. Они летали над улицей взад-вперед, причем так низко, что чуть ли не задевали крыши. Я вышел в сад через заднюю дверь. Что, черт возьми, происходит?

Вернувшись в дом, я с опаской покосился на радиоприемник. Теперь мне совсем уже не хотелось его включать. Я решил позвонить Скэбису.

– А тебе разве не кинули в ящик листовку? – удивился он. – Ну, что сегодня у нас тут снимают кино? Эпизод «вертолеты над мирным городом». Для «Спецназа». Ну, знаешь. Такой сериал про SAS,[9] совершенно кошмарный.

У нас в районе часто снимают кино. У нас тут есть целый квартал старых викторианских домов, и местный совет с удовольствием пускает туда киношников. Надо думать, за немалое вознаграждение. Не так давно здесь снимали какие-то эпизоды с Питером Дэвисом, бывшим доктором Кто. И что-то такое с Элайджем Вудом, который сыграл хоббита Фродо во «Властелине колец». Роберт тогда отличился и спросил у Элайджи, можно ли посмотреть на его волосатые ноги. Но я снова отвлекся. Хотя Скэбис меня успокоил, разрешив загадку черных вертолетов, меня по-прежнему мучил вопрос о ночной звездной активности. Скэбис сказал, что он спал и вообще ничего не видел.

– Сейчас ведь июль, – сказал он.

– И чего?

– Сезон отпусков, – пояснил Скэбис. – Земля – это Ибица для космических путешественников. Кстати, чаю не хочешь? А то заходи. Тебе какой? «Earl Grey» или обычный?

– Вообще-то я занят…

– И захвати калькулятор. Я тут подумал, что дюжина обезьянок – это как-то маловато для полноценного НЧО. А двадцать – как раз то, что надо. Конечно, цена возрастает, но ведь и обезьян будет больше.

Я открыл было рот, но в трубке уже раздавались короткие гудки.

Не считая загадочного нашествия пришельцев, жизнь постепенно входила в нормальный режим. Попугайчики весело верещали и засирали окрестности. Кошки разгуливали по садам, держа в зубах нерасторопных сверчков. Пятиминутные соло на барабанах сотрясали всю улицу – в любое время дня или ночи. Киношники снимали кино. Главным событием месяца стало явление R2-D2 из «Звездных войн» в закусочной за углом. То есть, конечно, актера, который играл R2-D2, а не самого робота-коротышки. Это был бы уже перебор – даже для нашей округи.

Скэбис так и не дождался ответа от Британского общества независимых похоронных контор, а проект с обезьянками накрылся… как бы это сказать поприличнее… медным тазом, когда выяснилось, что китайским зоологам удалось разыскать один-единственный живой экземпляр этих милых забавных зверюшек. Но дощечка работала исправно. Скэбис держал ее на крыльце, рядом с креслом-качалкой, и всегда брал с собой, когда шел ко мне в гости. Как-то вечером мы сидели у меня в саду, и Скэбис вдруг спросил:

– И как оно продвигается?

– Что продвигается? – Я не понял, о чем он спрашивал.

– Похоже, у нас нет выбора, – продолжал он, пропустив мой вопрос мимо ушей. – Это наш единственный шанс. И ты это знаешь не хуже меня. Я долго думал и пытался понять, в чем тут причина.

– Погоди, Скэбис. Какая причина? Какой единственный шанс?

– У тебя сейчас есть работа?

– Ну… – В перерывах между наблюдением за ночным небом и вялыми размышлениями о поисках нового дома я обзванивал различные редакции и рассылал электронные письма по всем известным мне адресам на предмет поиска работы внештатным автором или редактором, но пока что мои усилия не увенчались успехом. Мой суммарный доход по возвращении из Франции составил 25,56 фунта стерлингов – из-за переиздания в ретроразделе одной моей давней статьи, которую я делал для «Melody Maker» в 1989 году. – Если честно, то нет, – сказал я.

– Я так и подумал. Как я уже говорил, я пытался понять, в чем причина. Я тут сделал кое-какие заметки. – Скэбис достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и прочистил горло. – Сокровища… – начал он.

– Так, Скэбис. Спокойно. – Я поднял руку ладонью вперед, как полицейский, который останавливает поток автотранспорта. – Про сокровища мы не будем. Мне сейчас не до сокровищ. У меня много дел. Ну, ты знаешь. Надо искать новый дом и вообще.

– Можно подумать, ты действительно его ищешь, – фыркнул Скэбис и был полностью прав. Поэтому я не стал возражать. – Сокровища… – повторил он с нажимом.

– Слушай, не надо. Я не знаю, что ты опять затеваешь, но давай без меня. Считай, что в качестве охотника за Граалем я вышел на пенсию.

– Сокровища… – повторил он в третий раз, прожигая меня взглядом.

После чего Скэбис, как я и боялся, заговорил о Ренн-ле-Шато. А мне пришлось это слушать.

Периодически справляясь с бумажкой, Скэбис на протяжении получаса говорил о вероятном источнике богатства Соньера – или, вернее, источниках, поскольку версий было как минимум с десяток. Он говорил о сокровищах Иерусалима, которые римский император Тит вывез из Святой земли в 70 году нашей эры. В 410 году их захватили вестготы и, предположительно, вывезли большую часть в Пиренеи. Он говорил о катарах, спасшихся из осажденной крепости Монсегюр. Согласно легенде, они унесли с собой некую вещь, представлявшую огромную ценность. Он говорил о золоте Меровингов и о неисчерпаемых богатствах тамплиеров. Он говорил о Марии де Бланшфор и аббате Антуане Бигу, который сочинил эпитафию на могиле маркизы и, по мнению некоторых ренньерцев, был автором зашифрованных манускриптов, найденных Соньером в церкви Марии Магдалины. Он говорил об обвинениях, предъявленных Соньеру: что он грабит могилы и берет деньги за мессы.

Скэбис действительно хорошо подготовился. И пока он говорил, а я слушал, мне вдруг подумалось, что я соскучился по Ренн-ле-Шато, и по тамошним людям, и вообще. «Перед мысленным взором встала картинка: вид на Ренн-ле-Шато с вершины Безю, когда вся деревня как будто купалась в золотистом сиянии заходящего солнца.

– Эй, ты вообще слушаешь, или где? – спросил Скэбис, прервав свою речь.

– Слушай, – если я и соврал, то лишь наполовину. – Я тут подумал… э-э… я тут подумал, а почему, интересно, перечисляя вероятные сокровища Соньера, ты ни разу не упомянул о Святом Граале?

– Так, теперь тебя интересует Святой Грааль. А в тот вечер, когда у нас лопнула шина, он тебя как-то не очень интересовал, если память меня не подводит. Я же тебе говорил, что почти подобрался к критической точке. Еще парадней – и мы бы точно его нашли, если бы кто-то не испугался и не запросился домой.

– Ты мог бы остаться, – заметил я.

– Раз мы начали вместе, то и заканчивать надо вместе! – заявил Скэбис. – Ладно, если тебе интересно. Насчет Святого Грааля… – Он пробежался глазами по своим записям и одарил меня лучезарной улыбкой. – Я тут сделал кое-какие заметки…

И профессор Рэт Скэбис пустился в пространные объяснения. Святой Грааль может быть чашей, а может – и блюдом. Он может быть сделан из золота, или из цельного изумруда, или просто из дерева. Это может быть самый обыкновенный камень, а никакая не чаша. Ну, или не блюдо. Это может быть место – Иерусалим, по мнению некоторых средневековых ученых – или духовный символ.

– Может быть, я старомодный болван при полном отсутствии воображения, но мне все-таки кажется, что это чаша, – сказал я, когда Скэбис закончил. – Которая очень неплохо смотрелась бы, ну, например, на каминной полке. И, разумеется, даровала бы вечную жизнь всякому, кто из нее пьет.

Как бы там ни было, Святой Грааль – это поистине священная штука, к которой может приблизиться только тот, кто чист сердцем, светел душою и благороден помыслами. Всем остальным можно не беспокоиться. Так что моя скромная кандидатура скорее всего отпадает. Как, впрочем, и Скэбиса.

– Он перемещается в пространстве по собственной воле и его охраняют благороднейшие из рыцарей, – продолжал Скэбис. – Встают, стало быть, рыцари с утра пораньше, жарят тосты на завтрак, и вдруг кто-то из них объявляет: «Так, ребята Грааль снова исчез, чтоб ему провалиться, прости, Господи». Не доев тосты, рыцари облачаются в доспехи и рыщут по всей округе в поисках Грааля, чтобы вернуть его на место. Представь себе объявление о вакансии: «Срочно требуются рыцари. Работа скучная, ненормированный рабочий день, но есть замечательная возможность получить вечную жизнь. Принимаются только чистые сердцем».

В Библии нет ни единого слова о Святом Граале. Первое упоминание о нем мы встречаем в эпической поэме французского стихотворца Кретьена де Труа, написанной в конце двенадцатого века (как сообщил мне мой ученый друг, сверившись со своими заметками). После этого появилось еще много легенд и поэтических произведений о «Sangraal» или «San Graal», как его называли на старофранцузском. Некоторые легенды связывают поиск Святого Грааля с Британией, королем Артуром и рыцарями Круглого стола, но большинство все же стоит на том, что Грааль спрятан где-то во Франции, причем обязательно в некоем зачарованном замке. В одной из ранних версий легенды, в романе в стихах «Парцифаль», принадлежащем перу немецкого рыцаря и поэта Вольфрама фон Эшенбаха и написанном вскоре после упомянутой выше поэмы Кретьена де Труа, «Замок Грааля» находится в Пиренеях и называется Монсальват (Гора Спасения). По мнению многих, охотников за Граалем, Монсальват из «Парцифаля» – это крепость катаров Монсегюр (Безопасная гора).

– Нет, мы все-таки дятлы, – заключил Скэбис уже на пороге, когда собрался уходить. – Сколько мы пробыли в Ренне. И что нам мешало доехать до Монсегюра?

– Ничего, в следующий раз, – сказал я и туг же пожалел об этом.

Через пару минут я услышал, как хлопнула крышка почтового ящика и что-то упало на пол в прихожей. Тонкая стопка скрепленных листов. Верхний лист сообщал следующую информацию: «Общество Соньера: автобусный тур в Ренн-ле-Шато с Генри Линкольном» – большими буквами, жирным шрифтом. Дата выезда обнаружилась чуть ниже – ровно через полтора месяца. А в самом низу было написано от руки, ярко-зелеными чернилами: «Только что говорил с папой. Он нам придержит два места. Будет круто. Только будь осторожен: парень из ЦРУ тоже едет. Ха-ха». И подпись большими печатными буквами: «РЭТ». Как будто без подписи я бы не догадался.

– Не поеду, – пробормотал я себе под нос. – Делать мне нечего.

Следующие несколько дней я упорно старался не думать о Ренн-ле-Шато. Это было непросто. Пусть я твердо решил для себя, что мне больше нет дела до странного кюре с его неразгаданной тайной, странный кюре с его неразгаданной тайной, со своей стороны, явно не принял такого же решения по отношению ко мне. Как-то утром я включил радио, и оно заиграло «Марию» Джонни Холлидея, в рамках специальной передачи о французской поп-музыке на «Радио-5». Я так поразился, что едва не откусил кончик зубной щетки. На следующий день, разбирая на чердаке всякий хлам, я обнаружил коробку с картонными подставками под стаканы с рекламой французских вин. Я понятия не имею, откуда они у меня взялись. Я видел их первый раз в жизни. И что самое странное, сверху в коробке лежала подставка с рекламой «Ша Нуар», знаменитого парижского кабаре «Ша Нуар», куда, по некоторым данным, захаживал наш добрый приятель Беранже Соньер, когда приехал в столицу показать найденные им пергаменты палеографам из семинарии Сен-Сюльпис.

Также следует упомянуть неожиданное открытие, связанное с «Золотистым сиропом». Я всегда любил сладкое и с раннего детства поглощал «Золотистый сироп Тейт и Лиль» чуть ли не целую банку в один присест. Сколько я перевидал этих банок: зеленых с золотом, со знаменитой эмблемой со львом! Но только теперь я увидел, что над головой спящего льва вьется рой насекомых. Рассмотрев льва внимательнее, я с удивлением обнаружил, что вид у него не совсем здоровый. Я бы даже сказал, что совсем не здоровый. Лев был вовсе не спящим, а дохлым. Я тут же сел за компьютер – искать информацию в интернете. Оказалось, что рисунок на банке связан с библейской историей о Самсоне, силаче с длинными волосами, впоследствии срезанными коварной подругой. Однажды Самсон убил льва. Ну убил и убил, с кем не бывает? Самсон пошел себе дальше, а в теле мертвого льва пчелы устроили гнездо и наделали меда. Отсюда и фирменный лозунг на банках «Золотистого сиропа»; «Из сильною вышло сладкое». Цитата из Библии. Длинные волосы Самсона, источник его нечеловеческой силы, сразу навели меня на мысли о Меровингах, королях-чародеях, волшебная сила которых, согласно легенде, заключалась в их волосах. Плюс к тому пчелы. Как я уже говорил, пчела нарисована на гербе Меровингов. Как-то оно подозрительно…

Я случайно взглянул в окно. Пчелы летали повсюду. Сад гудел, как электрическая подстанция. Они не проявляли агрессии. Тем более что я сидел в доме, а пчелы были снаружи, занимались своими делами. Ну да! Сейчас же июль, середина лета. Самый пчелиный сезон. Держа в голове данное соображение, я с грехом пополам убедил себя в том, что все совпадения в Ренн-ле-Шато – это действительно совпадения, только совпадения, и ничего, кроме совпадений. Это скорее проявление закона красной малолитражки, нежели происки черной магии. Действие этого закона я очень подробно разъяснил Скэбису накануне, когда мы сидели на открытой террасе «Грифона» вместе с Робертом и остальными.

– Ты объясни, что за закон красной малолитражки, – сказал тогда Скэбис.

– Закон очень простой. Если ты постоянно о чем-то думаешь, скажем, о красной малолитражке, куда бы ты ни посмотрел, везде будут красные малолитражки. И дело не в том, что их вдруг стало больше. Просто теперь ты уже безотчетно их ищешь и поэтому замечаешь. А раньше не обращал внимания.

– Типа вот так? – спросил Скэбис с улыбкой, указав пальцем на красную малолитражку, как раз проезжавшую мимо.

Я сказал Скэбису, что не хочу ехать в Ренн-ле-Шато с автобусным туром Общества Соньера. Я даже не стал объяснять причины. Просто сказал: не поеду, и все. Не сказать, чтобы он очень расстроился. Он лишь улыбнулся и пожал плечами. Мне показалось, что он просто мне не поверил.

В конце июня у Скэбиса был день рождения, и запредельно прекрасная Вив в своих неизменных «Мартинсах» решила устроить праздничный ужин в убийственно шикарном индийском ресторане, недавно открывшемся в Брентфорде. Помимо меня, на торжество пригласили Роберта МакКаллама с супругой Катрин и родителей Скэбиса, Джона и Джой Миллер.

Я как раз заворачивал подарок, как вдруг в дверь позвонили. Сперва я подумал, что это Скэбис. Во-первых, это был «его» звонок – долгое и настойчивое «дзииииииинь-дон» в манере бродячих Свидетелей Иеговы, только чуть более угрожающе, – а во-вторых, если кто-то звонил мне в дверь, в девяти случаях из десяти это был Скэбис. Я чертыхнулся, спрятал полузавернутый подарок под диванную подушку и пошел открывать. Я открыл дверь, и меня чуть не сбило с ног здоровенной красной спортивной сумкой, нацеленной мне прямо в лицо.

– Что… – выдавил я.

– Знаете Хьюго Босса? – прогремел голос с той стороны красной сумки. – Знаете Келвина Кляйна? Прошу прощения! А-ХА-ХА-ХА-ХА!

– Привет! – улыбнулся Бельи, выглянув из-за плеча хохочущего Салима. – Мы тебе привезли подарок. Целую сумку духов. Можно, мы у тебя переночуем? Мы приехали на музыкальный фестиваль, который будет в эти выходные. У Салима две точки. Будем кормить народ.

– Не вопрос, – сказал я, отступив в сторону, чтобы дать им пройти в дом. И тут я услышал нарастающий гул голосов в непосредственной близости от моей калитки. Я взглянул на дом Скэбиса и увидел, что Скэбис стоит у окна своей спальни и смотрит на улицу, широко распахнув глаза и закрыв рот рукой. И уже в следующую секунду ко мне во двор повалила толпа, причем давка была почище, чем у турникетов на стадионе в день домашнего матча «Брентфорда». – Э-э… а вас сколько? – спросил я у Бельи.

– Человек десять, наверное, – сказал он, проходя прямиком на кухню. – Ну, может, двенадцать.

На самом деле их было четырнадцать. Почти все – французские алжирцы, как Салим, и в основном молодые ребята лея двадцати, то есть гораздо моложе тех знакомых Салима, с которыми я встречался в Лионе. Как оказалось (Бельи, каналья, так и не потрудился разъяснить ситуацию), вся эта братия вовсе не собиралась останавливаться у меня. Минут через десять, после массового нашествия на туалет, они погрузились в свои микроавтобусы и благополучно отбыли восвояси. Остались только Бельи, Салим и парень по имени Мало.

Бельи с Салимом не терпелось повидаться со Скэбисом, и особенно когда я сказал, что у него сегодня день рождения.

– Знаете Хьюго Босса? – проревел Салим, когда Скэбис открыл нам дверь. Я провел гостей на веранду за домом, а Скэбис пошел ставить чайник. Едва мы уселись, Бельи вскочил и принялся испуганно озираться по сторонам. Он затащил меня в кухню и спросил, не видел ли я его сумку.

– Которая красная спортивная?

– Нет, нет, нет. Такая черная, через плечо. Вот где она, блин? Может, я у тебя оставил? Блин! Надо срочно ее найти.

Пришлось возвращаться ко мне. Черная сумка мирно лежала на кресле у меня в гостиной. Бельи схватил ее, прижал к груди, облегченно вздохнул и упал на диван. Я спросил, что такого важного в этой сумке? Он открыл молнию и протянул сумку мне. Она была под завязку набита деньгами. В буквальном смысле слова.

– В этой поездке я – казначей, – сказал Бельи, доставая из сумки аккуратную пачку банкнот. – Знаешь, чем я занимался в день накануне отъезда? Проглаживал их утюгом. У Салима пунктик: деньги должны быть проглажены. И вот я, как дурак, весь вечер утюжил банкноты. И знаешь, мне даже понравилось. Потрясающие ощущения. Попробуй как-нибудь при случае.

– И сколько там у тебя? – выдохнул я, заикаясь.

– Много. Несколько тысяч – только на аренду палаток. А нам надо еще где-то жить. И закупиться продуктами, которые нельзя увезти с собой. Например, свежим хлебом. Плюс – зарплата сотрудникам. Плюс – бензин. В общем, денег тут много.

Весь вечер Бельи не выпускал сумку из рук. Разумеется, Скэбис пригласил его, Салима и Моло на день рождения, и Бельи сидел в ресторане, держа «казну» на коленях. Я не знаю, что Джон и Джой подумали о Салиме. Поначалу он очень упорно пытался продать им духи. А когда до него наконец дошло, что их это не интересует, он переключился на официанток и принялся совать им в руки крошечные флакончики. В какой-то момент он поднялся из-за стола. Я решил, что ему надо в уборную, но через пару секунд его громовой бас донесся из кухни:

– Могу я сделать вам подарок? Могу я безумствовать ради вас? Прошу прощения! Сегодня платите не вы…

К чести главного менеджера ресторана, ему удавалось удерживать неизменно любезную улыбку. Он даже не попросил Салима отключить мобильный, который звонил постоянно. Во время одного из звонков Салим убрал трубку от уха и громогласно объявил:

– Это моя жена! А-ХА-ХА-ХА-ХА! – Он сунул мобильник Моло. – Я тебя очень прошу, как друга. Послушай женщину.

Мы ушли из ресторана не поздно. Моим французским гостям предстоял ранний подъем: в 4 утра им надо было заехать в пекарню в Хаммерсмите и забрать 2500 батонов хлеба. Едва мы вошли в дом, Салим с Моло развернули спальники и улеглись на полу в гостиной. Бельи сказал, что тоже скоро последует их примеру, но сперва ему хочется покурить. Мы с ним вышли в сад, и – слово за слово – разговор неизбежно добрался до Ренн-ле-Шато.

– Знаешь, я кое-что понял. Там, в Ренне, – сказал Бельи. – Помнишь, Дженни говорила, что дорога наверх к деревне насквозь пропитана волшебством? И пока она говорила, я вдруг подумал, какой же я безнадежно нормальный человек. Да, я гонялся за солнечными затмениями на велосипеде, я таскаюсь с сумкой, набитой свежевыглаженными банкнотами на общую сумму двадцать тысяч фунтов, у меня в жизни было немало безумств, секс, наркотики, рок-н-ролл – рок-н-ролл и наркотики, по большей части за компанию с тобой, – и тем не менее я безнадежно нормальный. Нормальный – в самом обыденном, скучном смысле. А все, с кем я познакомился в Ренн-ле-Шато, они ненормальные. Тоже в самом обыденном, скучном смысле. И вот я подумал… Может быть, в этом-то и заключается главное отличие между людьми? Может быть, каждому приходится сделать выбор, каким ему быть: обыденно нормальным или обыденно ненормальным? А ты бы что выбрал?

Как и положено людям, посвятившим немалую часть своей жизни истории о сокровищах, у Джона и Джой Миллер была золотая машина. Золотой «рено клио». В смысле, покрашенный в золотой цвет. Так и хочется добавить, что у них на капоте стояла серебряная, поразительной красоты статуэтка демона или что решетку радиатора украшал герб с изображением креста тамплиеров, – но не буду выдумывать.

– Папа уехал на пару дней, – сказал Скэбис, когда мы подошли к золотому «рено», припаркованному на подъездной дорожке у дома. – Мама подбросила его в аэропорт по дороге сюда. Ему надо в Швейцарию. В Женеву. По делам. Что-то связанное с оружием.

– Продает? Покупает? – спросил я в шутку.

– Кажется, покупает, – ответил Скэбис без тени улыбки.

Это было где-то через неделю после его дня рождения, и мы с ним собирались в Оксфорд на конференцию какого-то объединения, называвшего себя Группой по исследованию Ренн-ле-Шато. Джой Миллер сказала, что, поскольку она тоже едет на конференцию, мы можем поехать все вместе. Она нас отвезет. Мне совсем не хотелось сидеть в помещении и слушать пространные лекции в такой замечательный солнечный день, но я обещал Скэбису, что составлю ему компанию – в качестве компенсации за отказ ехать во Францию в рамках совместного выезда Общества Соньера. Больше того, чтобы доставить ему удовольствие, я старательно изобразил пылкое нетерпение и буквально запрыгнул на заднее сиденье «рено». На полу под водительским сиденьем валялся журнал. Я поднял его. Это был «Оружейный магазин».

– Значит, ты не шутил про оружие? – спросил я у Скэбиса, который ждал Джой снаружи.

– Какие тут шутки?! Папа давно занимается стрельбой. Из пистолета. Я поэтому его и боюсь. Он вообще классно стреляет. Даже участвовал в Олимпиаде. За команду Литвы.

– Литвы?!

– Ну да. Мой дед был из Литвы. Эмигрировал в Шотландию в начале двадцатого века. Сменил фамилию на Миллер. А какая была, я не помню. Что-то непроизносимое.

Дорога до Оксфорда заняла меньше часа, зато потом мы минут сорок искали место, где поставить машину у Молельного дома квакеров, где Группа по исследованию Ренн-ле-Шато сняла зал для своей конференции. Я ждал чего-то похожего на конференцию Общества Соньера в лондонском Конуэй-Холле, но здесь все было гораздо «интимнее». Кроме нас, было всего шесть человек. Все – мужчины. Четверо – с бородой.

Джой знала всех и представила нас со Скэбисом уважаемому собранию. Один из бородачей оказался Гаем Паттоном, автором «Золотой паутины», одной из самых увлекательных книг о Ренн-ле-Шато из тех, что мне довелось прочитать. Он был в устрашающе коротких шортах, в устрашающе облегающих коротких шортах, и поэтому напоминал футболиста 1970-х годов. Как мне показалось, Джой особенно обрадовалась встрече с Бобом – пожилым джентльменом с полным отсутствием волосяного покрова на голове и лице. Они с Бобом тут же принялись шутить и смеяться.

– Я ведь тебе говорила, поезжай лучше с Обществом Соньера, – сказала Джой и пояснила для нас со Скэбисом: – В последний раз, когда Боб был в Ренн-ле-Шато, он поехал туда с другой группой. И потерял по дороге бумажник. Деньги, кредитные карточки – все. Хотя, с другой стороны… – она опять повернулась к Бобу, – когда ты в последний раз ездил с нами, ты в той поездке лишился зубов.

На самом деле я собирался забиться куда-нибудь в уголок и предаться мечтаниям. Может быть, даже вздремнуть. Но теперь мне пришлось отказаться от этого замысла – слишком мало собралось народу. Гай Паттон, председатель собрания, уселся за стол, заваленный книгами и папками, а все остальные расселись напротив более или менее правильным полукругом. Гай объявил первую тему для обсуждения: значение надписи «Et In Arcadia Ego» на надгробии, изображенном Никола Пуссеном на картине «Аркадские пастухи». Через час, когда я уже пребывал в кризисном состоянии, могущем разрешиться только самоубийством или же умерщвлением всех ближних в радиусе трех километров, участники прений пришли к соглашению, что эта тема не настолько важна, чтобы ее обсуждать. После чего обсуждение продолжалось еще минут десять – видимо, чтобы присутствующие окончательно удостоверились, что тема и вправду того не стоит.

– Надо съездить самим посмотреть на картину, – шепнул мне Скэбис. – Она в Лувре. В Париже. Давай в ближайшее время и съездим. На пару дней.

– М-м-м-м-м-м, – промычал я как можно более неопределенно.

Следующим пунктом программы была объявлена Сионская община – тема, значительно более увлекательная, чем лингвистические построения на основе латыни. Я с большим интересом прослушал доклад о Пьере Плантаре, или Пьере Плантаре де Сен-Клере, как его иногда называют, и о его участии в деятельности Сионской общины. Некоторые исследователи считают, что Плантар, утверждавший, что его дедушка дружил с Беранже Соньером и Анри Буде, был избран великим магистром Сионской общины в середине 1960-х годов. Существуют и альтернативные мнения: Плантара избрали великим магистром в начале 1980-х или не избирали вообще никогда, но зато в 1950-х он получил назначение на должность генерального секретаря, что, конечно, совсем не звучит по сравнению с «великим магистром» и вызывает в воображении образ маленького неприметного человечка в строгом костюме, и уж никак не величественного владыки в развевающемся алом плаще. Но как бы там ни было, личность Плантара для всех остается загадкой.

Почти все сведения об истории Сионской общины почерпнуты из «Секретных досье», собрания документов, отпечатанных для «внутреннего пользования» и подброшенных неизвестным лицом в Национальную библиотеку в Париже в период между 1961 и 1967 годами. Согласно этим документам, Сионскую общину учредили в аббатстве, основанном Годфруа Бульонским на горе Сион в Иерусалиме в конце одиннадцатого века, и изначально она была тесным образом связана с орденом тамплиеров. Там также приводится список великих магистров, или «навигаторов» Сионской общины: двадцать шесть имен, расположенных в хронологическом порядке от 1188-го до 1918 года, в числе которых присутствуют Леонардо да Винчи, Исаак Ньютон, Виктор Гюго, Клод Дебюсси и Жан Кокто. В «Секретных досье» прямо заявлена цель Сионской общины: оберегать род Меровингов, наследников крови королей-чудотворцев, – и среди документов, входящих в досье, представлено обширное генеалогическое древо меровингского рода, на котором отмечен и Годфруа Бульонский, и Пьер Плантар.

В «Золотой паутине» Гай Паттон уделяет немало внимания Пьеру Плантару, и мне было действительно интересно, не появились ли у Паттона какие-то новые сведения. Однажды я сказал Скэбису, что было бы здорово с ним познакомиться. Мне бы очень хотелось своими глазами увидеть живого Меровинга. Плантар был поистине неуловимым, как и подобает руководителю тайного общества, однако за последние двадцать лет он дал несколько интервью для журналов – то есть в принципе, если очень постараться… Но Скэбис тут же охладил мой пыл, сказав, что Пьер Плантар умер в 2000 году.

– Можно прибегнуть к услугам медиума, – сказал Скэбис, когда конференция завершилась и мы вышли на улицу. – А если серьезно, у меня есть знакомый, который наверняка знает много чего интересного о Плантаре и Сионской общине. Это мой старый приятель. Живет в Париже. Можно будет к нему заглянуть, когда поедем смотреть Пуссена…

– Погоди, Скэбис. Какого Пуссена…

– Слушай, я знаю, что ты не поедешь в Ренн-ле-Шато с автобусным туром, но я сейчас говорю о Париже. Только о Париже. Обещаю вести себя хорошо. Я даже шлепанцы дома оставлю. А этот мой приятель, он настоящий эксперт по древним рукописям и книгам. Человек с мировым именем. Корифея букинистической книготорговли. Если он чего-то не знает, значит, этого не знает никто. Можно будет спросить его о «Секретных досье».

– М-м-м-м, – промычал я. – А зовут его как, этого кор фея с мировым именем?

– Бешеный Пес, – сказал Скэбис.

Причем сказал уважительно, как если бы он произнес что-то типа «профессор Роджер Смит» или «доктор Уильям Джонс». Но он сказал не «профессор Роджер Смит» и не «доктор Уильям Джонс». Он сказал Бешеный Пес. Я не знал, плакать мне или смеяться.