ГЛАВА 7 «Ваш долг — вернуть владения тем, кто был лишен их незаконно»
ГЛАВА 7
«Ваш долг — вернуть владения тем, кто был лишен их незаконно»
Предложение царевича Алексея, декабрь 1202 — май 1203 года
В конце декабря 1202 года, когда армия обосновалась на зимовку в Заре, прибыли посланцы, желавшие получить аудиенцию у дожа и руководителей крестового похода. Они представляли Филиппа Швабского и царевича Алексея и выдвинули заманчивое предложение. Искусно сформулированное и тщательно рассчитанное, оно отвечало желаниям византийского царевича, крестоносцев и даже папы Иннокентия III. На встрече присутствовал и Бонифаций Монферратский, присоединившийся в Заре к своим товарищам. Послание начиналось так:
«Поскольку вы состоите на службе у Господа, во имя добра и справедливости, ваш долг — вернуть владения тем, кто был лишен их незаконно. Царевич Алексей готов предложить вам лучшие условия и оказать вам полную поддержку при завоевании заморских земель… Во-первых, если будет воля Божия вернуть его наследие, он отдаст всю свою империю под власть Рима, от которого она так долго была отделена. Во-вторых, поскольку он осознает, что вы потратили все средства и сейчас ничего не имеете, то выдаст вам 200 000 серебряных марок и продовольствие для всей армии, как офицеров, так и рядовых. Кроме того, сам он присоединится к египетской кампании с 10 000 воинов или, по вашему предпочтению, отправит с вами такое же количество людей.
Более того, всю свою жизнь царевич за свой счет будет содержать 500 рыцарей для охраны заморских владений».[281]
Молодого царевича явно не отпугнул холодный прием со стороны Бонифация и папы Иннокентия, и он решил приложить новые усилия, чтобы склонить на свою сторону рыцарей Запада. Предложение Алексея сочетало в себе нравственное, политическое и экономическое обоснования — в нем увязывалась цель крестового похода по восстановлению христианских владений с восстановлением его собственных прав на византийское наследство и с интересами Римского престола.
Несомненно, внешне предложенные условия казались чрезвычайно привлекательными, отвечая чаяниям и нуждам почти всех заинтересованных лиц экспедиции. Первая часть предложения, касавшаяся признания духовной власти Рима, напрямую была адресована папе римскому. Царевич Алексей и его советники были осведомлены о том, что Иннокентий с недовольством воспринял выступление против христианской Зары. Они также знали, что прежде он отказался от мысли о свержении императора Алексея III. Чтобы преодолеть нынешнюю позицию папы, необходим был аргумент исключительной привлекательности. И у царевича возникла мысль: в случае низложения узурпатора согласиться на долгожданное признание папской власти над православной церковью.
Возможно, царевич Алексей уже выдвигал такое предложение во время встречи с Иннокентием в начале 1202 года. Однако в Заре он надеялся убедить клириков крестового похода согласиться с его планом, рассчитывая, что этому помогут предложенные им материальные выгоды. Царевич мог просчитать, что необходимость продолжения крестового похода вместе с идеей подчинения православной церкви Риму сделает невозможным отказ от его предложения. А если уговорить священство в Заре, то не поможет ли это убедить и Иннокентия? Или, формулируя иначе, если соглашение уже окажется fait accompli{24}, у Иннокентия практически не будет возможности изменить ход событий, как хорошо показала осада Зары.
Гунтер из Пайри указывает на более откровенную подоплеку предложения, сделанного крестоносцам: «Кроме того, они знали, что сам этот город [Константинополь] был мятежным и представлял угрозу Святой Римской церкви. Им казалось, что его покорение нашими народами не вызовет неудовольствия ни у верховного понтифика, ни у самого Господа».[282] Интересно, что, хотя Иннокентий еще не формулировал такой позиции, но она ему уже приписывалась, и это может объяснить выбор линии поведения посланцев.
Для французских крестоносцев предложение царевича Алексея было весьма соблазнительным, поскольку давало возможность разделаться с долгами, постоянно преследовавшими экспедицию. Взятие Зары не облегчило финансового положения, поскольку подразумевалось лишь как средство отсрочки платежа. Как открыто говорили посланники, у крестоносцев не осталось ничего. А сумма в 200 000 серебряных марок плюс продовольствие для всей армии одним махом устраняли все проблемы. Предложенные сверх финансовой помощи десять тысяч солдат, добавлявшихся в армию крестоносцев, компенсировали бы недостаток людей, отправившихся из Венеции, возместив потери, произошедшие за время продвижения армии.
Условия царевича Алексея были рассчитаны и на будущее. Замечание о полностью оплаченном гарнизоне из пятисот рыцарей, чтобы удерживать Святую Землю в руках христиан, было также чрезвычайно привлекательным. Опыт показывал, что после исполнения обетов большая часть христиан возвращалась по домам, оставляя в Леванте лишь небольшое количество франкских поселенцев, которым приходилось сталкиваться с неизбежными контратаками мусульман. Дополнительные пятьсот рыцарей могли бы значительно усилить армию на Святой Земле, обеспечив христианское присутствие в Восточном Средиземноморье. Однако в качестве оплаты за описанные блага необходимо было восстановить на престоле царевича, что опять требовало отклонения крестового похода и, возможно, нападения на христианский город Константинополь. Следовательно, экспедиция во второй раз должна будет обратить оружие против людей своей веры, а не против неверных.
Посланцы царевича заверили, что обладают властью заключить соглашение, и завершили свое обращение, подчеркнув, что «столь благоприятные условия никогда никому не предлагались, и люди, готовые отказаться от такого предложения, едва ли собираются воевать вообще».[283] Но дож и руководство крестоносцев не могли принимать столь важное решение поспешно. Они понимали, что необходимо обсудить дело среди более широкого круга знати и представителей церкви. Совещание было назначено на следующий день.
Четвертому крестовому походу уже пришлось столкнуться с целым рядом кризисов: смерть Тибо Шампанского, недостаток прибывших в Венецию людей, решение о нападении на Зару и папская булла об отлучении от церкви. Тем не менее новое предложение потенциально было самым коварным и самым разрушительным из всех. Недостаток людей и денег в Венеции по-прежнему влиял на крестовый поход, а настоятельная необходимость избавиться от финансовой зависимости была основной причиной, по которой экспедиция оказалась в столь незавидном положении.
«На собрании высказывались самые разные точки зрения».[284] Искусно лавируя между фактами, Виллардуэн начинает описывать совещание: все линии доводов были уже знакомы, и каждая из сторон отстаивала свое мнение, как всегда, решительно и непреклонно. События в Заре показали, что между крестоносцами существовали резкие разногласия. Аббат Гюи де Во-Серне открыл дискуссию, выдвинув основные причины, по которым он выступает против каких бы то ни было соглашений с царевичем. Такое решение «будет означать нападение на христиан. Они [крестоносцы] оставили дома не для этого, а намереваясь направиться в Сирию{25}».[285] Вполне предсказуемым был и ответ: «Вынуждены настаивать, что вернуть заморские страны мы можем только посредством Египта и Греции{26}»[286]
Противоречия среди крестоносцев были столь глубоки, что даже аббаты-цистерцианцы не соглашались друг с другом. Гюи де Во-Серне встретил настойчивого оппонента в лице облаченного в белую рясу аббата Симона Лоосского. Симон был приближенным графа Балдуина Фландрского и представлял сторону, стремившуюся к продолжению экспедиции. Он убеждал крестоносцев принять соглашение, поскольку оно «предлагало лучший вариант вернуть заморские земли». Но Гюи де Во-Серне был непреклонен — этот план дурен, и экспедиция должна направиться в Сирию, чтобы достичь хоть каких-то результатов.
Сторонники соглашения могли привести и такой довод: формально крестовый поход не будет направлен против греков. Царевич Алексей считает, что это будет нравственно оправданная война, имеющая целью возвращение на византийский престол законного наследника. Но для их оппонентов такое различие не казалось очевидным. Они заявляли, что образ воина со знаком креста Христова, сражающегося против жителей христианского города, особенно если этот город является одним из пяти великих патриарших престолов (другие четыре — это Иерусалим, Рим, Антиохия и Александрия), совершенно неприемлем и вызывает отвращение.
Возможно, поднимался вопрос и о правомочности претензий царевича Алексея. Он родился до начала правления своего отца, то есть не «в пурпуре» (намек на цвет пурпурной комнаты во дворце Буколеон, где появлялись на свет дети императорской четы), так что формально у него не было законных прав на престол. Иннокентий продемонстрировал осведомленность по этому поводу в написанном в ноябре 1202 года послании, и, возможно, эта информация была общеизвестна.[287] Вместе с тем заявление царевича о несправедливом лишении трона его отца являлось достаточным основанием для удовлетворения прошения. Однако противники отклонения похода могли припомнить, что отец Алексея, ослепленный Исаак Ангел, во времена Третьего крестового похода был сторонником Саладина. Зачем же воинству Христову теперь помогать Исааку и его сыну? Разумеется, Алексей мог возразить, что сам не вступал в это соглашение и готов во всем помогать крестоносцам.
Вне дебатов на высшем уровне оставалось мнение менее родовитых рыцарей, которое оставил для нас Робер де Клари. В отличие от Виллардуэна, основной заботой Робера зимой в Заре была не высокая политика, а насущные и практические вопросы. Пребывание в городе уменьшало запасы крестоносного войска и, несмотря на описания процветания Зары, похоже, что покорение города мало что дало простым крестоносцам. Робер описывает, как крестоносцы тревожно переговаривались друг с другом, выражая свое недовольство, поскольку у них не хватало денег, чтобы добраться до Египта или Сирии либо выполнить свой обет где-то еще. Но все эти проблемы решатся, если предложение царевича Алексея будет принято.
С другой стороны, существует и обсуждается другая точка зрения. Все эти люди приняли крест ради горячего желания помочь христианам вернуть Святую Землю. Достичь равновесия между необходимостью продолжать поход и полным пренебрежением изначальными целями оказалось чрезвычайно сложно. Перед людьми встала необходимость малоприятного выбора. Другой источник, говорящий о жизни лагеря, «Devastatio Constantinopolitana», показывает, что для некоторых компромисс был невозможен, и часть «воинов… поклялась, что они никогда не пойдут [в Константинополь]».[288]
Но и перед менее принципиальными необходимо было хоть как-то оправдать отклонение от маршрута и поход на Византию. Робер де Клари приводит собственное описание происходящего, хотя нарушает хронологию, перенося пик обсуждения поворота похода из Зары на Корфу, следующий перевалочный пункт крестоносцев после Зары. Тем не менее он, будучи незнатным рыцарем, знакомит нас с интересными точками зрения, принадлежавшими, по его мнению, ключевым фигурам. Например, он приписывает дожу и маркграфу Бонифацию поддержку предложения Алексея. Дандоло осознавал нищету крестоносцев и, считая Грецию (то есть Византию) богатой страной, говорил: «Если бы у нас был разумный предлог направиться туда и получить провизию и все остальное… то мы смогли бы отправиться за море». Необходимость в «разумном предлоге» напоминает о предшествовавшем запрете папы Иннокентия на нападения на христианские земли — за исключением случаев, когда «возникнет некое справедливое или необходимое дело». И вот по стечению обстоятельств Бонифаций смог предоставить такой предлог — он описал встречу с царевичем Алексеем в Гагенау и то, как из-за измены император Исаак потерял трон. Он считал, что будет справедливым восстановить его правление, получив в обмен необходимые средства и припасы.
Робер де Клари представляет Бонифация Монферратского как особо страстного защитника соглашения с царевичем. Мотивы маркграфа он объясняет так: «Он хотел отплатить за оскорбления, причиненные ему императором Константинопольским». Говорили, что Бонифаций «ненавидит» императора Алексея III.[289] Причины отсылают нас к 1187 году, когда, как мы уже знаем, брат Бонифация Конрад женился на Феодоре Константинопольской и помог императору сражаться против мятежников. Однако, не получив достойной награды, он вынужден был покинуть страну и отправиться на Святую Землю.
Робер допускает серьезную ошибку, поскольку в то время императором как раз был отец царевича Алексея Исаак Ангел. Но многие простые крестоносцы были твердо убеждены в том, что, направляя крестовый поход в сторону Константинополя, Бонифаций руководствуется желанием мести. Кроме того, часть французских крестоносцев с подозрением относилась к своему вождю из Северной Италии.
Дожа также подозревали (ориентируясь на прошлые события) в том, что он предлагал двинуться в сторону Константинополя исключительно из финансовых соображений. Гунтер из Пайри считал, что интересы венецианцев заключались «отчасти в надеждах на обещанные деньги (до которых этот народ чрезвычайно жаден), а отчасти в стремлении города с помощью огромного флота претендовать на господство над всем морем».[290]
Взаимоотношения Венеции с Константинополем насчитывали многие столетия и базировались на тесных политических, экономических и культурных связях.[291]В период, предшествовавший Четвертому крестовому походу, в отношениях между двумя городами произошло несколько бурных эпизодов, что создало непростую подоплеку кампании. В 1082 году венецианцам были пожалованы щедрые привилегии на большей части Византийской империи, что привело к процветанию основанной в Константинополе венецианской общины, экспортировавшей масло и перец. При императоре Иоанне Комнине (годы правления 1118–1143) предоставление Венеции торговых привилегий на Крите и Кипре способствовало развитию торговли с Северной Африкой и Святой Землей и привело к существенному увеличению венецианских вложений в Византийскую империю. Важной частью венецианской торговли стал фебанский шелк.
Сложно установить, по каким причинам 12 марта 1171 года император Мануил Комнин распорядился арестовать всех венецианцев по империи и конфисковать их имущество. Непосредственным поводом для напряженности послужили разногласия между венецианцами и их соперниками генуэзцами в Константинополе, однако существовали и другие скрытые причины. Греческие источники указывают на противоречия по поводу статуса венецианцев, осевших и вступивших в браки на византийских землях. Это давало им еще более широкие привилегии и создавало мощную и независимую структуру в пределах владений Мануила. Сложные политические взаимоотношения между Мануилом, Германской империей, папством и итальянскими торговыми городами также внесли свой вклад в конфликт между генуэзцами и венецианцами в Константинополе.
Ответом венецианцев стала отправка флота под руководством дожа Витале Мичиеля для разорения византийского острова Эвбея. Зиму 1171 года венецианский флот провел на Хиосе. Там итальянцев охватила эпидемия чумы, лишив их военной мощи и заставив предпринять несколько попыток найти дипломатическое решение проблемы. В конце концов Витале Мичиель был вынужден вернуться домой, где разъяренная толпа растерзала его, обвинив в неспособности отомстить за ущерб интересам Венеции в Константинополе. В конечном итоге был заключен договор, по которому потери итальянцев в Константинополе оценивались в размере 1500 золотых фунтов (или 108 000 монет). После свержение династии Комнинов константинопольские власти подтвердили договор, и в 1187 и 1189 годах Исаак вернул и даже расширил прежние венецианские привилегии, предоставив, впрочем, хорошие условия и для Пизы с Генуей.[292] В 1195 году настроенный в пользу пизанцев император Алексей III вступил в дипломатический конфликт с венецианцами и после нового тура переговоров согласился выплатить оставшиеся 400 фунтов. И все же к началу XII века отношения между греками и венецианцами были безвозвратно испорчены, несмотря на договор, возвращавший венецианцам значительную часть утраченного. Неудивительно, что такая предыстория событий давала людям вроде Гунтера из Пайри считать действия Дандоло в первую очередь следствием коммерческого расчета.
Но, каким бы ни было мнение масс, вне зависимости от неизбежных последующих разногласий, большинство элиты крестоносцев было намерено согласиться на предложение царевича Алексея и направить экспедицию в Константинополь. Гунтер из Пайри точно уловил суть происходящего, говоря об общем влиянии различных интересов. Благодаря сочетанию всех перечисленных (а, возможно, и других) факторов было вынесено единогласное решение в пользу молодого царевича и обещание помочь ему.[293]
Дож Дандоло выразил поддержку предложению; Бонифаций, Балдуин Фландрский, Людовик де Блуа и Гуго де Сен-Поль тоже согласились с ним. Призвав послов царевича в апартаменты дожа в Заре, они присягнули в пользу договора, подписали и запечатали документы, его подтверждающие.[294] Теперь крестовый поход направлялся в Константинополь.
Непреклонная решимость была вполне объяснима. Балдуин, Людовик и Гуго с рыцарского турнира в Экри в ноябре 1199 года были движущей силой крестового похода. Они были связаны друг с другом роковым соглашением с Венецией, заключенным в апреле 1201 года, который посадил их в одну лодку с Дандоло и Бонифацием. У этих крестоносцев чувство долга и честолюбие любой ценой требовало продолжения экспедиции, то есть исполнения обетов прийти на помощь Святой Земле и сразиться за Христово дело.
Привлекательность богатств, которые сулил царевич Алексей, была такова, что его предложению трудно было противостоять — но и само его положение несправедливо отстраненного от власти наследника задевало в душах представителей правящих европейских семейств глубокие струны. Узурпирование власти было нарушением естественного порядка вещей, именно по этой причине послы царевича делали такой акцент на данном вопросе. Большинство участвовавших в крестовом походе епископов сочли, что помощь царевичу будет «праведным деянием» — несомненно, это помогало сгладить вопросы относительно нравственной стороны таких действий.[295]
Руководству похода требовалась каждая кроха оправдания, поскольку, кроме небольшой группы знати, решение отправиться в Константинополь поддерживали лишь немногие. Единство, столь необходимое для успешного крестового похода, снова было разрушено. Виллардуэн приводит откровенный комментарий: «Должен признаться, что от имени французов только двенадцать человек принесли клятву. Остальных невозможно было убедить». Это было ничтожно малое количество и лишнее доказательство непопулярности такого плана.[296]Разногласия внутри знати и малочисленность группировки, пытающейся навязать свою волю разобщенной и растерянной армии, привели к огромной напряженности внутри лагеря крестоносцев. Маршал отмечал: «Могу уверить вас, что сердца нашего народа не могли сохранить мира, поскольку одна партия постоянно старалась разделить армию, а другая — сплотить ее».[297] Кроме приведенных беспокойств, существовало еще и постоянное опасение нападения войск короля Эмико Венгерского, вполне объяснимо разгневанного потерей Зары.
Разрушительный эффект решения о помощи царевичу Алексею скоро коснулся всего лагеря крестоносцев. Виллардуэн писал, что множество солдат погрузилось на корабли и, когда один из них затонул, погибло около пятисот человек. Часть крестоносцев попыталась отправиться пешком через Словению, но была атакована местными жителями, а выжившие оказались вынуждены вернуться в Зару. Выходец из баварской знати Вернер Боландский ускользнул торговом судне, вызвав презрение среди оставшихся. Куда серьезнее было то, что Рейно де Монмираль (а он приходился графу Людовику де Блуа двоюродным братом), возглавлявший отряд из нескольких видных французских рыцарей, умолял отправить их с миссией в Сирию под предлогом необходимости поставить Левант в известность о происходящем, а также для посещения святых мест в качестве паломников. Воины поклялись на Библии оставаться на Святой Земле не более двух недель, после чего обещали присоединиться к основным силам. Отбыв, несмотря на клятвы, они не участвовали в осаде Константинополя, хотя Рейно присоединился к товарищам после покорения Византийской империи, сражался и погиб в апреле 1205 года.[298]
Виллардуэн подвел итог положению в Заре: «Итак, силы наши значительно сокращались изо дня в день».[299] В некотором смысле отъезды оказывали положительное воздействие на оставшихся, вынуждая их теснее сплачиваться — порожденное неприятностями родство. Силы крестоносцев таяли, но решимость продолжать поход лишь возрастала. По мнению Виллардуэна, лишь божественное соизволение помогло остаткам армии твердо выстоять во всех испытаниях.
Луч надежды мелькнул в новостях о фламандском флоте, который достиг Марселя и, перезимовав там, дожидался распоряжений о месте встречи с основными силами. Французская знать и дож весьма рассчитывали на боевые силы и материально-техническое обеспечение со стороны этого подразделения. Жану было приказано покинуть Марсель в конце марта 1202 года и направиться на встречу с венецианским флотом в порту Метони на западной оконечности полуострова Пелопоннес. Однако Жан и его спутники очевидно не были заинтересованы в нападении на Константинополь, а потому направились прямо в Сирию, чтобы присоединиться ко все возрастающей массе крестоносцев, сделавших выбор в пользу борьбы на Святой Земле.[300]
Благодаря отсутствию непосредственного давления со стороны венецианцев, не слыша убеждений посланников Алексея, не ощущая твердого единства руководства, фламандцы отчетливо выразили неодобрение новому направлению крестового похода.
Одновременно с тревожными событиями в Заре продолжалось посольство в Рим. Посланцы умоляли Иннокентия снять с них отлучение от церкви и лишение всех духовных наград, которые могли бы получить крестоносцы. Они доказывали, что в данном случае просто не существовало выбора, а вина полностью лежит на тех, кто отказался прибыть в Венецию. Собравшиеся же отправились в Зару только из-за необходимости не допустить раскола армии.
В феврале 1203 года Иннокентий направил крестоносцам послание. Видимо, посланцы приложили все усилия, чтобы смягчить его. Он по-прежнему выражал гнев на то, что «хотя вы и носите крест Христов, но выступили против Него. Вы должны были нападать на земли сарацинов, а вместо того заняли христианскую Зару». Папа принимал объяснение крестоносцев, которые были вынуждены действовать подобным образом, хотя это и не извиняет их жестокости. Тем не менее он признает их стремление принести покаяние и предлагает (имея в виду венецианцев) вернуть все награбленное в Заре. Он заявлял, что дарованное епископами крестового похода отпущение недействительно, и приказывал Пьетро Капуано или его представителям провести церемонию должным образом. Иннокентий также требовал принесения клятв, которые гарантировали бы, что крестоносцы в будущем не станут
«никоим образом вторгаться и учинять насилие на христианских землях, если только те не будут злонамеренно препятствовать путешествию, или же если никнет некое справедливое или необходимое дело, для выполнения которого вы можете действовать иным образом, согласно наставлением Апостольского престола»[301]
Последняя оговорка удивительно двусмысленна: что такое «справедливое или необходимое дело»? Хотя требование папы следовать своим наставлениям являлось попыткой противостоять возможным интерпретациям его же слов, все же возникало пространство для свободного понимания возможных приложений папского мандата в разнообразных ситуациях.
Сам Святой престол переживал тяжелые времена, поскольку в Риме начался один из нередких периодов гражданской смуты. Папа был вынужден удалиться в расположенное неподалеку местечко Ферентино, откуда продолжал следить за развитием крестового похода. Понтифик осознавал, что проблемы возникли из-за недобора армии, собравшейся в Венеции. Он вернулся к первоначальной концепции кампании, которую должны были возглавлять правители Англии (к этому времени король Джон) и Франции. Направив к ним послания, Иннокентий выразил разочарование тем, что продолжение их распрей сделало невозможной крупную экспедицию крестоносцев. Он напрямую связал борьбу между Англией и Францией с проблемами Леванта, где мусульмане радовались отсутствию согласия среди христиан, которое позволяло им наращивать свои силы. Папа также отметил радость противника по поводу отклонения крестового похода в Зару и намекнул на то, что «существуют и более ужасные планы» — возможная ссылка на предполагаемый поворот в сторону Константинополя. Указание папы римского на ходившие слухи (каковыми эти планы в тот момент являлись) снова указывает на проблемы в осуществлении общего контроля над экспедицией.[302]
Чуть позже руководители крестового похода направили Иннокентию послание, в котором сообщалось, что их посетил нунций кардинала Пьетро, дав отпущение грехов — хотя венецианцы отказались покаяться и были официально преданы анафеме. Также в нем содержалась просьба к папе простить Бонифацию Монферратскому скрытие буллы, целью которого было сохранение единства флота для помощи Святой Земле.[303]
Сам Бонифаций тоже написал письмо в том же стиле, объясняя утаивание буллы необходимостью сохранения целостности армии. Хотя это и было правдой, очевидно также, что обнародование буллы об отлучении венецианцев давало в руки оружие тем, кто ратовал против отклонения экспедиции к Константинополю.[304]
С приближением весны крестоносцы начали готовиться к отправлению из Зары. Они ремонтировали корабли, собирали снаряжение и грузили лошадей. Однако венецианцы не забыли и не простили жителям Зары стремление отделаться от их господства. В качестве демонстрации силы и предупреждения горожанам о соблюдении новых клятв верности они сравняли город с землей, включая стены и башни. Исключение было сделано лишь для церквей.
Прежде чем флот подготовился к отправлению, произошел еще один вполне предсказуемый поворот событий. Симон де Монфор со своими сподвижниками, включая аббата Гюи Вокернского, отказался присоединиться к остальным и направился в земли короля Эмико Венгерского. Симон был заметной фигурой, так что его уход не прошел незамеченным, хотя большая часть разногласий среди крестоносцев перестала быть явной.
Непосредственно перед отправлением дожа и маркграфа Бонифация из Зары сюда прибыл сам царевич Алексей. Его появление было удачно, возможно, преднамеренно, рассчитано по времени, совпав с днем святого Марка (25 апреля), когда венецианцев проще всего застать в добром расположении духа. Молодому человеку был оказан теплый прием, а венецианцы снабдили его галерами и командой.[305]
Основная часть флота крестоносцев должна была направиться на юг и соединиться на Корфу. Царевич и венецианцы следовали за главными силами. Они миновали город Дураццо{27} — крайнюю северо-западную точку Византийской империи. Добрым предзнаменованием показалось то, что горожане немедленно передали ключи от города царевичу Алексею и поклялись ему в верности. Было ли это простой предосторожностью, отчасти вызванной недавними действиями крестоносцев в Заре, или же искренним энтузиазмом, остается непонятным. Но такое развитие событий наверняка ободрило молодого человека. Руководство крестоносцев тоже обрадовало то, как люди приветствуют появление Алексея — возможно, Константинополь сразу откроет свои объятия царевичу.
В конечном счете эти надежды не оправдались, хотя казалось, что все идет именно к тому. Царевич Алексей добрался до Зары уже после того, как большинство французских крестоносцев отплыло на юг, а потому его первая встреча с ними произошла на Корфу. Крестоносцы уже установили здесь шатры и палатки и дали лошадям долгожданную возможность насладиться волей, когда прошла весть о прибытии царевича. Рыцари, знать и простые крестоносцы поспешили к порту, стремясь увидеть человека, которого их руководство столь щедро оделило, и кто сам обещал решить немалую часть их проблем. Первое впечатление было хорошим. Принца приветствовали с большими почестями, а его шатер был воздвигнут в самом центре, справа от Бонифация Монферратского, которому Филипп Швабский вверил своего шурина.
Поскольку заключенная между ноблями и посланниками Алексея сделка не получила всеобщей поддержки, вспыхнула полемика. Присутствие царевича неизбежно вновь подняло болезненный вопрос поворота на Константинополь. Теперь армии угрожало отделение еще одной фракции. Случись новый раскол, Алексей остался бы с такой небольшой силой, что надежды на взятие Константинополя оказались бы призрачными.
В написанном летом 1203 года графом Гуго де Сен-Полем письме, предназначенном его знакомым на Западе, сообщалось, что Алексей обратился с личными просьбами к крестоносцам, уговаривая их не отказываться от помощи ему. Царевич снова напоминал о незаконной узурпации трона и о будущей щедрой поддержке. Несмотря на теплый прием, оказанный Алексею при первом его появлении на Корфу, поддержку рядовых крестоносцев еще необходимо было завоевать. Гуго писал об этих событиях: «В армии возникло немало разногласий и поднялся ропот. Все кричали, что нам следует поспешить в Акру, и лишь человек десять высказывались в пользу Константинополя».[306] Среди этих «десяти» был сам Гуго, Балдуин Фландрский, Виллардуэн и епископ Конрад Альберштадтский. Гуго пытался доказывать: «Мы ясно дали понять армии, что поход на Иерусалим будет бессмысленным и рискованным, поскольку все здесь бедны и испытывают недостаток провианта. Никто не может удержать на службе рыцарей или оплатить солдат, заплатить за баллисты или другие орудия. Наконец им пришлось сдаться».[307] Вероятно, Алексей повторил предложение, сделанное руководству в Заре, и условия были вновь приняты и подтверждены теми же людьми — хотя, как показали дальнейшие события, они составляли только часть армии.
Группа видных французских крестоносцев, включая Одо де Шамплита, Жака де Авене и Пьера Амьенского (покровителя Робера де Клари), влиятельных людей из элиты армии, решила остаться на Корфу после отплытия венецианского флота. Они собирались послать вестников в южную Италию, в Бриндизи, где стоял лагерь Вальтера Бриенского, известного крестоносца. Они просили направить для них суда таким образом, чтобы они могли продолжить путь на Святую Землю. Виллардуэн намекал, что эти люди боялись длительности и опасностей экспедиции на Константинополь. Хотя некоторые прячут свои истинные чувства, по его мнению, все же «больше половины армии того же мнения».[308]
Отделение такого отряда с очевидностью означало бы прекращение крестового похода. Бонифаций, Балдуин, Людовик и Гуго были ошеломлены и понимали, что должны немедленно принять решительные меры. Виллардуэн приводит речь одного из представителей этой группы:
«Господа, мы оказались в отчаянном положении. Если эти люди покинут нас, как уже сделали многие по разным поводам, армия обречена, и мы не сможем завоевать ничего. Почему же не пойти к ним и не просить ради Бога подумать о нас и о них самих и, не принося себе бесчестья, не лишать нас возможности завоевания заморских стран?»[309]
Маршал предпочел представить происходящее делом рыцарской чести и увязать решение с необходимостью помощи Святой Земле — явное проявление нужды хранить слово, не теряя лица. Руководство крестового похода действовало без промедления и направилось на встречу с представителями мятежной группировки, собравшейся в соседней долине.
Далее последовал один из самых драматических эпизодов за всю историю крестового похода. Бонифаций, царевич Алексей и симпатизировавшие ему епископы и аббаты уселись на лошадей и галопом помчались прочь. Увидев крестоносцев, собравшихся для обсуждения, они остановились и слезли с коней, приблизившись уже пешком — возможно, чтобы убедить оппонентов в отсутствии угрозы или же в знак смирения. Видя стремительное приближение руководителей похода, Одо, Жак и Пьер, опасаясь нападения, вскочили в седла. Однако когда остальные спешились, они последовали их примеру. Обе партии сблизились, и в отчаянном усилии изменить настроение товарищей по оружию Бонифаций, Балдуин, Людовик и Гуго бросились к их ногам. Они взывали о помощи и рыдали, обещая, что не стронутся с места до тех пор, пока не услышат обещания остаться и сражаться бок о бок.[310]
Современная дипломатия редко прибегает к столь ярким эмоциональным действиям. Однако, как и в Базельском соборе, подобное сентиментальное поведение было вполне традиционным для средневековья. Эпизод на Корфу был сочетанием искренних чувств, крайнего отчаяния и эмоционального шантажа. Когда друг напротив друга стоят друзья, родственники и сюзерены, прямое обращение такого характера почти наверняка гарантирует успех. Потенциальные дезертиры в ответ сами разразились слезами, и все просто захлебнулись от переполнявших чувств. Впрочем, оппозиционеры не настолько утратили рассудок, чтобы тут же согласиться помочь царевичу. Когда все более или менее пришли в чувства, они попросили оставить их, чтобы наедине обсудить случившееся.
Отойдя от всех, они обсудили условия продолжения их участия в экспедиции в Константинополь и согласились остаться с армией до Рождества 1203 года, заявив, что после этого срока руководство должно будет в любой момент через две недели после прошения предоставить им корабли для путешествия в Сирию. Соглашение было подтверждено клятвой. По армии прошло чувство облегчения. На ближайшее будущее направление движения было определено.
Но даже после этого пребывание на Корфу не было безоблачным. Остров входил в состав Византийской империи. Но если жители Дураццо покорно признали владычество Алексея, то на острове царевича приняли куда более враждебно. Город Корфу отказался открыть ворота, а его жители выразили отрицательное отношение к Алексею, вынудив флот крестоносцев держаться подальше от бухты с помощью катапульт и баллист. Маловероятно, что происходила настоящая осада цитадели — в основном из-за того, что крестоносцы понимали прочность крепости, которую едва ли удалось бы взять быстро. Подлинная же цель похода была еще далека. Однако антипатия по отношению к молодому претенденту показала, что он не может рассчитывать на дружественный прием по всей империи — верность существующему режиму оказалась не настолько эфемерной, как ему хотелось бы.
Второе происшествие на острове разоблачило еще один потенциальный изъян в обещаниях Алексея крестоносцам. Когда армия стояла лагерем близ города Корфу, местный архиепископ пригласил на обед часть католического духовенства. Пока противоборствующие армии сражались мечами и снарядами, их духовные наставники воевали словами и мыслями. Это был тяжелый труд, а не демонстрирующий гостеприимство хозяев продолжительный отдых. Время летело в насыщенных страстных дебатах о важных теологических вопросах — в частности, о бесконечных притязаниях католической церкви на главенство Рима над греческой православной церковью. С тонкой иронией православный архиепископ заметил, что «не знает других оснований для главенства римского престола, за исключением того, что римские солдаты распяли Христа» — великолепный ответ амбициям католического духовенства в крестовом походе.[311] В этом замечании таился и более серьезный смысл. Представитель высшего духовенства православной церкви не был готов, по крайней мере, на тот момент, подчиниться папской власти. Для тех, кто склонен был обратить на это внимание, замечание становилось мрачной приметой вероятной борьбы царевича Алексея за выполнение данного пункта обязательств перед крестоносцами.
Когда экспедиция уже собиралась покинуть Корфу, царевич предложил крестоносцам опустошить остров в знак того, что его желания должны удовлетворяться. Это должно было стать демонстрацией его готовности воевать за императорский престол.