ГЛАВА 8 «Тот град, что превосходит все остальные»
ГЛАВА 8
«Тот град, что превосходит все остальные»
Прибытие крестоносцев в Константинополь, июнь 1203 года
Армия направилась в направлении Константинополя накануне Пятидесятницы, 24 мая 1203 года. Когда флот собрался вместе, сила крестоносцев выглядела вполне внушительно. Виллардуэн заверял, что «такого прекрасного зрелища не бывало». Снова, как и при отправлении из Венеции, маршал выражал чувство гордости за христианскую армию и, уже оценивая последующие события, писал: «Казалось, здесь был флот, способный покорять страны. Насколько хватало взгляда, повсюду видны были только распростертые паруса армады кораблей, и сердце каждого при таком зрелище наполнялось радостью».[312]
Галеры, транспорты и военные корабли шли в сопровождении множества торговых судов, которые старались воспользоваться защитой, которую гарантировала армада, в обмен на снабжение крестоносцев продуктами и другими товарами. Торговцы могли также надеяться извлечь выгоду из нового режима в Константинополе, несмотря на то, что венецианцы находились в привилегированном положении, получив множество льгот.
Путешествие с Корфу прошло без происшествий. Флот миновал острова Кефалония и Закинтос, а затем начал огибать полуостров Пелопоннес, пройдя мимо порта Метони близ юго-западной его оконечности (сегодняшний Метони украшают великолепные руины огромного укрепленного города, созданного в основном венецианцами во второй половине XIII века). Оттуда корабли прошли вдоль восточного Пелопоннеса до мыса Малея. Здесь экспедиция случайно натолкнулась на два корабля с крестоносцами, возвращавшимися из Сирии. Эти люди сели на борт в Марселе, вероятно, летом 1202 года, когда основные силы крестоносцев еще находились в Венеции, и провели осень и зиму в Леванте. Балдуин Фландрский направил шлюпку, чтобы разузнать об их впечатлениях. Виллардуэн описывает людей на борту устыдившимися того, что они не присоединились к основным силам — однако это очевидная неправда. Эти люди сражались на Святой Земле и выполнили свои обеты крестоносцев, не запятнав себя бесчестием — чего нельзя было сказать про основную армию. Однако один из них увидел путь к большей славе и перепрыгнул в лодку графа Фландрского. Он крикнул своим: «Я пойду с этими людьми, потому что они смогут завоевать для себя новые земли».[313] Согласимся — не самая благочестивая мысль для крестоносца. Скорее она была отражением надежд, которые возбудила новая кампания, направленная на Константинополь. Виллардуэн сообщает, что этому человеку был оказан теплый прием, и самодовольно добавляет, что неважно, насколько он заблуждался, если хотя бы в конце пути он вышел на правильную дорогу.[314]
От мыса Малея корабли повернули к северу и, миновав Афины, направились к крупному острову Эвбея. Посовещавшись, руководство крестоносцев решило разделить флот.
Бонифаций и Балдуин должны были направиться на юг к острову Андрос, а остальные — на северо-восток по Эгейскому морю к побережью Малой Азии, где, миновав древнюю Трою, вошли бы в Дарданеллы (которые тогда именовались Геллеспонтом). Причина таких маневров заключалась, возможно, в поиске средств для снабжения армии. Андрос был богатым островом, и, когда крестоносцы подошли к нему, жители предпочли сдаться на милость Алексея. В обмен на сохранение жизней они пообещали предоставить деньги и товары. Омрачило расставание крестоносцев лишь смерть Гюи де Куси, одного из видных представителей знати Северной Франции, которого погребли в пучинах моря.[315]
Большая часть флота прошла Дарданеллы и остановилась в гавани древнего города Абидос на побережье Малой Азии. Теперь они оказались в сердце Византийской империи.
Примерно в 150 милях через Мраморное море на Босфоре лежал сам Константинополь, обреченный обороняться от пришельцев.
Жители Абидоса благоразумно предпочли покориться армии крестоносцев. Помня о том, что, приближаясь к Константинополю, они должны произвести максимально благоприятное впечатление, руководители похода поставили стражников для охраны города, чтобы не допустить его разграбления. Это не означало, что крестоносцы ничего не взяли. Предстоял сбор зимнего урожая, и европейцы конфисковали все продовольствие, которое смогли найти, поскольку их собственные запасы подходили к концу. Хорошая погода, стоявшая в течение недели, позволила Балдуину и Бонифацию присоединиться к товарищам. Воссоединившись, флот готовился подойти к Константинополю.
Пройти по Босфору было не так просто — в основном из-за преобладающих северо-восточных ветров и встречных течений из Черного моря, имевших скорость в шесть-семь узлов{28}.[316] Однако благодаря мастерству венецианских моряков они благополучно миновали все трудности. К Константинополю подходила, «словно в цвету, армада военных кораблей, галер и транспортов. Приятно было смотреть на столь чарующее зрелище», — так описывал происходящее Виллардуэн. Разумеется, для византийцев, несмотря на яркие цвета, корабли крестоносцев представлялись страшной угрозой. 23 июня, накануне дня Иоанна Крестителя, флот подошел к монастырю святого Стефана, примерно в пяти милях к юго-западу от конечной цели. Вскоре крестоносцы впервые смогли увидеть город, на который им предстояло напасть.[317] Корабли стали на якорь, и воины наконец стали постигать, что им предстоит совершить.
Константинополь неоспоримо являлся крупнейшим городом христианского мира. Его огромное население, которое ныне оценивается в 375–400 тысяч, превосходило своим числом любой город Запада. Для сравнения — численности жителей в Париже и Венеции составляла около 60 тысяч человек в каждом. Окруженный внушительными стенами; Константинополь вызвал у крестоносцев трепет, восторг и немалые опасения.[318] За что они берутся? Виллардуэн ярко описывает их чувства:
«Могу уверить вас, что те, кто не видел Константинополя прежде, смотрели на город очень внимательно. Они и представить не могли, что во всем мире может существовать столь прекрасное место. Они заметили высокие стены и огромные башни, охранявшие город, его роскошные дворцы и высокие церкви, которых было так много, что трудно было поверить в такое тому, кто не видел собственными глазами. Видели и протяженность града, что превосходит все остальные. И не было ни одного человека столь отважного и решительного, кто не содрогнулся бы от этого зрелища. Но стоит ли удивляться, ведь никогда с самого сотворения мира не предстояло нашему народу столь великого дела».[319]
Робер де Клари вторит его благоговению: «С кораблей лицезрели огромные размеры города, столь длинного и широкого, и все больше восторгались».[320]
Константинополь лежал посреди империи, в состав которой входили части нынешних государств Турции, Греции, Македонии, Албании, Сербии и Болгарии, вплоть до реки Дунай. Она раскинулась в западной части Малой Азии, захватывая большую часть северного и южного побережья полуострова, равно как и греческие острова, а также Крит и Кипр. Это было огромное, очень неоднородное, пестрое по культурному составу государство. Жители Константинополя весьма гордились своим городом, называя его «Новым Римом» или «Царь-городом»{29}, благодаря его богатой истории, подкрепленной нынешним великолепием. Император Юстиниан писал об «богохранимом имперском граде».[321]
Рим, разумеется, тоже мог похвастать царственным прошлым и множеством прекрасных зданий, но вторжения варваров и неустойчивость папской власти в раннем средневековье не способствовали сохранению его красоты. Из всех известных в тот момент христианам городов только Багдад превосходил Константинополь по размерам, хотя по религиозным причинам и из-за большой удаленности его видели лишь самые бесстрашные торговцы и путешественники.
Жители Константинополя считали своей особой покровительницей деву Марию, а открытие в XI веке связанных с ее именем реликвий еще больше утвердило их уверенность в божественном покровительстве, оказываемом их городу.[322]
Константинополь был основан в IV веке, когда император Константин перенес сюда столицу, утвердив свою власть над восточной и западной частями Римской империи. Чтобы увековечить эту победу (в 324 году), он распорядился переименовать в свою честь греческое поселение Византии, а затем постарался превратить этот город в истинное сердце империи. Спустя четыре года император пешком, с копьем в руках, обошел вокруг города, обозначив границы своей столицы — хотя последующие императоры увеличили размеры первоначального города.
Не случайно новый Рим был построен на семи холмах — так же, как и его прославленный предшественник. Константин предусмотрительно избрал место, расположенное между Азией и Европой и являющееся вратами в Черное море. Город обладал прекрасной естественной защитой. Босфор и Геллеспонт давали возможность выхода в Мраморное море, описанное одним из историков как «природный крепостной ров».[323] Константинополь имел форму треугольника, две стороны которого создавали Мраморное море на юге и узкий залив Золотой Рог на севере.
Золотой Рог имеет в длину около шести миль и создает прекрасную гавань. Самой слабой стороной треугольника оказывалась та, что была обращена к суше. Между ней и огромной равниной, простирающейся на северо-запад до самого Дуная, границы варварского мира, практически нет естественных препятствий. Необходимость создания массивных оборонительных сооружений стала предметом заботы многих последующих императоров.
11 мая 330 года столица была официально переименована в Константинополь и стала подлинным центром Римской империи. За восемнадцать лет до этого события Константин стал первым императором, принявшим христианство и официально разрешившим исповедовать новую веру. Таким образом, Константинополь возник из сплава римского империализма, эллинских традиций и растущей мощи христианства.[324] Слияние этих трех сил чувствуется в социальном, интеллектуальном и духовном развитии Византийской империи при всех ее подъемах и упадках в течение нескольких последующих веков.
Вершиной могущества Византии стало правление Юстиниана (527–565 годы), который приложил много сил, чтобы вернуть империи те ее части, что были уступлены готам в предшествовавшие десятилетия. В самом Константинополе он развернул мощное строительство, центром которого стал храм Святой Софии.
В течение многих столетий Византии приходилось сталкиваться с угрозами со всех сторон света. Особенно сложным оказался период с VII по IX век — эпоха появления на Востоке активно развивающейся и агрессивной новой силы в лице ислама, а также возникновения на Западе могучей империи под руководством Карла Великого (умер в 814 году). В конце IX и начале X веков новым этапом развития Византии стала христианизация и завоевание королевства Болгария, однако сокрушительное поражение в битве при Манцикерте в 1071 году привело к унизительному пленению императора и потере большей части владений в Малой Азии.
Возникновение крестовых походов привело к развитию контактов Византии с Западной Европой. В некотором смысле оно носило для империи позитивный характер. С помощью Первого крестового похода Алексей I Комнин вернул западную часть Малой Азии, хотя попытки греков утвердить свою власть над Антиохией закончились военным конфликтом.
Однако в это время в Центральном Средиземноморье возникла новая могучая экспансионистская сила в лице норманнов с Сицилии. Также необходимо было всегда помнить и об амбициях Римского престола и Германской империи. При Мануиле Комнине (1143–1180) империя обрела истинное величие. Но десятилетия политических интриг и беспорядков в Византии после его смерти создали условия, благодаря которым Четвертый крестовый поход в итоге оказался под стенами прекрасного города.
В Константинополе в это время существовала серьезная политическая нестабильность. Период с 1101 по 1180 год был почти безоблачным, а вот между 1180 и 1204 годами произошло 58 мятежей и заговоров. Это показывает возникновение напряжения еще при Мануиле, а также неудовлетворенность членов императорской семьи своим положением. Сложившаяся ситуация привела к увеличению количества мятежей в провинциях — например, к провозглашению Болгарской империи и потере Кипра и Фессалоник.[325]
К XII веку многие здания поздней античности еще сохранились и возвышались над средневековым Константинополем. Все вместе они могли поведать историю города и формировали его неповторимый облик времен Четвертого крестового похода. Перед крестоносцами воистину предстало чудо — сочетание грозных оборонительных сооружений, прекрасных храмов и великолепных дворцов с повседневной жизнью любого города, хотя и в незнакомом доселе никому из них масштабе. Сам город, разбросанный по невысоким холмам, занимал площадь примерно в 11,5 квадратных миль, хотя даже в средние века его пригороды на севере выходили за пределы городских стен, а также продолжались на другом берегу Золотого Рога — в Галате.
Одной из самых впечатляющих и грозных достопримечательностей Константинополя были земляные стены. Когда в V веке город начал расширяться, император Феодосий (408–450 годы правления) предпринял шаги к постройке новых жилых районов и обеспечению должной их защиты от опустошительных набегов гуннов.[326] Возникшие в результате укрепления длиной более 3,5 миль являли могучее препятствие для любого потенциального агрессора. Даже сегодня они большей частью сохранились. Часть стен отреставрирована, часть пребывает в руинах — но все они так же вздымаются и опускаются вместе с окружающим рельефом, и кажутся бесконечными, простираясь от горизонта до горизонта, насколько хватает глаз.
Стены Константинополя представляли собой сложную оборонительную систему. Внутренние стены имели 96 башен высотой в 58 футов каждая, отстоящих друг от друга на расстояние в 175 футов. Они возвышались над основной стеной, имеющей высоту 30 футов и толщину 15 футов у основания. Между внутренней и наружной стеной располагалась терраса шириной в 55 футов, дававшая возможность прохода войск, обороняющих наружную стену. Она имела в высоту 27 футов и достигала 6,5 фута в толщину. Башни наружной стены имели высоту 32 фута и для обеспечения лучшей защиты чередовались с более высокими башнями внутренней стены. Кроме того, чтобы увеличить расстояние между нападающими и обороняющимися, существовала еще одна терраса шириной в 60 футов, а также ров такой же ширины, который сейчас засыпан, а в те времена достигал глубины в 22 фута — хотя неизвестно, был ли он когда-либо полностью залит водой.
Стену Феодосия пронизывали десять ворот. Знатные гости, прибывавшие по суше, входили через Золотые ворота в южном конце стены, на юго-западе города. Именно этим путем вступали в столицу возвращающиеся императоры: через глубокий ров, а затем сквозь мощный оборонительный комплекс. По бокам Золотых ворот находились две мраморные башни. Изначально это была триумфальная арка, воздвигнутая Феодосием I в 391 году, а уже в следующем веке включенная в основную стену. Свое наименование они получили благодаря тому, что тройные ворота, закрывающие вход, были покрыты золотом.[327] Во времена крестоносцев над воротами в качестве стражей стояли два огромных медных слона.[328] Башни сохранились до нашего времени в качестве части более позднего оборонительного комплекса, хотя их отделка давно и безвозвратно утрачена. Вокруг, украшая ворота и башни, располагались классические статуи, изображающие, в частности, подвиги Геракла.
От Золотых ворот императорский центр Константинополя отделяло около трех миль. Идти к нему можно было по проспектам, украшенным статуями и прерывающимися рядом fora — общественных площадей, относящихся к IV, V и VI векам. На форуме Быка стояла огромная бронзовая конная статуя, а на овальном форуме Константина располагалось множество диковин — например, большая бронзовая статуя богини Геры, голова которой была столь крупной, что потребовалось четыре воловьих упряжки, чтобы перевезти ее. В центре форума помещалась колонна Константина. Первая такая колонна рухнула во время бури в 1106 году, но Мануил Комнин велел восстановить ее. Ныне на ней не осталось статуи, на вершине постамента из грубого камня возвышаются лишь шесть или семь покосившихся или плохо установленных порфировых барабанов.[329]
Наряду с этими традиционными монументами были и более оригинальные. Например, на форуме Константина можно было полюбоваться также массивным флюгером, носившим имя «Anemodoulion» или «Слуга Ветров», который представлял собой массивное четырехгранное бронзовое механическое устройство, украшенное птицами, пастухами и рыбами. Его вершина была заострена, как у пирамиды, и над ней возвышалась женская фигура, которая поворачивалась на ветру.[330]
Примерно в пятистах ярдах за форумом Константина в самом сердце города находился комплекс построек — Ипподром, Императорский дворец и приводящий в трепет храм Святой Софии. Здесь встречались клирики и миряне, блистая приметами императорской власти и набожности, являя собой классическое прошлое города. Такое окружение прекрасно подходило для поддержания средневекового авторитета императора. Здесь же располагались и основные учреждения империи, финансовые и силовые: сокровищницы, казармы, тюрьмы. В обширных пространствах под сводами Святой Софии и Ипподрома царил дух религии и зрелищности.
Великий дворец, известный на Западе под названием Буколеон (из-за украшавшей его скульптуры, изображающей смертельную схватку льва с быком), представлял собой громадный комплекс зданий на юго-восточном краю города. Ограниченный с двух сторон Мраморным морем, с двух других он соседствовал с Ипподромом и площадью Святой Софии. Имея в своей основе первоначальный дворец Константина, в течение веков он многократно перестраивался и расширялся.[331] Уильям, архиепископ Тирский и канцлер Иерусалимского королевства, описывал визит короля Амальрика к императору Мануилу Комнину в 1171 году. В знак особого уважения французам было дозволено причалить у морских ворот, откуда они прошествовали ко дворцу по прекрасной мостовой из дивного мрамора. Дворец состоял из бесчисленного множества проходов и коридоров, а император принимал Амальрика в зале для аудиенций. Зал был убран драгоценными тканями, а в центре установлены два золотых трона — один был несколько ниже, чтобы подчеркнуть для короля его более низкое положение.[332]
Робер де Клари, пытаясь передать подлинный размер дворца, говорил, что в нем имеется «пятьсот залов, соединенных между собой и отделанных золотой мозаикой». По его воспоминаниям, только в Великом дворце было более тридцати молелен, самой запоминающейся из которых была церковь Богородицы Фаросской,
«столь богатая и прекрасная, что здесь не было ни одной петли, ни одного пояска, ничего другого, что обычно делается из железа, и что не было бы здесь из серебра. Не было ни одной колонны, что не была бы сделана из яшмы, порфира или другого прекрасного драгоценного камня. Пол молельни был устлан белым мрамором, таким гладким и чистым, что казался хрустальным. И вообще вся она была столь прекрасна и богата, что ее красоту и роскошь невозможно выразить словами».
Внушительным был и список реликвий, сохраняемых там: два больших фрагмента Креста Господня, часть гвоздей, пронзивших руки и ноги Христа, фиал с Христовой кровью, терновый венец, частица ризы Богоматери и глава Иоанна Крестителя.[333]
В Великом дворце также располагался обширный позолоченный зал, созданный по проекту Мануила Комнина, украшенный мозаиками с изображениями его побед. Он или же Исаак Ангел создал изумительный «Мукроутас»{30}, который византийский автор Николай Мезарит описывает так:
«Ступени, ведущие к нему, сделаны из обожженного кирпича, известняка и мрамора. Лестницы сооружены по обеим сторонам и выдержаны в синем, красном, зеленом и пурпурном цветах, благодаря раскрашенным плиткам крестообразной формы. Здание создано… персидским мастером. Свод крыши, состоящий из полушарий, прикрепленных к подобному небу потолку, являет великолепие красок. Через группу ангелов свет падает внутрь зала. Красота резьбы невероятна, в изумление приводят каверны, перекрытые золотом так, что возникает впечатление радуги, перед которой блекнет та, что сияет на небесах. Все это — вызывает нескончаемый восторг, который невозможно скрыть».[334]
К сожалению, за прошедшие века Великий дворец был почти полностью разрушен. Сохранилась лишь небольшая часть наружной стены, выходящей на Мраморное море. Однако в 1950-х годах на уровне земли была сделана археологическая находка, которая производит ошеломляющее впечатление, напоминая о великолепии дворца. Большой кусок мозаичного пола VI века, украшенный изображениями сцен охоты, ныне доступен для широкой публики. Он полностью соответствует красочным средневековым описаниям, давая некоторое представление о прекрасных мраморных полах, украшавших средневековый дворец.[335]
Одно из зданий Великого дворца было напрямую соединено с императорской ложей на огромной спортивной арене Ипподрома. Созданный при императоре Септимии Севере в начале III века, расширенный при Константине и все еще использовавшийся в XII веке, стадион мог вместить 100 тысяч зрителей и в длину насчитывал более 350 ярдов. Скачки наверняка создавали невероятный шум, поднимая тучи пыли и создавая драматическое напряжение, пока лошади мчались по овальной дорожке. Вениамин Тудельский описывал представления с участием жонглеров и состязания диких зверей между собой. Известно также о выступлениях гимнастов, канатоходцев — и, разумеется, о самих скачках, которые, как и в классическую эпоху, проводились между командами Красных, Синих, Зеленых и Белых.[336] Сегодня Ипподром практически исчез, хотя существующий на этом месте парк отчасти сохраняет форму его дорожек, здесь можно найти и остатки трех колонн, некогда стоявших посреди арены, а также получить некоторое представление о размерах сооружения.
Снаружи Ипподрома располагался форум Августеион (Аugusteion). Над ним возвышалась громадная колонна, увенчанная статуей Юстиниана, которую ярко описывает Робер де Клари:
«Огромная колонна была толщиной в три обхвата… Она была сделана из мрамора, покрытого медью, и все это скреплялось прочными полосами железа. На вершине колонны лежала плоская каменная плита, а поверх нее стояло сделанное из меди изображение императора, восседающего на могучем медном коне. Он протягивал руку к языческим землям. На монументе были начертаны письмена, воспроизводящие его клятву в том, что сарацины никогда не получат у него перемирия. В другой руке он держал золотую сферу, увенчанную крестом… На конском крупе, голове и вокруг было не менее десяти гнезд цапель, селившихся здесь каждый год».[337]
Через площадь от Ипподрома стоит храм Святой Софии (то есть «Мудрости»). Наряду с аббатством Клюни (его огромная церковь достигала 531 фута в длину) он была одним из крупнейших зданий средневекового христианского мира. Множество жемчужин Византийской империи было разрушено с течением времени — но основной облик и потрясающие размеры Святой Софии видны и по сей день, как изумительное свидетельство великолепия времен величия империи.[338]
В 532 году пожар уничтожил существовавшую структуру комплекса, и император Юстиниан воспользовался возможностью создать новое здание невиданного размера. Массивный собор с громадными опорными колоннами, высокими сводами и куполом с кессонами был впервые освящен в 537 году. Купол покоится на кубическом основании, вознесенном на высоту в 100 футов, и опирается на арки шириной в 176 футов (они призваны олицетворять небесный свод), а неф длиной в 230 футов переходит в серию полукуполов. При взгляде снаружи они, каскадом спускаясь вниз, создают впечатление необычайной устойчивости, совершенно не соответствующее грандиозному пространству внутри собора. Византийский историк Прокопий приводит такое описание:
«Император, пренебрегая масштабами затрат, поспешил начать строительство и собрал мастеров со всего света… Храм стал удивительным зрелищем, невероятным для тех, кто видел его, и невообразимым для тех, кто о нем только слышал…
Храм может гордиться неописуемой красотой, сочетая прочность с гармоничностью пропорций… Впечатление усиливается при солнечном свете. Возникает ощущение, что [внутреннее] пространство освещается не солнцем, а само создает сияние, настолько сияет эта святыня…
Над этим кольцом вздымается огромный сферический купол, благодаря которому здание выглядит особенно красиво. Кажется, что оно не покоится на каменной кладке, а свисает с небес на золотой цепи, скрывая пространство. Все части, превосходно соответствующие друг другу, словно парят в воздухе, поддерживая одна другую и опираясь лишь на близлежащую, создавая единую гармонию и все же позволяя зрителю долго задерживаться на чем-то одном, поскольку каждая деталь притягивает взор к себе».[339]
Огромный купол был украшен мозаикой с изображением Христа Вседержителя, а в апсиде располагалось изображение Богородицы. В боковых галереях были представлены земные сподвижники Христа, хотя не все изображения имели библейское происхождение. Несколько из этих прекрасных работ уцелело до нашего времени, и на концевой панели южной галереи сохранилась превосходная мозаика, изображающая императора Иоанна Комнина с рыжеволосой супругой Ириной и сыном Алексеем.
Благодаря исключительному размеру и удивительным мозаикам Святая София казалась чудом всем, кто видел ее. Робер де Клари, скорее всего, привыкший к прямоугольной планировке большинства церквей Северной Европы (хотя некоторые, из них, например, храм в Нивеле, были круглыми), оказался покорен архитектурой храма. Он писал, что церковь «совершенно круглая, и купола в ней тоже круглые, и покоятся они на огромных колоннах… из яшмы, порфира или других драгоценных пород камня».[340]
Сегодняшние посетители собора Святой Софии могут испытать примерно те же эмоции, которые овладевали крестоносцами. Хотя большая часть золотых и серебряных украшений ныне утрачена, уцелели изумительные мраморные стены.
Для строительства церкви использовалось не меньше десяти различных сортов мрамора, тщательно подобранных для достижения максимального визуального воздействия. Местами огромные глыбы мрамора были специально разрезаны так, чтобы распахнуть их наподобие крыльев гигантской бабочки — таким образом узор камня представлялся наилучшим образом. Архитекторы, возводившие Святую Софию, приложили много усилий, чтобы в разных местах отыскать камень, дающий потрясающее сочетание цветов и; узоров. Например, белый мрамор доставлялся из Лакониии (на Пелопоннесе), светло-зеленый — с острова Эвбея, розовый с белым — из Пиригии (на западе Малой Азии), царственный пурпурный порфир — из Египта, зеленый порфирит — также из Лаконии, желтый — из Намидии (Алжир), зеленый — из Фессалии, а черный с белым — с Пиренеев.
Частичное обрушение храма в 558 году и его реконструкция в течение пяти последующих лет привели к возникновению того облика здания, который мы видим и сегодня. Позже оказалось необходима установка новых опор, а когда после 1453 года Константинополем стала править Оманская, империя, и постройка обрела третью религиозную принадлежность (после того, как она принадлежала православным и католикам), ее превращение в мечеть было обозначено появлением четырех сразу бросающихся в глаза минаретов. В 1934 году здание было секуляризировано и сохранилось в качестве музея.
В сокровищнице Святой Софии хранились несказанные сокровища, свидетели крестных страданий Христа — фрагменты священного копья, пронзившего его тело, часть креста, на котором он был распят, терновый венец, гвоздь с креста, погребальная плащаница, камень с Гроба Господня и тому подобное.
Однако Святая София была далеко не единственной изумительной церковью в Константинополе. В городе существовали сотни религиозных построек, в пределах городских стен находилось немало церквей и монастырей. Альберик де Труа-Фонтен, писатель XIII века родом из Шампани, принадлежавший к ордену цистерцианцев, насчитал здесь «не менее пятисот монастырей или монастырских церквей».[341] Во многих из них сохранялись удивительные святыни, и западные паломники страстно стремились получить возможность благоговейно прикоснуться к ним. Одо из Лейла, французский монах, посетивший Константинополь но время Второго крестового похода в 1147 году, сообщал о «множестве церквей, которые уступают Софии по размерам, однако равняются по красоте. Можно восхищаться как их убранством, так и их святынями. Те, у кого была возможность, посещали эти церкви, чтобы полюбоваться на них или же почтительно помолиться».[342]
Особого упоминания заслуживают две их них. Во-первых, это церковь Святых Апостолов, о которой Робер де Клари пишет, что она была богаче и прекраснее Святой Софии.[343] Она была построена при Юстиниане, и в ней находились могилы многих императоров, равно как и мощи святого Андрея, святого Луки и святого Тимофея. Кроме того, как мы уже отмечали, она послужила образцом для создания церкви святого Марка в Венеции.
Другая церковь, о которой необходимо сказать и которая (в отличие от церкви Святых Апостолов) сохранилась до нашего времени, относилась к монастырю Христа Вседержителя, известного теперь как Зейрек Каму. Церковь располагается посреди комплекса, основанного императором Иоанном Комнином около 1118–1136 годов.[344] В характерном византийском стиле на участке расположились различные организации: монастырская община, крупное поселение духовенства, совершающего службы для мирян и больница на пятьдесят человек, в штате которой состояло 76 человек медицинского и 27 обслуживающего персонала.[345] Для сравнения с западными традициями можно напомнить, что больница св. Иоанна в Иерусалиме в XII веке могла принять до тысячи пациентов — но врачей в ней было только четверо.[346]Сегодня в монастыре Вседержителя располагается действующая мечеть, на которой видно губительное воздействие времени. И все же колоссальные дверные порталы ржаво-коричневого цвета возвышаются по-прежнему гордо, а там, где некогда была главная церковь (сейчас это молельный зал), на сводах под самой крышей все еще видны небольшие кресты. Этот комплекс стал семейным мавзолеем династии Комнинов, однако гробницы Иоанна и I Мануила Комнинов давно исчезли, хотя около 1750 года они все еще существовали и выставлялись во дворце Топкапи.[347]
Еще одной важной постройкой Константинополя, хорошо знакомой путешественникам с Запада, был второй по значимости императорский дворец — Влахерн, расположенный на укрепленном участке в северной части городского обвода. Он начал создаваться императором Алексеем I (1081–1118) и зачастую использовался наряду с Великим дворцом (Буколеон) в качестве центра императорской власти, а также в качестве места для приема гостей. Из-за его расположения такие правители, как Мануил Комнин, страстно влюбленный в охоту, пользовались им сравнительно часто, поскольку оттуда можно было сразу оказаться за пределами города. Влахерн был удобен и тем, что располагался неподалеку от основного святилища Девы Марии, покровительницы Константинополя, а кроме того, являлся наиболее безопасным местом во время гражданских волнений, поскольку был сравнительно отдален от своенравной городской толпы.[348] Одо из Дейла видел этот дворец в 1147 году:
«Его внешний вид так прекрасен, что трудно подыскать сравнение, но внутреннее убранство превосходит все, о чем я могу помыслить. Повсюду он искусно разукрашен золотом и разноцветными росписями, пол сделан из мрамора, уложенного с удивительным мастерством».[349]
Алексей I создал во дворце роскошный тронный зал. Вероятно, именно он использовался для приема посланников. Уильям Тирский посетил дворец примерно двадцатью годами позже Одо и поведал о драгоценных занавесях, бесчисленных слугах, нарядах и царских облачениях, украшенных множеством драгоценных камней и жемчуга, равно как и об «огромном количестве во дворце золотых и серебряных предметов несказанной стоимости».[350]
Город, на который в июне 1203 года взирали крестоносцы, поражал не только прекрасными зданиями и знаками императорской власти. Главным источником благосостояния Византии служила торговля — то есть и налоги от нее. Вдоль обращенной к Золотому Рогу стороны города разместились многочисленные общины торговцев. Константинополь был центром торговли как для самой Византийской империи, так и для всего бассейна Черного моря, Средиземноморья и Западной Европы. У каждого из таких итальянских городов, как Венеция, Амальфи, Пиза и Генуя, имелись здесь населенные согражданами небольшие кварталы, которые использовались в качестве складов и портов для ввоза и вывоза товаров в Константинополь.
На другой стороне Золотого Рога, соединенной со столицей паромной переправой, в пригороде Галата селились представители таких слоев общества, от которых горожане предпочитали держаться подальше. В 1171 году Вениамин Тудельский сообщал об общине, состоявшей примерно из двух с половиной тысяч евреев, многие из которых занимались обработкой шелка. Они были достаточно состоятельны, несмотря на то, что греки притесняли и оскорбляли евреев.[351] Кроме них там селились кожевенники, вынужденные покинуть город из-за зловония, связанного с их ремеслом, а также больные проказой, переселенные сюда из-за опасений заразиться.
В огромном Константинополе можно было найти и большие участки, густо заселенные беднотой. Их жители питались милостыней или выполняли грязную работу в многочисленных городских учреждениях. Одо из Дейла писал, что там царят «грязь и зловоние, а зачастую и постоянная темнота, поскольку здания богачей отбрасывают на улицы тени, так что темнота и грязь остаются уделом нищих и путешественников».[352] Примерно во времена Четвертого крестового похода Иоанн Цетсес описывал собственное жилище, приютившееся между расположенным выше жильем священника, обремененным многочисленными детьми и поросятами, и крестьянским сеновалом ниже.[353] Такие люди зачастую селились в переполненных деревянных бараках. Лишь у состоятельных граждан была возможность жить в хороших домах или небольших особняках. Из практической необходимости в городе возникали школы, общественные бани, приюты. Константинополь испытывал недостаток в водных источниках, и водоснабжение было одной из насущных потребностей, которую правители решали с помощью постройки огромных акведуков и цистерн.
Византийцы продолжали использовать и то, что осталось со времен римского владычества. Самым ярким примером может служить величественный акведук Валента (364–378), фрагмент которого длиной в полмили по-прежнему красуется в северной части центра города. До наших дней сохранилось и несколько гигантских подземных резервуаров, самый известный из которых, носящий название Цистерны Базилики, относится ко временам правления Юстиниана. Он расположен неподалеку от Святой Софии и дает представление о фантастических размерах муниципальных сооружений той эпохи. Громадный резервуар имеет 224 фута в ширину и 150 футов в длину, а опорами ему служат 336 колонн. В нем могло содержаться до 2 800 000 кубических футов{31} воды, которая доставлялась с Черного моря за 12,5 миль.
Основную массу населения Константинополя составляли те, кого Никита Хониат называл «толпой». Эту массу представителей низших слоев общества умиротворяли и развлекали игрищами на Ипподроме, в остальное время она была беспокойна и искала собственных выгод, оказывая поддержку сменявшим друг друга режимам и правителям 1180-х годов.[354] Само по себе огромное количество людей заставляло императоров обращать внимание на их настроение и потребности. Населения в городе было столько, что Ральф Когсхолл, монах из Эссекса, живший в начале XIII века, считал: «Люди, досконально знающие этот город, уверяют, что в нем больше жителей, нежели в области от города Йорка до реки Темзы (около 195 миль)».[355]
Вглядываясь в дальний берег Мраморного моря, крестоносцы наверняка в полной мере осознали масштаб обязательств, которыми они связали себя с царевичем Алексеем. Огромный и могущественный Царь-город лежал перед ними, опираясь на вековую императорскую власть, уверенную в том, что никогда не падет в руки завоевателей. Некоторые крестоносцы бывали прежде в городе и знали о святынях и сокровищах, хранящихся в его стенах, о богатстве церквей и дворцов, о благосостоянии правителей. Они рассказывали об этом остальным, и представшее на горизонте зрелище убеждало в правоте их слов.
Наверняка все надеялись на то, что царевича Алексея действительно ждут в городе, и им удастся выполнить свои обязательства с минимальными потерями. Ведь, несмотря на масштаб вставшей перед крестоносцами задачи, имелись и ободряющие знаки. Вполне естественно, что насилие, беспорядки и череда переворотов в течение предшествовавших двух десятилетий демонстрировали неустойчивость власти, которая могла сыграть на руку крестоносцам.
Отчасти именно эти десятилетия пошатнули военную мощь Константинополя. Стены не поддерживались в хорошем состоянии, а некогда грозный византийский военный флот практически прекратил свое существование. Кроме того, Алексей III не смог достойно подготовиться к нападению крестоносцев. Никита Хониат дает весьма язвительное описание попыток императора организовать оборону Константинополя. Несомненно, Алексей III уже долгое время следил за перемещениями крестоносцев, однако:
«…его непомерная лень могла сравнится лишь с его глупостью в пренебрежении необходимым для общего благополучия. Когда ему было предложено создать запас оружия, подготовить надлежащие боевые устройства и, прежде всего, приступить к сооружению военного флота, у советников иногда создавалось впечатление, что они обращаются к трупу. Он развлекался послеобеденным остроумием, сознательно пренебрегая сведениями о латинянах [то есть крестоносцах]; он занимал себя строительством роскошных купален, срывал горы для посадок винограда… тратил время на то и это. Желавшие срубить древа для постройки кораблей сталкивались с серьезной опасностью в лице евнухов, которые охраняли покрытые густым лесом императорские горы, предназначавшиеся для государевых охот — словно то были священные рощи».[356]
Только когда император узнал, что его племянник вместе с крестоносцами достиг Дураццо на Адриатике (это случилось в мае 1203 года), он решился действовать. Но предпринятые им меры едва ли говорили о серьезной и разносторонней подготовке: «Так, он начал чинить сгнившие и поеденные червями небольшие ялики, количество которых едва достигало двадцати, а скругляя городские стены, распорядился снести поселения снаружи от них».[357]
Возможно, Никита здесь чересчур резок — учитывая тот факт, что до момента, когда в конце апреля между царевичем Алексеем и крестоносцами в Заре было заключено соглашение, не было уверенности в нападении на Византию. Несомненно, император знал о попытках своего соперника найти поддержку на Западе, но после неудач царевича в Риме и Гагенау ничто не предвещало, что Дандоло, Бонифаций и Балдуин отнесутся к нему иначе.
Учитывая обычные трения между армиями крестоносцев и греками, наверное, все же благоразумнее было бы предпринять некоторые приготовления — но Алексей III предпочел этого не делать. Как бы то ни было, недовольство Никиты имеет более глубокую природу, имея своей причиной плачевный упадок византийского флота. Императора также могло уверить письмо папы римского, полученное в конце 1202 года. В нем Иннокентий уверял греческого правителя, что отверг все предложения по обращению крестового похода в сторону Константинополя для помощи царевичу Алексею.[358]
Еще в царствование Мануила Комнина греки располагали крупным флотом — к примеру, он принял участие во вторжении в Египет вместе с правителями Иерусалима. Уильям Тирский сообщает, что в 1169 году Мануил направил сто пятьдесят «военных кораблей, оборудованных рострами и двойными рядами весел… а, кроме того, шестьдесят больших хорошо защищенных лодок, построенных для перевозки лошадей… и десять или двадцать огромных судов… несущих вооружение и… боевые орудия».[359] Упадок военно-морского флота после смерти Мануила был таков, что грекам приходилось нанимать для сражений пиратские суда, а к 1203 году, по сведениям Никиты, для отражения крестоносцев нашлось только двадцать полусгнивших кораблей. Царевич Алексей знал об этом, а венецианские купцы в Константинополе могли информировать Дандоло о сложившейся в предыдущие годы ситуации. Едва ли стоит сомневаться, что знание о слабости византийского флота сыграло немаловажную роль в оценке крестоносцами возможности оказания военной помощи царевичу Алексею. Возможность столкнуться с таким флотом, какой Мануил когда-то направил в Египет, вполне могла отвратить их от подобной сделки.
К счастью для крестоносцев, перспектива морского боя против более или менее равных сил, и даже мысль о столкновении с едва держащейся на волнах эскадрой, могла их не беспокоить. Благодаря Дандоло и венецианцам они получили самый ловкий и опытный флот Средиземноморья. При должном его использовании контроль над морем мог дать крестоносцам существенное преимущество в грядущем штурме.[360]
Однако сухопутные силы византийцев не были столь ослаблены. Хотя и сократившиеся со времени смерти Мануила в 1180 году, они все же оставались грозным противником.[361] Армия императора Алексея состояла из отрядов византийцев, наемных солдат (нанимались они в Болгарии, Малой Азии, Западной Европе и славянских странах), а самым опасным противником была легендарная варяжская дружина — элитное подразделение, присягнувшее сохранять верность императору.
За столетия греки приобрели репутацию женоподобных и не воинственных людей. Вениамин Тудельский дал такую оценку их военным способностям: «Они нанимают воинов всех наций, которых называют варварскими, чтобы сражаться с… турками, поскольку местные жители [греки] не воинственны, но, подобно женщинам, не имеют силы сражаться».[362]То, что ядро византийской армии формировалось из иностранных наемников, полностью подтверждает это мнение.
Однако греки разумно подходили к подбору воинов. Варяги были тяжеловооруженными бойцами, прославившимися благодаря употреблению мощных однолезвийных боевых топоров, которые они обычно носили на плечах. Их насчитывалось около пяти тысяч человек, и они составляли ядро императорской армии. Варяжские части формировались в основном из скандинавов, которых привлекал в Константинополь высокий уровень оплаты. Много англичан, разбитых в битве при Гастингсе в 1066 году или лишившихся положения в ходе норманнского владычества, также направлялось на восток, чтобы присоединиться к дружине наемников. Еще одним источников бойцов были воины армии, сопутствовавшей королю Сигурду Норвежскому в экспедиции на Святую Землю, часть из которых, задержавшись на обратном пути, присоединилась к дружине варягов или нанялась для временной службы императору.[363]
Еще два подразделения, помогавшие оборонять Константинополь в 1203 году, состояли из жителей Пизы и Генуи. Эти представители купеческих общин перенесли ожесточенную торговую конкуренцию с венецианцами на поля крестовых походов и на Босфор. Лидеры крестового похода позже утверждали, что им противостояла византийская армия из 60 тысяч рыцарей, не считая пехотинцев.[364]Современные историки оценивают императорскую армию в тридцать тысяч человек — не считая, разумеется, жителей Константинополя, которые в случае необходимости могли сражаться наряду с регулярной армией.[365] Если хоть одна из этих цифр справедлива, то у греков был значительный численный перевес, равно как и преимущество, которое обеспечивали надежные оборонительные сооружения самого Константинополя.
Дож и вожди крестоносцев теперь должны были обдумать свои дальнейшие действия. Дандоло, как всегда практичный, предпочитал осмотрительность. Ориентируясь на свои предыдущие посещениям Константинополя (в 1171 и 1183 годах) и на данные, полученные от венецианцев, живших в нем в течение десятилетий, он настаивал на том, что крестоносцам необходимо собрать достаточные запасы и действовать с должной осторожностью. Он говорил: «Вы участвуете в величайшем и опаснейшем предприятии, каковое никогда прежде не совершалось, а потому для нас особенно важно действовать мудро и предусмотрительно».[366] Дандоло считал, что недостаток продовольствия и денег у крестоносцев может заставить их обратить внимание на захват и ограбление окружающих земель. Они могут рассеяться и потерять людей — а этого армия не может себе позволить, учитывая масштаб стоящей перед ней задачи.
Неподалеку от Константинополя находились Монашеские острова (теперь они именуются Принцевыми островами и располагаются примерно в 5,5 милях от основной части города), где, по сведениям дожа, производилось зерно и мясо. Он порекомендовал флоту встать на якорь именно там, собрать припасы и подготовиться к нападению на город. В XIII веке Дандоло предложил свою версию одного из самых знаменитых военных афоризмов всех времен: «сытый солдат имеет больше шансов на победу, чем тот, у которого в желудке пусто».[367]
24 июня, в день Иоанна Крестителя, корабли были подготовлены к бою. За долгое путешествие большая часть военного снаряжения на них была убрана или надежно укрыта, чтобы предохранить от действия стихий. Теперь, при приближении к Константинополю, на верхушках мачт были подняты знамена и вымпелы, а на борта навешены рыцарские щиты. Флот вновь приобрел тот красочный вид, который имел, отправляясь из Венеции почти девять месяцев назад.