Глава XI. Хроника революции
Глава XI. Хроника революции
Герои французской революции были весьма далеки от того, чтобы искать источник социальных недостатков в принципе государства, – они, наоборот, в социальных недостатках видели источник политических неустройств. Так, Робеспьер в большой нищете и большом богатстве видел только препятствие для чистой демократии.
К. Маркс
Итак, король свергнут. Повержены конституционалисты. В Конвенте заседают революционеры, каждый из которых желает счастья Франции. Ну, кажется, сейчас время пожинать плоды победы.
Но какой же злой рок тяготел над революцией? Почему партии, объединенными усилиями низвергнувшие деспотизм, спустя пару месяцев сошлись в рукопашной схватке не на жизнь, а на смерть?
Может, все дело в личной неприязни? Жирондисты ненавидели Марата, а монтаньяры не любили Гаде, Бриссо, Вернио и компанию за то, что те своими саркастическими высказываниями больно задевали их самолюбие? Жирондисты обижались на непочтительные высказывания о «гении и знамени» их партии госпоже Ролан и, как истинные джентльмены, заступались за нее, а очаровательная мадам Ролан, в свою очередь, не могла спокойно видеть бандитскую физиономию Дантона и слышать скабрезные намеки Эбера? И все-таки странно предполагать, что борьба между Горой и Жирондой, потрясшая всю страну, велась потому, что одни депутаты не внушили симпатии и доверия другим.
Может, все дело в том, что обе партии стремились к власти? На первый взгляд кажется, что только это и разделяло враждующие стороны. Ведь их программы вроде бы совпадали, и до апреля 1793 года и жирондисты и монтаньяры обвиняли друг друга и одних и тех же грехах:
– в роялизме (потом, правда, пошли уточнения. Монтаньяры уверяли, что Жиронда хочет восстановить власть Бурбонов, а жирондисты – что монтаньяры хотят отдать корону Орлеанской династии);
– в попытках захватить власть и установить диктатуру;
– в сентябрьских убийствах;
– в связях с эмиграцией и монархической коалицией (упрек Гаде, брошенный Робеспьеру: «Ты-то и есть сообщник принца Кобургского»);
– в поражениях на фронтах;
– в сообщничестве с Дюмурье (любопытно, что последнее обвинение особенно рьяно якобинцы возводили на жирондистов, но потом, когда жирондисты выступили с предложением отозвать Дюмурье, на его защиту встал… Робеспьер, который заявил, что эта мера может привести к развалу в армии. Потом, но времена террора, это обвинение падало на тех, кто только шапочно был знаком с изменником-генералом).
И, пожалуй, самым популярным, так сказать, дежурным «разоблачением» была связь с Англией и с агентами Питта. Случалось, в один и тот же день враждующие партии утверждали, что их противники подкуплены англичанами, а в марте 93-го года монтаньяры и жирондисты объединились и объявили сторонниками Питта… «бешеных».
Одинакова была и терминология ораторов. Своих сторонников они величали «истинными друзьями народа», «честными республиканцами», противников обзывали роялистами, ворами, агентами Питта и т. д. (Эта традиция сохранилась и впоследствии. До термидора «чудовищами» называли жирондистов. После термидора – Робеспьера, Сен-Жюста и прочих видных монтаньяров.)
Высказывания ораторов по поводу свободы печати, смертной казни, парламентской неприкосновенности менялись в зависимости от того, на какой ступени власти находились их партии.
Жирондисты предали суду Марата, а когда их самих привлекли к суду, они закричали о нарушении конституции. Жирондисты пытались закрыть газеты Марата и Эбера, а когда, в свою очередь, монтаньяры прикрыли газету Бриссо, жирондисты обвинили их в зажиме демократии. Соответственно, вспомним высказывания Робеспьера в различные периоды о смертной казни, о свободе печати и так далее.
Кутон свою деятельность в Конвенте начал с того, что предложил предать смертной казни тех, кто высказался за диктатуру триумвирата (призрак триумвирата почему-то особенно пугал патриотов: мы помним триумвират Барнава. В данном случае имелись в виду Дантон, Марат и Робеспьер), но кончил он тем, что в 94-м году сам составил вместе с Сен-Жюстом и Робеспьером триумвират, который фактически обладал диктаторскими полномочиями.
Всю зиму и весну 93-го года левая сторона Конвента отчаянно вопила о тирании правой, а правая выражала негодование тиранией трибун.
Но не только жирондисты и монтаньяры отличались таким непостоянством. «Бешеные» выступали яростными сторонниками террора. Когда же лидеры «бешеных» сами попали под суд, они стали усиленно проповедовать милосердие.
Весьма своеобразно отношение партий к народному представительству. Якобинцы, которые всегда ратовали за верховную власть народа, впоследствии ликвидировали выборность в секциях и назначали туда своих чиновников. Но эта метаморфоза произошла уже в 94-м году. Жирондисты подобную эволюцию проделали значительно быстрее. Если зимой 93-го года они обвиняли Конвент в том, что депутаты не являются истинными представителями масс, и требовали первичных сходок, замены депутатов их заместителями и вообще перевыборов (и все это якобы только в интересах демократии), то весной их настроение резко изменилось. Вот известное высказывание Бюзо о народных депутациях: «Я чувствовал, до какой степени было необходимо терпение; но я был тысячу раз готов прострелить морена некоторых из этих чудовищ. Боже мой, что это была за депутация! Казалось, что из всех сточных ям Парижа и больших городов было собрано все самое грязное, мерзкое и смрадное. С отвратительными, покрытыми грязью лицами черного или медно-красного цвета, над которыми возвышалась копна жирных волос, глубоко сидящими во впадинах глазами, они испускали вместе со своим смрадным дыханием самые грубые ругательства, сопровождаемые пронзительными криками плотоядных животных».
То есть пока Бюзо чувствовал поддержку народных масс, все было хорошо. Как только симпатии народа перешли на сторону монтаньяров, сам вид депутации стал оскорблять эстетические вкусы доблестного демократа.
Да и вообще, насколько долговечна народная любовь?
Когда в 89-м году Неккера вернули из ссылки, ликованию страны не было предела. В маленьком городке, где он остановился ночевать, жители выставили патрули, которые останавливали проезжающие кареты. Горожане говорили: «Тише, Неккер спит». А манифестации, которые устраивались в честь герцога Орлеанского? А взрывы всеобщего ликования, когда на улице толпа замечала Дюмурье или Петиона? А всеобщая популярность Мирабо и Дантона? Или проявившаяся, особенно в 94-м году, фанатичная любовь к Робеспьеру, преклонение перед ним, как перед божеством? Но разве кто-нибудь вспоминал добрым словом народных кумиров, когда они отправлялись в изгнание? Разве многочисленные толпы не улюлюкали, когда на гильотину везли Дантона и Робеспьера?
Вроде бы сам собой напрашивается вывод: нет ничего переменчивее народной любви. Но вот почему тот или иной деятель, та или иная партия теряли поддержку народа?
Внимательно читая выступления ораторов Конвента, мы замечаем любопытную подробность: экономика их почти не интересовала, они обращались к ней постольку, поскольку это вытекало из их излюбленной темы – учения о способах охраны добродетели. Но «способы охраны добродетели» каждый оратор понимал по-своему,
И вот тут мы убеждаемся, что борьба за власть между партиями была только следствием. А причины? Причины заключались в неравном материальном положении социальных слоев, на которые опирались монтаньяры и жирондисты. «Высоконравственные идеалы» ораторов на самом деле оказывались классовыми.
Во все периоды французской революции фатально вставал один вопрос: дать человеку полную свободу неограниченной собственности или пойти на «революцию равенства», то есть насильственным путем уравнять собственность. И чем дальше, тем острее становилась эта проблема. С одной стороны, укрепляла свои позиции нарождающаяся буржуазия, с другой стороны, гигантски усиливалось уравнительное движение широких социально неоднородных «низов». Именно это противоречие порождало раскол в стане вчерашних союзников. Жирондисты искрение считали, что собственность должна быть безусловным индивидуальным правом. Поэтому они постоянно обвиняли монтаньяров в поддержке «аграрного закона» и «анархии». Но монтаньяры, которые представляли мелкобуржуазные слои Франции, видели, что программа жирондистов ведет к неравноправию и узаконенной нищете широких народных масс. Естественно, согласиться с этим они не могли. Поэтому монтаньяры заявляли, что право собственности есть относительное и социальное.
Однако мелким буржуа всегда были свойственны иллюзии. Они полагали, что если у каждого человека будет право на некоторую ограниченную собственность, то именно тогда наступит золотой век. Поэтому Робеспьер не ставил вопрос о радикальных реформах. Он говорил: «Грязные души, уважающие только золото, я отнюдь не хочу касаться ваших сокровищ, как бы нечист ни был их источник», – и переводил разговор в область моральных категорий: сделать бедность более почетной, чем богатство, – вот его задача. Отсюда – колебания Робеспьера. Отсюда непоследовательность в политике монтаньяров.
Робеспьер протестовал против «аграрного закона», то есть против попытки разделить землю поровну между крестьянами.
Еще в марте 1793 года монтаньяры резко выступили против требований Жака Ру, Варле и других «бешеных» людей, которые выражали интересы бедняков. Когда Варле и другие «бешеные» хотели поднять восстание против Жиронды, Робеспьер, а за ним и Гора осудили «бешеных».
Повторяю, партия Робеспьера тоже боялась «анархии». Но уже в апреле 1793 года они увидели, что если не удовлетворить требования городских плебейских масс, то произойдет новая революция. Поэтому монтаньяры поддержали народ в вопросе об ограничении крупной частной собственности, то есть поддержали программу «максимума». И в то же время, пытаясь сохранить некое экономическое равновесие, Робеспьер предложил ограничить заработную плату пролетариев.
Но проведение «максимума» возможно было только при условии изменения политического строя и установления диктатуры.
(Кстати, и жирондисты поняли, что остановить наступление народных низов они могут только с помощью диктатуры буржуазии.)
В этот момент республике был нанесен еще один страшный удар. Фанатичные, религиозно настроенные, темные крестьяне западных провинций подняли мятеж. Ими руководила опытная рука роялистов и священников. Вандея грозила захлестнуть соседние департаменты. Но жирондистов, то есть людей, стоявших во главе исполнительной власти, события в Париже волновали гораздо больше. В Вандею они посылали робких комиссаров, которые в первую очередь окружали себя поварами и лакеями. По улицам вандейских городов, еще верных республике, бродили тучи адъютантов с шикарными усами. Эти бравые офицеры отважно воевали с женским полом, но отнюдь не с вандейцами. Не случайно банды восставших, в большинстве своем отличные охотники и браконьеры, без труда разбивали немногочисленные и разъединенные батальоны республиканцев.
Каково же было положение Франции?
Против нее – все монархические державы. Во французских городах – восстания. Во главе французских армий измена. На французских границах – поражение.
И в такой критический момент жирондисты словно ставили своей задачей всему препятствовать, ничего не предлагая.
Тем не менее необходимые меры были приняты.
Был декретирован принудительный заем в один миллиард, взыскиваемый с богачей, с дальнейшим покрытием его имениями эмигрантов.
Была выработана конституция, отвечающая интересам народных масс.
В департаменты и на границы были посланы энергичные комиссары.
Формировались батальоны волонтеров, и увеличилось производство оружия.
Был создан революционный трибунал, который начал энергично расправляться с врагами революции.
Был создан Комитет общественного спасения, то есть была централизована исполнительная власть.
Был принят закон о максимальных ценах (первый максимум).
Только эти декреты спасли Францию. Они были делом рук монтаньяров. Они проводились через Конвент вопреки воле жирондистов.
Чем же занимались жирондисты? Они устраивали суды над Маратом и Эбером. Они пытались применять репрессии против Парижской Коммуны. Пользуясь своим преимуществом, Жиронда все время грозила смертью якобинцам. Движимые партийными страстями, жирондисты намеревались стереть Париж с лица земли и поднять департаментские восстания. В апреле Жиронда создала особую комиссию двенадцати, диктаторский орган, наподобие Комитета общественного спасения, но только полностью контролируемый жирондистской партией. Задачей этой комиссии была не защита страны от внешних и внутренних врагов, а защита жирондистов от нарождающегося блока якобинцев и «бешеных».
Тем временем французские армии терпели одно поражение за другим. Ширилось восстание в Вандее. Марсель и Лион открыто заявляли о своей вражде к Парижу.
Франция стояла на пороге диктатуры. Всем было ясно, что в диктатуре единственное спасение.
Вопрос ставился по-другому: в чьих руках будет диктатура?
И по справедливости она попала в руки монтаньяров, людей, которые прислушались к требованиям народных низов и поняли, что революция должна идти дальше.