Глава IV Семейная хроника

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава IV

Семейная хроника

С какого момента, с какого этапа поколений те, кто нам предшествовал, перестают быть нашими близкими?

Мой отец с безразличием отзывался о «первых хозяевах Рубежного», не называя даже их имен. Совсем еще молодым он был пристыжен дядей Мироном, который застал его в своем рабочем кабинете, целившимся в портрет «неизвестного». Такую воображаемую «дуэль» папа никогда бы не позволил себе против своего прадеда Насветевича.

Для меня это еще одна из причин предполагать, что это был портрет отдаленного предка, Богдановича, который в начале XIX столетия построил новый дом — «мой дом». Даты подтверждают это предположение.

Мужчине на портрете около пятидесяти лет. Некоторые детали его облика характерны для моды двадцатых-тридцатых годов прошлого века: густые волнистые волосы, бакенбарды — это еще эпоха романтизма, сюртук из мягкого драпа с узкими лацканами, жилет из такой же материи, белые треугольники воротничка над широким галстуком — все это тоже мода первой половины столетия.

Ребенком я была уверена, что портрет таинственно живет в тишине мрачного кабинета. Задумчивый, внимательно следящий за мной взгляд, строгий, без улыбки рот… Не все унесли с собой прошедшие года! Портреты продолжают жить своей особенной, загадочной жизнью. Вечная улыбка, не покидающая лица, была бы нестерпима на портрете. Улыбаться можно лишь на фотографии навстречу мимолетной, счастливой минуте.

Первые владельцы Рубежного! Со временем я много о них узнала и они сделались для меня близкими.

Богдановичи тоже не имели сыновей, и Рубежное перешло дочери Анастасии, которая вышла замуж за Александра Насветевича.

У меня сохранилась ее большая фотография, датированная 1860 годом. Вот она, моя прапрабабушка! Анастасия Насветевич на снимке выглядит еще молодо, ей около пятидесяти лет. Кашемировая шаль наброшена на плечи, миниатюрные пальцы зябко сжимают края шали под кружевным воротничком. Слегка завитые волосы, аккуратно уложенные по обе стороны пробора, обрамляют удивительно спокойное, гладкое лицо. Это мать трех сыновей: Александра, Владимира и Сергея Насветевич.

Старший, Александр Александрович Насветевич — мой прадед; имена Александра и Анастасии будут повторяться в семье.

Он родился в тридцатых годах, возможно, в 1837-м. Детство трех братьев прошло в семейном поместье на берегу Донца.

Эксплуатация угольных шахт бассейна уже шла полным ходом. Химические фабрики привлекали многочисленных специалистов. Работы велись в тесном сотрудничестве с Петербургским Горным институтом и Казачьей армией Дона и Черного моря.

Крупные поместья, эти очаги семейной, а также культурной жизни, охотно принимали этот быстро развивающийся деловой мир.

Александр унаследовал энергию своих предков и передал ее некоторым своим потомкам.

Детство трех братьев, без сомнения, было счастливым. Принадлежа к военно-помещичьей семье, они получили типичное для их среды образование: до 10 лет росли дома под присмотром нянь, гувернанток, репетиторов, которые готовили детей к поступлению в корпус или в другое закрытое учебное заведение.

Каким культурным уровнем обладали молодые немки, француженки (англичанки были редки), которые обучали детей иностранным языкам? Вероятно, что их положение в собственной стране было весьма скромным, если они решились уехать в далекую таинственную Россию.

Свечины, друзья Насветевичей, имели гувернером старого француза, бывшего легионера зуавского полка, который часами красочно-преувеличенно рассказывал восхищенным мальчикам о завоевании Алжира. Тяжело раненный при штурме Севастополя, он был взят в плен и остался навсегда в России. Сколько было таких гувернеров и гувернанток, которые впоследствии в эмиграции горько оплакивали «свою Россию»!

Как бы то ни было, но все читали французские книги, беседовали по-французски на светских приемах и на семейных «чаях», были в курсе происходящего за границей, тем не менее все эти «чаи» на верандах в тени акаций бывали чисто русскими. За столом было не принято, чтобы дети вмешивались в беседы взрослых, и они с радостью ускользали от бесконечных разговоров, чтобы порезвиться в саду.

Александр был невысоким для своего возраста, но шустрым и ловким. С компанией деревенских сверстников он часто убегал в шахтерский поселок, где он знал многих его обитателей, как, впрочем, и всю многочисленную домашнюю прислугу.

А потом долгие годы учения в Санкт-Петербурге: семь лет в кадетском корпусе, еще два года в военном училище, где юноши, в зависимости от желания, готовятся к службе в пехоте, артиллерии, кавалерии или инженерных войсках.

В девятнадцать лет Александр Насветевич начинает свою военную карьеру.

«С 6 июня 1857 года по 24 сентября 1877 года я служил в лейб-гвардии егерском полку. Генерал Насветевич», — написал он собственноручно на отвороте красно-золотого переплета записной книжечки, которую сам смастерил из обшлагов своего парадного мундира в день выхода в отставку.

Гвардейские полки располагались в окрестностях Санкт-Петербурга, что позволяло офицерам наведываться в столицу в часы свободные от службы. Для молодого Насветевича это было открытием светской жизни — мира театров, выставок, музыкальных вечеров, балов у друзей и у родственников.

Русские мыслители разделились тогда на два направления: славянофилов и западников. Среди наиболее видных представителей славянофилов в сороковых годах были братья Иван и Петр Киреевские.

Без сомнения, Александр посещал литературные круги, так как примерно в 1860 году он женился на совсем юной Марии Петровне Киреевской.

Уже с самого начала их семейной жизни она познакомилась с усадьбой. Развитие железнодорожной сети позволяло без трудностей добраться до Харькова, а далее — на лошадях. Александр мечтал о железнодорожной ветке Харьков — Лисичанск, чтобы обеспечить транспортом бассейн Донца и связать Рубежное с внешним миром. Он всецело посвятил себя реализации этого проекта, предоставил землю, вложил большие суммы в строительство и продолжал интересоваться ходом работ, где бы ни находился — при дворе ли в Петербурге или на Балканах, воюя с турками.

Мечта осуществилась только 1 февраля 1905 года, когда состоялось торжественное открытие разъезда Насветевича и небольшой белый вокзал, построенный у подножия холма рубежанского поместья, украсила вывеска: «Станцiя Насветевичъ».

Александр Насветевич проявил интерес и к развивающейся фотографии. Он оборудовал настоящую фотолабораторию у себя дома в Петербурге (Каменный остров, 13), и оставленные им большие картонные фотографии, надписанные его рукой, пережили столетие. Для меня, его правнучки, это единственное и бесценное наследство.

Сохранился лишь один его портрет, уже пожилого генерала. Энергичное с неправильными чертами лицо, удлиненный разрез глаз, тяжеловатые веки, внимательный взгляд — невольно вспоминаются семейные предания о взятии Казани и родстве с Гиреями.

Столько было драгоценных фотографий и столько их погибло в тяжелые годы изгнания!

Я никогда не утешусь от того, что в 1942 году из нашего покинутого дома в занятой немцами Бизерте пропал большой кожаный альбом со снимками, запечатлевшими постепенное строительство моста через Донец, участки железнодорожного пути, группы рабочих и инженеров. Помню также фотографию харьковского вокзала в 1878 году — встреча генерала Насветевича по возвращении с турецкой войны: его сухощавая небольшая фигура на ступенях лестницы лицом к площади, заполненной народом…

История Донбасса, история России…

Александр Александрович Насветевич имел разрешение снимать события при Императорском дворе. Еще молодым офицером он привлек внимание Александра II. Во время празднования юбилея егерского полка император узнал о рождении первого сына в семье Насветевичей. Император, поздравляя отца, выразил желание быть крестным новорожденного и добавил, что ему бы хотелось, чтобы ребенок был назван Мироном в честь святого покровителя полка.

— Увы, Ваше Величество! Это невозможно — мальчик уже крещен и назван Николаем. Однако я обещаю, что через год у меня будет второй сын…

Родившийся впоследствии мальчик был назван Мироном. Он стал последним хозяином Рубежного.

Я бережно храню пожелтевшую визитную карточку прадеда:

Александръ Александровичъ Насветевичъ

флигель-адьютантъ Его И. Величества

Звенигородская, Старо-Егерскiя Казармы 12

Адъютант Александра II, он обучал фехтованию его сына — будущего Александра III, с которым его связывала искренняя и долгая дружба. Впоследствии они станут товарищами по оружию во время турецкой войны. Оба генералы гвардейского Преображенского полка, они воевали на Восточном фронте на Балканах.

Последний ребенок Насветевичей — Александра, родившаяся в 1868 году, стала крестницей наследника трона и его жены Марии Федоровны. Будущая императрица России была датского происхождения и ее первым именем Дагмар была названа одна из шахт Донбасса.

В семейной памяти сохранился еще один случай.

Во время визита Вильгельма II в Россию оба императора принимали парад гвардейских полков. В день церемонии шел сильный дождь и почва неизбежно превращалась в слякоть. Вдруг Вильгельм II нагнулся и концом свой трости высвободил из земли резиновую галошу. На его вопросительный взгляд Николай II ответил с улыбкой:

— Это маленького генерала. Он где-то тут бегает.

А «маленький генерал» в это время, взобравшись с помощью жандарма на телеграфный столб, фотографировал парад…

В 1989 году в Москве была выставка в Манеже «Сто пятьдесят лет фотографии», где, говорят, были выставлены фотографии Насветевича.

Если во время парадов и церемоний «маленький генерал» мог оставаться бесстрастным свидетелем, то, снимая своих близких, он был иным. В семейном альбоме, где надписи на обороте фотографий полны невысказанной нежности, я вижу молодыми тех, кого знала пожилыми. Портреты Марии Насветевич в любом возрасте передают ее чистую, спокойную красоту. На самом старинном из них, уже поблекшем от времени запечатлен облик юной, грациозно задумчивой девушки. Вот еще она — хозяйка Рубежного в малороссийском костюме: широкий, вышитый крестом рукав, соскользнув, обнажил тонкую руку, изящная кисть слегка поддерживает склоненную голову.

Вот, наконец, она такая, какой я ее знала — старенькая, хрупкая, наша любимая баба Муня, окруженная своими детьми: Анастасией, Александрой, Николаем. Мирон, скорее всего, фотографирует, так как его жена Анна тоже в семейной группе.

На этом снимке никакой надписи — «маленького генерала» уже нет в живых. Он умер в Петербурге в 1911 году совершенно неожиданно, как это часто случается с людьми, полными жизни и энергии, и его кончина потрясла всех своей внезапностью. Очень подвижный, он никогда не брал извозчика и во всякую погоду ходил пешком.

В один из зимних вечеров на балу при дворе он танцевал мазурку с одной из своих дочерей. Разгоряченный, в распахнутой шинели, он вышел на ночной мороз и слег на другой день с воспалением легких.

На его похоронах присутствовало очень много народа, о чем мне рассказала уже много лет спустя одна старая дама, случайно находившаяся в Петербурге в те далекие дни. Так хозяин Рубежного был похоронен вдали от своих…

* * *

Существуют личности, которые занимают исключительное место в окружающем их обществе. Близость к ним придает особый смысл повседневной нашей жизни. Их душевное богатство не имеет никакого отношения ни к уму, ни к образованию, ни — еще меньше — к их внешнему облику: часто они даже совсем не похожи друг на друга.

Одно лишь общее есть у таких людей: они любят жизнь с благодарностью.

Их никогда не забудешь! Но когда их теряешь навсегда, в душе остается место, которое ничем и никем уже заполнено быть не может.

Это о них думал Жуковский, когда писал:

Не говори с тоской их нет,

Но с благодарностию — были!

К таким людям принадлежала Мария Петровна Насветевич. Даже в последние годы жизни, прикованная к креслу, так как каждое движение становилось страданием, она не замкнулась в себе и находила силы оказать помощь именно тогда, когда люди более всего в ней нуждались.

Друзья приезжали издалека, только чтобы повидаться с ней. Дети и внуки собирались в Рубежном, как только предоставлялся случай. Регулярные приезды на каникулы, тесные семейные связи, дружеские встречи и новые знакомства — всему этому мы обязаны Марии Насветевич.

В наше время много говорят про одинокую старость. Но ведь счастливую старость надо заслужить!

В Москве в Третьяковской галерее есть картина В. М. Максимова 1889 года «Все в прошлом». Она для меня является наглядным примером старости, которой всеми силами надо избежать. Картина скорби — так в ней все безнадежно! Большое заброшенное поместье, барский дом необитаем, заколоченные досками, закрытые ставни, парк зарос бурьяном, деревья — голые стволы со скрюченными ветвями.

Ничто больше не трогает старую барыню, кажется, часами сидящую в кресле. Безразличный, устремленный в пустоту взгляд. Она отсутствует даже для своей собаки, уже не надеющейся на ласку, отсутствует и для старой служанки с суровым лицом, упорно поглощенной вязанием. Самовар угас, чашки пусты, а маленький домик, их последнее прибежище — темен и печален.

Все в прошлом! Но что она делала в прошлом?..

Есть души грустные, хуже того — души вечно недовольные. Мария Насветевич, к счастью тех, кто ее знал, была душой щедрой, доброжелательной и пылкой. Рядом с ней все оживало — и люди, и вещи. Это о ней чаще всего рассказывала мне мама; благодаря ей Рубежное стало для мамы семейным очагом, которого она была лишена с самого детства.

* * *

Зоя Николаевна Доронина, моя мама, родилась в Петербурге 13 февраля 1890 года. Ее сестре Кате было уже около двух лет. Дети очень рано остались без матери.

Мама часто вспоминала о первых годах жизни, и несмотря на то, что говорила она простые, очень обычные слова, я, совсем еще маленькая, с щемящей жалостью понимала, что значит — не иметь мамы!

Катя уже училась, отец уходил на работу, а маленькая Зоя оставалась одна с бабушкой, слишком старенькой, чтобы заниматься ребенком. Девочка проводила долгие часы рядом со старушкой, вполголоса читавшей Библию. Маленькая Зоя разглядывала буквы, слушала — таким образом научилась читать, и окружающая ее жизнь преобразилась.

В книгах, которые приносил ей отец, она открывала неожиданно богатый мир, не ограниченный тишиной мрачноватой комнаты, сквозь заиндевевшие окна которой проглядывало изрытое тучами зимнее петербургское небо; сказочный мир, вход в который широко распахнут, в котором все надежды осуществимы. С того времени мама никогда не переставала читать.

Когда мне кто-нибудь говорит, что он «слишком устал, чтобы читать», я думаю о маме: для нее даже в эмиграции, несмотря на постоянную тяжелую работу, чтение было лучшим отдыхом.

Иностранные писатели широко читались в России; мама лучше меня знала Бальзака, Золя, Мопассана; только позже она стала их читать по-французски.

Ее знание русской истории и русской литературы, ее интерес к русской культуре были для нас единственным богатством на чужбине. Мама была из тех людей, о которых И. Шмелев пишет, что «они в себе понесли Россию — носят в себе доселе». И эта была Великая Россия, и были в ней великие люди и любимые мною писатели, и никогда, несмотря на все материальные трудности, не пришлось мне пожалеть, что я родилась русской.

Трудное детство — это не всегда детство несчастливое. Мама рассказывала о своем порой весело, порой с грустью, но всегда с уважением к тем, кого она глубоко любила.

Мамина семья относилась к среднему классу Санкт-Петербурга: мелкие предприниматели, ремесленники, чиновники — люди со скромными условиями жизни. Вероятно, ее семья «во все времена» была петербургской. Рано осиротев, мама мало помнила о семейных корнях и рассказывала только о тех, кого она хорошо знала. Ее отец был чиновником. Он овдовел совсем молодым, и ему нелегко было воспитывать двух девочек, в которых воплотился весь его мир.

Своей сестре Паше, пытавшейся его женить, он с грустной улыбкой отвечал:

— Хорошо, но при условии, что вы мне найдете кого-нибудь, как моя Ольга.

Он знал, что этого никому не удастся! Он умер внезапно в 42 года, от сердечного приступа. Маме было 14 лет.

За ней пришли в класс и вначале не хотели говорить всей правды.

— Но я тотчас все поняла, — говорила мне мама, и в ее голосе слышалось безысходное отчаяние, пережитое много лет назад.

Я слушала ее, и мне было бесконечно жаль моего бедного дедушку, которого я знала только по фотографии, одной-единственной фотографии, давно пропавшей: высокий мужчина, что-то неловкое во всей его полной фигуре, открытое лицо с кротким взглядом близоруких глаз.

На его похоронах мама поняла, что простые люди его очень любили:

— Я никогда не видела столько бедных в нашем квартале. Откуда они пришли? Каждый хотел нести его гроб. — И она добавила: — Он был очень добрый.

Мне вспоминается большое кладбище в Петербурге, наверно, Смоленское… Две могилы бок о бок: Николай и Ольга Доронины.

* * *

Катя и Зоя не могли жить одни.

Тетя Паша, обремененная уже многочисленной семьей, приютила Катю. Зою взяла дальняя родственница, более обеспеченная, у которой был всего один сын. Странно, но я так и не узнала их имен. Мама избегала разговоров о них. Мне кажется, что она переживала их равнодушие и то, что она вынужденно и, как ей казалось, не по праву их обременяла.

Только однажды она попыталась объяснить:

— Тетя вовсе не была злой. Позже я поняла, что она, скорее, была несчастлива, поглощена собой, своим сыном, которого она слишком баловала, и частыми отлучками мужа.

К счастью, Зоя находила семейное тепло у Сорокиных, в большой семье тети Паши. Главное — там была ее Катя. Когда мама рассказывала о Кате, ее лицо светлело.

С самого раннего детства Катя относилась очень серьезно к своей роли старшей. Импульсивная, преданная, по-мальчишески задорная, она всегда была готова защитить свою маленькую сестру и всем об этом заявляла:

— Попробуйте только тронуть Зайку!.. Будете иметь дело со мной!

Чаще всего никто и не думал нападать на кроткую маленькую Зою, но иногда подобные «вызовы» воспринимались как угрозы и стоили ей подзатыльника.

— Как ты посмел!.. Попробуй только еще!.. — кричала Катя храбрецу.

И еще раз подзатыльник. Тогда в благородном порыве Катя бросалась в сражение…

Разница в возрастах с годами стиралась — теперь уже Зоя чаще беспокоится за сестру: переходный возраст, хрупкие бронхи, слабость… Девочку посылают в деревню лечиться «свежим воздухом и парным молоком».

Кате приходится бросить учебу, но Зоя продолжает учиться, блестяще переходя из класса в класс, и всю свою жизнь она с радостью будет вспоминать ученические годы, своих подруг и учителей и свою любимую Екатерининскую гимназию.

В семье Сорокиных старшие дети уже студенты. В кругу учащейся молодежи в Петербурге начала XX столетия способная девушка заканчивает среднее образование.

В 1907 году Зоя Николаевна Доронина получает диплом об окончании гимназии за подписью ее директрисы, баронессы Кайзерлинг, в котором после перечисления главных предметов упоминается, что она обучалась «рукоделию, пению и танцеванию». Зоя навсегда расстается с гимназической формой — строгим черным передником, коричневым длинным платьем с глухим стоячим воротничком.

Вероятно, к этому периоду относится ее портрет в широкой шелковистой юбке и облегающем лифе со множеством мелких складочек и пуговичек. Светлое, с правильными чертами лицо, обрамленное темно-русыми вьющимися волосами. Прямой, слегка вздернутый нос, хорошо очерченный, сдерживающий улыбку рот, приветливый взгляд ясных глаз.

Что ждет ее дальше? Кто не колебался при поступлении в университет? Сколько возможностей! Все интересно! Все заманчиво! Но выбрать одно — это отказаться от другого!

Зое хотелось бы стать врачом, но для этого надо иметь некоторое знание латыни. Володя, сын тети Паши, военно-морской врач, служит в Каспийской флотилии в Баку. Решено! Зоя едет к нему — он ей поможет готовиться к конкурсу!

Кто-то сказал, что жизнь постоянно требует от нас выбора. Но так ли мы свободны в выборе?

В 18 лет ничто не удерживает Зою в Петербурге. Она решилась быстро, тем более что сестра уже вышла замуж и живет в Парголове в окрестностях Петербурга. Теперь она Екатерина Николаевна Маслова!

Отъезд Зои в Баку был в ее жизни одной из редких возможностей свободного выбора, который предопределил всю ее судьбу.

* * *

В семейном альбоме есть фотография, датированная 1890 годом: двухлетний мальчуган в светлой вязанке, большой соломенной шляпе с загнутыми полями подставил яркому свету смеющуюся мордашку. Во взгляде, полном надежды, ожидание — что-то должно произойти! Это первый внук Марии Петровны и Александра Александровича Насветевич, сын Анастасии, Александр Манштейн.

Мне хорошо знакомы эти веселые глаза. Я узнаю этот взгляд, полный интереса к жизни, который не угаснет за тяжелые годы изгнания.

Это тот же взгляд, та же доверчивая улыбка, с которыми он обратится ко мне в последний день своей жизни, перед тем как заснуть и уже не проснуться.

Александр Манштейн — мой отец.

Довольно часто случается, что в старости, на покое, люди могут позволить себе вернуться к непринужденности детства. Гораздо труднее людям, ведущим еще деятельную жизнь, — им не всегда удается избежать компромиссов. Моему отцу это удавалось легко, правда, часто не без материального ущерба. Для него достоинство личности не измерялось социальным успехом, и мотивы его поступков никогда не носили даже оттенка личной заинтересованности.

Таких людей жизнь мало меняет.

На фотографии мальчику два года. Чудесный майский день в Царском Селе, где Александр родился 22 июня 1888 года. Молодая мать казалась счастливой и безмятежной. И тем не менее…

14 декабря 1892 года она добивается развода и вскоре выходит замуж за гвардейского офицера Иосифа Казимировича Кононовича.

Я долго думала, что папа не мог тяжело переживать развод родителей — ему только исполнилось 4 года, и к тому же все было сделано, чтобы ребенок сохранил уважение к матери и отцу.

Православная церковь признает развод, но на виновного накладывается епитимья, и он долгие годы не может вступить в брак. Сергей Андреевич Манштейн взял на себя вину, дабы оградить жену от унизительных формальностей, оплатив даже двух лжесвидетелей против самого себя. Со своей стороны, его жена, которой суд оставил сына на воспитание, никогда не принимала важных решений относительно ребенка, не посоветовавшись с отцом.

Только позже я поняла, что, несмотря на все, ребенок страдал. В аттестационной тетради кадета Морского корпуса Санкт-Петербурга Александра Манштейна в графе «Характер и поведение» от 16 апреля 1903 года его отделенный начальник, лейтенант Гаврилов, писал: «По характеру бойкий, добрый и почтительный. Товарищами любим. Своим положением в семье мальчик угнетен и пытается его скрывать».

Этот архивный документ попал ко мне из Морского корпуса, когда папы уже давно не было в живых. Нет в живых и лейтенанта Гаврилова, нет и архивиста Александра Ефимовича Иоффе, который переслал мне ксерокопии «аттестационной тетради», а я все еще с волнением чувствую их живое присутствие.

Но, возвращаясь к рассказам отца, я продолжаю думать, что детство у него было счастливым. Он любил о нем вспоминать, говорил свободно и весело, рассказывал, что он чувствовал себя окруженным заботой и лаской, но сами родители, несмотря на их сильные личности, занимали мало места в его детской жизни.

Его мать, воспитанная в Смольном институте благородных девиц, могла много ждать от жизни. Для нее все двери были открыты. Живая, элегантная, она умела нравиться и любила успех.

Замужество Анастасии Насветевич удивило хорошо знающих ее людей. Что было у нее общего с молодым ученым-филологом, полностью поглощенным работой? Он мог целыми днями не выходить из кабинета, работая над греческими и латинскими переводами.

Выйдя вторично замуж за гвардейского офицера, она вернулась в свою среду. Несмотря на светский образ жизни, она сама занималась своими маленькими детьми, рождения которых следовали одно за другим.

В пять лет Александр уже большой, он переходит на воспитание бабы Муни и Тотки — так он называет Марию и Александру Насветевич.

Как отмечает в кадетской тетради лейтенант Гаврилов: «До поступления в корпус ребенок воспитывался в деревне своей бабушкой и тетей, которые проявляли к нему интерес». Лейтенант не мог знать, что «деревня» была обширным фамильным поместьем в центре бурно развивающегося края, а «интерес», проявленный к ребенку, — заботой и любовью исключительной бабушки, необычайная личность которой останется в семейной памяти.

Что касается Тотки, у которой никогда не было детей, то ее крестник Александр — единственный, любимый ее сын.

Ребенок, конечно, был общий баловень. Но что значит «баловать»?

«Если ребенок ничего не требует и с благодарностью принимает исполнение своих страстных, хотя, может быть, и не совсем разумных желаний, то почему бы не предоставить ему эту радость?» — часто говорила баба Муня.

Понятно, что ребенок часто этим пользовался. Живой, изобретательный, он постоянно что-нибудь предпринимал и с большой энергией добивался результата, если только увлечение неожиданно не остывало. Несмотря на пылкую фантазию, он признавал, что есть пределы его возможностям: если ему удалось соорудить с товарищами настоящую хижину, то от постройки локомотива он все-таки отказался. Дядя Мирон решил помочь делу. Однажды он вернулся из Харькова с ошеломляющей новостью:

— Беги скорее во двор, я привез тебе паровоз!

— Господи, паровоз?!

— Ну да, паровоз, с двумя трубами, сам передвигается и гудит.

— С двумя трубами? — это уже Александру понравилось меньше. Скорей, скорей во двор… Это был осел!

Но Шурик быстро утешился, когда узнал, что скоро настоящий паровоз побежит по рельсам на землях поместья…

Экономическое развитие местности требовало строительства средств сообщения. Россия при Александре III покрывается сетью железных дорог. Уже в действии Закаспийская линия, соединяющая Каспийское море с Самаркандом, и рельсовый путь через Сибирь, протянувшийся от Челябинска к Владивостоку.

Генерал Насветевич делал все возможное, чтобы ускорить постройку железнодорожной ветки к Лисичанску, предоставляя для этого значительные суммы денег и часть своих земель. Уже построили небольшой вокзал у подножия холма; мост, весь в переплетении металлических балок, соединил берега Донца.

Шурик не отставал ни на шаг от деда на этой огромной стройке, кипучая деятельность которой оживала на страницах альбома в кожаном переплете.

Большой тяжелый альбом — ларец, полный давно ушедших участников давно забытых событий. Листая его, словно приоткрываешь дверь в прошлое, такое бесконечно длинное, что настоящее кажется мимолетным.

Жизнь в усадьбе тоже мало напоминала деревенскую. Мария Насветевич принимала множество посетителей, несмотря на то что болезненный ревматизм все чаще приковывал ее к креслу. Она в курсе дел компаний, где семья является акционером; особенно ее интересовало «Ливенгофское общество стекольных и пробочных заводов» с фабрикой, построенной на землях поместья.

Но здоровье ее ухудшалось, несмотря на все курсы лечения, поездки на воды за границу и мягкий климат Ниццы, где она проводила зиму, спасаясь от русских морозов. В 1898 году ей пришлось передать на тридцать лет некоему А. Д. Иванову исключительное право на разработку в Рубежном месторождений каменного угля на площади в 153 десятины.

Ее сын Мирон, мировой судья, посвящал свободное время разведению редких фруктовых культур. Он выписывал семена из Франции, выращивал виноград, предварительно засадив часть парка деревьями для защиты винограда от холодных ветров. Новый, аккуратно обведенный забором Круглый сад — это его творение.

Несмотря на скромные размеры, а может, как раз благодаря им этот Круглый сад со своими затейливыми аллеями, необыкновенной величины фруктами, изящной беседкой казался драгоценной миниатюрой рядом с амбарами, хлевом и конюшнями.

Конец XIX века. Маленький Шурик видел, как на глазах новые открытия меняли повседневное существование.

В день, когда к дому подводили электричество, он, похоже, сожалел об уюте с керосиновой лампой.

— Но, дорогой, это ведь не тебе приходится заливать лампы керосином и менять фитили, — резонно заметила тетя Александра.

Позже установка телефона в кабинете дяди Мирона дала повод к случаю, позабавившему всю семью. Молоденькой Наташе, накрывавшей на стол, нужно было проходить по коридору, ведущему в девичью, но она его пробегала, роняя в спешке ножи и вилки. Почему она бегала? Ответа добиться было невозможно. Потом уже она призналась, что ей страшно: за дверью кабинета, выходящей в коридор, ей слышались таинственные разговоры, в то время как барин там один! Позже Наташу научили пользоваться телефоном — «богатый» опыт, позволивший ей много позже работать «телефонной барышней».

Плотная и энергичная, Наташа — настоящая Адамович, была правнучкой поляка. Ее деда Ивана в имении звали «сын цыганки». Ходила молва, что он «видит вещи» и «знает, что будет»…

Во всяком случае, Шурик был уверен, что дед разговаривает с животными. Он их видел — старика и большого рыжего лиса — в глубине парка. Губы Ивана шевелились, и ясно было, что человек и зверь друг друга понимают!..

Разве не Иван научил юную Алю — тетю Александру — приручать животных? Конечно, с белками это не трудно, но Аля не хотела приучать их к дому, так как маленькие бельчата любили прятаться в дверных портьерах и их легко было раздавить.

Безумная привязанность к ней воробья объяснялась просто: махонький, неоперившийся, он выпал из гнезда и был обязан жизнью заботливому и терпеливому уходу девушки. Его появление в Харьковском институте, где Александра была пансионеркой, вызывало у всех бурную радость. Когда наступало время каникул, экипаж прибывал из Рубежного и воробей, конечно же, встречал первым, кружил под высокими потолками, искал Алю во всех залах…

— Насветевич, это за тобой! Твои приехали! — кричали веселые голоса, возбужденные появлением этого вестника лета.

Но приручить куницу!.. Это уже походило на колдовство. Когда девушка приходила в буковую рощу, хитрющая зверюшка не сразу показывалась: ей хотелось удостовериться, что никого другого поблизости нет, и только потом она бесшумно выскальзывала, мягкая, шелковистая — сама нежность. Трудно представить, что ночами эта кровожадная хищница опустошала курятники!

«Колдовство» Ивана проявлялось прежде всего в его глубоком понимании природы, да к тому же он прекрасно знал все закоулки громадного парка и его обитателей, так как с детства помогал своему отцу — поляку в его обязанностях садовника.

Постарев, он часами грелся на солнце в тихом углу парка, там, где упокоилась его «барыня» — мать генерала.

Она лежит в стороне от родителей, чьи могилы из черного мрамора кажутся заброшенными. Иван считал себя старожилом края и не одобрял новшеств. Этот паровоз с вагонами, о котором все говорили, его пугал — степь перестанет быть степью, если машина заменит лошадей. В этом его поддерживали двое его сыновей: кучер Кирилл и конюх Федор. Что касается третьего — повара Михаила, то он находил в этом быстром транспорте много преимуществ.

— Вот именно! Уж слишком быстро, — ворчал с горестью Иван, — хотел бы я видеть, как все это повернется лет через двадцать!

Ивану приписывали дар предвидения, но сам он не мог в этом разобраться. Или, может, не хотел?..

Маленький Шурик знал всех Адамовичей; знал, каким уважением они пользуются у всех работающих в имении. Мальчику нравилось бывать на конюшне, слушать рассказы Кирилла Ивановича о путешествиях в дилижансе.

До постройки железной дороги как бы жила семья без него, Кирилла Ивановича? Отъезды детей в пансион, приезды на каникулы, важные покупки в Харькове, визиты в соседние поместья, прогулки и пикники — и в стужу, и в грозу, и в темную ночь — всегда и во всем можно было положиться на него, Кирилла Ивановича.

Шурик слушал бесконечные рассказы, забравшись в старый дилижанс — свидетель ушедшей старины; а у бабы Муни была еще дорожная шкатулка из железного дерева, с потайным ящичком, которую раскладывали в дороге как письменный стол.

Мой отец всю жизнь хранил яркие воспоминания об этих выездах времен своего раннего детства. Помнится, он никогда не расставался с дорогой ему шкатулкой, признаться, весьма тяжелой и вне дилижанса очень неудобной; но ее ожидала непредвиденная участь.

Кто мог подумать в конце XIX столетия, на берегу Донца, что полвека спустя она пропадет в маленьком африканском городке Меджез-эль-Баба в Тунисе, где в ноябре 1942 года развернулся фронт сражающихся американской и немецкой армий?

Папе, вынужденному пересечь линию фронта на велосипеде, чтобы вернуться в Бизерту, пришлось выбирать между дорогой его сердцу шкатулкой и любимой собачкой Боби — увезти их вместе было невозможно.

Не задумываясь, папа усадил Боби в корзиночку на руль, и они отправились в дорогу.

«Блаженны нищие духом». Ему и в голову не пришло, чем это могло бы обернуться для него лично: русский эмигрант с немецкой фамилией пересекает линию американо-немецкого фронта!

Из папиных рассказов об этой «веселой прогулке» выходило даже, что в пути Бобик имел большой успех и пользовался исключительной симпатией у воюющих сторон — сначала у американцев, затем у немцев, и что, глядя на эту пару на велосипеде, и те и другие их радостно приветствовали!

С тех времен прошло еще полвека, но все это, так сильно пережитое — будь то у далеких мирных берегов Донца или в страшное время войны на африканской земле, — еще и сегодня живет в моей памяти.

Ко времени моего рождения железная дорога уже давно обслуживала шахтерский Донецкий район. Приезжая из Кронштадта или Ревеля, мы выходили на станции Насветевич, где нас уже ждали лошади, и по широкой пыльной дороге, вьющейся по склону холма к имению, подъезжали к правому крыльцу с колоннами, оставляя слева служебные строения и фруктовый Круглый сад дяди Мирона.

В жизни большого поместья повар был особенно важным лицом. Сама барыня обращалась к нему не просто по имени, а по отчеству — Михаил Иванович.

По вечерам Александр наблюдал, как повар и баба Муня долго обсуждали завтрашнее меню. Непонятно!

— Что там обсуждать, разве так уж важно, что на обед! Было бы фруктовое мороженое — его можно съесть гораздо больше, чем ванильного!

Домашним хозяйством всецело командовала Анна Петровна Берестова. Между ней и Адамовичами было определенное соперничество: Михаил Иванович пытался отстаивать свое первенство на кухне. Шурик побаивался Анну Петровну и полагал, что в усадьбе ее должны бояться все. Прямая осанка, темные и длинные платья делали ее строже, чем она была.

Ей исполнилось 14 лет, когда в 1861 году отменили крепостное право. Предпочтя остаться со своей молодой хозяйкой, она помогала Марии Насветевич в управлении делами большого дома и осталась в имении на всю жизнь. Став управляющей, она властвовала над прислугой и даже — поскольку ключи от погреба были у нее — над кухней, где Михаил Иванович отстаивал свои права.

Баба Муня построила для нее дом рядом с усадьбой, и когда она была уже на покое, все приезжавшие в Рубежное обязательно приходили с ней поздороваться.

Привыкшая к обилию света в усадьбе, Анна Петровна непременно хотела, чтобы в ее доме было много окон. Высокая печь, облицованная светлым фаянсом, согревала комнаты. На новоселье собралось много народу. Батюшка Андрей и дьякон Герасим приехали из Лисичанска. Судья Мирон Александрович принес «на счастье» кувшин в виде барана из коричневой керамики: вскоре в поместье начали производить вино. Все удавалось на этой щедрой земле под бдительным оком предприимчивых хозяев.

Предприимчивых? Безусловно, владельцы Рубежного именно таковыми и были. Но бдительны ли? Генерал часто в отъездах, а Мирон Александрович очень доверчив — аргумент в пользу строгости Анны Петровны в обращении с прислугой: от ее опытного взора ничего не ускользало.

Шурик знал, что она воюет с его деревенскими друзьями, когда они лазают в Круглый сад за неспелыми еще фруктами, и уводил ребят подальше, в глубину парка, где аллеи теряются в роще вишневых, яблоневых, грушевых деревьев, растущих на полной свободе. Там спуск к Донцу; они рыбачили, купались. Там же, по вдохновению, становились ковбоями, индейцами, охотниками…

Шурик много читал и делился впечатлениями с товарищами по приключениям. Жюль Верн, Фенимор Купер, Марк Твен, Стивенсон — их имена стали знакомыми деревенским ребятишкам. Донец для них — и Миссисипи, и безбрежный океан. Даже если нет острова, несомненно, что сокровище где-то на дне реки! Ведь Донец был частью речного пути богатых караванов — «из варяг в греки». Дети мечтали… Приключения, отвага, щедрость… Великое счастье для человека уметь восхищаться! Не один из них в мыслях чувствовал себя «последним из могикан» перед лицом неоглядной степи, жившей своей дикой жизнью.

— Надолго ли еще? — спрашивал сам себя Иван.

Что он знал, что он видел, этот сын цыганки?

* * *

В папиных рассказах о детстве в Рубежном чувствовалась окружавшая его любовь и свобода. Какое место было отведено ученью в этом вольном воспитании? Об этом точно никогда не упоминалось. Без сомнения, совсем еще маленьким Шурик научился читать: любимая Тотка обладала необходимым терпением, чтобы выработать у мальчика разборчивый и даже элегантный почерк.

Она же уделяла много внимания выбору книг. Дядя Мирон, пока еще холостяк, никогда не возвращался из Харькова без книг, часто «поучительных». Правда, иногда нравоучения имели обратный эффект: рассказ о Гоше, у которого вырос большой нос, оттого что он засовывал в него пальцы, так понравился Шурику, что он больше не вынимал пальцев из носа.

— Хочу, как Гоша, возить его на тачке!

В царствование Александра III всюду учреждались церковноприходские школы, узаконенные в 1884 году. При стекольной фабрике тоже была открыта школа, и весьма возможно, что учитель приходил заниматься с ребенком на дом. Во всяком случае, с этих времен сохранил он нелюбовь к задачам о поездах, встречающихся где-то в пути, и кранах, наполняющих и опорожняющих бассейны.

Географию мальчик познавал в путешествиях с «Детьми капитана Гранта» или составляя по кусочкам разложенную на столе карту мира. Что касается французского, то он его понимал, не пытаясь на нем говорить. Странным образом он сохранил на всю жизнь особенное предпочтение к сослагательному наклонению и употреблял его, когда нужно и не нужно.

Другие науки откладывались «на потом», но это «потом» в конце концов наступило, и в 10 лет Шурика определили по желанию отца в знаменитый Московский лицей цесаревича Николая Александровича. Сергей Андреевич Манштейн, учебники которого по-латыни и греческому языку хорошо знали русские гимназисты, хотел дать своему сыну классическое образование, но Шурик, ничего не делая в течение четырех лет, скучал, его оценки регулярно снижались, и наконец он заявил, что так будет и далее, если его не отдадут в Морской корпус. Чтение «Морских рассказов» Станюковича занимало его более, чем Цицерон или Тацит, и сыграло решающую роль в его призвании.

Отец смирился.

1 сентября 1902 года Александр Манштейн стал кадетом Морского корпуса в Санкт-Петербурге, первым моряком в долгой череде Манштейнов — офицеров Русской армии, служивших России со времен Петра Великого, — и получил от отца в дар экземпляр известной среди историков рукописи «Записки о России» генерала Христофора-Германа Манштейна.

Согласно свидетельству, выданному Ярославским Дворянским депутатским собранием и представленному Александром при поступлении в кадетский корпус, русская ветвь Манштейнов зарегистрирована во второй части родословной книги дворянства Ярославской губернии и «в дворянстве утверждена указом правительствующего Сената от 8 мая 1858 года под № 3127».

«Записки о России» Христофора-Германа Манштейна (1711–1757) пользуются большим авторитетом у историков. Профессор К. Н. Бестужев-Рюмин называл их «знаменитыми» и утверждал, что «кроме Манштейна, для царствования Анны Иоанновны, нет ни одного иностранца, на которого можно было бы положиться».

Историки и исследователи, русские и иностранные, в своих трудах о России первой половины XVIII века постоянно ссылаются на «Записки» Манштейна, как на основной источник.

Христофору-Герману исполнилось 14 лет, когда умер Петр Великий. Его отец, Эрнст-Себастиан, был одним из наиболее близких сподвижников Петра. Сам Христофор-Герман, будучи флигель-адъютантом фельдмаршала Миниха, служил при дворе Анны Иоанновны и участвовал во всех северных и южных кампаниях русских войск. Манштейн многое видел, многое слышал, знал всех именитейших представителей власти в России и, кроме замечательно добросовестного изложения событий, оставил ряд ярких литературных портретов своих современников и современниц.

Он знал латынь, владел французским, итальянским, шведским, немецким и русским языками, «умственным занятиям посвящал большую часть своего времени».

«Записки» Манштейна после его смерти опубликовали в нескольких странах: четыре издания на французском (Лейпциг, 1771; Амстердам, 1771; Лион, 1772; Париж, 1856), три на английском (Лондон, 1770; 1773; 1856), два издания на немецком (Бремен, 1771; Лейпциг, 1771).

На русском языке они выходили в 1810, 1823 и 1875 годах. Последние из упомянутых изданий печатались в типографии Балашова в Санкт-Петербурге. В нем есть описание самой рукописи:

«Эта рукопись на французском языке писана на толстой белой бумаге, в лист, мелким, весьма четким почерком, в конце 1740-х годов, рукою Манштейна, со множеством, в особенности в начале рукописи, помарок, вставок и дополнений, писанных тем же почерком, но уже позднейшими чернилами; есть страницы, почти целиком зачеркнутые, и вместо них — на особо приклеенных листах и лоскутках — помещены рассказы о тех же событиях в уже более или менее измененной редакции; все ссылки на вставки и дополнения сделаны автором с большою тщательностью.

Весь манускрипт состоит из двух частей, переплетенных в один том, в простой картон…»

Первая часть составляет 211 страниц и завершается смертью Анны Иоанновны. Затем следует вторая часть, озаглавленная: «Дополнение к воспоминаниям о России: общее обозрение России в политическом, статистическом, финансовом и прочих отношениях» — обозрение, составленное и написанное также рукой Манштейна.

Существует множество биографий Манштейна. Первая появилась в 1759 году, спустя два года после его смерти. Одна из самых полных — это та, которая сопровождает русское издание 1875 года; она дополнена из русских и немецких архивов и из воспоминаний Фридриха Великого.

Мне хорошо знакома биография, написанная Михаэлем Хубером в 1770 году. Биограф, безусловно, хорошо знал семью, возможно, даже самого Христофора-Германа, до такой степени он переживает излагаемые им события.

Христофор-Герман родился 1 сентября 1711 года в Санкт-Петербурге. На месте будущей Северной Пальмиры тогда раскинулась огромная стройка под постоянной угрозой пожаров и наводнений, где под напором западных ветров Нева «вздымалась и ревела», где сам царь пока еще ютился в деревянном домишке.

Жизнь была не легкой даже для людей обеспеченных, каковыми были родители новорожденного: «…родителя ево звали Эрнст-Севастианъ Манштейнъ, а мать ево, Дорофея Дитмаръ, произъшедшая отъ одной из шведскихъ фамилий, которая и ныне еще в Лифляндии деревни имеетъ. Предки отца ево, древняя богемская дворяня, принуждены были переселиться отъ туда в Польскую Пруссiю по причинамъ гонения веры…»

Биограф М. Хубер утверждал, что он бы мог многое рассказать о прошлом предков, но что собственных качеств самой семьи «вполне достаточно, чтобы освободить его от этого труда».

Отца и мать Христофора-Германа он хорошо знал: «Господинъ Манштейнъ имел cie редкое счастие, что родился от благонравныхъ и разумныхъ родителей, которые с великим тщанiем пеклися о ево воспитании».

Ребенок проводил первые годы жизни на необъятной стройке, видел царя-плотника, который вопреки всему и наперекор всем с непоколебимым упорством строил свой город на неприветливой, почти необитаемой, скудной земле, покрытой лесами и болотами.

В какой момент Эрнст-Себастиан Манштейн становится губернатором Ревеля? Есть все основания полагать, что семья покинула Петербург только после Ништадтского мира.

На воспитание ребенка было обращено должное внимание. Отец преподавал ему начала математики, с малых лет приучал к телесным упражнениям и к перенесению всякого рода трудностей, для чего постоянно брал в свои путешествия; он дал ему наставника и до 13 лет послал учиться в Нарвское училище.

Закончив военное образование в Пруссии, Христофор-Герман вступил по приглашению императрицы Анны на русскую службу в гренадерский Петербургский полк.

Он участвовал в войнах против турок и против шведов, трижды ранен и, будучи уже флигель-адъютантом фельдмаршала Миниха, после смерти Анны Иоанновны арестовал ее фаворита Бирона.

Дворцовые интриги вынудили его вернуться в Пруссию, где он стал флигель-адъютантом короля Фридриха II. Погиб он в июле 1757 года после сражения при Колине, о чем писал в своих мемуарах Фридрих II: «Только лишь в июле могли приступить к перевозке раненых. Манштейн в сопровождении 200 новобранцев отправился в Саксонию лечить свои раны. Лаудон[4], действовавший партизаном с 2000 пандуров, напал на него. При виде беспорядка, произведенного в своем отряде, Манштейн выходит из экипажа и отчаянно защищается шпагой. Не согласившись на предложение сдаться в плен, он был убит в схватке».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.