От сабинянок до Мессалины

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

От сабинянок до Мессалины

Римляне предвосхитили знаменитую фразу Подколесина: «Если бы я был где-нибудь государь, я бы дал повеление жениться всем, решительно всем, чтобы у меня в государстве не было ни одного холостого человека».

Но то, что для Гоголя и для нас – комедия, для многих римлян было драмой. В Древнем Риме действительно существовали законы, предписывающие гражданам обязательное вступление в брак. Один из таких законов был принят в конце II века до нашей эры цензором Квинтом Метеллом. В ответ народный трибун Гай Атиний Лабеон приказал сбросить цензора со скалы (правда, у него имелись к Метеллу и другие претензии). Однако граждане отстояли брачнолюбивого цензора и принялись исполнять закон.

Но видимо, исполняли они его недостаточно ретиво, потому что в конце I века до нашей эры императору Августу пришлось этот закон реанимировать и дополнить. По строгому указанию императора все римские мужчины (кроме солдат) должны были состоять в браке с 25 до 60 лет, а женщины – с 20 до 50 лет.

Duralex, sedlex. Закон суров, но это закон. Тем не менее римляне научились его обходить. Особо закоренелые холостяки устраивали сговор (который приравнивался к браку) с маленькой девочкой и получали желанную свободу на много лет вперед. В ответ император издал закон, которым запрещал сговор с невестой моложе десятилетнего возраста. А срок между сговором и браком ограничил двумя годами. После чего двенадцатилетняя невеста должна была вступать в брак, что, впрочем, для Рима было не редкостью.

Вдовцам и вдовам по требованию Августа вменялось в обязанность вступать в новый брак не позднее, чем в течение двух лет после смерти супруга, то есть буквально сандалий не износив. Для разведенных этот срок снижался до восемнадцати месяцев. Для законопослушных граждан предусматривались различные льготы, а тех, кто закона не исполнял, ударяли сестерцием. Например, их лишали права принимать наследство по завещанию.

Учитывая, что вдова должна была соблюдать и другой закон, а именно: не выходить замуж в течение десяти месяцев со дня смерти мужа, – на устройство новой семейной жизни ей давалось не так уж и много времени. Проблемы необустроенных вдов, да и девиц усугублялись тем, что женихов в Риме было значительно меньше, чем невест. Для этого были две основные причины.

Во-первых, римским солдатам запрещалось вступать в брак, и отменили этот запрет только во второй половине III века. А армию Рим содержал огромную. Сотни тысяч несостоявшихся женихов сидели по гарнизонам, разбросанным от Гибралтара до Евфрата и от Нильских порогов до нынешней Шотландии. Там они нередко обзаводились незаконными женами из числа местных уроженок или рабынь. Известно, что командование на такие союзы смотрело сквозь пальцы, но для невест-римлянок это было слабым утешением. И только императоры династии Северов разрешили солдатам вступать в законный брак и даже жить с семьями за пределами военного лагеря.

Второй причиной, по которой женихов не хватало, было то обстоятельство, что рождаемость в Риме непрерывно росла, а значит, и детей, родившихся в каждом следующем году, было больше, чем в предыдущем. Соответственно и невест, которые обычно моложе своих женихов, было больше.

Впрочем, количество невест тоже регулировалось законодательно. На рубеже эр был принят так называемый «закон Юлия и Папия Поппея». По нему лицам высших сословий запрещалось жениться на вольноотпущенницах, а остальным римским гражданам – на женщинах с дурной репутацией. Возможно, это слегка подняло шансы свободнорожденных невест с хорошей репутацией. А заодно дало дополнительный стимул для сохранения этой репутации.

Регулировал император Август и количество детей в семьях. Гражданам предписывалось иметь не менее трех детей, а вольноотпущенникам – не менее четырех. Впрочем, для мужчин это было скорее императорским пожеланием, чем приказом, и они могли обойтись одним ребенком. Но к женщинам требования применялись по полной программе, и они, не нарожав необходимого количества детей, не могли получить более половины завещанного им имущества.

Римляне, для которых законы по регулированию семьи были не в новинку, инициативы Августа встретили тем не менее в штыки. Чего они больше жаждали: свободы от семейных уз или свободы от навязчивого вмешательства императора, – теперь не известно. Но в итоге при Константине эти законы стали понемногу упразднять, а Юстиниан окончательно отменил их.

Одной из причин, по которой римские мужчины пытались отвертеться от исполнения закона о «всеобщей супружеской повинности», могла быть та, что римские женщины пользовались в браке огромными правами. Год от года эти права росли. А начало семейному равенству было положено еще мифическим основателем Рима Ромулом, который пытался урегулировать вопрос с похищенными сабинянками.

История с похищением сабинянок, наверное, известна всем. Тем не менее напомним ее в общих чертах. После основания Вечного города Ромул объявил, что дает убежище и права гражданства любым пришельцам, как бы низок ни был их род и какие бы преступления они ни совершили в прошлом. Кроме того, он обещал наделять новых граждан землей по мере ее завоевания. Естественно, что Рим немедленно наполнился авантюристами, беглыми преступниками и безродными бедняками. Но женщин в городе катастрофически не хватало: жители окрестных городов не желали выдавать своих дочерей за сомнительных соседей.

Тогда Ромул объявил, что нашел в земле алтарь древнего бога земледелия Конса (отождествляемого иногда с Нептуном-коневодом). Имя этого бога происходит от слова «консилиум» – совет; наше слова «консул» – того же корня. Но Ромул воспользовался именем бога для целей отнюдь не дипломатических. Он устроил в честь новоявленного бога пышные игры, на которые пригласил соседей сабинцев (иногда переводится «сабинов» или «сабинян»). Сабинцы были многочисленным и, по словам Плутарха, воинственным народом. Но в этой истории их воинственность проявилась достаточно вяло. Они явились на праздник из ближайших городов и селений. Явились с женами и детьми, в том числе и с дочерьми-невестами. Что заставило их принять приглашение римлян, людей с весьма сомнительной репутацией, – не вполне ясно. В разгар праздника Ромул подал условный знак: скинул, а потом снова накинул на плечи ярко-красный плащ. И тогда римляне бросились на девушек и стали растаскивать их по домам, позволяя их отцам и братьям скрыться с места происшествия.

Возможно, в глубине души сабинцы были рады возможности пристроить дочек без приданого. Во всяком случае, кровопролития не произошло. Потом родственники похищенных долго вели вялотекущие переговоры о выдаче дочерей обратно.

Тем временем Ромул собрал всех девушек, объявил им, что похищены они с самыми честными брачными намерениями, и, как пишет Дионисий Галикарнасский, «потребовал возлюбить данных им судьбой мужей». Что они, как показали дальнейшие события, и сделали. Потом Ромул отобрал неженатых мужчин по числу девушек (разные авторы называют от 30 до 683) и совершил брачный обряд по тем традициям, которые были приняты на родине у девушек.

Вскоре после этого Ромулу и мужьям-новобрачным пришлось отвечать за свой поступок с оружием в руках. Но войной на них пошли, как ни странно, не все сабинцы, а лишь жители соседнего города Ценины, которые боялись, как бы римляне не возвели похищение женщин в традицию. Ценина была взята Ромулом, жителей он пощадил, желающим предложил переселиться в Рим, а их земли разделил между своими воинами. Потом та же участь постигла еще три близлежащих города. Но объединенных сил сабинцы так и не выставили. А Ромул проводил по отношению к покоренным городам самую лояльную политику. Причем земли, принадлежавшие отцам похищенных девушек, он оставил в их собственности.

Тем временем сабинские жены мирно жили в Риме и рожали детей. Изголодавшиеся без женского внимания мужья были с ними ласковы. Рим богател. И когда сабинцы наконец всерьез решили отомстить за похищенных дочерей и собрали большую армию, молодые женщины не пожелали оторваться от мужей и вернуться в отчие дома с осиротевшими детьми на руках.

К сожалению, спохватились женщины поздновато и кровь успела пролиться. Сабинцы захватили Капитолийский холм, стоявший на подступах к Риму (позднее он вошел в черту города). Началась битва, и римляне дрогнули. Они отступили к Палатинскому холму и стали готовиться к новому сражению. И тут наконец женщины выбежали на поле брани и потребовали решить дело миром. Это отвечало интересам обеих сторон, и мир был заключен. Теперь в Риме должны были править вместе два царя: Ромул и сабинский царь Татий.

Но Ромулу пришлось-таки пойти на уступки своим новым родственникам. И уступки эти касались прежде всего положения женщин. По условиям договора каждая женщина могла, если желала, остаться у своего мужа, но ее должны были освободить от тяжелой работы и от любого труда, кроме прядения шерсти. Женщин запрещено было обвинять в убийстве. Было постановлено, что мужчины должны уступать дорогу женщинам; в их присутствии запрещалось сквернословить. Мужчинам возбранялось обнажаться при женщинах, дабы не оскорблять их нравственность.

Плутарх пишет, что именно с тех времен пошел обычай на римских свадьбах выкрикивать слово «талассио!» – «пряди!». Этот возглас означал, что женщина, выйдя замуж, не будет иметь никаких иных обязанностей. Тогда же возник обычай переносить молодую жену в дом мужа на руках – это должно было напоминать о тех днях, когда римляне несли в свои дома похищенных сабинянок. Еще один обычай – обрезать волосы новобрачной острием маленького копья – говорил о том, что первый римский брак был совершен среди битвы и грома оружия.

Тогда же Ромулом была утверждена, как единственно возможная, форма брака, которая получила название «конфарреация». Это был торжественный обряд, совершаемый главным жрецом Юпитера (фламином). Он сопровождался жертвоприношением. Жертвами были хлеб из полбяной муки (полба по-латыни far; отсюда и слово «конфарреация») и овца. Этот хлеб, освященный жрецами, жених и невеста должны были вкушать совместно. Обязательным считалось и присутствие десяти свидетелей. «Ничего не было священнее уз брака, заключенного таким образом», – писал Плиний. Подобный брак был нерасторжим ни одной из сторон. Женщина при этом пользовалась большими правами в семье, но находилась под юрисдикцией мужа и не имела права самостоятельно распоряжаться своим имуществом.

Такая форма брака постепенно вытеснялась другими, в которых женщинам предоставлялось больше имущественных свобод, а заодно и право развода. В итоге в 23 году нашей эры. римляне не могли найти даже трех кандидатов на должность жреца Юпитера, который, по древнему закону, должен был происходить от родителей, сочетавшихся по обряду конфарреации, и сам должен был находиться в браке, заключенном таким же образом.

Всего у римлян сложились четыре формы брака. В первых трех жена находилась под властью мужа (сит тапи – буквально «под рукой»). Конфарреация при этом устанавливала между супругами священную религиозную связь. Брак, заключенный в форме «коемпции», был попросту куплей-продажей жены. Главным лицом здесь был не жрец, а весовщик с весами. Причем взвешивали, как ни странно, не товар (то есть жену), а деньги, и сумма ни от веса, ни от качества жены не зависела. В присутствии пяти свидетелей жених бросал на весы монету достоинством в один сестерций, и жена переходила в его полную собственность. Серебряный сестерций весил чуть больше грамма, и на него вместо жены можно было купить полкилограмма свинины или одну крупную курицу. Впрочем, римляне отнюдь не приравнивали жен к курам и «покупка» имела чисто символический характер. Жена в этом браке пользовалась теми же правами, что и в браке, освященном жрецами. Если когда-то мужу и приходилось платить за жену реальные деньги, то ко времени республики об этом никаких сведений не сохранилось. Напротив, жена приносила в дом мужа приданое.

Третья форма брака называлась «узус». По римским законам если некая вещь находилась в чьем-либо фактическом пользовании достаточно долго, то она автоматически становилась его собственностью. Для недвижимого имущества достаточным сроком было два года, для движимого – год. Женщина, как известно, движется, а что касается того, может ли она являться собственностью мужа, сомнений у римлян не возникало, по крайней мере у мужчин. Таким образом, женщина как «движимое имущество» становилась «собственностью», или законной женой, своего мужа, прожив год в его доме. Поначалу в «узус» вступали пары, которым почему-либо нельзя было пожениться более «приличным» образом. Например, влюбленные, которым препятствовали родители или закон. По закону, отмененному в 445 году до нашей эры, браки между патрициями и плебеями были запрещены, и влюбленным из разных слоев общества только и оставалось, что продержаться в грешном сожительстве один год, после чего ни закон, ни родители уже не могли отнять женщину у ее «собственника».

Но со временем упрощенная форма брака прижилась у римлян, и на нее стали смотреть как на вполне приличную и общепринятую. После традиционного сватовства, подписания брачного контракта и свадебного пира, организованных родителями, невеста вселялась в дом жениха на правах самой что ни на есть законной жены. И жреца, и весовщика из церемонии просто исключили, но никто не жаловался (кроме, может быть, самих жрецов и весовщиков). И «движимое имущество» сразу же объявляло себя госпожой в доме, вовсе не собираясь дожидаться, пока истечет назначенный законом годичный срок. Более того, очень скоро римлянки поняли, что не в их интересах становиться «имуществом» мужа. А для того, чтобы таковым не становиться, матроне достаточно было на три дня отлучиться из своего нового дома. Годичный срок прерывался, и женщина вновь обретала желанную свободу от мужа, оставаясь при этом его законной супругой, но отнюдь не его собственностью. Так возникла четвертая форма брака, ставшая во времена поздней республики и последующей империи практически единственной: брак sine тапи – буквально «без руки», или «без власти».

Это была фантастическая по тем временам лазейка в законе. Весь цивилизованный мир жил по законам патриархата. Вавилонские мужья покупали жен, как рабынь. Греческие жены не смели носа высунуть на улицу и вскакивали из-за стола, если в дом заходил с визитом приятель мужа. Разводы по инициативе женщины были делом неслыханным едва ли не по всей Ойкумене. В самом Риме власть главы семейства над домочадцами была почти неограниченной. Взрослый, убеленный сединами мужчина, имеющий жену и детей, не имел права распоряжаться своим имуществом без разрешения отца, если тот был жив. Заключенные им сделки без визы отца считались недействительными! Вся семья была фактически в рабстве у ее главы – вся, кроме жены! Конечно, если она не забывала вовремя отлучиться из дома на трое суток.

В браке sinemanu жена никогда не поступала под юрисдикцию мужа. Разумеется, о том, чтобы женщина вообще жила без «хозяина», даже самые продвинутые римлянки додуматься не могли. Они оставались под юрисдикцией отца или опекуна. Например, совершать крупные сделки или вступать в брак римлянка могла только с их согласия. Но женщине достаточно было пожаловаться, что ее опекун уехал на один день, чтобы она могла сама выбрать себе нового. А поскольку римляне имели обыкновение путешествовать, воевать и навещать свои загородные имения, сдать в архив строптивого опекуна не составляло труда. На рубеже эр император Август и вовсе освободил от опеки женщин, имеющих трех детей. А трех детей тогда имела едва ли не любая римлянка, которой перевалило за двадцать с небольшим.

Практически начиная примерно со II века до нашей эры римские жены сами распоряжались своим имуществом, сами бросали своих мужей и сами же заводили новых. В частной жизни они пользовались такой же свободой, как и мужчины. Они ходили в гости, в театр и в цирк, и совсем не обязательно вместе с мужем. Они участвовали в пирах, заводили любовников. Они занимались «бизнесом», вкладывали деньги, покупали и продавали имения… Они устраивали религиозные праздники, на которые не допускали мужчин… И только в политику мужчины умудрились их не пустить: римские женщины никогда не имели права голоса. И занимать государственные должности (кроме некоторых жреческих) они тоже не могли. Но может быть, они просто не хотели?

Впрочем, женщины, принадлежавшие к римской верхушке, в определенном смысле в политике участвовали. Только не голосом, а телом. Здесь было принято скреплять браками политические союзы, и нередко влиятельный сенатор или консул отдавал свою дочь замуж за сына своего коллеги или за него самого. А потом, когда политическая ситуация менялась, менялся и муж дочери… Мы привыкли считать кумовство чем-то постыдным. Римляне же, напротив, считали, что кому же и помогать, как не кумовьям. Став консулом или трибуном, римский гражданин тут же назначал своих близких на самые «хлебные» должности, иначе его ждало всеобщее осуждение.

Когда Сулла стал диктатором Рима, а Помпеи был признан величайшим полководцем, они заключили между собой союз, который решили скрепить традиционным римским способом. Помпеи был женат, а падчерица Суллы, которой предстояло взойти на алтарь, а точнее, на ложе политики, была не только замужем, но и беременна. Но это никого не смутило. Помпеи развелся, а беременную Эмилию оторвали от мужа, и рожала она уже в доме Помпея. Впрочем, этот брак продлился недолго: Эмилия умерла родами… Позднее, когда Помпеи заключил союз с Юлием Цезарем, он женился и на его дочери. Причем Цезарь отдал ему в жены свою дочь Юлию за несколько дней до уже назначенной ее свадьбы с Цепионом. А чтобы Цепион не слишком сердился, Помпеи предложил ему в жены собственную дочь, хотя и она была помолвлена с другим. Когда же и новая жена Помпея умерла, он разорвал союз с Цезарем и женился на дочери Метелла Сципиона, которого тут же сделал своим товарищем по консульству.

Но все это были брачные игры большой политики. Простой римлянин не так уж часто отрывал свою дочь от жениха или от законного мужа, чтобы передать ее другому. Да и сама женщина могла отказаться. Ее формальное согласие требовалось при любой форме брака, даже при «коемпции», и после того, как жених бросал на весы монетку, он мог забрать свою «собственность» не раньше, чем она произнесет слова согласия.

И все же первый брак девушки всегда совершался по воле родителей. Девочку иногда обручали, когда она была совсем еще ребенком, а замуж она выходила лет в тринадцать – шестнадцать. Жених очень часто был значительно старше невесты. Символом брака, как и сегодня, было гладкое, без камней, кольцо, которое он надевал ей на безымянный палец. Только кольцо было не золотым, а железным, и носили его на левой руке.

Назначить день свадьбы было не так-то просто: существовало множество несчастливых дней. Достаточно было римскому войску потерпеть поражение в какой-то день месяца, как он объявлялся несчастливым, причем не только в этом месяце, но и в любом другом. Римляне, к счастью для брачующихся, были отменными вояками, но и им случалось терпеть поражения. А поскольку воевали они почти непрерывно, то несчастливых дней накопилось немало. В результате жениться нельзя было ни в календы (1-е число каждого месяца), ни в ноны (7-е или 9-е), ни в иды (13-е или 15-е). Не рекомендовалось жениться в марте, потому что этот месяц посвящен богу войны. В мае тоже не стоило вступать в брак. Плутарх называет для этого по крайней мере пять причин, одна из которых та, что слово «май» происходит от слова maiores – «старейшины», а старейшинам вступать в брак не пристало. Впрочем, разве это менее обосновано, чем наша боязнь «маяться» после майской женитьбы? Но и по окончании мая нетерпеливые римские женихи продолжали маяться, теперь уже по другой причине: в первой половине июня начиналась уборка в храме Весты. Веста была богиня девственная, как и ее служительницы, и не вполне понятно, почему их скромные девичьи хлопоты могли помешать кому-то жениться. Если бы уборку затеяли боги брака Пилумн или Гименей – другое дело. И тем не менее жениться в начале июня было нельзя. Потом наступали дни сравнительно благополучные, но и тут можно было нарваться на подводный камень в виде траура по родственнику или дня поминовения. И уж конечно, нельзя было жениться в те дни, когда открывалось отверстие, соединяющее наш мир с миром подземным: 24 августа, 5 сентября и 8 октября.

И тем не менее римляне вступали в брак. И по-видимому, почитали это за счастье. Во всяком случае, Плутарх вполне серьезно рассуждает о том, почему «вдовец несчастнее холостяка». Мысль о том, что вдовец или, уж во всяком случае холостяк, может быть счастлив, ему в голову не приходит.

Но вот после долгого ожидания счастливый день свадьбы наконец наступает. Правда, окончание мая или завершение храмовой уборки – еще не гарантия счастливого брака. Чтобы прояснить вопрос о грядущем счастье, свадебную церемонию начинали с «ауспиций» – гадания по полету птиц. Позднее птиц заменили свиньями, но, поскольку свиньи не летают, гадать стали по их внутренностям.

На церемонии присутствовали многочисленные друзья и родственники. Обычая делать подарки молодоженам не существовало. А вот сами молодые, если они были достаточно богаты, подарки раздавали, правда, не родственникам, а беднякам. Апулей, женившийся на богатой вдове, пишет: «…мы предпочли сочетаться браком в загородной вилле, чтобы граждане не сбежались за подарками». Подарки эти могли обойтись в круглую сумму, и Апулею это было известно как никому другому: не так давно его будущая жена, отмечая свадьбу старшего сына, раздала пятьдесят тысяч сестерций. Недешево стоил и свадебный пир. Недаром император Август, хотя и был ревнителем браков, издал закон, по которому на свадебное угощение нельзя было тратить больше тысячи сестерциев (если помните, один сестерций – это символическая стоимость одной жены или реальная стоимость одной хорошей курицы; а еще за сестерций можно было купить проститутку, но, в отличие от жены и от курицы, только самую дешевую).

Но какие бы ограничения ни ставились законом, по крайней мере одно достаточно дорогое блюдо на свадьбе присутствовало обязательно: ритуальные пирожные, которые гости потом забирали с собой. Катон оставил нам их рецепт: модий (около девяти литров) самой качественной муки замешать на молодом вине, добавить два фунта свиного жира, фунт творога и кусочки лавровой коры, а потом раскатанное тесто выпекать, уложив на лавровые листья.

Невеста на римской свадьбе была одета не в белое, а в желтое и огненно-оранжевое. Белый цвет считался в Риме, как и в Греции, цветом смерти: в белом хоронили покойников, белую одежду носили женщины в дни траура. Невеста же была одета в цвета пламени, символизируя то ли жар страсти, то ли огонь семейного очага. Ее наряд был сложен, каждая деталь имела значение. Свое девичье платье и игрушки невеста посвящала ларам – добрым духам отцовского дома. В канун свадьбы она надевала длинную прямую тунику, которую надлежало ткать на старинном ткацком станке, за которым работали стоя. Туника была перехвачена белым поясом из овечьей шерсти: считалось, что как шерстяные пряди прилегают друг к другу, так и муж с женой образуют единое целое. Для пущей неразрывности пояс этот связывали «геракловым узлом». Развязать его было нелегко; возможно, на это уходила немалая часть первой брачной ночи.

Задача усложнялась тем, что первую ночь супруги по традиции проводили в полной темноте… Впрочем, кто сказал, что семейная жизнь должна быть легка?

Выбрать себе кокетливую прическу невеста не могла, волосы убирались строго определенным образом: их делили на проборы острием копья и полученные шесть прядей укладывали вокруг головы. Сверху надевали венок из вербены и майорана и накидывали огненно-желтое покрывало – фламмеум. Такого же цвета верхняя одежда – палла – накидывалась на тунику. Обувь тоже была цвета огня.

Свадьба начиналась в доме невесты. Здесь в присутствии десяти свидетелей подписывался брачный контракт. Потом невеста произносила знаменитую фразу: «Где ты, Кай, там и я – Кайя». Пронуба – нечто вроде посаженой матери – соединяла правые руки жениха и невесты, и начинался пир. Расходы на него были ограничены в конце I века до нашей эры законами Августа против роскоши. Впрочем, на дозволенную аскетичным императором тысячу сестерциев одного только вина можно было купить три тысячи литров.

Когда вино было выпито, а еда съедена (не вся: по традиции стол не должен был полностью опустеть), новобрачная отправлялась в дом мужа. Этому ритуалу придавалось особое значение: брак был именно переездом невесты к жениху и ни в коем случае не наоборот. Дом будущего мужа был в данном случае куда важнее, чем сам муж. Поэтому свадьбу могли при необходимости сыграть и в отсутствие жениха (если он заранее подписал и передал необходимые документы): был бы только дом, двери которого невеста обмажет овечьим жиром и оливковым маслом, а столбы обовьет шерстяными повязками. А вот без невесты свадьбы быть не могло.

Девушку ритуально вырывали из объятий матери или другой ближайшей родственницы, и процессия отправлялась в путь. Невеста шла пешком, ее вели за руки двое мальчиков, чьи родители обязательно были живы. Третий мальчик нес впереди факел из боярышника: известно, что боярышник – верное средство от злых духов. Остальные родственники и гости несли зажженные восковые свечи и сосновые факелы, тащили невестину прялку и веретено, швыряли в толпу орехи. Звучали флейты. Кто-то затягивал непристойную песню – фесценнину, но почтенные матроны не затыкали ему рот: на то и свадьба…

Когда невеста завершала все необходимые ритуалы с дверями женихова дома, ее на руках вносили внутрь. Молодой муж обрызгивал ее водой из своего колодца (а может быть, и из водопровода, который появился в Риме в 312 году до нашей эры) и протягивал ей факел, зажженный от своего очага. Так новобрачная приобщалась к святыням новой семьи. После чего пронуба усаживала девушку на брачную постель. Все удалялись, погасив свет. И молодой муж со вздохом принимался… возиться с геракловым узлом, затянутым на животе невесты.

В первый брак римлянки обычно вступали девственными, что и нетрудно в тринадцать – пятнадцать лет. Но нравы во времена поздней республики, и тем более империи, были достаточно свободными, да и литераторы позволяли себе немалые вольности. Поскольку юные римлянки обычно посещали как минимум начальную школу (обучение в Риме было общепринятым и совместным), надо полагать, они успевали покопаться в родительской библиотеке и познакомиться с игривыми романами Апулея или Лонга и раскованными поэмами Овидия. Поэтому можно представить, чем занимались молодые после того, как гости удалялись и узел был развязан. И если не в первую, то в последующие ночи новобрачная, надо полагать, старалась исполнять советы Публия Овидия Назона, превратившего страсть в науку:

Женщины, знайте себя! И не всякая поза годится —

Позу сумейте найти телосложенью под стать.

Та, что лицом хороша, ложись, раскинувшись,

навзничь;

Та, что красива спиной, спину подставь напоказ.

Меланионовых плеч Аталанта касалась ногами —

Вы, чьи ноги стройны, можете брать с них пример.

Всадницей быть – невеличке к лицу, а рослой —

нисколько:

Гектор не был конем для Андромахи своей.

Если приятно для глаз очертание плавного бока —

Встань на колени в постель и запрокинься лицом.

Если мальчишески бедра легки и грудь безупречна —

Ляг на постель поперек, друга поставь над собой…

Несмотря на наставления мудрого Назона, а может быть, и благодаря им, браки в Риме времен империи, да и поздней республики были непрочными. Брак, заключенный в форме sinemanu, позволял любому из супругов развестись по малейшему поводу и даже вообще без повода. Ушли в прошлое неразрывные браки-конфарреации и прочные браки, в которых жена считалась почти что собственностью мужа. Еще в конце IV века до нашей эры некий Анний был исключен цензорами из числа сенаторов за то, что развелся с женой, не посоветовавшись с общественностью. Через несколько лет Карвилий Руга развелся потому, что его жена были бездетна, – этот год так и вошел в историю, как год развода Карвилия Руга. Но прошли каких-нибудь сто с небольшим лет, и развод стал нормой римской жизни. Сенека писал: «…женщины из благородных и знатных семейств считают годы не по числу консулов, а по числу мужей. Они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись».

Тацит описывает знаменитый развод и столь же знаменитую свадьбу Валерии Мессалины. Мессалина был женой не более не менее как всесильного императора Клавдия. Однако, когда «владыка мира» ей прискучил, она, воспользовавшись тем, что муж ненадолго уехал в Остию, решила развестись. Для развода не требовалось не только согласия мужа, но даже и его присутствия – достаточно было написать ему разводное письмо, подтвержденное семью свидетелями. По-видимому, такое письмо было написано и отправлено, после чего императрица, не дожидаясь ответа, отпраздновала пышную свадьбу со своим любовником Гаем Силием… Дело было, несмотря на жалкую роль в нем императора, настолько законным и обычным, что верхушка римской знати не постеснялась присутствовать на этой по всем правилам проведенной свадьбе. Никакого срока для обдумывания своих намерений закон не предусматривал: подписав письмо, Мессалина стала свободна от брачных уз. И когда Клавдий узнал, что он уже не муж своей жены, Мессалина была чужой супругой и всесильный принцепс ничего не мог с этим поделать. Его робкие протесты натолкнулись на противодействие коллегии весталок и верховного понтифика – высших религиозных и нравственных авторитетов Рима. Ведь Мессалина и развелась, и вступила в новый брак согласно букве закона. Единственное, что мог поставить ей в вину Клавдий, это то, что она, увлекшись, прихватила с собой в дом Силия кое-какие императорские вещицы.

И Мессалина, и Силий плохо кончили: они были убиты по приказу влиятельного царедворца Нарцисса. Но на то и придворные интриги… А римлянин попроще, вернувшись к себе домой после недолгой отлучки и обнаружив, что его жена замужем за другим, должен был смириться со случившимся. Возможно, потому у римлян и существовала традиция: возвращаясь из деревни или из военного похода, муж посылал домой гонца, чтобы предупредить жену о своем скором возвращении. Во всяком случае, это избавляло мужа от неприятных встреч и прозрений. Впрочем, Плутарх в своих «Римских вопросах» дает иную трактовку этой традиции:

Может быть, это показывает, что муж не подозревает жену ни в каком легкомыслии, тогда как внезапное и неожиданное появление было бы похоже на попытку застичь ее врасплох?

Или мужья спешат обрадовать доброй вестью о себе жен, которые тоскуют о них и ждут?

…Или, может быть, так как у жен в отсутствие мужей бывает много дел и забот по дому, много хлопот и беготни, оттого их и предупреждают, чтобы они, оставив все это, приняли возвращающегося мужа ласково и без суматохи?

Был ли грек Плутарх истинным знатоком римских нравов или наивным человеком? Теперь уже не скажешь…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.