Глава LXVII

Глава LXVII

Льюис и Стокс пришли мне на помощь. Я несколько беспокоился за них, так как арабы, потеряв рассудок, были так же готовы напасть на друга, как на недруга. Три раза мне пришлось защищаться самому, когда они притворялись, что не узнают меня, и вцеплялись в мои вещи. Однако сержантская форма хаки, в пятнах от войны, мало кого привлекала. Льюис вышел на восток от железной дороги сосчитать тридцать человек, которых он уложил; и случайно нашел турецкое золото и трофеи в их ранцах. Стокс прошелся вдоль разрушенного моста, увидел там тела двадцати турок, разорванные на части его вторым снарядом, и поспешно вернулся.

Ахмед пришел ко мне с полными руками добычи и проорал (ни один араб в запале победы не в состоянии разговаривать нормально), что какая-то старуха в последнем вагоне не желает видеть никого, кроме меня. Я сразу послал его с пустыми руками за моим верблюдом и вьючными верблюдами, чтобы убрать пушки; так как вражеский огонь был теперь явно слышен, и арабы, удовлетворенные добычей, скрывались один за другим в горы, уводя перед собой спотыкающихся верблюдов в безопасное место. Дурной тактикой было оставлять пушки до конца; но сумятица первого опыта и его оглушительный успех затуманили наши суждения.

В конце вагона сидела дряхлая и сильно трясущаяся арабская дама, которая спросила меня, что происходит. Я объяснил. Она сказала, что хоть она — старый друг Фейсала и когда-то принимала его в гостях, но слишком слаба для дороги, и ей придется ждать смерти здесь. Я ответил, что ей не причинят вреда. Турки почти уже прибыли и соберут все, что осталось от поезда. Она приняла это и попросила меня найти ее старую негритянку, чтобы принести ей воды. Рабыня наполнила чашку у струи из тендера первого паровоза (вкусная вода, которой Льюис утолял жажду), и затем я отвел ее к благодарной хозяйке. Месяцы спустя ко мне тайно пришло письмо из Дамаска и хорошенький белуджистанский коврик от госпожи Айеши, дочери Джеллал эль Леля из Медины, в память о нашей странной встрече.

Ахмед так и не привел верблюдов. Мои люди, охваченные жадностью, рассеялись по земле с бедуинами. Сержанты и я остались одни у развалин, которые были теперь в странной тишине. Мы начали бояться, что придется покинуть пушки и бежать, но сразу же увидели двух верблюдов, несущихся назад. Заал и Ховеймиль хватились нас и вернулись на поиски.

Мы свернули наш единственный кусок изоляционного кабеля. Заал спрыгнул со своего верблюда, чтобы я сел и ехал; но вместо этого мы нагрузили на него провода и взрыватель. Заал нашел время посмеяться над нашей странной добычей — после всего золота и серебра из поезда. Ховеймиль тяжело хромал от старой раны в колене и не мог идти, но мы заставили его верблюда встать на колени и взгромоздили на него «Льюисы», связанные казенными частями друг к другу, как ножницы, позади седла. Оставались минометы; но снова возник Стокс, неумело ведя за нос вьючного верблюда, которого он нашел заблудившимся. Мы спешно погрузили минометы, посадили Стокса (еще слабого от дизентерии) в седло Заала вместе с «льюисами» и послали троих верблюдов самым легким шагом, под присмотром Ховеймиля.

Тем временем Льюис и Заал в укромной, невидимой лощине за прежней огневой позицией соорудили костер из патронов в коробках, бензина и мусора, вокруг уложили барабаны от «Льюисов» и лишние патроны; а на верхушке осторожно поместили несколько свободных снарядов от мортиры Стокса. Затем мы отбежали. Когда пламя добралось до кордита и аммонала, послышался долгий колоссальный шум. Тысячи патронов взорвались очередями, как масса пулеметов, и снаряды с ревом взрывались толстыми столбами пыли и дыма. Турки, обходящие нас с флангов, потрясенные внушительной обороной, поняли, что мы в силе и укреплены. Они остановили свой напор, укрылись и начали осторожно окружать нашу позицию и производить правильную рекогносцировку, а мы тем временем, задыхаясь, поспешили в укрытие среди хребтов.

Дело, казалось, завершилось счастливо, и мы были рады уйти, не понеся потерь, больших, чем мои верблюды и багаж, хотя он включал драгоценное снаряжение сержантов. Однако в Рамме была пища, и Заал считал, что мы можем найти нашу собственность с другими, которых ждали впереди. Так оно и было. Мои люди были нагружены добычей, и с ними были все наши верблюды, сбрую которых поспешно освобождали от награбленного, чтобы приготовить нам место для сидения.

Я мягко объяснил все, что я думаю о тех двоих, которым приказали привести верблюдов, когда прекратится огонь. Они уверяли, что взрыв всех разбросал в страхе, а потом среди арабов каждый присваивал то животное, которое видел. Это, возможно, было правдой; но мои люди были также здоровы и справились бы. Мы спросили, есть ли раненые, и послышался голос, что мальчик из Шимта — очень рисковый паренек — был убит в первом броске на поезд. Этот бросок был ошибкой, предпринятый без указаний, поскольку орудия Льюиса и Стокса должны были уверенно закончить дело при правильном срабатывании мины. Поэтому я чувствовал, что в его потере не было моей прямой вины.

Три человека были легко ранены. Затем один из рабов Фейсала соизволил заметить, что не хватает Салема. Мы созвали всех вместе и опросили. Наконец один араб сказал, что видел его лежащим раненым прямо рядом с паровозом. Это напомнило Льюису, что он видел там тяжело раненого негра на земле, не зная, что это один из нас. Мне об этом не сказали, и я был рассержен, так как половина ховейтат должна была это знать, как и то, что Салем на моем попечении. По их вине я во второй раз оставил за спиной друга.

Я вызвал добровольцев, чтобы вернуться и найти его. Через некоторое время согласился Заал, и затем — двенадцать новасера. Мы поехали быстрой рысью по равнине к полотну. Когда мы были на вершине последнего хребта, мы не увидели ничего, кроме развалин поезда и турок, что копошились вокруг. Их было, вероятно, сто пятьдесят, и наша попытка была безнадежной. Салем, должно быть, умер, так как турки не брали пленных арабов. На самом деле они убивали их ужасным образом; поэтому из милосердия мы приканчивали тех из наших, кто был тяжело ранен и должен был остаться без надежды на покидаемой земле.

Нам пришлось оставить Салема; и, чтобы извлечь пользу из нашего возвращения, я предложил Заалу, чтобы мы проскользнули вверх в долину и нашли снаряжение сержантов. Он согласился, и мы ехали, пока стрельба турок не вынудила нас укрыться за берегом. Наш лагерь был в следующей лощине, через сотню ярдов ровной поверхности. Поэтому, следя за временем, один или два из самых шустрых и молодых добрались туда, чтобы вытащить седельные сумки. Турки были далеко, и их дальнобойное оружие всегда было плохим; но ради нашей третьей поездки они достали пулеметы, и пыльные всплески пуль на темных камнях заставили их сгруппироваться вокруг нас.

Я отослал бегущих ребят, поднявших то, что было полегче и получше из оставшегося багажа, и присоединился к отряду. Мы кинулись вниз по уклону и вдаль, в открытую местность, турки могли легко сосчитать наши малые силы. Они набрались наглости и побежали с обоих флангов, чтобы нас отрезать. Заал бросился на верблюда, взобрался с пятью людьми на вершину хребта, который мы только что пересекли, и открыл ответный огонь. Он был чудесным стрелком, я видел, как он с трехсот ярдов подбивает бегущую газель из седла со второго выстрела, и его выстрел остановил их.

Он крикнул нам, нагруженным, спешить в следующую лощину и держать ее, пока он настигнет нас, и таким манером мы отступали с хребта на хребет, выполняя неплохие задерживающие действия и сбив тринадцать-четырнадцать турок ценой четырех раненых верблюдов. Наконец, когда мы были всего в двух хребтах от нашего подкрепления и уверенно чувствовали, что нам это дастся легко, на подходе появился одинокий всадник. Это был Льюис с пулеметом «льюис», который он ловко держал поперек бедер. Он услышал беглый огонь и решил посмотреть, не нужна ли нам помощь.

Он сильно изменил наши силы, а также и мои мысли, потому что я был зол на турок, которые поймали Салема и преследовали нас так долго, истекающих потом, задыхающихся, по пыли и по жаре. Поэтому мы разместились, чтобы дать удар нашим преследователям; но то ли они заподозрили что-то в нашем молчании, то ли испугались, что прошли такое расстояние, однако больше мы их не видели. Через несколько минут мы остыли и достаточно пришли в себя, чтобы поехать за остальными.

Они шагали очень тяжело, нагруженные. Из наших девяноста пленных десять были дружественными женщинами из Медины, и они решили отправиться в Мекку по пути Фейсала. Двадцать два верблюда были без седоков. Женщины взобрались на пять вьючных седел, а раненые сидели парами на остальных. Был конец дня. Мы были измотаны, пленные выпили всю нашу воду. Мы должны были набрать воды у старого колодца в Мудовваре этой ночью, чтобы продержаться до Рамма.

Так как колодец был близко к станции, было весьма желательно, чтобы мы добрались туда и обратно, и чтобы турки не разгадали наш курс и не застали нас там беззащитными. Мы разошлись на небольшие отряды и продвинулись на север. Победа всегда подрывала силы арабов, поэтому мы больше не были боевым отрядом, а были спотыкающимся вьючным караваном, нагруженным до предела домашней утварью, достаточной, чтобы на годы обогатить любое арабское племя. Мои сержанты просили у меня по мечу, в качестве сувениров с их первого боя. Отправившись искать что-нибудь такое вдоль колонны, внезапно я встретил вольноотпущенников Фейсала; и, к моему удивлению, на крупе позади одного из них, привязанный к нему, мокрый от крови, почти без сознания, сидел пропавший Салем.

Я подъехал к Ферхану и спросил, где же тот нашел его. Он рассказал мне, что, когда мортира Стокса выстрелила в первый раз, Салем промчался мимо локомотива, и один из турок выстрелил ему в спину. Пуля прошла рядом с его позвоночником, но ранила, на их взгляд, не смертельно. После того, как поезд был взят, ховейтат сняли с него покрывала, кинжал, винтовку и головной шнур. Миджбиль, один из вольноотпущенников, нашел его, подобрал на своего верблюда и повез домой, ничего не сказав нам. Ферхан, перегнав его на пути, освободил его от Салема; тот, когда поправился, уже позже, всегда был немного обижен за то, что я оставил его, человека из моего отряда и раненого. Я не оправдал доверия. Моя привычка прятаться за шерифа была средством избегать сопоставления с беспощадными арабскими стандартами, не знающими снисхождения к иностранцам, что надели их одежды и подражают их манерам. Не часто я бывал застигнут с таким неважным щитом, как слепой шериф Аид.

Мы достигли колодца за три часа и напились без происшествий. Затем мы двинулись еще на десять миль или около того, не страшась преследования. Там мы легли и заснули, и утром чувствовали приятную усталость. У Стокса была тяжелая дизентерия прошлым вечером, но сон и конец волнений поставили его на ноги. Он, я и Льюис, единственные, у кого не было груза, прошли вперед через платформы глины, одну за другой, пока прямо перед закатом мы не оказались на дне вади Рамм.

Этот новый маршрут был важен для наших бронемашин, потому что эти двадцать миль твердой глины могли дать им возможность легко добраться до Мудоввары. Если так, мы могли бы сдерживать движение поездов, когда нам заблагорассудится. Думая об этом, мы вошли на прямую дорогу Рамма, великолепную в красках заката; утесы красные, как облака на западе, и подобные им по размерам и высоте, когда они поднимались в небо. Снова мы почувствовали, какое восхищение вселял Рамм своей величавой красотой. Такое оглушительное величие делало нас карликами, сдернув с нас покрывало веселости, с которой мы проехали через веселые равнины.

Спустилась ночь, и долина стала мысленным пейзажем. Невидимые скалы воплощались в своем присутствии, воображение пыталось вычленить контуры их зубчатых вершин, прослеживая темную дорожку, которую они вычерчивали на звездном пологе. Чернота в глубине была очень реальна — это была ночь, безнадежная для движения. Мы чувствовали только труд наших верблюдов, когда час за часом они монотонно и ровно держали свой монотонный путь по бесконечной равнине, и стена впереди нас была не ближе, а стена позади — не дальше, чем в начале.

Около девяти вечера мы были перед оврагом, где была вода и наш старый лагерь. Мы узнали это место, потому что глубокая тьма там стала влажной и еще более темной. Мы повернули верблюдов вправо и проследовали к скалам, где позади высились их гребнистые купола — так, что складки наших головных платков соскальзывали по шее, когда мы глядели вверх. Казалось, стоит только протянуть вперед палку, и мы притронемся к стенам; но еще много шагов мы проползли под их отрогами.

Наконец мы были в высоких кустах; там мы закричали. Какой-то араб крикнул нам в ответ. Эхо моего голоса, катившееся вниз по утесу, встретилось с его поднимающимся криком, и звуки слились и боролись среди скал. Бледное пламя вспыхнуло слева, и мы нашли там Мусу, нашего часового. Он зажег костер из очень душистого дерева, и при его свете мы открыли тушенку и жадно наелись, глотая вместе с пищей чашку за чашкой вкусной воды, ледяной и пьянящей после дрянного питья Мудоввары, которое целыми днями жгло нам горло.

Мы проспали прибытие остальных. Через два дня мы были в Акабе и вошли со славой, нагруженные дорогими вещами и похваляясь, что теперь поезда отданы на нашу милость. Из Акабы два сержанта поспешно уплыли на корабле в Египет. В Каире о них вспомнили и заворчали по поводу того, что они не вернулись. Однако они без труда смирились с этим. Они выиграли бой без посторонней помощи; перенесли дизентерию; питались верблюжьим молоком; и научились спокойно проезжать на верблюде по пятьдесят миль в день. А еще Алленби дал им по медали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.