Глава LXVI

Глава LXVI

Полдень принес новые заботы. Через мой мощный бинокль мы увидели, как сто турецких солдат вышли от станции Мудоввара и направились прямо к нашему месту через песчаную равнину. Они шли очень медленно, и, несомненно, без всякой охоты, с грустью лишаясь своего излюбленного полуденного сна; но даже при худшем темпе и настроении им вряд ли понадобилось бы больше двух часов, чтобы добраться до нас.

Мы начали паковаться и готовились уйти, решив оставить мину и все оборудование на месте, на случай, что турки их не найдут, и мы сможем вернуться и извлечь преимущества из нашей кропотливой работы. Мы послали гонца к прикрывающему отряду на юге, чтобы они встретили нас вдали у тех изрубцованных скал, которые укрывали наших пасущихся верблюдов.

Только он ушел, часовой крикнул, что от Халлат Аммара клубами поднимается дым. Заал и я помчались в горы и увидели по очертаниям и объему дыма, что, действительно, на этой станции ожидает поезд. Пока мы пытались разглядеть его за холмом, внезапно он двинулся в нашем направлении. Мы завопили арабам, чтобы те становились на позицию как можно скорее, и стали с бешеной скоростью карабкаться по песку и скалам. Стокс и Льюис в ботинках не могли угнаться за нами; но они бодро вскочили, позабыв о своих муках и дизентерии.

Люди с винтовками разместились длинной линией за шпорой, от пушек, мимо взрывателя, до устья долины. Оттуда они могли стрелять прямо в вагоны, сошедшие с рельсов, меньше чем со ста пятидесяти ярдов, в то время как дальнобойность мортир Стокса и пулеметов Льюиса была около трехсот ярдов. Один араб встал выше, позади пушек, и кричал нам, что происходит с поездом — необходимая предосторожность, так как если он вез войска и ссадил бы их за нашим хребтом, мы должны были бы молниеносно столкнуться с ними и отступить в долину, сражаясь за свою жизнь. К счастью, он шел на полной скорости, с двумя локомотивами на дровяном топливе.

Поезд подошел к тому месту, где, как им доложили, были мы, и открыл огонь наудачу по пустыне. Я услышал приближение ракеты, когда сидел на своем холмике у моста, чтобы дать сигнал Салему, который плясал на коленях вокруг взрывателя, вопя от возбуждения и настойчиво призывая Бога даровать ему успех. Турецкий огонь, судя по звуку, был плотным, и я задался вопросом, со сколькими людьми нам придется иметь дело, и будет ли мина достаточным преимуществом для восьмидесяти наших людей, чтобы сравняться с ними. Лучше бы первый эксперимент с электричеством проходил в более простых условиях.

Однако в этот момент локомотивы, на вид очень большие, покатились с пронзительным свистом в поле зрения. За ними следовали десять вагонов-ящиков, из окон и дверей которых торчали дула винтовок, а в небольших гнездах между мешками с песком на крышах осторожно держались турки, чтобы стрелять в нас. Я не принимал в расчет два паровоза, и сразу же решил поджигать под вторым, чтобы, как бы ни был мал эффект тягача, неповрежденный паровоз не мог бы отцепиться и увести вагоны.

И вот, когда передние ведущие колеса второго паровоза были на мосту, я поднял руку Салему. Затем последовал ужасающий рев, и рельсы исчезли из вида за растекающимся столбом черной пыли и дыма, на сто футов в высоту и ширину. Из темноты появились с протяжным, громким металлическим звоном разбитые обломки выпотрошенной стали, множество кусков железа и пластин; в это время целое черное колесо локомотива вдруг пролетело, крутясь, из облака дыма прямо в небо, с мелодичным звуком проплыло над нашими головами и медленно, тяжело упало в пустыню позади. За этим полетом последовала мертвая тишина, ни криков людей, ни выстрелов винтовок, в то время как серый туман после взрыва плыл от рельсов в нашу сторону и за наш хребет, пока не затерялся в горах.

В этом затишье я побежал на юг, чтобы присоединиться к сержантам. Салем поднял винтовку и выстрелил во мрак. Прежде чем я вскарабкался к пушкам, лощина оживилась выстрелами и смуглыми фигурами бедуинов, которые спрыгивали вперед, чтобы сцепиться с врагом. Я оглянулся посмотреть, что произошло за это время, и увидел поезд, замерший и расчлененный, вдоль рельсов, бока вагонов прыгали под пулями, решетившими их, пока турки выскакивали из дальних дверей, чтобы найти укрытие за насыпью.

Пока я смотрел, наши пулеметы затрещали у меня над головой, и длинные ряды турок покатились с крыш вагонов, сметаемые с них, как тюки хлопка, яростным потоком пуль, которые проносились над крышами, разбрызгивая тучи желтых щепок от обшивки. Доминирующая позиция пушек была пока что нашим преимуществом.

Когда я добрался до Стокса и Льюиса, бой принял иной оборот. Оставшиеся турки пробрались за насыпь, в этом месте около одиннадцати футов высотой, и, укрывшись за колесами, стреляли прямой наводкой в бедуинов в двадцати ярдах через заполненный песком откос. Враг на полукруге линии поворота был защищен от пулеметов; но Стокс вогнал в ствол свой первый снаряд, и через несколько секунд послышался взрыв — он разорвался за поездом в пустыне.

Стокс повернул подъемный винт, и его второй выстрел пришелся прямо около вагонов в глубокой лощине под мостом, где нашли убежище турки. Снаряд произвел там сумятицу. Выжившие кинулись в панике через пустыню, бросая на бегу винтовки и снаряжение. Это был шанс для пулеметчиков Льюиса. Сержант мрачно поворачивал барабан за барабаном, пока открытый песок не был усеян телами. Мушаграф, мальчик шерари за второй пушкой, увидел, что бой окончен, с воплем отбросил свое орудие и бросился вниз с винтовкой, чтобы присоединиться к остальным, а они уже начинали, как дикие звери, распахивать вагоны и разграблять их. Все это заняло около десяти минут.

Я посмотрел вверх по линии рельсов через бинокль и увидел патруль из Мудоввары, неуверенно отступающий к рельсам навстречу беглецам с поезда, бегущим изо всех сил к северу. Я взглянул на юг и увидел тридцать наших людей, рысью несущихся на верблюдах, голова к голове, по направлению к нам — делить добычу. Турки в той стороне, видя их, начали двигаться за ними с бесконечными предосторожностями, стреляя очередями. Очевидно, у нас было полчаса отсрочки, а затем — двойная угроза.

Я сбежал вниз к развалинам посмотреть, что наделала мина. Мост обвалился; и в его провал рухнул передний вагон, который был наполнен больными. От удара убило всех, кроме трех-четырех, и смешало умерших и умирающих в кровоточащую груду у расщепленной части вагона. Один из тех, кто еще был жив, лихорадочно кричал слово «тиф». И я забил дверь клином и оставил их там.

Следующие вагоны сошли с рельсов и разбились; у некоторых непоправимо согнулись рамы. Второй паровоз превратился в груду дымящегося побелевшего железа. Его ведущие колеса были задраны вверх, разворотив сбоку топку. Будка и тендер были изогнуты лоскутами, среди сваленных в кучу камней береговых устоев моста. Этот паровоз никогда бы уже не поехал. Передний паровоз отделался легче: хотя сильно сошел с рельсов и лежал на боку, с взорванной будкой, но пар в нем был под давлением, и коробка передач нетронута.

Крупнейшей нашей задачей было разрушение локомотивов, и я держал в руках коробку пироксилина с запалом и детонатором, уже приготовленными, чтобы сделать этот случай верным. Теперь я установил их на внешнем цилиндре. Лучше было бы установить на бойлере, но шипение пара вселило в меня страх перед общим взрывом, который разбросал бы моих людей, копошившихся, как муравьи, среди добычи, вместе с зубчатыми частями разорванного паровоза. Но они не закончили бы грабеж, пока не пришли бы турки. Итак, я зажег запал, и через полминуты, когда он уже догорал, не без труда отвел расхитителей немного назад. Затем заряд взорвался, разнося цилиндр в осколки, и ось вместе с ним. В тот момент меня беспокоила неуверенность, достаточен ли был ущерб; но турки впоследствии нашли паровоз невозможным для использования и разобрали его.

Долина была странным зрелищем. Арабы, обезумев, носились вокруг, как угорелые, с непокрытыми головами и полуголые, вопя, стреляя в воздух, вцепляясь друг в друга когтями и лупя кулаками, крушили открытые вагоны и шатались туда-сюда с бесконечными тюками, которые потрошили около рельсов и разбрасывали, ломая все, что им было не по вкусу. Поезд был укомплектован беженцами и больными, добровольцами для лодочной службы на Евфрате, и семьями турецких офицеров, возвращающимися в Дамаск.

Вокруг было разбросано несметное количество ковров; дюжины матрасов и цветных одеял, груды простыней, мужская и женская одежда во всем своем разнообразии, часы, горшки для еды, продукты, украшения и оружие. С одной стороны стояло тридцать-сорок женщин в истерике, без покрывал, рвущих на себе одежду и волосы, визжащих и обезумевших. Арабы, не обращая на них внимания, продолжали уничтожать домашний скарб, заполняя награбленным абсолютно все. Верблюды стали общей собственностью. Каждый в неистовстве наваливал на ближайшего верблюда все, что мог унести, и пинал его на запад, в пустыню, а сам опять поворачивался к тому, что привлекало его. Видя, что я сравнительно не занят, женщины помчались ко мне и вцепились в меня, воя о пощаде. Я убеждал их, что все обойдется; но они не отставали, пока меня не выручили несколько их мужей. Они отпихнули своих жен и обхватили мои ноги в агонии ужаса перед мгновенной смертью. Зрелище турок, настолько сломленных, было отвратительно: я отбился от них пинками, насколько мог это сделать босиком, и, наконец, вырвался на свободу.

Затем группа австрийцев, офицеров и сержантов, тихо обратилась ко мне по-турецки по поводу своего размещения. Я ответил на ломаном немецком, в это время один из них на английском просил о враче для своих ран. У нас не было врача; но это и не имело значения, так как он был смертельно ранен и умирал. Я сказал им, что турки вернутся через час и позаботятся о них. Но он был мертв уже до этого, как и большинство других (инструкторов по новым горным гаубицам «шкода», направленным в Турцию для войны в Хиджазе), потому что между ними и моей охраной разгорелась ссора, и один из них выстрелил из пистолета в молодого Рахейля. Мои разъяренные люди перерезали их всех, кроме двоих-троих, прежде чем я мог вернуться и вмешаться.

Насколько было видно в суете, наша сторона не понесла потерь. Среди девяноста военнопленных было пять египетских солдат в нижнем белье. Они узнали меня и объяснили, что в ночной вылазке Дэвенпорта под вади Аис их отрезали и взяли в плен турки. Они рассказали мне кое-что о трудах Дэвенпорта: о его постоянной кропотливой работе в секторе Абдуллы, где он поддерживал жизнь, месяц за месяцем, без какой-либо помощи, которую нам оказывали победы и местный энтузиазм. Лучшими его помощниками были такие же бесстрашные пехотинцы, как эти, которых я отправил, чтобы увести пленных к назначенному месту нашего сбора в соляных скалах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.