8.14. Хлеба и зрелищ

8.14. Хлеба и зрелищ

Париж — это всего лишь продавцы денег или те, кто деньгами ворочает, — банкиры, спекулирующие на ценных бумагах, на государственных займах, на общественном несчастье.

Ла Платьер, министр внутренних дел Франции, 1791

Как известно, народ нуждается в хлебе и зрелищах. Так вот, со зрелищами накануне революции проблем не возникало, примером чему служит история, изложенная выше. С хлебом же во Франции была напряженка. Цены на него росли как на дрожжах, а в начале лета 1791 г. он вообще исчез с прилавков, совсем как в СССР, когда заговорщики из политбюро отстраняли от власти Никиту Хрущева. Людовик XVI выгнал своего министра швейцарца Неккера. В ответ банкиры приостановили работу бирж. Хозяйственную жизнь парализовало, власть Бурбонов закачалась желтым листком на осеннем ветру. И понеслось.

Королевский кузен герцог Орлеанский,[338] руководитель самой могущественной масонской ложи «Великий Восток Франции», лично вооружил повстанцев, отправившихся штурмовать Бастилию, в которой, к слову, не было ни единого политзаключенного. Была срочно создана Национальная гвардия, на первых порах ее возглавил маркиз де Лафайет,[339] герой североамериканской Войны за независимость. Людовику XVI ничего не оставалось, как уступить. Революция распространилась по стране бенгальским огнем. Уже в августе были отменены феодальные повинности и церковная десятина, принята знаменитая Декларация прав человека и гражданина, замечательный документ, предполагавший всеобщее равенство перед законом и многие другие славные демократические принципы, кто бы их только соблюдал. За Декларацией последовала Конституция, первая писанная в Европе.

Параллельно Учредительное собрание аннулировало все действующие торговые ограничения, ликвидировав и цеховые гильдии, и государственную регламентацию предпринимательства, при этом, однако, не позабыв категорически запретить забастовки.[340] Во Францию пришел британский либерализм, который больше нечего не сдерживало. Чем это обернулось для Франции? Ответ дает Александр Пасынков,[341] приводящий слова современника революционных событий Ла Платьера, занимавшего кресло министра внутренних дел (1791): «Париж — это всего лишь продавцы денег или те, кто деньгами ворочает, — банкиры, спекулирующие на ценных бумагах, на государственных займах, на общественном несчастье». Ничего себе революционная Франция! Последствия не замедлили сказаться. Как указывает все тот же Пасынков, к 1796 г., всего за пять лет, потребительские цены выросли в среднем на 2000 %: «Например, воз древесины в цене вырос с 2 долларов до 250 (в пересчете на курс 1991 г.), фунт мыла — с 18 центов до 8 долларов, дюжина яиц — с 24 центов до 5 долларов. Ситуация была столь драматична, что из-за хронического недоедания десятая часть населения не могла заниматься регулярным трудом, просто сил не хватало, а еще 10 % могли по своим физическим кондициям работать не более 3 часов в день». Ну, тем, кто пережил постсоветскую гиперинфляцию и шоковую терапию начала 1990-х, не надо разжевывать, о чем речь…

Тем временем тучи над отстраненным от власти, но еще остававшимся номинально королем Людовиком XVI продолжали сгущаться. Может, и правы те историки, что твердят, будто он замышлял переворот, рассчитывая на верные войска в провинции, а может, Людовик хотел одного — бежать, только в июне 1791 г. его с семьей схватили при попытке пересечь госграницу. Это событие стало началом конца, незадачливые беглецы угодили под арест, их участь была предрешена. В особенности после совместного выступления австрийского и прусского монархов в защиту Бурбонов. Оно лишь распалило бушевавшие во Франции страсти. Людовика XVI обвинили в измене. В этих условиях он безропотно подписал новую конституцию, но и это его не спасло, Франции не было суждено относительно безболезненно превратиться в конституционную монархию, на нее были совершенно иные планы. Английская дипломатия уже заканчивала сколачивать Первую коалицию против революционной Франции. Сделать это было несложно в создавшихся обстоятельствах, акцентирую ваше внимание. У Леопольда II австрийского были свои веские мотивы к вмешательству, как ни крути, арестованная французская королева приходилась ему сестрой, прусский король Фридрих Вильгельм II (1744–1797), племянник Фридриха II Великого и будущий участник разделов Польши, как говорят, опасался распространения революционных идей по Европе. Опять же, английское золото сработало: когда предлагают, отчего не брать, как это делал сам прославленный дядюшка?

Как бы там ни было, в самом скором времени в Европе запахло большой войной. На фоне катастрофического положения в экономике большинство мест во французском Законодательном собрании, сменившем Учредительного в октябре 1791-го, оказалось занято радикалами, что вполне естественно. Ни о какой конституционной монархии никто больше не заикался. Причем любопытная деталь, самыми ярыми сторонниками войны и экспорта революции оказались не будущие палачи-якобинцы, а жирондисты, партия оголтелых буржуа, исповедовавших вариацию британского либерализма, разработанную ведомством Иеремии Бентама специально для Франции. Ее и финансировали из английского кармана. Весной следующего, 1792-го войска Первой коалиции двинулись к французским границам. Есть повод задуматься: во главе армии интервентов встал герцог Карл-Вильгельм Брауншвейгский,[342] племянник того самого старого герцога Фердинанда, который доблестно сражался под знаменами Фридриха Великого, а в мирное время руководил масонами на пару с бароном Готлибом фон Гундом, основателем системы лож Строгого послушания. К слову, Карлу-Вильгельму тоже довелось служить под началом Фридриха Великого, а также его союзников-англичан. С Англией нового командующего связывало еще и родство, он немало лет прожил на островах, даже женился на британской принцессе. Словом, это был пробританский военачальник. Вот и действовал он соответствующе. Для начала выпустил манифест, грозивший французским бунтовщикам страшными карами, если только посмеют обидеть короля. А заодно обещавший в самом скором времени навести во Франции идеальный порядок, «украсив» революционерами все парижские фонари. Как вы понимаете, если кого и напугало пустое бахвальство герцога, то в первую очередь несчастного короля. Провокация удалась на все сто. В Париже начались волнения, 10 августа 1792 г. многотысячная толпа разъяренных горожан взяла на приступ дворец Тюильри, где под домашним арестом сидел Людовик XVI, перебив горстку швейцарских гвардейцев, единственными сохранивших верность Бурбонам. В результате Людовик XVI отрекся от престола, а маркиз Лафайет, командующий Национальной гвардией, сообразив, куда все катится, удрал за границу. И правильно сделал, потому как сразу после этого началось…