Глава 18 КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР И ОТТОНОВСКАЯ КУЛЬТУРА

Глава 18

КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР И ОТТОНОВСКАЯ КУЛЬТУРА

Симптоматично, что места погребения первых оттоновских правителей — Кведлинбург и Магдебург, Рим и Ахен, — которые прежде были центрами их власти, стали и центрами оттоновской культуры. Ее расцвету предшествовали политические успехи Оттонов, этот расцвет следовал за подъемом молодой германской империи. На первых порах Оттоны лишь создали предпосылки, которые сделали возможным новый культурный взлет, но скоро взаимосвязь между королевским двором и переживающим период нового расцвета образованием приобрела иной характер, причем существенную роль сыграла здесь каролингская традиция. Эта традиция несла в себе осознание того, что при Карле Великом наука и искусство тяготели к королевскому двору. Хотя достижения Карла, осмысленно сосредоточившего при дворе весь духовный и культурный потенциал эпохи, были давно утрачены и образование после падения империи франков вновь отступило в монастыри, часть каролингской традиции все-таки сохранилась. Соответственно, духовная жизнь, даже если и не получала больше непосредственного руководства со стороны двора, все же оставалась с ним связанной. Это проявлялось прежде всего в том, что теологи и ученые часто посвящали свои труды королю или членам королевского дома. Время от времени инициатива исходила и из придворных кругов. Однако основная роль вновь перешла к монастырям, и когда в середине X века, после консолидации империи Оттонов, в деле образования неожиданно опять началось оживление, то инициировалось оно, соответственно, также не двором, а крупными имперскими монастырями. Характерно, что главенствующее положение при этом заняли сначала монастыри юга и запада империи — Рейхенау, Санкт-Галлен и св. Максимина в Трире. Правда, очень скоро их опередили саксонские монастыри, прежде всего Корвей и Гандерсхейм, то есть те, которые были особенно близки к королевскому двору. По этому перераспределению ролей уже видно, что вновь укрепившееся государство стало теперь притягательной силой для образования и культуры X века. Хотя двор сначала не предпринимал для этого прямых действий и оказывал, так сказать, фоновое воздействие, из самой каролингской традиции, предполагавшей связь образования с королевским двором, проистекало, что монастыри, стараясь усилить заботу об образовании, изначально ориентировались на двор. Таким образом, включение оттоновского двора в образовательную жизнь эпохи было обосновано каролингской образовательной традицией, которую продолжали поддерживать монастыри. При дворе Оттона Великого эта традиция была сознательно восстановлена. Когда Оттон во время своего первого итальянского похода призвал к себе ученых из Италии или, как некогда Карл для Ахена, повелел доставить из Италии колонны для строительства Магдебургского собора, то это явно перекликалось с деяниями Карла Великого.

Однако важнее этих прямых аналогий стали изменения, возникшие в результате того, что эта традиция отвечала и непосредственным нуждам времени. Обращает на себя внимание, например, то, что, в отличие от Карла Великого, Оттон привлек итальянских ученых не к своему собственному двору, но отвел им сферу деятельности одной из крупных имперских церквей. Кроме того, он вообще не пытался, в стиле Карла, сам воздействовать на художников и ученых и собирать их вокруг своей особы. Наметившаяся при нем концентрация образовательной жизни носила иной характер, будучи связанной с двором, но отнюдь не с ним одним.

Знаменательно для начала то, что при дворе не сам король, а его духовный брат Бруно заботился о поддержке образования, став его официальным попечителем. Его забота о «litterae» («учености»), согласно его биографу Руотгеру, была составной частью «regale sacerdotium» — «царственного священства», тесно связанного с имперской властью. Эта опека осуществлялась от имени короля и приносила пользу прежде всего двору, хотя в принципе касалась всей империи. Показательно, что при этом в первую очередь преследовались практические цели и прежде всего — введение в обиход, по словам Руотгера, «latialis eloquentia» («латинского красноречия»), то есть совершенствование в пользовании латынью, которое должно было улучшить преимущественно канцелярскую и административную деятельность. Однако Бруно, кроме того, заботился и об общей поддержке образования, а потребности придворной репрезентации, в частности при контактах с Римом и Византией, пробудили вскоре более высокие требования к искусности представителей двора. Показательно также, что два королевских документа — знаменитый «Оттонианум» от 13 февраля 962 года, в котором Оттон Великий возобновляет для папы каролингские привилегии римской церкви, и роскошная грамота Вольфенбюттеля, в которой Оттон II десятью годами позже гарантирует утренний дар своей византийской невесте Феофано, — стояли у истоков оттоновской миниатюры, которая окончательно расцвела уже при Оттоне III.

Если Оттон Великий передал функцию попечения об искусстве и науке своему духовному брату Бруно, то Оттон II и тем более его гениальный сын Оттон III взяли ее в свои руки. Преисполненный благочестивого аскетизма, но в то же время считавшийся с требованиями «gresciska subtilitas» («греческой утонченности») и «imperialis philosophia» («имперской философии») Древнего Рима, Оттон был открыт всему, что волновало его эпоху. Поэтому, как некогда Карл Великий, он вновь собрал вокруг себя самые выдающиеся умы того времени, и среди них — таких противоположных по натуре людей, как Бернвард Хильдесхеймский, Бруно Кверфуртский и Герберт Реймсский. Они должны были помочь ему «обновить» империю и церковь в духе его всеохватного идеала. Все должно было служить этой цели, в том числе и искусство, развитие которого Оттон III поощрял больше, чем все его предшественники. Выступая в качестве крупнейшего заказчика, он, например, решающим образом способствовал развитию оттоновской книжной живописи. Первые большие миниатюры из Рейхенау украшены его портретами. Расцветший при архиепископе Эгберте скрипторий^{19} в Трире тоже доставлял ему бесценные рукописи, также включавшие знаменитые изображения короля, частью еще вместе с его матерью-гречанкой Феофано. Феофано являлась, пожалуй, самой значительной фигурой среди немецких правительниц и к тому же смогла пробудить в своем сыне любовь к бесценному миру книг. Не случайно влияние византийских образцов, которые Оттон III вскоре попытался превзойти в самых различных формах своего господства, становится все ощутимее в оттоновской книжной живописи. Несомненно, она достигла апогея своего развития, руководствуясь образцами, демонстрируемыми двором. Оттон III дал мощный импульс и подъему художественных ремесел, о чем свидетельствуют богатые дары, которыми он осыпал прежде всего дворцовую капеллу Карла Великого в Ахене. Среди них были такие сокровища, как знаменитый крест Лотаря, ситула^{20} из слоновой кости, а также, скорее всего, и золотая алтарная панель. В любом случае, несомненно, что королевский двор и, все более и более, сам король оказывали влияние на духовную и культурную жизнь своего времени. Стимулирующее воздействие королевского двора было одной из существенных характеристик подъема оттоновской культуры.

Другая характерная черта заключалась в изменении самих субъектов культуры. После того как монастырями был дан толчок к обновлению образования, и в руководство этим процессом под воздействием каролингской традиции и благодаря инициативе Бруно включился двор, важнейшими проводниками культуры — сначала вместе с монастырями, а затем приняв на себя и главенствующую роль, — выступили (в тесной связи с двором) епископские церкви.

Особенно отчетливо обозначились эти изменения в подъеме школ, который начался с середины X столетия. Сначала этот процесс охватил школы как монастырские, так и существовавшие при кафедральных соборах, однако для последних он оказался особенно благотворным. Совершенно новым явлением было то, что теперь некоторые соборные школы добились большей известности, чем самые знаменитые монастырские, хотя последние оставались ведущими в изготовлении художественных изделий. На время первенство перешло к Магдебургу, где школа была основана еще Анноном, первым аббатом монастыря св. Маврикия, которого пригласил сам Оттон Великий. В королевской капелле служил схоласт Отрик, «саксонский Цицерон», самый прославленный учитель своего времени после Герберта Реймсского. Его усилиями школа при магдебургском кафедральном соборе еще в X веке встала во главе всех остальных немецких школ. Причастность к этому двора очевидна, и едва ли следует сомневаться в том, что развитию школы в Магдебурге способствовали король и его двор. За Магдебургом следовал Кёльн, где сам Бруно после возведения в сан архиепископа принял в свое ведение школу кафедрального собора и собрал вокруг себя необыкновенно большое число выдающихся учеников. Подобно Магдебургу на востоке, на западе именно Кёльн должен был стать самой влиятельной школой империи. Насколько подъем обеих школ был инициирован двором, настолько же обе они действовали в полном согласии с королевскими интересами. Это можно проследить в первую очередь по тому, как последовательно Оттоны возводили все большее число выходцев оттуда в епископский сан. На юге Германии раннюю славу заслужила школа кафедрального собора Вюрцбурга. Ее расцвет связан с именем схоласта Стефана Новарского, которого епископ Поппон Вюрцбургский, бывший прежде канцлером, вызвал по согласованию с Оттоном Великим из Италии и пригласил в свою школу. Столь же знаменитой стала школа при кафедральном соборе в Вормсе, где епископу Аннону, первому аббату из монастыря св. Маврикия в Магдебурге и основателю Магдебургской школы, удалось добиться успехов в интенсификации обучения. При его преемнике, канцлере-епископе Хильдебальде (979–998), здесь получили образование правнук Оттона I Бруно, впоследствии папа Григорий V, а также Хериберт, близкое доверенное лицо Оттона III и будущий архиепископ Кёльна. Возникновение школ при кафедральных соборах продолжалось, причем этот процесс позволяет наблюдать все ту же общую черту — их основали или подняли их значение люди двора. Все эти школы привлекали к себе не только собственный приходский клир, но и, по всей вероятности, высшее духовенство, которое прежде обучалось только в самых известных монастырских школах. Именно школы при кафедральных соборах давали теперь самое лучшее образование, которое можно было в то время получить.

Их подъем отразил в образовательной сфере то перемещение центра тяжести от монастырей к епископским церквям, которое наблюдалось тогда в имперской церкви в целом. Она очевидным образом включилась в новую оттоновскую имперско-церковную политику. В тех же рамках вели подготовку соборные школы, это находило свое продолжение и в деятельности придворной капеллы, выражаясь в подъеме духовенства, более тесной связи его с королевской властью и подготовке квалифицированного и сплоченного епископата.

Для этого созданного соборной школой и придворной капеллой оттоновского епископата было характерно новое отношение к образованию и искусству. Те же самые епископы, которых мы знаем как сторонников школ при кафедральных соборах, следуя примеру двора, предстают перед нами и как знаменитые покровители зодчества. Во главе их вновь оказывается Бруно Кёльнский, среди его сподвижников — Ноткер Люттихский (Льежский), Эгберт Трирский, Виллигиз Майнцский, Мейнверк Падерборнский, Бернвард Хильдесхеймский, Бурхард Вормсский и многие другие, способствовавшие своей деятельностью приданию своим епископским церквям нового блеска. С их именами связано «грандиозное строительство», которое в середине X века началось в Магдебурге по инициативе двора и на рубеже тысячелетия получило такое распространение, что, по выражению монаха Родульфа Глабера, вместе с этими повсюду выросшими новыми сооружениями мир получил «новый сияющий наряд». Многие из новых церковных построек содержали в своих интерьерах замечательные произведения искусства и бесценный литургический инвентарь, по большей части также заказывавшиеся епископами. Бернвард Хильдесхеймский даже сам изготовлял такие предметы, но он в качестве подобного художника остался исключением. В общем и целом епископы в своем отношении к искусству, подобно королю, являлись меценатами, причем, как правило, меценатами, сведущими в искусстве. Некоторые из них, такие, например, как Эгберт Трирский или Герон Кёльнский, выступая в качестве заказчиков и покровителей, приняли существенное участие в создании великих художественных творений своего времени.

Таким образом, королевский двор и епископская церковь — а вслед за ними и монастыри — представляли собой центры, вокруг которых в X веке развивалась оттоновская культура. Обращает на себя внимание то, что она, в отличие от времен Каролингов, не включала в себя литературу на национальном языке. Тем не менее оттоновское образование не являлось чисто клерикальным, поскольку вместе с королевским двором большое место в нем занял мир светской аристократии. Теология ощутимо отступила на задний план даже по сравнению с эпохой Каролингов. По крайней мере, в спекулятивных дисциплинах довольствовались лишь переработкой собранного каролингскими учеными. Собственные достижения оттоновских теологов пришлись на область литургии. Примечательно, что их вершину знаменует так называемый «Майнцский понтификалий», составленный по заказу двора. Другого пика достигла историография, представленная такими звучными именами, как Видукинд Корвейский, Хротсвита Гандерсхеймская, Лиутпранд Кремонский и Титмар Мерзебургский — исключительно клирики и одна монахиня знатного происхождения, тесно связанные с королевским двором. Наряду с процветающими историографией и литургией придворных богослужений оттоновская культура нашла свое ярчайшее воплощение в придворно-сакральной книжной живописи и аристократической архитектуре того времени, то есть повсеместно именно в тех областях, где интересы двора встречались с интересами епископской церкви. Здесь оттоновская эпоха обратилась к каролингским основам, но без «классицизма» Каролингов. Она оказалась в чем-то уже этих основ, но зато, успешнее овладев собственными средствами, ознаменовалась достижениями, которые остались образцовыми для последующих периодов средневековья.