Сады Обсерватории

Сады Обсерватории

Поздно вечером 15 октября 1959 г. человек, который выглядел скорее удовлетворенным собой, хоть, возможно, и немного нервничающим, сидел в знаменитом кафе «Брассери Липп» на бульваре Сен-Жермен, охраняя остатки квашеной капусты и бутылку гевурцтрамине-ра (сортовое название белых вин. – Пер.). Официанты, которые суетились вокруг его стола, показывали быстротой и осторожностью своих движений, что это постоянный и уважаемый посетитель. У него была привлекательная внешность человека, которого, хоть ему хорошо за сорок, радует лицо, которое он видит, когда бреется каждое утро. Вечером (как в тот вечер) малейший намек на старение – не так завязанный узел его узкого черного галстука, слегка помятый воротничок, признаки пробивающейся щетины на верхней губе в пять часов вечера – наводил на мысль о том, что его день был посвящен вопросам, которые выходили за рамки личной внешности, впрочем не представляя серьезной угрозы элегантности. Он был полон, как он сказал бы, спокойного достоинства. Иногда возникающий прищур глаз и мальчишески надутые губы, которые романист мог назвать бы «чувственными» и «указывающими на сильную волю», придавали ему некоторое обаяние, которое до недавнего времени служило ему верой и правдой.

Франсуа Миттеран любил зайти в кафе «Брассери Липп» поесть. Оно находилось в полумиле от Сената и на таком же расстоянии от квартиры, которую он занимал с женой и двумя сыновьями на улице Гюйнеме на тихой стороне Люксембургского сада. И хотя он любил, погрузившись в размышления, прогуляться по улицам на левой стороне Сены, в тот вечер он, очевидно, решил ради безопасности не идти домой пешком. Его синий «пежо» был припаркован через дорогу и готов уехать в любую минуту. Было около полуночи, и, хотя в кафе «Флор» и «Дё Маго» еще было оживленно, транспорта стало меньше и почти не было опасности того, что он может застрять в одной из бесконечных китайских головоломок плотно припаркованных машин, которые для иностранных гостей являются одним из чудес Парижа.

Он сидел внизу рядом с дверью в ломком, мерцающем свете зеркал и керамической плитки с изображением огромных мясистых листьев и попугаев, парадоксально закамуфлированных своим ярким оперением. На потолке купидоны изгибали свои маленькие коричневые тела, чтобы нацелить свои стрелы на невидимые цели. Даже в этот поздний час он еще ждал, что в «Липп» появится его бывший коллега Робер Песке. На одну минуту мужчина с телосложением Песке задержался в тени дверного проема через дорогу, но потом исчез. Было бы неудивительно, если бы он передумал. Из-за всей этой царящей неразберихи часто можно было обнаружить, что общаешься с ненадежными злобными дураками вроде Песке.

Прошло пятнадцать лет с того дня, когда он спас генерала от падения с балкона Отеля-де-Виль. Конечно, де Голль не глядел вниз, чтобы посмотреть, кто его спас, а Миттеран сам уже столько раз рассказывал эту историю со слегка меняющимися подробностями, что даже не был уверен в том, что это было на самом деле. На следующий день генерал де Голль вызвал его в Военное министерство и, узнав в нем человека, который в 1943 г. отказался объединить свою группу сопротивления с голлистами, сказал, как нетерпеливый директор школы: «Опять вы!» Вместо того чтобы утвердить его в качестве самозваного министра по делам военнопленных, де Голль объявил ему, что в новом правительстве его услуги не понадобятся.

После ухода де Голля из политики в 1946 г. его собственная карьера взлетела. Он уже обладал бархатным обаянием, которое позднее завоевало ему прозвище Лис. Блуждающие пути-дороги прошлого, которые привели его от ксенофобского национализма к почти одновременному признанию и в режиме Виши, и в Сопротивлении, а затем к обширной сфере возможностей под названием «левый центр», теперь выглядели почти как четкий маршрут, основанный на давно укоренившихся убеждениях. Он был самым молодым министром внутренних дел в истории Франции. Недавно он служил министром юстиции, что дало ему возможность накопить немалый бесценный опыт, завести друзей, контакты, собрать компрометирующие досье на разных людей, хотя, как оказалось, Робера Песке среди них не было. Но тогда Песке сам мог скомпрометировать себя без чьей-либо помощи.

Песке тоже потерял свое место в недавних выборах, когда де Голль с триумфом вернулся к власти. И все же если самого Миттерана спасли левоцентристы и он получил место в сенате, то Песке пребывал в политической безвестности. Считалось, что у него есть связи с тайными военизированными подразделениями, начавшими войну с «предателями», которые хотели оставить Алжир арабам. На самом деле Песке был просто жертвой своей политической философии. «Смотри на задницу овцы, идущей во главе стада, – любил говаривать он, – и не гляди ни направо, ни налево». Очевидно, он выбрал не ту овцу. Его так называемые друзья «справа» не торопились встать на его защиту, когда его обвинили в закладке бомбы, найденной в туалете Национального собрания. А клоунский ответ Песке вряд ли был полезен ему при рассмотрении его дела: «Какого черта я стал бы взрывать сортир, когда это единственное полезное место во всем здании?»

Он всматривался в улицу, отличая темные фигуры снаружи от отражений, которые мелькали на экранах и в зеркалах. Если смотреть под определенным углом, то человек, который, казалось, направлялся к площади Сен-Жермен-де-Пре, вдруг внезапно исчезал и шел в противоположном направлении. Сидя у окна кафе, можно было изучить проходящих мимо женщин спереди, а затем, не поворачивая головы, завершать оценку осмотром сзади. Робера Песке не было видно. Он посмотрел на стену над телефоном и увлажнителем воздуха. Часы, в кои-то веки совпав со своим отражением, показывали полночь. Он подождал еще двадцать или тридцать минут, затем вышел на улицу, нащупывая ключи от машины в кармане.

Ночи в октябре были холодными. Он ловко сел на водительское сиденье, повернул ключ и завел двигатель с первой попытки.

«Пежо-403» был результатом тщательного отборочного процесса, подобно модной экипировке, которая обязана своим изяществом случаю. Это была превосходная машина для выдающегося левоцентристского деятеля, антиголлиста, одной ногой твердо стоящего в социалистическом лагере. Своей (чисто теоретически) максимальной скоростью 128 километров в час и аккуратной, но некрасивой нижней частью машина излучала прочность и надежность, и при этом у нее был умеренный подсос. Кожаная отделка, прикуриватель и противотуманные фары, которые входили в стандартную комплектацию, указывали на будущее международных путешествий и свободу от материальных забот.

Ручка переключения передач была установлена на рулевую колонку, что обеспечивало дополнительное сиденье впереди. Несмотря на складные подлокотники и откидывающиеся передние сиденья, «Пежо-403», казалось, больше подходил для поездки в отпуск с семьей средних размеров, чем для эскапад с любовницей.

Он проехал через площадь, направляясь на восток, затем включил правый поворот, чтобы повернуть на улицу Сены.

В это время, если верить единственному на тот момент свидетельству, небольшая машина темного цвета повернула за тот же угол слишком резко и чуть не притиснула его к краю тротуара. В этом не было ничего необычного, но, как он вскоре после этого сказал журналистам, это сделало его «бдительным». В конце концов, это были беспокойные времена. Едва ли он был самым преданным приверженцем деколонизации – будучи министром юстиции, он призывал сокрушить освободительное движение в Алжире военной мощью, – но как будущий сторонник всего, что будет представлять антиголлистская партия, он был более или менее обязан поддерживать вывод войск, а многие во Франции были настроены против любого политика, который даже намекал на независимость Алжира. Всего лишь тремя днями ранее «Пари пресс» сообщила о профранцузско-алжирском ударном подразделении, которое перешло испанскую границу и действовало где-то на территории Франции.

Он мягко прибавил скорости на улице Сены, которая вливается в улицу Турнон. Впереди он мог видеть купол Сената. Повернув направо, он должен был приехать на угол улицы Гюйнеме, где жил. Но когда он взглянул в зеркало заднего вида, другая машина была все еще там, так что вместо того, чтобы ехать домой, он повернул налево, как позднее объяснил, «чтобы дать себе время подумать». Впереди был бульвар Сен-Мишель; ограда Люксембургского сада находилась справа от него, пустые книжные магазины улицы Медичи – слева.

По его собственному рассказу, последовавшая цепочка событий с начала до конца, вероятно, заняла чуть более двух минут. На площади Медичи темная машина поравнялась с ним и попыталась сбить его с дороги. У него больше не было сомнений. Он вжал педаль газа в пол. «Пежо» отреагировал почти мгновенно и рванул вдоль бульвара. В зеркале заднего вида он увидел, что другая машина отстала. На первом же повороте – на плохо освещенную улицу Огюст-Комт, которая проходит между Люксембургским садом и Обсерваторией, – он бросил машину вправо, съехал на обочину слева и открыл дверцу машины. Он перепрыгнул через металлическую ограду, сделал четыре или пять шагов по траве и распластался на земле.

Лежа лицом вниз на сырой траве, он слышал визг шин и треск выстрелов из автоматического оружия. Это был бы нелепый конец для человека, который шесть раз бежал из лагерей для военнопленных, – быть убитым в парижском парке. В 1940 г., когда он был ранен под Стенеем на реке Мёз, санитарной команде пришлось оставить его на открытой местности под обстрелом немецкого истребителя. Возможно, именно этот опыт дал ему хладнокровие, чтобы встать на ноги, перебежать лужайку и перепрыгнуть через живую изгородь, которая обрамляет улицу Обсерватории. Он протиснулся в подъезд номер 5 и позвонил в колокольчик. В этот момент он услышал, как машина наемных убийц с ревом умчалась в ночь.

Весь квартал был разбужен. Полиция приехала на место действия моментально, а вслед за ней – журналисты. Были установлены телевизионные камеры, были видны фотовспышки. Серьезность инцидента было нетрудно увидеть: семь пулевых отверстий в передней и задней дверцах «Пежо-403». Сенатор демонстрировал образцовое спокойствие, но был явно потрясен.

Было уже за час ночи. Записав все подробности – погоня вдоль бульвара, небольшая машина с двумя или, может быть, тремя вооруженными людьми, – репортеры ринулись в круглосуточно работающие бары, чтобы позвонить в свои отделы новостей, или побежали назад через реку в свои бюро, расположенные во втором округе. Они успели как раз вовремя, чтобы ночные редакторы вставили краткие сообщения: «Покушение на жизнь сенатора сорвалось в последний момент». На следующий день (суббота 17 октября) это была главная новость во всех газетах. В кои-то веки политическая новость была такой же захватывающей, как и детективный роман, и помощники редакторов получили легкую работу:

«Смертельная погоня в садах Обсерватории!»

«Две фары в ночи… это были убийцы!»

В газетах были карты и диаграммы с пунктирными линиями и стрелками, показывающими, где именно сенатор перепрыгнул живую изгородь на улице Обсерватории и где он стоял, когда убийцы уехали. Были помещены фотографии пулевых отверстий в кузове машины и садовой ограде, которая, как оказалось, была высотой около полутора метров. (Очевидно, сенатор был человеком, который держал себя в хорошей форме.)

«Полностью сознавая опасность, господин Франсуа Миттеран продолжал управлять машиной и разрабатывал план, как ускользнуть от преследователей… Ему удалось остаться в живых при попытке хорошо продуманного покушения на убийство благодаря необыкновенной выдержке под обстрелом, присутствию духа и отличному знанию Латинского квартала».

Стрельба в садах Обсерватории подняла тревогу по всей Франции. Были введены новые меры безопасности. К лицам, сочувствующим Алжиру, нагрянула полиция и провела в их квартирах обыски. Был ужесточен пограничный контроль. Умеренные левые политики и обозреватели предупреждали о возможном фашистском перевороте и требовали быстрых и эффективных ответных мер. Республика была в опасности. Закручивание гаек было таким внезапным и жестким, что некоторые правые политики стали заявлять, что это все коварная попытка оправдать политические репрессии и дискредитировать дело патриотов Французского Алжира.

Сам сенатор Миттеран демонстрировал восхитительную сдержанность. Даже на пике своей парламентской карьеры он никогда не был так востребован. Его осаждали газетные фотографы и донимали просьбами об интервью. Однако в своих заявлениях прессе он ограничился несколькими осторожными словами: «Так как в настоящий момент накал страстей высок, я не хочу говорить что-либо способное воспламенить ситуацию, хотя простая логика привела бы к мысли, что объяснение этого нападения сосредоточено в климате политических страстей, созданном экстремистскими группами».

Для человека, который скользил вниз по дорожке, это был необычный поворот событий. Проходил день за днем, и он становился главным приверженцем борьбы с террористами правого крыла. Сообщения с выражением сочувствия и поддержки приходили к нему изо всех уголков Франции. Покушение едва ли было тем событием, которое следовало праздновать, но хороший политик знает, как извлечь выгоду из неприятности. Франсуа Миттеран вернулся туда, где должен был быть. Де Голль уже больше не мог его игнорировать, а социалисты, которые избегали его из-за сомнительного прошлого, стали приветствовать как закаленного в боях героя в долгой борьбе с голлистами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.