Советские разведчики Надежда и Николай Скоблины
Советские разведчики Надежда и Николай Скоблины
Без разведки и контрразведки не может обойтись ни одно развитое государство. Для принятия конкретного политического решения международного масштаба необходимо располагать полной и объективной политической информацией. К сожалению, у тех, кто добывает секретную информацию, — трудная и нередко трагическая судьба. Порой даже и после ухода их из жизни.
Сотрудников спецслужб и уважают, и презирают. Ими восхищаются и их ненавидят. Их часто называют предателями и отщепенцами. И часто ведь речь идёт об одних и тех же людях. Всё зависит от того, какая сторона даёт оценку конкретному разведчику.
Как ни покажется странным, но больше всего о советской и российской разведке написано за рубежом. Там раскрыты многие имена, события, факты. К сожалению, преподносится немало вымыслов, клеветы, погони за сенсацией. Ведь достоверным является то, что подтверждено архивами, документами, свидетельствами. У нас широко известны имена Рихарда Зорге, о котором с уважением отзываются и в Японии, Рудольфа Абеля (Вильям Фишер), которого американцы признают как одного из выдающихся разведчиков современности. Хорошо известно имя Конона Молодого (Гордон Лонсдейл) — по «мотивам» его разведывательной деятельности был создан замечательный кинофильм «Мертвый сезон».
За последнее время стали известны имена также Кима Филби, разведчика-нелегала Героя России Алексея Козлова, супружеской пары разведчиков-нелегалов Геворка и Гоар Вартанянов.
В рамках программы «КГБ и гласность» становятся известными документы архива КГБ СССР, которые восстанавливают историческую справедливость в отношении наших разведчиков, в частности в отношении белого генерала Николая Владимировича Скоблина, по адресу которого в публикациях на Западе, да и у нас в стране, кочуют совсем бездоказательные обвинения в том, что он был заклятым врагом советской власти и сотрудничал якобы даже с гестапо.
Материалы из архива советской внешней разведки позволяют узнать, кем на самом деле были Николай Скоблин и его жена, известная русская певица Надежда Плевицкая, а также бывший штабс-капитан Пётр Георгиевич Ковальский.
В 1940 году во французской каторжной тюрьме города Ренн скончалась при невыясненных обстоятельствах русская эмигрантка, знаменитая певица Надежда Плевицкая, чьим голосом восхищались Леонид Собинов, Фёдор Шаляпин и даже сам император России Николай П, чья семья дружила с этой простой русской девушкой.
Она скончалась в тюрьме после того, как двумя годами раньше «гуманное» французское правосудие приговорило её к 20 годам каторжных работ за соучастие в похищении генерала Миллера, руководителя Русского общевоинского союза (РОВС). На суде Надежда Плевицкая виновной себя не признала. Чтобы доказать обратное, французская контрразведка даже пошла на тайную запись с помощью скрытых микрофонов её предсмертной исповеди у православного священника. Однако и это не принесло каких-либо желаемых результатов.
Надежда Плевицкая (девичья фамилия — Винникова) родилась 17 января 1884 года в селе Винниково Курской губернии в многодетной семье.
В своей книге «Дежкин карагод» («Надеждин хоровод»), вышедшей в Берлине в 1925 году, Плевицкая вспоминала:
«Семеро было нас: отец, мать, брат да четыре сестры. Всех детей у родителей было двенадцать, я родилась двенадцатой и последней, а осталось нас пятеро, прочие волей Божьей померли. Жили мы дружно, и слово родителей для нас было законом. Если же, не дай Бог, кто „закон“ осмелится обойти, то было и наказание: из кучи дров выбиралась отцом-матерью палка потолще со словами: „Отваляю, по чём ни попало“.
У моего отца было семь десятин пахоты. На семью в семь человек — это немного, но родители мои были хозяева крепкие, и при хорошем урожае и у нас были достатки. Бывало, зайдёшь в амбар: закрома полны, пшено, крупы, на балках висят копчёные гуси, окорока, в бочках солонина и сало. А в погребе — кадки капусты, огурцов, яблок, груш. Спокойна душа хозяйская, всё тяжким трудом приобретено: зимой семья горя с продуктами не знала».
Петь Надежда начала с детства, подражая старшей сестре Татьяне. Её пением заслушивались окружающие.
Однако вскоре отец девушки Василий Винников умер, и семья познала нужду. Надежда стала работать поденщицей: стирала бельё, зарабатывала себе на пропитание. Через некоторое время после смерти отца мать отвезла её в Троицкий девичий монастырь, поскольку в то время земля делилась только между сыновьями покойного родителя, а идти в батрачки Надежда не захотела. Но в монастыре Надежда долго не задержалась: её душа требовала песни. Из Троицкого монастыря она уехала в Киев, чтобы попытать счастья на эстраде. Желание стать певицей привело Надежду в хор А. Липкиной. После испытания она было принята ученицей. Надежде положили восемнадцать рублей жалованья в месяц на всём готовом. Тогда она ещё практически не умела ни читать, ни писать, поскольку после смерти отца денег на учёбу не было.
В хоре Надежда упорно овладевала эстрадным искусством, исполняла русские народные песни. Выступала она под сценическим псевдонимом Плевицкая. Её уникальный голос привлёк внимание публики, и директор знаменитого в ту пору московского ресторана «Яр» Судаков предложил ей подписать контракт. После долгих колебаний Надежда согласилась. Купеческий «Яр» имел свои традиции и обычаи, которые нарушать никому не полагалось. В частности, певицы не должны были выходить на сцену в большом декольте. Чинный и строгий Судаков, беседуя с Плевицкой, предупредил её: «К „Яру“ московские купцы возят своих жен, и боже сохрани допустить какое-либо неприличие».
Первый дебют Плевицкой был удачен, москвичам она понравилась. Певице было предложено возобновить контракт с «Яром» на зиму 1909 года. А осенью следующего года Плевицкая, ставшая уже известной, подписала выгодный контракт с Нижегородской ярмаркой. Там на её талант обратил внимание знаменитый певец Леонид Собинов, который предложил ей выступить вместе с ним на благотворительном концерте в Нижегородском оперном театре. Выступление певицы на большой сцене было успешным, и Собинов посоветовал ей заняться самостоятельной концертной деятельностью. Здесь её ожидал ослепительный успех. Выступавшая с исполнением русских народных песен Плевицкая быстро стала знаменитой. Её имя называли в одном ряду с Фёдором Шаляпиным, который высоко ценил талант певицы и называл её «русским жаворонком».
Надежда Плевицкая стала часто выступать в высшем свете. На неё обратила внимание и царская семья. В Царскосельском дворце бывшая прачка исполняла русские песни перед государем Николаем II и его приближенными. Как рассказывали очевидцы, последний император Всероссийский, слушая их, низко опускал голову и плакал. В знак благодарности Николай II подарил знаменитой певице драгоценный перстень со своей руки. Царя и его семью Плевицкая боготворила, Николая II называла «мой хозяин и батюшка».
С началом Первой мировой войны Плевицкая, чья слава гремела по всей России, выезжает с концертной бригадой в действующую армию. Она становится сиделкой в военном госпитале в Ковно, поёт для раненых в лазаретах, а порой и перед солдатами на передовой.
После Октябрьской революции Надежда Плевицкая осталась в Москве: крестьянская дочь, она не помышляла об эмиграции, тем более, что за границей её никто не ждал, капиталов в банках не было. Находясь на стороне красных, она говорила в своём окружении, что с одинаковым чувством может спеть и «Боже, царя храни» и «Смело мы в бой пойдём», всё зависит от аудитории.
В первые годы Гражданской войны Плевицкая неоднократно выезжала на фронт, давая концерты перед красноармейцами. Во время одной из таких поездок, в сентябре 1919 года, она попала в плен к белым под родным Курском. Здесь Надежда встретила молодого командира Корниловского полка, Тогда ещё полковника, Николая Скоблина.
Николай Владимирович Скоблин родился в 1893 году в Нежине. Окончил кадетский корпус. В 1914 году окончил военное училище и в чине прапорщика участвовал в Первой мировой войне. За храбрость и боевые заслуги был награждён орденом Святого Георгия.
В 1917 году, будучи штабс-капитаном, вступил добровольцем в ударный батальон. Затем командовал Корниловским полком, одним из четырёх полков Добровольческой армии, которые были укомплектованы только офицерами. Не имея высшего военного образования, к концу Гражданской войны дослужился в рядах белой армии до командира Корниловской дивизии и звания генерал-майора (1920 год).
Скоблин влюбился в Плевицкую и предложил ей выйти за него замуж. Певица согласилась. Так Надежда стала женой генерала Скоблина, с которым связала свою дальнейшую жизнь. Плевицкая была старше Скоблина на девять лет, но это не помешало им долгие годы оставаться любящей и верной парой.
Гражданская война закончилась поражением белых. В 1920 году генерал Врангель с остатками своей армии бежал из Крыма в Турцию. Вместе с ним в эмиграции оказались генерал Скоблин с Надеждой Плевицкой, а также сотни тысяч бывших русских офицеров и солдат.
Плевицкая и её муж были отправлены в лагерь для перемещенных лиц, который находился на полуострове Галлиполи под Стамбулом. По воспоминаниям певца Александра Вертинского, Плевицкая и Скоблин со времён Галлиполи дружили с семьями генералов Кутепова и Миллера.
Один из бывших офицеров Добровольческой армии, Дмитрий Мейснер, вспоминая о пребывании в галлиполийском лагере, рассказывал:
«В считаные для нас минуты мы заслушивались песнями Надежды Васильевны Плевицкой, щедро раздававшей тогда окружающим её молодым воинам блестки своего несравненного таланта. Эта удивительная певица, исполнительница русских народных песен, Тогда только начинавшая немного увядать, высокая стройная женщина, была кумиром русской галлиполийской военной молодёжи. Её и буквально, и в переносном смысле носили на руках. Она была женой одного из наиболее боевых генералов Белой армии».
В армейской среде Русской армии за границей зародилось движение за возвращение на Родину, которое усилилось после принятия ВЦИКом СССР 7 ноября 1921 года Декрета об амнистии. 6 мая 1922 года русская эмиграция за рубежом создала специальную организацию «Союз возвращения на Родину» (Совнарод). Оказавшись против своей воли в эмиграции, Надежда Плевицкая убеждала мужа последовать примеру его соратников, в частности, генерала Слащева, возвратившегося в Россию и ставшего преподавателем Военной академии. Она подчёркивала, что, как русская народная певица, может легко устроиться у красных и даже «продвинуть своего мужа по службе». Однако в тот момент Николай Скоблин согласия на возвращение не дал. Он оставался на положении почётного командира Корниловского полка, большинство офицеров которого проживало тогда во Франции.
Находясь за рубежом, Плевицкая не прекращала концертную деятельность, выступала в Болгарии, Прибалтике, Польше, Германии. Её песни слушали в Праге, Брюсселе, Париже и других европейских столицах, где проживали русские эмигранты. И везде её неизменно сопровождал Н. Скоблин. В 1926 году певица совершила турне по Америке. В октябре она дала в Нью-Йорке серию концертов, на которые пригласила служащих советского представительства Амторга — государственной торговой организации, одновременно выполнявшей консульские функции. Этот шаг знаменитой певицы вызвал замешательство в рядах белой эмиграции. В ответ на нападки эмигрантской прессы Плевицкая заявила журналистам: «Я артистка и пою для всех. Я вне политики».
В результате разразившегося скандала руководитель Русского общевоинского союза (РОВС) генерал Врангель 9 февраля 1927 года отдал приказ об освобождении генерала Скоблила от командования Корниловским полком. Скоблин остался без дела и средств к существованию. Впрочем, его опала длилась недолго, и в том же 1927 году он снова вернулся в Корниловский полк.
Вначале Скоблин и Плевицкая обосновались в Париже. Певец Александр Вертинский, проживавший в то время во французской столице, сразу обратил внимание на эту супружескую пару. Он вспоминал:
«В русском ресторане „Большой Московский Эрмитаж“ в Париже пела и Надежда Плевицкая. Каждый вечер её привозил и увозил на маленькой машине тоже маленький генерал Скоблин. Ничем особенным он не отличался. Довольно скромный и даже застенчивый, он скорее выглядел забитым мужем у такой энергичной и волевой женщины, как Плевицкая».
Эмигрантская жизнь у супругов не очень ладилась. Они перебрались в парижский пригород Озуар-ле-Ферьер. Одновременно взяли в аренду большой участок земли с виноградником неподалеку от Ниццы. Однако в результате неурожая винограда быстро разорились. В Озуар-ле-Ферьер супруги жили в доме, купленном в рассрочку на десять лет, за который ежемесячно выплачивали по 800 франков. В то время это были большие деньги, и Надежде Плевицкой, чтобы заработать, приходилось часто выезжать на гастроли в европейские города, где проживали русские эмигранты. Однако денег все равно не хватало. Кроме того, «аристократическая» Россия, нашедшая приют во Франции, считала брак Скоблина с «мужичкой» Плевицкой мезальянсом. Бывшие титулованные особы, ставшие в Париже таксистами, официантами и содержателями публичных домов, любили слушать её песни, однако в свой круг не допускали.
Плевицкая и её муж попали в поле зрения советской разведки, которой хорошо было известно положение Скоблина в РОВС. Внешняя разведка органов государственной безопасности — Иностранный отдел ОГПУ — активно разрабатывала русскую вооруженную эмиграцию, в том числе созданный в 1924 году Русский общевоинский союз. Он числился среди главных объектов проникновения Иностранного отдела, который имел в нем свою агентуру. Москва считала РОВС источником постоянной опасности, так как агентурные данные свидетельствовали о том, что стратегической целью руководства РОВС являлось вооруженное выступление против советской власти. В Центре полагали, что в случае войны в Европе противники Советского Союза неминуемо призовут под свои знамена и полки бывшей Добровольческой армии.
По заданию советской внешней разведки 2 сентября 1930 года для встречи со Скоблиным в Париж прибыл его однополчанин Петр Ковальский, воевавший вместе с генералом в Добровольческой армии. Ковальский работал на Иностранный отдел ОГПУ и имел оперативный псевдоним «Сильвестров».
Срочная телеграмма от резидента советской разведки в Вене была адресована заместителю начальника Иностранного отдела ОГПУ. В телеграмме из Вены за № 1415 говорилось:
«Ёж/10 вернулся из Парижа. Жена генерала согласилась работать на нас. Генерал пошёл на всё и даже написал на имя ЦИК просьбу о персональной амнистии. По-моему, он будет хорошо работать. Подписка генерала написана симпатическими (тайнописными. — Н. Ш.) чернилами „пурген“ и проявляется аммоняком (летучая щёлочь). Визитная карточка служит паролем. Генерал будет вести разговор с любым посланным от нас человеком, который предъявит ему такую визитную карточку. Прошу срочно указаний. Месячное жалованье, которое просит генерал, около 200 американских долларов.
Вацек».
Генерал, о котором сообщил резидент советской разведки в Вене, был Николай Владимирович Скоблин, бывший офицер царской армии. Покинул Россию в 1920 году вместе с разбитой армией Врангеля. Он был влиятельной фигурой в Российском общевоинском союзе — наиболее крупной и опасной белоэмигрантской организации в 20–30-х годах со штабом, дислоцированным во Франции в Париже.
Ёж/10 — этот кодовый номер использовался Центром и европейскими резидентурами для обозначения агента советской разведки — псевдоним «Сильвестров». Короткое послание из Вены означало, что первый шаг в операции оказался успешным.
Поздним вечером 2 сентября 1930 года молодой человек в отличном костюме прибыл в Париж венским поездом. Подхватив чемоданчик, он вышел на привокзальную площадь и остановил такси.
— Отель «Монсени».
Номер ему был заказан ранее. Новый постоялец провёл довольно беспокойную ночь. Его волновал больше всего главный вопрос: как его встретит старый знакомый после почти десятилетнего перерыва? И какой будет его реакция, если дело дойдёт до откровенного разговора? Потребует уйти? Вызовет полицию? Или попросту даст знать своим из контрразведки? А те, конечно, колебаться не станут…
Ровно в 11.00 следующего дня вышел на улицу и отправился в Русское концертное бюро, возглавляемое князем Церетели. Здесь его встретили очаровательной улыбкой и французским «бон жур», но тут же перешли на русский.
— Я ищу Надежду Васильевну Плевицкую и её мужа — Николая Владимировича Скоблина, — сказал молодой человек. — Мы вместе служили в Корниловском полку.
— Точного адреса мы не знаем, — ответила барышня. — Надежда Васильевна обычно заходит к нам. Недавно они переехали из-под Ниццы и поселились неподалеку от Парижа. Местечко называется Озуар-ле-Феррьер.
Молодой человек вежливо поблагодарил и отправился на вокзал. На станции Озуар-ле-Феррьер он был в пять вечера. От станции до посёлка — три километра. В пути он понял, что ошибся и пошёл не туда. Пришлось, к сожалению, вернуться.
Пустынная дорога шла через желтеющий лес. Первые же встречные говорили между собой по-русски. Они нисколько не удивились, услышав вопрос на русском языке: во Франции собрался чуть ли не миллион русских эмигрантов.
— Скажите, пожалуйста, как мне пройти к мэрии?
Попутчики любезно проводили молодого человека до мэрии, где ему записали на листке бумаги адрес русского генерала и даже показали самый кратчайший путь.
Хозяев не оказалось дома, но ждать пришлось недолго. Минут через пятнадцать подъехала автомашина с открытым верхом. Из неё вышел человек в лёгком сером костюме. Он подал руку даме и тут увидал гостя.
— Надюша, — воскликнул он радостно. — Это Петя, о котором я тебе столько раз рассказывал!
Молодой человек сделал шаг вперёд и по-военному склонил голову на грудь:
— Штабс-капитан Пётр Георгиевич Ковальский.
— Моя супруга — Надежда Плевицкая.
— Коля, Коля, — укоризненно остановил его Ковальский. — Кто из русских не знает певицу Надежду Плевицкую! Всего один раз довелось мне слышать ваше пение, но впечатление незабываемое.
Ковальский поцеловал ей руку и повернулся к Скоблину. Критически оглядел его и изрёк:
— Вижу, генерал в отличной форме. Хоть сейчас в седло и устраивай инспекционный смотр дивизии.
Скоблин усмехнулся:
— Дело за малым — дивизии нет и не предвидится.
Ковальский хорошо помнил, как в 1910–1917 годах гремело в России имя Надежды Плевицкой — одной из самых ярких звёзд русской эстрады, столь же знаменитой, как Варя Панина и Анастасия Вяльцева. Газеты и журналы, граммофонные пластинки, кинофильмы разносили по стране славу «курского соловья», «русского жаворонка».
Её имя называли в одном ряду с Ф. Шаляпиным, который, как и Л. Собинов, К. Станиславский, С. Эйзенштейн, С. Рахманинов, С. Коненков, высоко ценил талант Надежды Плевицкой.
Она пела о гибели «Варяга», «По диким степям Забайкалья», «Раскинулось море широко», «Ухарь купец» и многие другие. Эти песни исполнялись в самых разных аудиториях, повсюду встречая овации.
Как писала одна газета, «песни Плевицкой для национального самосознания и чувства дают человеку в тысячу раз больше, чем гунявые голоса всех гунявых националистов, вместе взятых». И даже сенсационная шумиха в печати о многотысячных гонорарах, бриллиантах и роскошных концертных туалетах певицы не могла повредить её огромной популярности.
— Вы очень вовремя, — сказала Надежда Васильевна. — У нас сегодня гости, увидите интересных людей.
— Как вырвался от Советов? — расспрашивал тем временем Скоблин, ведя гостя в дом. — И как устроился в Вене?
— В Ленинграде я купил персидский паспорт, сейчас по нему и живу. Привёз кое-что с собой, так что пока не нуждаюсь ни в чём. А вы как тут устроились?
Скоблин неопределенно повел головой, а у Плевицкой сразу испортилось настроение.
— Четыре года назад мы арендовали участок земли на юге — под виноградники. Думали, это верное дело. Но два года подряд неурожай, и мы погорели, аренду в этом году не возобновили. Теперь купили здесь дом — 10 тысяч франков. Заняли деньги под большой процент, но с рассрочкой на десять лет, — пояснил Скоблин.
В это время подъехали ещё две машины, появились гости. Ковальского им представили торжественно: «Петя, наш друг, один из пионеров Добровольческой армии, сподвижник генерала Корнилова».
Это была сущая правда. Сын железнодорожника, П. Ковальский в 1914 году оставил гимназию, чтобы поступить в Одесское военное училище. 1 мая 1915 года он был уже прапорщиком, а в июне оказался на фронте. У него были все основания считать себя баловнем судьбы: уже в октябре следующего года его произвели в штабс-капитаны, т. е. меньше, чем за полтора года, он получил три чина. Его храбрость была отмечена восемью боевыми орденами и медалями. Три раза ранен, но всякий раз волею судьбы возвращался в родную часть.
После Октябрьской революции офицеры Корниловского полка начали переправляться на Дон, где составили ядро Добровольческой армии. Логика Гражданской войны привела в Добровольческую армию и П. Ковальского: по семейным традициям служил в управлении военных сообщений. Всё это было известно его бывшему сослуживцу Н. Скоблину. Но о другой стороне жизни Ковальского генерал не догадывался, конечно.
Вместе с отступающей белой армией Ковальский оказался в Польше и был интернирован. Потом поселился в Лодзи, поступил на работу: сначала ночным сторожем, а затем — техником в строительную контору.
В конце 1921 года П. Ковальский пришёл в советское полпредство в Варшаве и сказал, что хочет заслужить право вернуться в Россию. Два года работал по заданиям советской разведки и в апреле 1924 года вернулся домой — в Россию. Разобравшись в жизненных перипетиях, Ковальский перешёл на платформу советской власти и отдал себя всецело в распоряжение авангарда Советов — органов ГПУ.
Ковальский засиделся у Скоблиных до ночи, пропустил последний поезд на Париж и был оставлен ночевать. Из беседы со Скоблиным Пётр старался не только что-нибудь узнать о судьбе бывших сослуживцев по Корниловскому полку, но, главным образом, понять, чем живёт сейчас его друг Николай Скоблин.
Утром Ковальский уехал в Париж, условившись, что Скоблин и его жена приедут к нему в гостиницу. На следующий день они появились. Отправились вместе делать покупки, поскольку супруги опять ждали гостей. В час дня Плевицкая заявила, что голодна, и Ковальский предложил где-нибудь пообедать. Плевицкая осторожно заметила:
— Поймите, Пётр Георгиевич, меня ведь все здесь знают, не в каждом месте мне прилично появляться.
— Разумеется, — согласился Ковальский. — Приглашаю в «Эрмитаж».
Этим выбором Плевицкая осталась довольна и после обеда отпустила Скоблина и Ковальского в парикмахерскую побриться. Там Ковальский, глядя Скоблину в глаза, протянул ему белый конверт:
— Это письмо от твоего брата.
Скулы Скоблина окаменели, он замер.
— И я хочу поговорить с тобой приватно.
— Я тебя слушаю, — ответил Скоблин.
— Парикмахерская — не место для подобных разговоров.
Ковальский уселся в кресло и закрыл глаза. Скоблин занял соседнее кресло. После бритья они поехали домой к Скоблиным.
При подъезде к дому машина остановилась.
— Мы немного пройдёмся, Надюша, — мягко сказал генерал, — а потом будем пить чай.
Они вышли на пустынную улицу, и Ковальский решительно заговорил:
— Коля, я приехал в Париж с одной целью — спросить тебя, не намерен ли ты бросить всю эту авантюру, перестать трать в солдатики и вернуться, наконец, в ряды родной армии?
Скоблин не ожидал такого вопроса.
— Что значат твои слова?
— Мы решили ещё раз предложить всем, кого считаем полезными для Родины, прекратить белую авантюру и вернуться в ряды новой русской армии России.
— Кто мы?
— Генеральный штаб Красной армии!
— Если я вернусь, в Москве устроят показательный процесс или просто расстреляют меня как собаку.
Ковальский посмотрел Скоблину в глаза:
— Коля, ты ведь не маленький и должен сам всё понимать. Ты не политическая фигура, а просто военный специалист, и показательный процесс над тобой ни для кого не представляет интереса. Расстрелять тебя — только поднимать международную шумиху. Так что, если здраво рассудить, поймёшь, что сказал чушь. Помни, Коля, что я превосходно знаю о твоём патриотизме и твоей любви к России. Я тебе скажу больше. Когда у нас в штабе обсуждался вопрос о тебе, кто-то сказал, что Скоблин не продаётся, если он пойдёт к нам, то во имя служения Родине и родной Красной армии.
Ковальский чуть помолчал и добавил:
— Теперь я жду от тебя прямого ответа: ты с нами или против нас?
Скоблин отвечал с дрожью в голосе. На глазах у него вдруг появились слёзы.
— Петя, я всегда считал тебя своим лучшим другом и осуждать за то, что ты вступил в Красную армию, не имею права. Каждый по-своему смотрит на такие вещи… У меня свои убеждения. Я принимал присягу. Как посмотрят на меня мои подчиненные, разбросанные по всему белому свету.
Ковальский покачал головой:
— Ты давал присягу не царю, а народу. Я тебя и зову служить народу. Тем самым ты не только не нарушаешь присягу, а, напротив, следуешь ей, порывая с врагами народа. Что касается твоих подчиненных, то я убежден, что все честные люди по твоему указанию станут служить вместе с тобой в новой русской армии.
Далее, в отсутствие Скоблина, состоялся разговор Ковальского с Надеждой Плевицкой.
— А что, Пётр Георгиевич, — спросила она, — в России-то сейчас жить можно?
— Все русские остались на родине, Надежда Васильевна. Бежали в основном те, кто, вроде нас с Николаем Владимировичем погоны носил.
— Я часто думаю, как там на самом деле? — сказала Плевицкая. — По газетам не очень понятно, что в России происходит.
— Надо посмотреть своими глазами, — заметил Ковальский. — Вас, я думаю, там очень хорошо помнят и хорошо встретят. Вы выдающаяся певица. Кстати говоря, в России вас знают и помнят. Так что вы и в самом деле можете подумать о возвращении домой. Вы дочь крестьянина, и власть сейчас ваша. К вам совсем по-другому отнесутся, чем к дворянам. А здесь… Я насмотрелся в Вене на нашу эмиграционную публику.
— Да, я думаю, меня не могли так быстро забыть в России. Но дело-то не во мне. Я хоть сейчас готова вернуться на Родину. Но боюсь за самое дорогое в моей жизни — за Колечку. Ведь его там непременно расстреляют.
Вечером Ковальский уехал в Париж, но Плевицкая взяла с него слово, что он вернётся и пробудет у них два дня.
По возвращении из Парижа между Ковальским и Скоблиным состоялась очередная беседа, в ходе которой Пётр Георгиевич прямо заявил белому генералу:
— Коля, время у нас ограничено. Я должен возвращаться в Вену. Поэтому хочу знать ответ: да или нет.
— Петя, подумай сам, что я смогу сейчас делать в России? В штабе служить не хочу, а другой работы не приму, поскольку, кроме военного дела, ничего не знаю.
— Это мелочь, — остановил его Ковальский. — Мне важно твоё принципиальное согласие работать с нами. Всё остальное можно решить потом. Да и об отъезде говорить преждевременно. Твоё возвращение нужно оформить, а на это уйдёт не меньше полугода. За это время присмотримся к тебе, а у тебя будет возможность доказать свою лояльность. Да и вообще, надо посмотреть, может быть, ты здесь принесёшь больше пользы, чем дома, в России.
— А где я буду числиться на службе?
— В Генштабе.
— В каком отделе?
— Не будь, Коля, мальчиком. Конечно, в Разведывательном управлении Генштаба Красной армии.
— Что это такое? Не ГПУ?
— Что-то среднее между Генштабом и ГНУ. Но это всё неважно. Я хочу слышать твой прямой ответ: ты с нами или нет?
Скоблин молчал. Пауза длилась две минуты. Наконец генерал поднял голову и чётко сказал:
— Я говорил с Надюшей и… я согласен. И добавил: — Если бы ко мне приехал не ты, а кто-нибудь другой, я бы выгнал его из своего дома…
Через день Скоблин приезжал к Ковальскому в гостиницу. Ковальский предложил оформить согласие работать на советскую разведку и для большей конспирации попросил написать заявление.
«Ц. И. К. СССР
Николая Владимировича Скоблина
ЗАЯВЛЕНИЕ
12 лет нахождения в активной борьбе с Советской властью показали мне печальную ошибочность моих убеждений.
Осознав эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих проступках против трудящихся СССР, прошу персональной амнистии и даровании мне прав гражданства СССР.
Одновременно с ним даю обещание не выступать как активно, так и пассивно против Советской власти и её органов. Всецело способствовав строительству Советского Союза и о всех действиях, направленных на подрыв мощи Советского Союза, которые мне будут известны, сообщать соответствующим правительственным органам Советской власти.
Н. Скоблин
10 сентября 1930 года».
Резолюция начальника Иностранного отдела ОГПУ:
«Заведите на Скоблина агентурное, личное и рабочее дело под псевдонимом „Фермер“ — Ёж/13».
В резидентуру Центр направил шифртелеграмму следующего содержания:
«Вена. Вацеку.
Вербовку генерала считаем ценным достижением в нашей работе. В дальнейшем будем называть его „Фермер“, а жену „Фермерша“. На выдачу генералу 200 долларов США ежемесячно согласны. Соответствующая шифртелеграмма вам уже дана.
Прежде всего получите от него полный обзор его связей и возможностей в работе. Пусть даст детальные заключения на лиц, которых считает возможным вербовать, составит на них подробную ориентировку.
Получите от него обзор о положении в настоящее время в РОВС, поставьте перед ним задачу проникновения в верхушку РОВС. При переговорах с Ёж/10 „Фермер“ говорил о том, что генерал Миллер одно время предлагал ему работу по разведке. Нет ли у него сейчас возможности вернуться к этому разговору?
Запросите через Ёж/10, может ли „Фермер“ выехать в какую-либо страну для встречи с нашими людьми. Сообщите, каким образом будете поддерживать с ним связь.
Андрей».
25 января 1930 года проживавший в Париже на улице Руссель русский эмигрант получил короткую записку с предложением о встрече. Записка была прочитана и уничтожена. Этим эмигрантом был белый царский генерал Кутепов.
Записка, полученная накануне, не меняла обычного распорядка дня Кутепова. Уходя на встречу, Кутепов сказал жене, что после возвращения они все вместе отправятся за город.
Педантичный и скрупулёзный в делах, никогда не опаздывавший Кутепов вышел из дома в половине одиннадцатого. Короткая встреча, на которую его пригласили накануне, была назначена на трамвайной остановке на улице Сэвр. Кутепов прибыл на место в точно обусловленное время, но назначивший встречу не явился.
Против обыкновения Кутепов решил немного подождать. Но тот так и не появился. Более 15 минут Кутепов не мог позволить себе ждать и тотчас отправился домой.
Когда он поравнялся с одной из стоявших на обочине машин, из неё вышли два человека и остановили его.
— Господин Кутепов? Мы из полиции. Вам придётся поехать с нами в префектуру. Вопрос важный и не терпит отлагательств.
Кутепов, скверно говоривший по-французски, не оценил безупречности произношения незнакомца. Он не понял, что же произошло, почему парижская префектура полиции, с которой РОВС пытался поддерживать хорошие отношения, приглашает его таким довольно странным и непонятным образом.
Какое-то мгновение он колебался. Но фигура полицейского в форме снимала все сомнения. Кутепов кивнул. Дверца машины была распахнута, «гость» уселся, и машина рванула с места. Генерал сидел молча, не пытаясь ни о чём спрашивать своих спутников.
Наблюдая за дорогой, он спросил на французском языке: «Куда мы с вами едем, господа?»
— Можете говорить по-русски, — ответил молодой человек, сидевший рядом с ним. — Мы сотрудники Объединенного государственного политического управления (ОГПУ. — Н. Ш.) СССР.
В это время один из помощников Кутепова по РОВС позвонил ему домой. Но генерал дома не появлялся. Подозревая несчастный случай, начальник контрразведки парижской штаб-квартиры РОВС Зайцев обратился в полицию. Затем он вместе с полицейским весь день ездил по госпиталям и моргам Парижа.
Пока Кутепова искали в Париже, машина с ним достигла Марселя. Здесь в порту, ожидая отхода, стояло советское судно. Опергруппа, похитившая Кутепова, передала генерала своим коллегам, включённым на этот рейс в состав команды парохода.
На борт судна Кутепова провели под видом загулявшего на берегу старшего механика машинного отделения. Это была версия для французской полиции на тот случай, если они заинтересуются пожилым человеком, выделявшимся на фоне молодой команды.
На пароходе Кутепов впал в глубокую депрессию, отказывался от еды, не отвечал на вопросы. Выйдя из Марселя, корабль взял курс на Новороссийск. Весь путь Кутепов провёл в состоянии странного оцепенения. И лишь когда судно приблизилось к Дарданеллам и Галлиполийскому полуострову, где после эвакуации из Крыма в 1920 году размещалась в лагерях разбитая 1-я врангелевская армия, которой в ту пору командовал генерал Кутепов, он пришёл в себя.
Что его ждёт? Суд или расстрел? 48-летний генерал знал, как к нему отнесутся в Советском Союзе. Он был виновен в жестоких репрессиях против населения, особенно в бытность черноморским генерал-губернатором, после взятия белогвардейцами Новороссийска в 1918 году. В Париже он возглавил Российский общевоинский союз (РОВС), который ставил своей целью свержение в СССР советской власти.
Но генерал не предстал перед судом. Это путешествие во времени и пространстве оказалось невыносимым для него испытанием. Он скончался от сердечного приступа прямо на судне. До Новороссийска оставалось всего-то несколько десятков миль…
Почему советская разведка решила похитить генерала Кутепова?
РОВС в Москве считали источником постоянной опасности. Агентурные данные свидетельствовали: стратегическая цель руководства РОВС — вооружённое выступление против советской власти. Конечно, в 1930 году рассеянные по Европе остатки Добровольческой армии лишь с большой натяжкой можно было рассматривать как непосредственную угрозу для нашей страны.
В Москве по-прежнему считали, что в случае войны в Европе противник Советского Союза обязательно призовёт под свои знамёна и полки бывшей Добровольческой армии.
В конце 20-х годов руководство РОВС начало широко готовить террористические акты внутри Советского Союза. Гибли невинные люди. Подготовкой террористов занимались отделения РОВС в Париже, Бухаресте, Софии и Белграде. Терроризм в России поддерживали 2-й отдел Генштаба французской армии, польская дефензива, румынская сигуранца, финская контрразведка, получая от РОВС в качестве платы различную информацию о ситуации в СССР.
Внутри РОВС главными сторонниками террористической деятельности были генералы Кутепов и Геруа (руководитель отделения РОВС в Бухаресте). Геруа предлагал убить нового немецкого посла в Москве, выступавшего за улучшение отношений с СССР.
Сохранилось письмо генерала, написанное Кутепову в сентябре 1928 года: «Графа Брокдорфа-Ранцау следует убрать так же, как был устранен его предшественник граф Мирбах. У нас имеются указания и инструкции на подобный случай, подумайте об этом и сообщите ваши соображения. В нашей дальнейшей переписке условимся обозначать Брокдорфа Ранцау просто „Бра“. Если устранить этого „Бра“, в Германии некому будет поддерживать советскую Россию, а без этой важной поддержки советская власть падёт».
Генерал Геруа разрабатывал план диверсий на нефтепромыслах в Баку. Но эти планы заранее стали известны советской агентуре. Вот почему основные усилия европейских резидентур советской внешней разведки были сосредоточены на борьбе с РОВС и другими эмигрантскими боевыми организациями.
Иностранный отдел ОГПУ не без оснований считал Кутепова мозгом РОВС, главным генератором идей и бесспорным вождём эмигрантского офицерства. РОВС во многом держался на его энергии, инициативе и личном авторитете. Поэтому бесследное исчезновение генерала глубоко потрясло весь правый сектор эмиграции. На ноги была поставлена вся французская полиция, однако выяснить при этом ничего не удалось.
Преемником Кутепова на посту руководителя РОВС стал генерал-лейтенант Евгений Миллер, принадлежавший к кругам старого кадрового генералитета. Его добрым знакомым был генерал Николай Скоблин, который вскоре после похищения Кутепова дал согласие работать на советскую разведку вместе со своей женой Надеждой Плевицкой. Похищение Кутепова позволяло генералу Скоблину, уже как агенту советской внешней разведки, утвердиться в кадрах штаба РОВС.
20 января 1931 года Н. Скоблин и Н. Плевицкая прибыли в Берлин. Она отправилась на гастроли в Югославию, он, как всегда, сопровождал её и использовал поездку для встреч с отделениями РОВС.
Берлин, решили в Иностранном отделе ОГПУ, — наиболее удобное и безопасное место для встречи «Фермеров» с руководителями советской разведки в Европе.
Познакомить Скоблина и Плевицкую с представителями Центра должен был бывший штабс-капитан Пётр Ковальский, который год тому назад завербовал Скоблина — своего друга и сослуживца по Добровольческой армии (он же Ёж/10 и «Сильвестров»).
Скоблин и Плевицкая могли пробыть в Берлине всего два дня. Встреча была назначена на 21 января. В этот день утром из Вены должен был приехать «Сильвестров». Но он почему-то не прибыл.
При проверке документов в поезде австрийская полиция задержала «Сильвестрова» в Пассау до выяснения обстоятельств дела. В конечном итоге всё уладилось. После переговоров с Веной по телефону полицейские сообщили «Сильвестрову»: «Все ваши данные по паспорту сошлись. Прошу извинить нас за недоразумение. Получайте ваш паспорт и деньги. Ну что же, теперь будем знакомы, — он широко улыбнулся. — Ведь вы, наверное, скоро поедете назад?»
— Да, конечно.
Из Пассау «Сильвестров» выехал ночью 21 января и прибыл в Берлин утром следующего дня. Ну а встреча с «Фермерами» в Берлине всё же состоялась, как и планировалось.
Вот что сообщил резидент из Берлина в Центр.
«Центр. Андрею.
„Фермеры“ произвели на меня хорошее впечатление, работать с нами хотят, видимо, без всякой задней мысли, вполне искренне. Оба великолепно информированы обо всём, что происходит в белых кругах, знают подноготную многих интересующих нашу службу лиц. Объявление о персональной амнистии ЦИК СССР произвело на них сильное впечатление. Поклялись в верности нам, в выполнении каких угодно заданий. По моему — не врут. Из состоявшейся беседы можно сделать вывод, что „Фермер“ при хорошем руководстве, если не будет каких-либо тупостей а с нашей стороны, станет таким ценным источником, каких мы в рядах РОВС, да и в других организациях пока не имели.
Иван».
«Берлин. Ивану.
27 к вам должен явиться наш источник Ёж/10, „Сильвестров“, которому вы должны оказать содействие для возвращения в Союз. Пересылаем вам фотокарточку Ёж/10. Просим вас сообщить нам телеграммой о его прибытии к вам, а также дать нам номер выданного ему свидетельства на возвращение и маршрут его следования в СССР. Сообщите также даты его выезда и возможного прибытия в Москву.
Андрей».
Ёж/13 — это агентурный номер генерала Скоблина, который стал одной из самых видных фигур в Российском общевоинским союзе и одним из лучших агентов советской разведки в Париже. Его работа становилась всё более важной для Москвы.
За четыре минувших года на основании информации, полученной главным образом от Скоблина, были арестованы семнадцать агентов и террористов, заброшенных в СССР. Удалось установить 11 явочных квартир в Москве, Ленинграде и Закавказье.
Но профессиональная жизнь агента редко бывает долгой. И чем активнее он работает, тем большей опасности подвергается. Деятельность Скоблина была успешной во многом потому, что ему удалось умело использовать противоречия, доходившие до открытой вражды между различными группировками внутри РОВС: шла постоянная борьба за власть, за близость к генералу Миллеру, за право принимать решения и распоряжаться финансами.
Лавируя в этом половодье разных интриг, генерал Скоблин старался как можно дольше сохранить свою независимость.
И всё же генерал Скоблин, пользовавшийся расположением Миллера, нажил себе немало недоброжелателей. Кроме того, после каждого провала задуманной РОВС операции контрразведка автоматически составляла список тех, кто почти всё знал об операции. С некоторых пор в каждом из таких списков по каким-то соображениям фигурировал Николай Скоблин.
Наступил момент, когда подозрения белогвардейской контрразведки, интриги недоброжелателей и реальные просчёты берлинской резидентуры нашей внешней разведки поставили Скоблина в довольно-таки трудное положение. Необходимы были срочные решения.
«Центр. Андрею.
В газете „Возрождение“ в номере от 27.01.1935 года появилась статья о разоблачениях полковника Федосеенко, который обвиняет Ёж/13 в сотрудничестве с большевиками.
Считаю необходимым обратить ваше внимание на то, что мои многочисленные и настойчивые просьбы провести расследование данных от о том, что Ёж/13 выдан врагу нашим органом, остаются без внимания. Считаю необходимым твёрдо знать, при каких обстоятельствах в своё время была разглашена государственная тайна, настаиваю на привлечении виновного к ответственности. Прошу сообщить ваше решение следующей почтой.
Олег. Париж».
«Центр. Андрею.
С Ёж/13 чуть было не приключилось большое несчастье. Последние месяцы он лечился от малокровия, ему внутримышечно вводили какую-то сыворотку и после восемнадцатого укола он серьёзно заболел. Дней семь назад он чуть было не отдал богу душу. Его оперировали. Врачи заявили, что опоздай они на час, у пациента было бы общее заражение крови. Я узнал о его состоянии случайно. Мы ведь с ним условились не встречаться, и не позвони я ему, так и не узнал бы, что с ним вдруг приключилось.
А вчера я встретился с ним. Состояние теперь хорошее. Он поправляется. Пока ещё лежит дома и лёжа напечатал для нас копию доклада Шатилова „Положение на Дальнем Востоке на фоне обстановки“.
Использовать для печати этот доклад нельзя. Ни в коем случае. Это не только, как мы выражаемся, будет угрожать провалом, но провалит его окончательно. Заодно я записал с его слов ряд сообщений — ответы на поставленные вами в письмах вопросы.
К Ёж/13 относятся прекрасно. У него побывали: Шатилов, Фок, Туркул, Витковский, делегаты от корниловцев. Шатилов каждый день звонит, справляется насчёт состояния здоровья больного.
Олег. Париж».
Через две недели после появления статьи в газете «Возрождение» состоялось собрание офицеров Марковского полка. Зачитали обращение генерала Миллера с призывом не верить «тёмным силам», которые стремятся сеять раздоры среди руководителей РОВС, осудить провокатора, чернящего генерала Скоблина.
Большинство собравшихся было согласно с Миллером. Кто-то сказал, что это дело рук Деникина, который надеется таким подлым образом захватить должность руководителя РОВС.
Близкие к Кутепову люди, считавшие первоочередной задачей РОВС массовый террор внутри СССР, были не очень довольны его преемником — генерал-лейтенантом Миллером. Его считали нерешительным, склонным к кабинетной работе и не способным руководить столь крупной организацией, которой является РОВС.
Сменив Кутепова, Миллер вовсе не отказался от террора. В секретных документах РОВС, которые становились известными советской внешней разведке, подчёркивалось, что необходимо продолжать подготовку кадров для террористических групп, для ведения партизанской войны в тылу Красной армии — в случае войны против СССР. Для эмигрантской молодёжи Миллер создал в Белграде офицерские курсы.
Во Франции подготовкой диверсантов занималась организация «Белая идея» (Миллер сформировал её в 1934 году). Она работала на «Северном направлении»), т. е. боевики РОВС переходили через финскую границу и бесследно растворялись в Ленинграде.
Подбором кадров для «Белой идеи» занимался капитан Ларионов. Он же занимался и их обучением диверсионным делам. Первый полный курс подготовки прошли Прилуцкий и Носанов. Ларионов представил их Миллеру, который в свою очередь передал их Скоблину, ведавшему «Северным направлением».
С югославскими паспортами Прилуцкий и Носанов выехали через Бельгию, Германию, Латвию и Эстонию в Гельсингфорс, где связались с представителем РОВС генералом Добровольским. В одной из финских разведшкол они прошли дополнительную подготовку и были нелегально переправлены на территорию СССР. В 15 км от Ленинграда их обнаружили, завязалась перестрелка, но им все же кое-как удалось сбежать, вернее, скрыться с места перестрелки. Были допущены некоторые промахи с нашей стороны. Позже их все-таки задержали.
В один из сентябрьских дней 1937 года Скоблин зашёл в служебный кабинет Евгения Карловича Миллера.
— Я хотел бы вам рассказать, Евгений Карлович, что у меня несколько раз были беседы с представителями германской разведки.
— Где вы с ними встречались? — сразу же спросил он. — Вы понимаете, почему я беспокоюсь: французы могут разозлиться.
— Разумеется, Евгений Карлович, все наши беседы проходили вне Парижа. Можно у нас в Озуар-ла-Феррьер. Там гости почти что каждый день, поэтому ещё одно новое лицо никого не удивит, факт.
— И как вам человек из Берлина?
— Он показался мне серьёзным партнёром, — осторожно ответил Скоблин. — Он из абвера и говорит, что готов предложить нам взаимовыгодные условия сотрудничества. Но…
— Что «но»? — заинтересовался Миллер.
— Разумеется, он хотел бы иметь дело с вами. Я для него слишком мелкая фигура.
— Ну что вы, Николай Владимирович, вы такой же руководитель РОВС, как и все другие, в том числе и я.
— Уверяю вас, Евгений Карлович, они в Берлине знают только вас и только с вами хотят обо всём договориться.
— Я, разумеется, готов выполнить свой долг и встретиться. Но как это поудобнее сделать, учитывая моё официальное положение и вероятную ревность французских спецслужб?
— Приезжайте к нам, — с гордостью и готовностью предложил Скоблин. — Надежда Васильевна будет рада вас видеть.
Встречу назначили на 22 сентября 1937 года. Миллер выехал к Скоблину, не сказав никому, куда он отправляется. В Париж из-за сложившихся чрезвычайных обстоятельств не вернулся.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.