ПРИБАЛТИЙСКИЕ НЕМЦЫ ОТПРАВЛЯЮТСЯ НА РОДИНУ

ПРИБАЛТИЙСКИЕ НЕМЦЫ ОТПРАВЛЯЮТСЯ НА РОДИНУ

Примерно через неделю после договоренности Гитлера и Сталина, известной под названием пакта Молотова – Риббентропа, Гитлер призвал остзейских немцев на родину. За короткое время следовало покинуть страну и всем эстонским немцам. Это происходило осенью. Историк Айги Рахи-Тамм пишет, что Эстония потеряла часть своего населения еще до прихода оккупантов. Сразу после подписания пакта Молотова-Риббентропа – 23 августа 1939 года Берлин призвал прибалтийских немцев на свою историческую родину. Отозвавшиеся на первый призыв немцы покинули Эстонию 18 октября, т. е. спустя 57 дней после подписания пакта. По переписи населения 1934 года, в Эстонии проживало 16 346 граждан немецкой национальности. В период репатриации (Umsiedlung) – октябрь 1939 – май 1940 – уехало, по всей вероятности, 12 660. К 1941 году в Прибалтике оставалось значительное количество немцев, поэтому была организована дополнительная репатриация – Nachumsiedlung. В это время Эстонию покинуло еще около 7000 человек. Всего переселенцев могло быть 20 000».[60]

Биолог Якоб фон Икскуль на полуострове Пухту

Вместе с прибалтийскими немцами уехали и эстонцы, в то же время часть немцев осталась в Эстонии. Однако их арестовали и отправили в концлагеря РСФСР или на охраняемые НКВД территории. Немцы должны были селиться в границах Германии, большую часть отправили на оккупированные польские территории.

Этой осенью люди интуитивно чувствовали: что-то должно случиться. Всех немцев отозвали на родину – не для того ли, чтоб дать русским свободу действий в Прибалтийских странах? Чувство страха вызывал и идеализированный прибалтийскими немцами национал-социализм. Профессор Антс Орас пишет: «Война еще только началась и ее развитие было трудно предсказать. Западные державы объединились на принципах свободы и демократии, и мы надеялись, что они будут действовать честно и открыто, хотя им и не удалось спасти Польшу и Финляндию».[61]

Отъезд немцев вызвал разные чувства. Соседкой по парте Эльхонена Сакса была девочка прибалтийско-немецкого проис-хождения, и он ходил провожать ее. Грусть детей была огромна. По-разному отреагировали на это и взрослые. Настроение расста-вания передают воспоминания семьи всемирно известного биолога Якоба фон Икскуля, записанные его супругой Гудруной. В начале лета, казалось, все еще было хорошо.

«Штормило 8 дней, хотя на душе было спокойно. На дворе был слышен шорох старых деревьев и далекий шум моря, но от жизни на острове можно было чувствовать радость жизни», – писал Якоб одному знакомому из Пухту. Было лето 1939. В солнечные дни Якоб сидел на террасе нашего дома и писал свою книгу.[62]

Но эта идиллия продолжалась недолго.

Закончилось лето 1939 года. День рождения Якоба, 8 сентября, мы отмечали в августе, чтобы наши дети, дочь Дана и сыновья Туре и Гёста, могли отпраздновать с нами. У Гёсты отпуск заканчивался. Так мы провели этот последний день рождения на полуострове Пухту, где был еще мир. Гёста, журналист, был серьезен и молчалив. Договор между Гитлером и Сталиным, о котором немецкие газеты, случайно попадавшие на Пухту, писали как о документе, спасающем мир, казался ему знаком приближающейся гибели.

Якоб и я еще ненадолго оставались на острове. До нас, конечно, доходили отзвуки поднимающегося во всем мире шторма, но окружающая нас гармония природы до последнего момента скрывала важность происходящего. Наша жизнь была последней попыткой противостоять судьбе. У нас не было ни телефона и ни радио, поэтому новости до нас не доходили. Наш покой нарушили слова старого кучера-эстонца: «Саксамаа – Польша-бум-бум». Саксамаа, земля саксов, немецкая земля, была в огне войны! Мы не могли знать даже того, как долго будет продолжаться движение пароходов между Эстонией и Германией.

Все это, однако, значило, что мы должны уехать. Над лугами висел густой осенний туман. Где-то за дымкой тумана на пастбище паслась наша чалая лошадь Леда. Чтобы вовремя успеть к поезду, мы должны были ехать на лошади. Но прошло много времени, пока мы нашли ее и запрягли. В утреннем тумане мы покинули Пухту.

Глубоко в память запала каждая деталь этого пути по проселочным дорогам. Над полями еще плыл запах урожая; над подрагивающим овсюгом качались скабиоза, золототысячник, кипрей. Утренний ветер играл с седой гривой кобылы. Уже издалека был слышен пронзительный свисток паровоза узкоколейки. Не хватало слов. Лишь на миг рука прошлась по изящному изгибу лошадиной шеи.

Как последний стих утих шум копыт. В Таллинне распространялся слух, что армия русских готова оккупировать страну. Говорили о 20 000 солдат, потом о 80 000. Решили ехать, прежде всего, к дочери в Финляндию.[63]

Тем временем в Эстонии, а также в Латвии и Литве началось переселение немцев на оккупированные Гитлером польские территории. Марие Сталь-Гольштейн (Marie Staёl-Holstein), подруга молодости Якоба, писала ему об этом «исходе» прибалтийских немцев: «Озабоченные люди спят в своих домах на матрацах, между тем утром появляются толпы покупателей, которые растаскивают их мебель /---/ долгая дорога на корабль между шаткими носилками, старики и больные, плачущие дети, изможденные люди со своими пожитками».

Не все прибалтийские немцы последовали призыву фюрера. Часть оставалась, и от них Якоб узнавал о новостях. Пастор Людиг из местечка Ханила недалеко от Виртсу писал ему: «Жизнь наша течет по-старому, по крайней мере, повседневная жизнь: живем тихо и спокойно. Слава богу, можно работать, а работы больше, чем раньше, ибо в страхе гонений многие оставили свои дома и свои обязанности. Надо держаться за работу и сохранить то, что еще можно сохранить». Война настигла всех, и тех, кто были вынуждены уехать, и тех, кто остался дома. 700-летняя история прибалтийских немцев завершилась.

Александр фон Кайзерлинг в своем письме, адресованном Гудрун фон Икскуль, делится своими мыслями (письмо хранится у отца моего друга Гёсты Брунов, сына дочери Гудрун),

14.10.1939.

Все смотрят в будущее с пессимизмом. Лишь некоторые деревенские «красные» радуются. Эстонцы с горечью наблюдают за уезжающими немцами, как за крысами, покидающими тонущий корабль. Удивляюсь, что сам я еще спокоен, являясь практически единственным немцем, который остался в Эстонии. Больше всего удивляет паника и животная массовая истерика, притупившая здравый ум прибалтийских немцев. Страх перед «красными» не является единственной причиной. Гитлер внушил им оставить все, что дорого. Сравнение с бегством евреев из Египта не было бы правильным. Вспоминается одна сказка об охотнике на крыс из Гамельна („Der Rattenf?nger aus Hameln”). Если б у меня была семья, я бы остался здесь. Но теперь я вынужден покинуть страну. Хотелось бы в Швецию. Кажется, не совсем верно оставлять эстонцев в беде, мне стыдно смотреть им в глаза.[64]

Спустя шесть недель война достигла и Финляндии. Кайзерлинг в том же письме писал о том, что его дом не подошел для расквартирования Красной армии, но зато подошла дача Якоба фон Икскуля. Чтобы дом не манил сюда солдат даже зимой, Кайзерлинг разобрал в своем доме кафельные печи.