Глава IX Встреча с коммунарами, размещение их на хуторе Ольшанское и мой отъезд от них
Глава IX
Встреча с коммунарами, размещение их на хуторе Ольшанское и мой отъезд от них
Никто из коммунаров не думал встретить меня в России. Все они знали, что сидеть без дела я не буду нигде. И все предполагали, что я вернулся уже на Украину, в свой родной район, и если не попался немцам, то что-либо готовлю для них ужасное, как для палачей революции. Лишь моя подруга, милая Настенька– она была накануне родов – и слышать не хотела о том, что я не постараюсь встретиться с нею перед родами. Она ожидала меня каждый день. Иногда она тосковала о том, что ее ожидания, по рассказам коммунаров, могут оказаться напрасными. Теперь ее ожидания сбылись. Теперь, оставив Василевского далеко позади себя, натянув шляпу и понурив голову, я подходил к вагонам, в которых жили коммунары, никем не замечаемый. И тогда я подошел умышленно не к тому вагону, в котором помещалась моя дорогая, милая подруга, и сказал, обращаясь к коммунарам: «Как же вы, друзья, здесь поживаете?» – то все друзья, мужчины и женщины, и их подростки-дети, бросились ко мне, хватая меня в свои искренние, какие могут иметь только крестьяне, объятия и целовали меня. В это время из другого вагона выскочила моя подруга и за нею все другие коммунары, и радости всех нас не было предела…
Начали обмениваться новостями, какие кой-кто привез из Гуляйполя, из окружающих коммун, а также тем новым, что кой-кто пережил уже на пути отступления.
Первое, что я услыхал от своих дорогих и близких, была новость (для меня) об их отъезде из коммуны номер 1 (Класенской экономии). Коммуна эта была расположена в 8 верстах от Гуляйполя. В дни переворота в Гуляйполе заговорщики захватили при помощи европейской роты дальнобойные орудия и, как раз в то время, когда коммунары грузились на подводы, чтобы вырваться из коммуны, открыли по коммуне ураганный артиллерийский огонь. Все думали, что к коммуне подошли немцы, и потому бросали все, что имели из одежды, и, под взрывами снарядов, вытаскивали своих детишек, никогда не слыхавших такой бешеной артиллерийской канонады и кричавших, заглушая оханья, стоны и крики своих матерей…
Теперь все – и матери, и дети – смеялись, рассказывая мне об этом, но тогда они не сознавали, кто что делал, куда, кто и на что бросался…
Далее мои близкие рассказывали мне, как они отступали, с какими красногвардейскими отрядами, как панически покидали Ростов (они, оказывается, отступали в тот же день, что и я, из Ростова), где и как скитались после Ростова. Все их рассказы носили потрясающий характер.
– В дороге много наших друзей, – говорила за всех коммунаров одна женщина, – осталось. Не могли переносить того ужаса, какой выпадал на нашу долю в каждом городе при отступлении от немцев. Но мы, вот эти несколько семейств, решили держаться до тех пор, пока не узнали бы, где вы находитесь, Нестор Иванович, а потом поплелись бы все до вас, чтобы вместе с вами идти на свою батьковщину – отвоевывать ее широкие степи и богатые зеленые нивы.
Эти слова молодой коммунарки, окруженной тремя маленькими детками, меня сильно тронули. Но я старался никому не показывать этого и ограничился на сей раз уверением, что ни один из нас не должен и не будет здесь болтаться без дела: все пойдем на вооруженный фронт революции, чтобы спасти ее, ибо только через революцию отвоюем мы те широкие украинские степи и богатые зеленые нивы, на которых теперь торжествует пьяное немецко-австро-венгерское юнкерство со своими подлыми лакеями – отрядами Центральной рады, и о которых только что говорила Мелаша.
Далее я узнал от коммунаров, что и они попользовались кое-чем из награбленного в Ростове. Красногвардейцы большевистского отряда под командой матроса Степанова снабдили их соломенными шляпами.
Говоря мне об этом, коммунары знали, с какой болью я буду выслушивать их. Они знали, что я наброшусь на всех них, буду много говорить им о том, как все это нереволюционно; о том, как вредно для чувств революционера, когда он сознает себя таким; о том, что, взяв себе чуть не в разгроме магазинов приобретенную шляпу, каждый из них показывает погромщикам, что он то же сделал бы, что он вполне с ними солидарен на этом пути. Но они не хотели ничего скрывать от меня. Они были честны с самими собою и хотели быть такими же честными со мною, которого привыкли видеть всюду первым среди равных. Они дорожили мною, они ценили не на словах, а на деле мое мнение именно потому, что я был для них равным. И они предпочли выслушать мои резкие нападки на всех, кто сознательно совершил недостойное революционера; они предпочли переболеть из-за этого душою вместе со мною так же как и я… Они рассказали мне все… А после среди них нашлись такие, что поломали эти соломенные шляпы и выбросили из вагонов.
Теперь коммунары посмелели. Я предложил им покинуть вагоны и переселиться в квартиры где-либо близ города. Согласились. Мы – я, товарищи Александр Лепетченко и Гр. Василевский – ушли на весь день искать квартиры. Брат мой, Григорий Махно, пошел разузнавать, как дороги в Царицыне ломовые извозчики, чтобы можно было брать первого попавшегося на случай переезда из вагонов в село…
Остальные коммунары и коммунарки оживленно занялись: одни – хозяйственными работами, другие – связыванием вещей…
Мы нашли на хуторе Ольшанское, в 4 верстах от Царицына, ряд квартир по очень дешевой цене. Еще сутки, и мы все переехали на хутор Ольшанское…
Как только все мы устроились в Ольшанском, я поставил своих друзей в известность о всем том, что мы обговаривали с рядом товарищей на нашей семейной Таганрогской конференции в конце апреля и к чему пришли. Друзья узнали, какая на мне лежит обязанность по отношению Гуляйпольского района. Они поняли, что я не сегодня завтра заявлю им о своем отъезде от них, и сперва впали в уныние, а потом заявили, что они все – и мужчины, и женщины, и дети – едут со мною. Я резко запротестовал против их поездки со мною, исходя из того, что они все почти семейные и что, коль они так дружно держатся коммунальных заветов, то им пока что следует оставаться здесь.
Моя подруга долго крепилась, все не поддавалась тяжелому, перед родами в особенности, чувству одиночества и теперь плакала…
Все эти разговоры привели нас к ряду серьезных заседаний, на которых мы пришли единогласно к выводу, что сидеть без дела в ответственное время нельзя, что все должны идти на фронт. Поэтому товарищи-коммунары должны устроить свои семьи как следует, оставив одного-двух мужчин возле них для связи с фронтом и для помощи женщинам по хозяйству, а сами идти добровольно на фронт здесь же, на царицынском участке, не ожидая того времени, когда фронт не выдержит ударов казачьей контрреволюции и начнет безостановочно отступать.
Мысль эта отстаивалась мною, ибо я глубоко верил, что если нам, гуляйпольцам, удастся организовать восстание на Украине против контрреволюции и если оно разовьется, то нам легко будет при содействии красного командования перевести всех своих людей в Гуляйполе.
Товарищи коммунары и коммунарки с этим согласились. Мужчины стали готовиться в добровольцы на царицынский боеучасток фронта революции. А я подготовлял свою подругу к тому, чтобы она мужественно на время рассталась со мною, живя вместе с коммунарами, как жила до сих пор, всегда помня, что я оставляю ее во имя великого дела украинских тружеников, которые задыхаются в петле немецко-австро-венгерской реакции.
Подруга соглашалась со всеми моими доводами о том, что я не могу праздно сидеть возле нее, я должен быть к июлю в Гуляйполе во что бы то ни стало; но чувства брали перевес над разумом, и она, словно дитя, рыдала. Все это создавало во мне удручающее состояние духа. Все это наталкивало меня на мысль взять ее с собою, ибо вдвоем с близким, дорогим легче умирать у дела… Но такое решение она и сама считала безумием. Она уже мало ходила, больше лежала в постели…
Наконец под стоны и всхлипывания моей подруги, под плач некоторых матерей-коммунарок и всех детей и под звуки песен моих славных товарищей мужчин-коммунаров я распрощался со всеми и думал сейчас же оставить город Царицын. Но по дороге, сопровождаемый своими товарищами, я наткнулся на один из царицынских киосков, где красовалась газета под заголовком «Анархия» (то была ежедневная газета наших московских анархических организаций). Я ее сейчас же купил и в ней прочел, что в Москве организовался «Союз идейной пропаганды анархизма». Декларация этого союза подтверждала этот факт.
Эта весть привела меня и моих товарищей в неописуемую радость. Правда, с идейной стороны эта газета – по-нашему – далеко уступала газете Ростово-Нахичеванской группы наших товарищей, газете «Анархист». Но одно то, что газета «Анархия» после наглого разгрома ее издателей – анархических организаций в Москве на Малой Дмитровке 12 апреля – все-таки выходит, радовало нас. И под влиянием этой опять-таки чисто крестьянской искренней радости, я вместе со своими товарищами-коммунарами вернулся обратно на хутор Ольшанское.
Среди коммунаров мы прочитали газету еще раз вслух и долго думали о том, чтобы хоть мысленно представить себе позицию анархического движения в целом по отношению к катастрофическому положению революции. И долго рассуждали и спорили о том, что анархическое движение, поскольку оно не организовано, является беспомощным поднять массы против зарвавшихся правителей из Кремля, что сейчас оно проявляет себя только в лубочной, безответственной литературе, на деле же оно – жалкое, тщедушное. Для того чтобы оно было могучим в действительности, нужно его организовать и вооружить средствами социального действия, соответствующими времени и техническому прогрессу, из которого черпают средства враги революции в своей борьбе с нею.
– Анархисты, нужно сказать правду, – говорил я тогда же своим товарищам, – проявили себя настолько бесшабашными за год революции, что надеяться на то, что мы увидим своё движение организованным и могучим в смысле влияния на развитие и плодотворные результаты революций, можно лишь, если мы сами имеем силу воли и сами будем работать для этого. А наши силы известно какие…
И больно было за свое бессилие и за силы тех, которые их имеют, но тратят не на то, на что, по-моему, нужно было бы их тратить…
Товарищи и друзья-коммунары заметили мое расстройство при беседе на эту тему и осмелились предложить мне никуда не уезжать, отдохнуть возле них. Я не понял их предложения, а усталость чувствовал большую и лег отдохнуть.
Товарищи думали, что я отложил свой отъезд, и радовались этому. Но через три часа их радость кончилась. Я, как только проснулся и увидел, что время уже позднее, что уже второй мой пароход ушел, я, вторично уже ни с кем не прощаясь, кроме своей подруги, покинул хутор Ольшанское.
У царицынских пароходных пристаней я встретил своих товарищей из анархистов других городов Украины. Они пропустили два парохода в ожидании меня и за это изрядно меня выругали.
Теперь мы взяли билеты до города Саратова и уселись на пароход.
Еще час, и мы были в дороге к краевому в то время городу Поволжья – Саратову.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОКДанный текст является ознакомительным фрагментом.
Читайте также
ГЛАВА XXVIII. Отъезд
ГЛАВА XXVIII. Отъезд На другой день после битвы при первых лучах солнца все селение команчей уже было на ногах. Глашатаи, взобравшись на крыши, созывали воинов, которые, отдохнув после ночной пляски и последовавшего после нее сражения, собирались по одному и сформировывали
Глава первая. Отъезд на войну
Глава первая. Отъезд на войну Вечером 26 января 1904 года ровно в девять часов я подъехал в санях на нашем доморощенном рысаке Красавчике к подъезду Зимнего дворца со стороны Дворцовой площади. Право входа во дворец с этого подъезда, носившего название подъезда ее
Глава тринадцатая Размещение
Глава тринадцатая Размещение В новейшей истории военного искусства размещение по квартирам стало вновь необходимым, ибо отпали и палатки, и законченная система обозов, которые давали армии независимость. Лагери из землянок и биваки под открытым небом, как их широко ни
Глава IX Встреча с коммунарами, размещение их на хуторе Ольшанское и мой отъезд от них
Глава IX Встреча с коммунарами, размещение их на хуторе Ольшанское и мой отъезд от них Никто из коммунаров не думал встретить меня в России. Все они знали, что сидеть без дела я не буду нигде. И все предполагали, что я вернулся уже на Украину, в свой родной район, и если не
Глава 4 «Просачивание» 6-й армии в Венгрию: размещение и маскировка
Глава 4 «Просачивание» 6-й армии в Венгрию: размещение и маскировка Пока обсуждались планы всевозможных вариантов военных операций, в окрестности Вены стали прибывать первые эшелоны с I танковым корпусом СС. Именно тогда Верховное командование сухопутных войск решило
Глава 5 Отъезд Императора Николая II в Ставку
Глава 5 Отъезд Императора Николая II в Ставку 22 февраля 1917 года Император Николай II выехал в Ставку из Царского Села. Накануне Государь осмотрел только что отстроенную в русском стиле трапезную в Федоровском городке. «Ему показали древние иконы и иконостасы из
Глава 20 ОТЪЕЗД ИЗ РОССИИ
Глава 20 ОТЪЕЗД ИЗ РОССИИ Когда весной 1925 года я вышел из тюрьмы, мне пришлось идти в Союз творческих работников на переквалификацию, поскольку после осуждения я был вычеркнут из его списков. Тем временем приемная комиссия изменилась; не решаясь притеснять артистов,
Экипаж и его размещение
Экипаж и его размещение Благодаря длинному, продолжающемуся вплоть до кормовой 12? башни, полубаку размещение экипажа на кораблях серии «Бородино» было осуществлено со значительно большими удобствами, нежели на большинстве предшествующих русских линкорах (близко
Глава 8 СУД НА АТАМАНОВСКОМ ХУТОРЕ
Глава 8 СУД НА АТАМАНОВСКОМ ХУТОРЕ Демократизация российского общества вызвала значительный всплеск интереса к истории Гражданской войны, в том числе к событиям на ее Восточном фронте и в Сибири. «Белые пятна» в изучении этого периода заполнялись публицистикой,
РАЗМЕЩЕНИЕ МУЗЕЯ В СУХАРЕВОЙ БАШНЕ И ОЧЕРЕДНОЙ РЕМОНТ ЕЕ
РАЗМЕЩЕНИЕ МУЗЕЯ В СУХАРЕВОЙ БАШНЕ И ОЧЕРЕДНОЙ РЕМОНТ ЕЕ Музей переведен в Сухареву башню в ноябре 1925 года, развернут и открыт для посетителей 6 января 1926 года. Западную часть первого этажа занимают вестибюль Музея с лестницей во второй этаж, комната заведующего Музеем и
Ольшанское соглашение
Ольшанское соглашение Так, желая избежать столкновения с сильной польской армией, находившейся на Украине, он подписал в 1617 году заведомо неосуществимое соглашение в Олынанах, по которому число реестровых казаков ограничивалось всего одной тысячей, а пребывать они
XXXIV. Судилище над коммунарами
XXXIV. Судилище над коммунарами Примирение — ангел, спускающийся после бури. (Выступление Дюфора перед Национальной ассамблеей 26.04.1871 г.) Человеческие резервации Версаля и Сатори вскоре переполнились. С начала июня пленников вывозили в морские порты и поместили в фургоны
VIII. Размещение крупной промышленности
VIII. Размещение крупной промышленности Кроме вопроса о концентрации производства на крупнейших заведениях для характеристики крупной машинной индустрии важен еще вопрос о концентрации производства в отдельных центрах фабрично-заводской промышленности и о различных