Болезнь-призрак
Болезнь-призрак
17 марта. Сегодня предстоит нечто особенное – съездить в Хилово, в специальный госпиталь для заболевших сыпным тифом. Мне обязательно нужно подробнее изучить картину заболевания, поскольку при сыпном тифе возникает целый ряд осложнений, требующих хирургического вмешательства.
Хилово расположено севернее Пскова. На автомобиле проехать очень сложно, путь то и дело преграждают огромные, частично обледеневшие сугробы, особенно когда сворачиваешь с главной дороги. Все-таки мы сравнительно быстро добираемся до госпиталя. Начальник, терапевт, провожает меня в отделение, где лежат больные тифом.
Меня вдруг охватывает предчувствие, что предстоит нечто неприятное. На мгновение я останавливаюсь перед дверью. Терапевт шепчет мне:
– Не пугайтесь, профессор, люди очень беспокойны, некоторые бродят, как призраки!
Я не сразу понимаю, что он имеет в виду. Сейчас придется это увидеть собственными глазами. Начальник поворачивает ручку перекошенной двери. Раздается ужасный скрип. Мы заходим в слабо освещенное помещение, где находится около двадцати человек. Узкая дверца ведет в смежные комнаты, где лежат изолированные больные с тяжелой формой тифа и еще… умирающие.
Уже с самого начала то, что мы видим, навевает ужас. В полутемном помещении действительно блуждают три человека. Один переходит от кровати к кровати, жестикулируя и что-то бормоча. Он не помнит, кто он и что говорит, не знает, где находится. Другой трясет окно, очевидно, желая вырваться наружу. Санитар крепко держит его и старается успокоить какими-то словами, но тот, похоже, ничего не понимает. Он не отвечает, даже не сопротивляется, а просто рвется в окно, непреклонно, точно упрямое животное, следуя какому-то внутреннему побуждению, от которого невозможно избавиться. Наконец, третий, с красным отекшим лицом и покрасневшими глазами, чрезвычайно возбужденный, но с совершенно отсутствующим взглядом, несется прямо на нас, что-то еле слышно бормоча. Похоже, он принял нас за русских. Мы быстро хватаем его за руки, хотим успокоить, пытаемся развернуть и проводить обратно к постели. Его охватывает звериный страх, он ревет и кричит, машет руками и так сильно сопротивляется, что приходится позвать на помощь двух санитаров, чтобы связать безумца. В конце концов удается уложить и укрыть этого несчастного, полностью дезориентированного больного. Один санитар вынужден постоянно дежурить около его постели.
Рядом лежит другой солдат с компрессом на лбу. Медсестра говорит, что у него жуткие головные боли. Его лицо побагровело и отекло. Бросается в глаза ярко выраженный конъюнктивит, типичный признак сыпного тифа во время первой недели. Этот исхудавший человек тоже неспокойно лежит в своей кровати. Запястья и предплечья у него странно дрожат, что причиняет ему боль, отдельные мускулы вздрагивают, конечности сами по себе странно двигаются без всякой координации. Иногда его затылок так резко вздрагивает, что голова вдавливается глубоко в подушку. Потом он начинает так сильно скрежетать зубами, что этот звук пронизывает нас насквозь. Похоже на симптомы менингита, при котором тоже наблюдаются подобные мышечные судороги и парез затылочных мышц. Такое состояние напоминает мне столбняк. В периоды покоя лицо человека кажется совершенно неподвижным и пустым, точно маска. Затем снова начинаются непроизвольные подергивания мышц лица, в которых нет никакой упорядоченности – ни выражения, ни смысла. Это придает ему чрезвычайно болезненный и жуткий вид. Непосредственно выражено помешательство. Он невменяем. Когда ему задаешь вопрос, он не дает правильных ответов и не понимает, где находится. Глубоко запавшие глаза лихорадочно блестят.
Мы поднимаем его рубашку, чтобы осмотреть кожный покров. Впервые я вижу типичную тифозную сыпь, экзантему и подкожные кровотечения. Человек, подобно всем больным сыпным тифом, совершенно исхудал и иссох. Из-за высокой температуры у него сухая кожа, высохшие и потрескавшиеся губы, обложенный, сухой язык. Он постоянно покашливает и говорит хриплым голосом. Сестра сообщает, что ему трудно глотать, он часто давится. Это, конечно, очень опасно. Наблюдается также расстройство речи, что свидетельствует о повреждении центральных областей головного мозга. Его слова абсолютно неразборчивы. С невообразимым напряжением он может процедить сквозь зубы лишь что-то совершенно невразумительное.
Я все больше убеждаюсь: утверждение о том, что сыпной тиф – это прежде всего воспаление мозга, энцефалит, совершенно справедливо, поскольку самые яркие симптомы связаны как раз с изменениями функций мозга. Именно так можно объяснить блуждания больных, их полную дезориентацию, безумную и спутанную речь, наконец, глубокое помрачение сознания.
Все температурные кривые указывают на единообразный ритм и очень низкое кровяное давление – отказывает центральная зона регулирования кровообращения. Сосуды расширяются, становятся вялыми, и кровяное давление в тканях сильно понижается. У всех больных увеличена селезенка.
Коллега-терапевт, разумный человек, много не говорит. Он предоставляет мне возможность самому наблюдать, осматривать, чувствовать, действовать. У постели больного на меня никто не давит. Он заметил, что все мои чувства обострены, настроены на восприятие, и не хочет мешать мне учиться. Я очень благодарен ему за его отношение.
После всех наблюдений мне кажется, что во время этого своеобразного заболевания из-за разнообразных повреждений сосудов во всех областях пересекаются бесчисленные болезненные явления и нарушения функций самых разных тканей и органов. Следовательно, от сыпного тифа можно ожидать всего, чего угодно. Он может вызвать явления пареза кишечника, менингита, заболевания спинного и головного мозга. Сколько загадок задает нам эта инфекционная болезнь, как трудно иногда поставить диагноз и не спутать с другими заболеваниями.
Мы идем дальше и подходим к больному, который вызывает у меня особенный интерес, потому что концевые фаланги пальцев у него на руках и ногах вместе с ногтями и подушечками пальцев стали темно-синими, словно отмирают. Несомненно, в них нарушен процесс кровообращения. С удивлением я спрашиваю коллегу, не погибнут ли эти конечности, поскольку они выглядят в точности как при обморожении третьей степени. Он качает головой и говорит, что, как правило, до отмирания дистальных фаланг не доходит, в процессе лечения они приходят в норму, поэтому ампутировать не нужно. Теперь ясно, почему так легко поставить ложный диагноз.
Мы продолжаем осматривать пальцы, кисти и запястья этого больного, как вдруг в одной из задних комнат начинается волнение. Охранник распахивает дверь и вопит: «Господин капитан, господин капитан, он задыхается!»
Мы стремглав несемся туда и обнаруживаем совершенно иссохшего человека в тяжелейшем состоянии удушья. Лицо у него уже темно-серое, неровный, скачкообразный пульс едва прощупывается. Он бьется в конвульсиях и хватает ртом воздух, но ничего не проходит внутрь, должно быть, трахея закупорена. Я тут же засовываю ему в рот палец, добираюсь до корня языка и нащупываю мягкую массу, которая полностью закрывает зев. Искусственное дыхание путем надавливания на грудную клетку в этом случае совершенно бессмысленно и не принесет никаких результатов. Если не принять решительных мер, он умрет у нас на руках. Мы тут же берем его, тащим в соседнюю комнату, своего рода перевязочную, и кладем на стол. Санитары крепко держат больного.
– Скальпель, – кричу я, – быстро скальпель сюда!
Мне протягивают миску, где в спирте плавают несколько инструментов, среди которых, по счастливой случайности, оказался также и скальпель. Этого должно хватить. Молниеносно я надеваю фартук, засучиваю рукава, отвожу голову задыхающегося немного назад и в этой безвыходной ситуации без всякой подготовки рассекаю ткань шеи прямо до трахеи – я делаю трахеотомию. Такое возможно, поскольку человек уже потерял сознание и полностью расслаблен. Удивительно, что крови так мало. Когда трахея открыта, щель достаточно широка, я быстро хватаю ножницы и растягиваю ее. Мужчина уже не дышит. Коллега начинает ритмично надавливать на грудную клетку, в то время как санитары подают в отверстие кислород. В вену медленно вводится большая доза корамина.
Нам везет. Через несколько минут пациент делает сначала несколько судорожных вдохов, затем процесс налаживается. Корамин творит чудеса. Однако человек по-прежнему без сознания. Общее замешательство – нет трахеотомической трубки. А часами стоять с разведенными в руках ножницами просто невозможно. Видимо, в терапевтическом отделении не рассчитывали на подобные инциденты. Счастье, что под рукой оказались хотя бы скальпель и ножницы. Нужно каким-то образом удержать трахею в раскрытом состоянии.
– Есть какой-нибудь резиновый шланг, шланг для воды? – спрашиваю я. – Можно использовать его как временную трубку.
Санитары убегают и каким-то чудом разыскивают кусок резинового шланга. Небольшая часть отрезается, через верхний край просовывается безопасная игла, затем после дезинфекции шланг вставляется через рану в трахею и прикрепляется к шее. Кислород постоянно течет через временный канал. Мы уже думаем, что спасли человека, но с тяжелобольным пациентом никогда нельзя быть уверенным в успехе.
Несмотря на все наши усилия, вечером солдат умирает, сердце останавливается. Его иссохшее тело коченеет, в комнату вползает мрак.
Мы все еще сидим вместе, когда до нас доходит эта печальная новость. Я сразу прошу провести вскрытие.
– Надо узнать, отчего начался приступ удушья, потому что подобные случаи могут повториться.
Тело переносят в холодный подвал и вызывают профессора Шмидта. Утром он приедет в Хилово и проведет вскрытие.
Мы не отрываем глаз. Профессор обнаруживает в глотке не только повреждения слизистой оболочки, которые, по всей видимости, возникли в результате полного пересыхания зева и воздушных путей, но также глубокие опухоли зева и гортани. В результате заражения этих опухолей внезапно началось набухание надгортанника и глотка сильно отекла. Потом возник опасный отек голосовой щели, который закупорил дыхательные пути, что и вызвало смертельный приступ удушья. Однако помимо этого Шмидт показывает нам, что процесс заражения распространился на соседние ткани. Уже началось разрушение гортани. А значит, при сыпном тифе нельзя допускать пересыхания слизистой оболочки ротовой полости и носоглотки. Мы обдумываем, какие можно принять меры. Вскрытие позволило сделать крайне важные выводы.
После окончания этой печальной процедуры мы вместе со Шмидтом возвращаемся обратно в Порхов. В пути молчим, каждый занят своими мыслями. Наверное, Шмидт тоже задается вопросом: что же нам еще предстоит?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.