XXVIII

XXVIII

Красинский пришел на свидание весьма раздраженным.

— Господин Володкович объяснил мне, — сказал он, — что вы должностное лицо. Это верно?

— Верно, — ответил я.

— Знаете, господин штабс-капитан, я так не умею, — сказал Красинский, — и учиться не хочу. Между нами неприязнь, мой долг вам не возвращен, а вы вдруг себя возвеличиваете, чтобы вопросы мне задавать. Я понял так, что даже предстоит как бы отчитываться перед вами?

— Верно, — повторил я. — Господин Володкович считает, что Северин убит. Вы этому противитесь. Почему бы?

Красинский опешил:

— Как противлюсь! Это его мнение. Мое иное. И никакой связи… Уж не подозреваете ли вы, что я убил Северина?

В ответ я предложил прогуляться. Мы направились к прудам. Выйдя к ним, я спросил:

— Когда последний раз вы видели Северина?

— Позавчера, — ответил Красинский. — Незадолго до вас. Это было в гостиной. Мы распрощались, и они…

— Кто? — спросил я.

— …Северин и господин Володкович ушли.

— А что вы делали далее?

— Людвига плакала — я стал ее утешать. Потом она поднялась к себе, а я вышел в подъезду — там заряжали мортирки.

Пруды и беседка остались позади. Мы пересекли лужайку и пошли кустарником.

— Куда мы идем? — спросил Красинский.

— Где-то тут, — сказал я, — был убит брат вашей невесты. Может быть, возле этого куста или вот здесь.

Красинский равнодушно взглянул на указанное место.

— Скажите, Михал знал, что вы вызвали меня драться?

— Знал. Я просил его быть секундантом. Он отказался.

— Он вас не отговаривал?

— Пытался. Но я не люблю отступать.

— И что он?

— Сказал, что вы меня убьете.

— А где вы ожидали своих секундантов?

— Здесь, в усадьбе.

— Мне кажется, — сказал я, — вы не любили Северина.

— Почему не любил, — смутился Красинский. — Слово какое-то сентиментальное. Хотя вы верно заметили: мне он не нравился. Скучно было с ним, тяжело, всем на свете он был недоволен. Царь — подлец, в правительстве — мерзавцы, дворяне — скоты, а честные люди — только те, что на каторге, да он.

Я повернул назад и стал про себя отсчитывать шаги.

— Тоскливая натура, — продолжал Красинский. — Едем, бывало, мимо костела, он со злобой — "Работает, колдун!", мужики у корчмы дерутся, он "Правительство народ развращает!", лентяй крышу не перекрыл, он "Дворянство, так их и так. До убогости довели народ!". Просто смешно становилось.

И Красинский рассмеялся.

— Что вас еще интересует? — спросил он, отсмеявшись.

"Еще, где находился господин Володкович, когда вы вернулись с просеки!" — "В траурной зале", — был ответ. "А Людвига?" — "Тоже там". — "А Михал?" — "Все вместе. Вы думаете, — усмехнулся Красинский, — кто-то из них бегал в лес стрелять по вашему лекарю?"

— А Михал знает о выстреле? — спросил я.

— Он считает, что приятель Северина развлекался. Мундиры ваши ему в любом случае неприятны. И я так думаю.

Ай да Михал, поразился я. Мудрец.

— Я хочу вас попросить, — сказал Красинский, густо покраснев. — Я не говорил, что вы меня ранили… Я не могу, мне легче голову потерять… и дуэль наша все-таки не окончена. Я сказал, что разбился о сук, когда за стрелком гонялись… Вам ведь все равно…

Я мысленно ахнул. Да сколько же тебе лет, восклицал я. В таком рабстве у самолюбия состоять… Эх, совсем ты небитый! А если бы я грудь посек, что врал? — что медведь когтем провел?

— Вот вы полагаете, что Северин застрелился, — сказал я. — У вас есть основания?

— Кому он был нужен, этот Северин. У них у всех, кроме отца, слабая воля. Повоевал, потягался по лесам и к отцу — дайте денег, отбываю за границу, в Италию отдыхать. Что же касается слуг, то тут не те слуги, которые хозяев убивают. Мы сегодня говорили: господин Володкович месяцами держит в секретере деньги, и немалые — рубль не исчез. Уже сто раз могли бы ограбить, будь желание.

— Но зачем же ему было стреляться, если он в Италию намечал?

— Наверное, господин Володкович отказался выделить средств. Вот он погоревал в кустах и, назло семье, — пулю в лоб. Господину Володковичу, разумеется, стыдно признаться, что пожадничал, а хочется думать: не он виноват, а кто-то, неизвестно кто.

Неплохо придумано, похвалил я, только не твоей, братец, головой. Кто-то вложил эти мысли в твои уши. Михал? Людвига?.. Поверить бы еще, что Шульмана не пуля, а шмель укусил…

Мы расстались. Красинский пошел в дом, а я, сцепив за спиной руки, ходил взад-вперед по аллее, обдумывая ход разговора с Михалом. Вскоре он появился, и мы побрели тем самым маршрутом — мимо прудов, через лужайку, в кустарник, — каким я водил Красинского. Это хождение имело специальную цель: заставляя очередного собеседника, которого я в эти минуты предполагал убийцей, идти по следам Северина, я простодушно надеялся заметить на лице отражение внутренней борьбы или страха. Ни Красинский, ни Михал моих ожиданий не оправдали.

Но правду сказать, хладнокровие и немецкая логика Михала произвели на меня более тягостное впечатление, чем импульсивная дурость Красинского. В моем противнике было чрез меру эмоций, над ними можно было смеяться, порицать их, но эпитет «тоскливый» никак к нему не подходил. Михал же хоть и обладал лучшим умом, но олицетворял собой скуку. Уже сам вид его располагал к скучанию.

Я поинтересовался, почему никто не удержал Красинского от несправедливой дуэли.

Спокойно и рассудительно Михал объяснил, что и предположить не мог возможность дуэли. Он-де был убежден, что я, услыхав вызов, тут же распоряжусь высечь задиру. (И зря я этого не сделал, подумал я с сожалением.) Он лично поступил бы именно так.

— Логично! — сказал я. — А как вы считаете, Михал, ваш отец обеспечил Северина средствами или отказал?

Ответ оказался удивителен:

— Ни то и ни другое. Насколько я понял из слов брата, — продолжал он меланхолическим тоном, — он попросил большую сумму — чуть ли не всю свою наследственную часть. О назначении средств можно только гадать: для закупки оружия, для формирования нового отряда или попросту для жизни за рубежом толком не знаю, планы у Северина всегда были таинственны. Отец сразу не ответил. И непросто ответить, сами понимаете. Позавчера решение у него еще не созрело. И я думаю, что он выдал лишь скромную долю того, что брат ожидал.

— Сразу хочу прибавить, — продолжал он, — что отец поступил разумно. Выбрасывать неизвестно куда — за народную волю — без пользы для семьи семейные деньги, подрывать имение — я сам против этого.

— Ну, и каков вывод? — спросил я.

— Вывод следующий. Вероятно, отец и Северин крепко поспорили, а то и повздорили. Вы извините, но мне кажется, что отец и офицеров пригласил, чтобы преградить Северину доступ в дом.

Хороший будешь хозяин, герр Михал, подумал я, своего не упустишь. И схема неплохая, один могу сделать упрек: почему в ней бедный Шульман позабыт.

Я спросил, как он объясняет это покушение.

— Не знаю, кто мог стрелять по вашему секунданту, — ответил Михал. Но есть люди, которые с удовольствием застрелили бы Красинского.

Я проявил внимание.

— За столом, если вы помните, — говорил Михал, — исправник рассказывал, как казаки порубили отряд местных повстанцев — человек тридцать. В этом отряде был Красинский.

Я искренне удивился, то есть мои глаза полезли на лоб.

— Не иначе как по божьему знаку, — говорил Михал, — в ту ночь, когда казаки окружили гумно, Красинского в отряде не было. Матушке его удалось каким-то образом заглушить любопытство исправника к этому периоду жизни сына. Но многие родственники погибших, еще не выселенные, считают Николая иудой. На мой взгляд несправедливо.

— Положим, родственники, — возразил я. — Но откуда им было знать о месте и часе дуэли?

— Да ведь он, как безумный, носился по фольваркам приглашать секундантов. Помимо меня, ему трое отказали. Он сам мне жаловался. Время такое — все боятся рисковать. Тем более после вчерашнего.

— Вы с Людвигой будете беседовать? — спросил Михал.

— Обязательно! — ответил я.