Глава V Второй цикл
Глава V
Второй цикл
Силы сдерживания должны быть настолько мощными и эффективными, чтобы позволить нам, независимо от того, какие действия предпримет противник — оборонительные или наступательные, сбросить на его территорию такое количество бомб, которых он не сможет выдержать.
К. Лимэй, генерал, командующий ВВС США
В связи с появлением скоростной реактивной авиации и оружия большого разрушительного действия значение фактора внезапности серьезно возрастает.
А. Василевский, Маршал Советского Союза
• Федоренко об «Арзамасе-16» • Командование и политорганы • Гибель линкора «Новороссийск» и версии • Возмутитель спокойствия Кордовский • Поэт Камплеев и коллекционер Рожков • Разоблачение Сталина на XX съезде КПСС • Аэрофотосъемка стратегических объектов • Инцидент с крейсером «Орджоникидзе» • Внеочередное присвоение званий и студенческий фольклор • Первомайский парад • Концерты художественной самодеятельности • Окончание учебы и экзамены
Второй цикл обучения начался 20 февраля 1956 года. По замыслу командования мы должны были освоить вторую специальность — автоматику изделий. После такой подготовки мы становимся широкими специалистами, способными работать в любых подразделениях сборки, проверки, снаряжения, подвески, а также хранения основных видов атомных бомб. И хотя мы изучали только две бомбы — «тройку» и «четверку», считалось, что осваивание новейших видов изделий, которые нас ждали в войсках, не будет представлять особых трудностей.
С Юрой Савельевым. 1956 г.
Конструкции изделий постоянно совершенствовались: вносились изменения в обе системы каналов подрыва, системы питания и, особенно, — в систему формирования импульса подрыва капсюлей-детонаторов. Несомненно, что изменялись конструкции центральной части для увеличения ее эффективности.
Даже после 40 дней отпуска я обратил внимание на то, что были внесены изменения в электрические схемы и проведены некоторые конструктивные доработки отдельных блоков и систем.
Теперь объектом нашего внимания стал блок автоматики — цилиндр желтого цвета с сегментным вырезом. Он преобразовывал постоянное напряжение аккумуляторов в переменное, повышал его до нескольких киловольт и формировал короткий импульс, подаваемый на синхронно срабатывающие капсюли-детонаторы.
В своей книге «Время и место» выпускник электротехнического факультета Харьковского политехнического института Юлий Федоренко рассказывает, как создавался этот блок автоматики в «Арзамасе-16», который сейчас называется Российским федеральным ядерным центром — Всероссийским научно-исследовательским институтом экспериментальной физики (РФЯЦ-ВНИИЭФ) [17].
Нам предстояло участвовать в создании современных систем автоматики с применением новейших достижений электронной техники, избавляясь от архаичных умформеров и моторных реле времени с их вращающимися узлами и искрящимися коллекторами, центробежными регуляторами оборотов и редукторами с кулачковыми механизмами, большими токами потребления, габаритами, весом и низкой надежностью; увесистых и громоздких низкочастотных трансформаторов; селеновых выпрямителей с их подпружиненными столбами шайб, низкой надежностью и потерей контактов при механических воздействиях; электромеханических реле и других узлов…
Наш первый транзисторный преобразователь довольно быстро заработал и показал приличные результаты. Это был большой успех… В схему была введена обратная связь, что позволило выходное напряжение преобразователя сделать почти независимым от нагрузки, а в режиме холостого хода ток потребления свести к минимуму. Выбранная частота преобразователя позволила существенно снизить габариты и вес трансформатора. Селеновые столбы были заменены на полупроводниковые диоды. Эффект этих нововведений превзошел наши ожидания… Мы получили реальную возможность сделать устройство монолитным, на порядок снизив габариты и вес, на два порядка — потребляемую энергию… Блок автоматики в обиходе называли «бочкой», хотя внешне он скорее походил на кастрюлю с отрезанным сегментом.
Должен отметить, что какое-то время мы не понимали смысла нашей работы, так как не знали ее конечной цели. Дело в том, что вначале многое для нас оставалось тайной, мы толком не знали, над чем работаем, официально нас ни во что не посвящали, мы не знали, чем занимаются наши коллеги в соседних с нашей лабораторией комнатах. Впервые я стал связно что-то понимать, когда в 1956 году нам показали два хроникальных фильма: подрыв первого отечественного атомного заряда и натурные испытания водородной бомбы огромной мощности в ноябре 1955 года на полигоне «Новая земля».
Только в 2000 году, при посещении музея ВНИИЭФ, впервые увидел подлинный внешний вид наших «изделий», как говорится, живьем, хотя в годы работы хорошо знал их начинку со всеми потрохами.
Приведенный отрывок воспоминаний одного из участников конструирования атомной бомбы интересен во многих отношениях. Во-первых, он еще раз свидетельствует о роли Харьковского политехнического института в создании и использовании атомного оружия в 1950-е годы. Во-вторых, подтверждает мои слова о том, что схема и конструкции изделий не были неизменными, постоянно совершенствовались и находились в творческом движении. В-третьих, напоминает о тех чрезвычайно жестких и эффективных режимах секретности, в которых разрабатывались и эксплуатировались первые образцы советского атомного оружия.
Практические занятия начались с первичных источников электропитания изделий — аккумуляторов. В одном из дальних помещений аэродрома, за взлетно-посадочной полосой, была оборудована станция, на которой круглосуточно производилась зарядка и проверка аккумуляторов. По заранее составленному расписанию курсанты пешком пересекали насквозь продуваемое холодными морскими ветрами пространство и попадали в небольшое теплое помещение. Здесь на специальном стенде были установлены шесть кислотных герметичных аккумуляторов, которые шесть бригад непрерывно заряжали трое суток. Моя с Караванским смена была с 8 часов вечера до 2 часов ночи.
Перед подключением к зарядному устройству необходимо было проверить уровень электролита, измерить его температуру и плотность. Критерием зарядки считалось постоянство температуры электролита. Если в течение двух часов температура его не увеличивалась, то процесс зарядки был закончен.
В помещении зарядной было тепло, уютно и спокойно. Начальство сюда приходило только днем. Дежурные могли приготовить себе на дровяной печке яичницу, поджарить колбаску и, чего греха таить, хлебнуть толику спирта. Мне нравился этот реальный боевой пост.
Во время таких посиделок хорошо было пофантазировать на тему: что меня ждет после окончания сборов. Прошло уже несколько месяцев, но я все еще не мог до конца осознать, с каким грозным оружием мне придется работать. Новая действительность с трудом проникала в глубины души и разума. Все казалось, что это происходит не со мной. Тревожила мысль, а что если будет дан приказ применить атомную бомбу в действительности? Эйфория новизны и исключительности понемногу рассеивалась, и оставалась голая правда: это оружие, способное в мгновение уничтожить сотни тысяч людей. Я сознательно уходил от этой опасной мысли, но она меня не покидала.
В детстве мне пришлось своими глазами увидеть, как убивают человека. Немецкий солдат застрелил старого еврея. Это произвело на меня неизгладимое потрясение. Конечно, приходилось видеть советских и немецких солдат, погибших в бою. Но все это совершали безымянные убийцы. И было это очень давно.
Теперь же я гипотетически мог быть причастен к убийству множества людей. Хотелось верить, что атомное оружие никто не решится использовать на практике. Но возрастающее противостояние между США и СССР, нагнетание взаимной ненависти, истерия гонки вооружений — все это, к сожалению, делало третью мировую войну вполне реальной.
Я уже понимал, что во всем этом виноват не только капиталистический Запад, но и социалистический Восток. Обе противоборствующие политические системы настолько боялись друг друга, настолько старались напугать и устрашить существующей и выдуманной ядерной мощью, что были готовы на самые безумные авантюры. И это не давало мне покоя.
Однажды на дежурстве я спросил у своего напарника Караванского:
— Готов ли ты, Витя, к тому, что и на твою совесть может лечь вина за жизни тысяч совсем неизвестных нам людей, когда мы сбросим атомную бомбу?
— Не задумываясь — готов. Они первыми хотят на нас напасть, окружают нас военными базами, грозят разбомбить наши города. О какой совести ты говоришь…
— Но и мы вооружаемся не только для того, чтобы дать отпор агрессору. При благоприятных условиях первым по Америке может ударить и наш Союз. Помнишь лекцию об упреждающем ударе?
— Слишком далеко, Вишневский, раскидываешь своими мозгами. Выкинь эти вредные мысли из головы, легче будет жить, — закончил Караванский.
Но мысли из головы выкинуть никак не удавалось, и тогда впервые возникло желание распрощаться с армией.
Витя Караванский. 1956 г.
* * *
В день Советской Армии и Военно-Морского флота в Доме офицеров в торжественной обстановке нескольким летчикам и командирам частей были вручены правительственные награды.
Получили они их за испытание КС — крылатых снарядов класса «воздух-земля». Позже их стали называть крылатыми ракетами. В те времена они представляли собой беспилотные летательные аппараты, очень похожие на небольшие самолеты. В фюзеляже размещалось взрывчатое вещество и система наведения, в хвостовой части — реактивный двигатель и управляющие поверхности. Крылатые снаряды подвешивались под крылья бомбардировщиков, и они представляли, по тем временам, грозную боевую силу.
Мы не раз видели стендовые испытания их реактивных двигателей. Закрепленные намертво на тяжелых бетонных тумбах, они оглушительно ревели, используя свой маршевый ресурс. Далее их испытывали в воздухе для поражения наземных и надводных целей.
Во время одного из таких испытаний крылатый снаряд вышел из-под контроля и полетел над морем в сторону Турции. Только благодаря четким и слаженным действиям истребителей этот КС был своевременно уничтожен, чем был предотвращен крупный международный скандал. За такие заслуги сегодня группа летчиков испытательного полигона получила ордена и внеочередные воинские звания.
В отличие от первого цикла во втором нам усиленно стали укреплять идеологический уровень. Почти каждую неделю кто-либо из старших офицеров проводил политзанятия, читал лекции на политические темы.
Сегодня лекцию о политорганах в Советской Армии читает добродушного вида подполковник из политотдела. В зрительном зале Дома офицеров все передние места пустуют, все по привычке переместились подальше от лектора. Подполковник улыбаясь просит перенести со сцены в зал кафедру и установить ее в проходе поближе к слушателям. Юмор его был оценен и принят благожелательным смехом. Доволен был и лектор, который начал с главного:
— Политорганы в Советской Армии подчиняются не только постановлениям ЦК КПСС и Главного Политического Управления, но и приказам командиров. Это как бы двойное подчинение можно было бы расценивать как нарушение Устава партии, но это не так. Командира и его приказы не имеют право критиковать на партсобраниях, как это делается в гражданских парторганизациях. Нельзя, например, прямо выступить и сказать: «Командир поступил неправильно, не разрешив мне совершить полет тогда-то, что повысило бы… и тому подобное». Но можно выступить и сказать так: «Мне не созданы условия для полета, в результате чего…, и так далее». Командир поймет выступление и примет его к сведению.
Такой словесной эквилибристикой представитель политотдела оправдывал то, в чем совсем скоро обвинят Министра обороны Жукова — в принижении роли партийных органов в армии. Далее подполковник счел необходимым сообщить, кто осуществляет политическое руководство в наших войсках.
— Для этого в Главном Политическом Управлении Советской Армии и Военно-Морского Флота существует Шестой отдел. Он осуществляет политическое руководство специальными войсками: научно-исследовательскими институтами, испытательными базами, полигонами и специальными курсами, а, следовательно, и вами. Это надо помнить и знать.
Если вопрос политического руководства нас как-то мало волновал, то сообщение о закрытом письме ЦК КПСС по поводу гибели линкора «Новороссийск» нас заинтриговало. Лектор только упомянул о трагедии, сообщив, что закрытое письмо по этому событию сейчас прорабатывается в партийных организациях и через несколько дней будет зачитано нам.
Закрытые письма — это такая выдумка ЦК КПСС и правительства, которая призвана была не столько оградить неприятные и досадные сообщения от врагов, сколько скрыть их от народа. Закрытые письма предназначались для определенных групп населения: членов партии, комсомольцев, офицеров и партийно-хозяйственного актива.
Как правило, через определенное время содержание закрытого письма в усеченном и препарированном виде появлялось в официальных сообщениях центральных газет. Но до этого о нем уже все знали, обсуждали на кухнях и в курилках, строили домыслы и предположения, делали фантастические выводы и бесконечно злословили.
Создавалось впечатление, что закрытые письма и придуманы были специально для того, чтобы как можно больше привлечь к ним внимания: и врагов, и друзей, и тех, кто политикой вообще не интересуется.
* * *
14 марта 1956 года в конференц-зале Дома офицеров закрытое письмо ЦК КПСС, обращенное к командирам, политотделам и парторганизациям Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР, было зачитано подполковником Шашановым.
В ночь с 28 на 29 октября прошлого года в Севастопольском военном порту, в ста метрах от берега, взорвался и затонул флагман Черноморского флота линкор «Новороссийск». Взрыв произошел в 1 час 31 минуту в районе первой башни главного калибра и пробил вертикальный канал через восемь палуб. Корабль принял около 3 тысяч тонн воды через пробоину и стал медленно погружаться.
Несмотря на гибель в момент взрыва в носовых отсеках около 200 человек, паники на корабле не было. Все матросы и офицеры находились на своих боевых постах и боролись за живучесть корабля. Координированным действиям экипажа по спасению корабля не способствовало отсутствие на борту командира, который был в отпуске, и исполняющего обязанности командира, который был в это время на берегу.
В то же время на «Новороссийск» прибыли командующий Черноморским флотом адмирал Пархоменко, командующий эскадрой вице-адмирал Уваров, начальник штаба эскадры контр-адмирал Никольский и член Военного Совета флота вице-адмирал Кулаков. Присутствие на борту корабля столь высокого начальства сковывало, а подчас и отменяло команды и действия руководства линкора и его офицеров.
Крен корабля достиг уже 17–18° при критических 20°. Однако командующий флотом запретил эвакуацию личного состава на берег. На юте в строю стояло около 1000 человек, которые при опрокидывании линкора буквально посыпались в воду.
В тот день на «Новороссийске» было 50 офицеров и 1474 старшин и матросов. Погибло во время катастрофы — 603 человека, но с учетом скончавшихся в госпиталях раненых, их было больше. Погибло 17 офицеров, в их числе все пять инженеров-механиков. Среди спасшихся были командующий флотом и практически все руководство флота и эскадры. Главнокомандующий ВМФ Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов Н. Г. лечился после инфаркта, но 30 октября прибыл в Севастополь и принял участие в работе Комиссии по расследованию катастрофы.
16 ноября 1955 года под председательством Хрущева Н. С. состоялось заседание президиума ЦК КПСС. На нем выступили Министр обороны Жуков Г. К. и председатель Правительственной комиссии Малышев В. А. Там и был «назначен» главный виновник катастрофы — Кузнецов Н. Г., к которому многие в верхах относились недружелюбно за его независимые суждения и авторитет на флоте и в стране.
Постановлением Совета Министров СССР 8 декабря 1955 года Адмирал Флота СССР Кузнецов был снят с занимаемой должности и понижен в звании до вице-адмирала. Были сняты и понижены в звании до контр-адмиралов — вице-адмирал Пархоменко и вице-адмирал Кулаков, до капитанов I ранга — контр-адмирал Никольский и контр-адмирал Галицкий. Многих офицеров уволили в запас. Правительственная комиссия сделала следующие выводы:
1. Линейный корабль «Новороссийск», принятый в строй Военно-Морского Флота СССР в 1949 году, главным образом в результате модернизации, проведенной итальянцами в 1935–1937 гг., имел крупные конструктивные недостатки, был перегружен, что серьезно ухудшило все элементы непотопляемости корабля…
2. Наиболее вероятной причиной подрыва линкора является взрыв под днищем корабля, в его носовой части немецкой донной мины типа «RMH» или «LMB», оставшейся со времен Великой Отечественной войны…
3. Нельзя полностью исключать, что причиной подрыва линкора является диверсия, так как охрана Севастопольской гавани со стороны моря была неудовлетворительной, ненадежной, а приказы и инструкции по охране водного района крепости систематически нарушались.
Последний вывод комиссии о возможности диверсии до сих пор сопровождается многими, подчас фантастическими, версиями.
Тайна гибели линкора «Новороссийск» так до сих пор и не разгадана.
Первая версия. Линкор взорвали итальянские боевые пловцы из бывшей 10-й флотилии МАС князя Валерия Боргезе. Известно, что раньше линкор «Новороссийск» назывался «Джулио Чезаре» («Юлий Цезарь»). Он был передан Советскому Союзу в счет репараций. До этого несколько лет простоял на британской базе на Мальте, где мстительные итальянцы вполне могли заложить в корпус корабля взрывчатку.
Боновое заграждение в Севастопольской бухте было открыто с июня месяца. Боевые пловцы с итальянской подводной лодки проникли в бухту, подошли к линкору, закрепили взрывчатку в необходимом месте корпуса и благополучно ушли на свою подводную лодку. Поиск подводной лодки начали только днем, после взрыва.
Вторая версия. Линкор взорвали свои подводные пловцы, чтобы дискредитировать Главнокомандующего ВМФ Кузнецова. Жуков и Кузнецов всегда были в конфронтации, не пользовался главком поддержкой и в ЦК КПСС. Последней каплей, видимо, стала реформа советского ВМФ, предложенная Кузнецовым. И это в то время, когда Хрущев делал ставку на ракетно-ядерное оружие, пуская на металлолом военные корабли.
По этой версии взрывчатка была доставлена на барже, которую затопили на месте стоянки «Новороссийска». Действительно, на дне близ воронки от взрыва была обнаружена часть баржи, практически разорванной пополам. Эту версию выдвинул в своей книге «Проклятая тайна» А. Норченко.
Третья версия. Линкор взорвали тоже свои подводные диверсанты, чтобы обвинить в этом Турцию и спровоцировать войну. Как следует из материалов Центрального архива ВМФ, диверсия на линкоре являлась частью операции «Пролив», спланированной ГРУ СССР. Суть ее такова: в день независимости Турции (29 октября) осуществляется подрыв на главной базе Черноморского флота наиболее крупного, обязательно трофейного, корабля. Специальная правительственная комиссия сразу находит улики, «прямо указывающие на участие подводных диверсантов Турции». В тот же день СССР наносит ядерный удар по Стамбулу. Таким образом, советский Черноморский Флот получает свободный выход через турецкие проливы в Средиземное море.
Четвертая версия. Линкор подорвали английские подводные диверсанты, чтобы обезопасить свою страну от возможного ядерного нападения.
Дело в том, что атомной бомбой СССР обладал еще в 1949 году, а вот морских средств доставки ядерного оружия у нас не было. Ракетное, торпедное и минное оружие только разрабатывалось. Решением могли стать только морские крупнокалиберные пушки, стреляющие тяжелыми снарядами на большие расстояния. Престарелый, но весьма скоростной и маневренный «Новороссийск» для этой цели подходил идеально. Его 320-миллиметровые орудия главного калибра били на 32 километра, а вес снарядов мог доходить до 525 килограммов.
Пока линкор в Севастополе проходил модернизацию, военным заводам уже был заказан боекомплект крупнокалиберных снарядов. Для орудий «Новороссийска» были изготовлены и тактические ядерные заряды мощностью 5 килотонн.
К счастью, линкор получить ядерное оружие не успел. Но на очередных учебных стрельбах осенью 1955 года управлять учениями должен был старший артиллерист «Новороссийска».
Великобритания вообще весьма уязвима для советского ядерного оружия морского базирования. Аналогичная история и с США. Все это говорит в пользу того, что именно эти страны были больше всех заинтересованы в устранении «Новороссийска».
Эту версию высказал в своем интервью газете «Аргументы и факты» капитан I-го ранга в отставке О. Бар-Бирюков, служивший на «Новороссийске» с 1949 года.
И все же, из всех версий — наиболее правдоподобная версия о гибели линкора от рук итальянских боевых пловцов. Кстати, они базировались во время Великой Отечественной войны в Севастополе[18].
Памятник погибшим морякам «Новороссийска» на кладбище в Севастополе. 1966 г.
* * *
Воспользовавшись закрытым письмом о гибели «Новороссийска» как примером вопиющей безответственности и недисциплинированности, наше командование решило подтянуть дисциплину среди слушателей. По такому случаю была задействована тяжелая артиллерия — генерал Петленко, который лично пришел на собрание в Дом офицеров.
Пересказав в своей интерпретации выводы правительственной комиссии о причинах гибели линкора, он предоставил слово начальнику сборов подполковнику Князеву.
— Вместо того, чтобы восстановить силы и мобилизовать вас на эффективную учебу, отпуск отрицательно повлиял на вашу дисциплину, товарищи офицеры. Есть случаи непосещения лекций. Не забывайте, что вы находитесь в армии, и не может быть вопроса, нравится или не нравится вам лекция или лектор. Приказ, есть приказ, и его надо выполнять, — заявил Князев.
Дело в том, что постоянный возмутитель спокойствия Кордовский накануне заявил, что не пойдет на лекцию генерала, так как ничего из его слов понять не может. Видимо, это каким-то образом дошло до лектора, так как лицо его налилось кровью и, перебив подполковника, он закричал:
— Товарищ подполковник, этот случай надо расследовать и считать его как невыполнение приказа. А за невыполнение приказа судят.
— Не забывайте, товарищи офицеры, — продолжал подполковник, — что вы являетесь носителями секретов. А многие из вас завели случайные знакомства в Керчи, которые могут быть чреваты опасностями. Не исключена возможность, что в городе есть люди, интересующиеся нами.
В этом месте генерал Петленко снова перебил Князева:
— Само их появление в городе есть разглашение военной тайны. Идут, понимаете, по городу, никому из гражданских дороги не уступают, никому из военнослужащих чести не отдают. А что люди говорят? Какая-нибудь Клава говорит своей подруге: я сейчас видела молодых лейтенантов, та — много, из гарнизона Багерово… Нет, в Керчи им бывать нечего. Запретить свободный выход из гарнизона до окончания курса учебы!
Если бы вы хорошо знали уставы и положения, то не позволили бы себе что-то требовать, отлучались бы только с разрешения командира. Я сам когда-то учился и тоже так жил. Я был уже генералом, а жил так, как вы — в общежитии. Только другие генералы жили по двое, а я — один.
А когда еще раньше, в 1933 году, учился в Москве, то и совсем не имел права выходить за пределы училища. Жили мы тогда напротив крематория и смотрели только на плакальщиц в окно. Я считаю, что ваше командование недопустимо с вами либеральничает. Вот вас здесь сто человек, а кто из вас остановил хоть одного солдата, помог установить дисциплину? Вот вы — младший техник-лейтенант (из зала несется дружное — «инженер») или младший инженер-лейтенант, — неохотно поправился генерал, — кто вы являетесь для солдат и сержантов? Вы являетесь начальником, а дисциплину не устанавливаете. Дело в том, что вы сами не знаете уставов воинской службы. Нужно, товарищ подполковник, уделять изучению уставов больше внимания, а потом принять от слушателей по ним зачет.
А теперь поговорим о пьянстве, нашей постоянной беде. Министр обороны товарищ Жуков на собрании московской партийной организации отметил, что 78 % чрезвычайных происшествий в армии происходят из-за пьянства. Пьянство нужно искоренять, а пьяниц гнать из армии. Имеются случаи открытого неповиновения приказам командиров, а в некоторых случаях и прямого сопротивления. Дисциплину нужно насаждать железной рукой. Покончить с практикой укрывательства проступков и наказаний!
Генерал Петленко так разошелся, так вошел в роль борца за дисциплину, что даже не обращал внимания на то, что подполковник Князев, встав из-за стола, показывал, что пора кончать. Высказав все, что он хотел, и достойно отреагировав на закрытое письмо, генерал подобрел. Он вспомнил случай из своей службы, рассказал анекдот и удалился с чувством хорошо проделанной работы и выполненного долга. Нам же было не до веселья, так как это в который раз грозило отлучением от города и сдачей зачетов по ненавистным уставам.
Но дело Кордовского имело свои глубокие причины и неприятные последствия. Оказалось, что он не только проявил пренебрежение к лекции генерала, но подал рапорт об увольнении из армии. Именно это явилось основной причиной, из-за которой начальство на примере Кордовского принялось решительно искоренять опасную и заразительную смуту. В один из дней Кордовский не явился на занятия майора Бугаенко, который во втором цикле стал нашим основным преподавателем и классным командиром. Вместе с ним не явились еще четыре слушателя. Но если другие более-менее правдоподобно оправдали свое отсутствие, то Кордовский просто сказал, что болел. На вопрос, есть ли справка от врача, ответил — справки нет и не будет, так как теперь ее уже никто не даст.
— Тогда идите к подполковнику Князеву и скажите, что я вас не допускаю к занятиям до тех пор, пока не будет справки.
Кордовский молча повернулся и вышел из класса. Чтобы не идти на лекцию генерала Петленко, Кордовский пошел на объект в техническую библиотеку, «соблазнив и Подлесного», как выразился Бугаенко. Там его и застукал майор, выяснявший по дисциплинарному уставу меру своих полномочий.
Перед строем майор Бугаенко объявил:
— За систематическое сознательное нарушение дисциплины арестовываю вас, младший инженер-лейтенант Кордовский, на пять суток с содержанием на гауптвахте города Керчи.
Сергей честно отсидел пять суток и приехал полный любопытных впечатлений об этом редкостном для него учреждении. И тогда майору пришла мысль исключить Кордовского из комсомола. Кто помнит те времена, знает, что исключение из комсомола было высоким и самым жестоким по последствиям наказанием.
Спешно собрали комсомольское бюро, о существовании которого мало кто до этого знал. Пришли Князев, Бугаенко, Тихий, командиры взводов и наш комсорг Магда. На видном месте сидел притихший и несколько напуганный Кордовский.
Князева, в основном, волновал один вопрос: сознательно ли Кордовский совершал свои поступки. И хотя в действиях отступника явно просматривалась определенная система, командиру все же не хотелось в это верить. Не долго раздумывая, бюро предложило исключить Кордовского из комсомола. Но когда стали формулировать причины исключения, выяснилось, что они недостаточные. Нельзя же считать причиной то, что Кордовский подал рапорт об увольнении, «так как не имел морального права писать его» как комсомолец.
— Голосуйте быстрее, а то в кино опоздаем, — торопил Боев. — И так уже сидим целый час.
Только два члена бюро проголосовали против исключения. Кордовский заявил, что все заранее решено, и чтобы он ни сказал в свое оправдание — все это уже не имеет никакого значения. Но зато в защиту Кордовского встали рядовые комсомольцы. И хотя его недолюбливали за заносчивость и зазнайство, исключение из комсомола большинство посчитало слишком суровым наказанием. Решили позже на общем собрании защитить Кордовского и ограничиться выговором.
Но каково же было удивление, когда командование нам сообщило, что общего собрания не будет. По инструкции Главного Политического Управления офицера не разбирают на общем собрании, а разбирают на парткомиссии. Видимо, это касалось собраний, где присутствуют солдаты, но в нашей части рядового состава не было.
Решили прямо на объекте созвать комсомольское собрание группы. Пришли Шашанов, Бугаенко и комсорг сборов Ератов. Но оказалось, что на повестке дня стоит вопрос не о Кордовском, а об учебе и дисциплине в группе. Кордовский — только иллюстрация к неудовлетворительному ее состоянию. Выступления в защиту Кордовского его сокурсников по институту, отмечавших его способности, инициативность и товарищеские качества, остались без внимания командиров.
— Кордовский считает, что он может быть где-то полезнее, чем в армии, — сказал подполковник Шашанов. — Но мы работаем с техникой, на которой наша партия, правительство и дипломаты строят свою политику. Мысли о том, что вы принесете больше пользы где-то — вредны. Овладевать новой техникой нужно с единственной мыслью о том, что вся ваша жизнь теперь связана с ней, все ваши знания и способности должны принадлежать только ей. А судьба Кордовского теперь будет зависеть целиком только от него самого, от того, как он будет оправдываться перед парткомиссией.
Вот вы говорите, что он исправится, не будет больше нарушать дисциплину, а Кордовский сидит и то ли смеется над вами, то ли ему все безразлично. Может он и не хочет исправляться, может он не хочет оставаться не только в армии, но и — в комсомоле.
В заключение выступил Кордовский, который тихим и покорным голосом, совсем ему не свойственным, сказал:
— Мне предъявили серьезные обвинения. Они справедливы. Я слушал критику моих друзей. Мне больно было ее слушать, но я благодарен им и учту их замечания. Я действительно иногда бываю излишне резок, потому что имею плохой характер. Я виноват в том, что не был на двух лекциях и пропустил два занятия. Но я, всегда здоровый, просто болел эти два дня и провалялся в постели. Меня обвиняют в том, что я преднамеренно нарушал дисциплину. Это не так. Связи между рапортом и нарушениями нет абсолютно никакой. Рапорт я написал давно. В нем я прошу отпустить меня туда, где я принесу больше пользы. Я считаю, что здесь я не так уж и нужен. Иначе я бы столько времени здесь не оставался. Просто меня некуда деть. Но если партия и правительство сочтет нужным оставить меня здесь, в Багерово, я останусь, и буду добросовестно работать. Впрочем, я иначе и не могу. Я думаю, они решают этот вопрос и без Ератова.
Как ни странно, но парткомиссия объекта проявила больше понимания и чувства меры, чем комсомольское бюро, и оставила Кордовского в комсомоле.
Ю. Савельев, В. Вишневский, К. Камплеев, В Кузнецов. 1956 г.
* * *
В какой-то момент наши отцы-командиры вспомнили, что мы как офицеры, должны знать, кроме строевого устава, еще и устав караульной службы. Несколько занятий было посвящено изучению премудростей этого устава, после чего были введены дежурства на объекте 77. Дежурили попарно, изображая ответственного дежурного и его помощника. На объект шли через рулежные дорожки аэродрома пешком.
В обязанности дежурных входило сидеть у телефона, ожидая проверочного звонка Князева или Шашанова. Дежурный должен был также сдать на хранение опечатанные печатью ключи от двух комнат и сделать в книге дежурств запись о том, что «дежурство принял» и «дежурство сдал». Все остальные пункты обязанностей, занимающие 14 листов книги под названием «Документация дежурного», нас не касались. Так в книге было написано: «Не реже одного раза в два часа дежурный должен обходить объект и проверять несение службы караульными» или «Караульный подчиняется только разводящему и начальнику караула». Все эти пункты для нас оставались умозрительными, так как никаких караульных, входящих в наше подчинение, не было. Солдаты-контролеры, стоящие у входа в здание, с наступлением темноты превращались в часовых. Они ходили вокруг объекта вдоль проволоки и подчинялись только своим разводящим. Для них мы были посторонними, которых можно к себе подпускать не ближе, чем на 50 метров. Они просто нас охраняли вместе со зданием.
Одно из таких дежурств мне пришлось провести с Костей Камплеевым. Мы сдружились еще в институте, где вместе организовывали вечера самодеятельности и другие общественные мероприятия.
Это ему в 1954 году пришла в голову идея высмеять в одном из скетчей «стиляг», которые в те времена беспокоили не столько студентов, сколько их наставников. Основным политическим воспитателем у нас на факультете был тогда парторг Борис Леонидович Кащеев. Кроме того, что он жестко учил нас теоретическим основам радиотехники — ТОР, он также зорко следил за нашей политической благонадежностью. В основном это заключалось в том, что идеи и тексты всех наших выступлений со сцены надо было предъявлять ему для проверки и одобрения. Здесь он был так же, как и на экзаменах, бдителен и неумолим. Сколько замечательных сцен, монологов и стихов он безжалостно вычеркивал, грозно сверкая глазами через толстые линзы очков.
Но мысль об осмеянии «плесени» ему понравилась, и он ее одобрил. Он даже задал тон всей сцене, вспомнив старую реплику:
Посмотрите на этого франта —
Его подкупила Антанта.
Антанту решено было заменить американским империализмом, а франта — стилягой. Такого франта-стилягу должен был изобразить я. Стихи с явным удовольствием сочинил Костя Камплеев. Музыкальное сопровождение взялся сымпровизировать Гриша Вайсман, а в качестве ведущего выступил Леня Бялый. Обличение чуждых нашему обществу поведения и образа мысли стиляг было приурочено к гала-концерту в честь 300-летия воссоединения России и Украины. Мне предстояло отобразить не только мерзкую внутреннюю сущность американской культуры, но и ее внешнюю непривлекательность. Найдены были светлые штаны-дудочки, длинный пиджак, пестрый галстук и залихватски заломленная шляпа. По нашему мнению, более неприглядный образ трудно было себе представить. Это теперь, когда я смотрю на старую фотографию этой сцены, мне все это кажется наивным и даже симпатичным. Тогда же сам Борис Леонидович посчитал это уничижительно отталкивающим и разрешил к показу.
И вот под звуки буги-вуги, которые темпераментно извлекались из старого институтского рояля Гришей Вайсманом, я выхожу на сцену и начинаю танцевать. Танцевал я изобретательно и самозабвенно, включая в движения все четыре конечности и оба пояса. И зал ответил дружными аплодисментами зрителей. Им нравилось то, что происходило на сцене, и они готовы были принять участие в энергичном танце. Крики одобрения и аплодисменты совсем заглушили сатирические стихи, которые пытался прокричать Леня Бялый. Успех был полный. Сцену пришлось исполнять на бис.
Так я обличал «стилягу» с Гришей Вайсманом и Леней Бялым во время нашей учебы в институте. 1954 г.
После концерта Кащеев подошел ко мне, сморщил нос, поправил указательным пальцем дужку очков и недовольно сказал:
— Судя по реакции публики в зале, ей все, что вы изображали, понравилось. Но ответьте мне на вопрос: вы одобряли или клеймили чуждую нам культуру? Мне кажется, что вы ее рекламировали, и делали это с удовольствием…
— Борис Леонидович, но нашу сатиру публика встретила одобрительно. Значит, обличительный эффект достигнут.
— Да, конечно, — эффект достигнут. Но какой?..
И вот теперь мы сидим с Костей в холодном кабинете, где стоит телефон. Холодно и в других помещениях, так как их редко отапливали. Но мы все же нашли комнатушку, в которой хранился уборочный инвентарь и была большая электрическая печка. Свистом проверили слышимость от кабинета до каптерки на случай возможной телефонной проверки и принялись готовить нехитрый ужин. Нашлась и сковородка, на которой, видимо, не мы первые уже жарили колбасу.
Телефон молчал. Каптерка постепенно нагревалась. Через какое-то время на сковородке зашкварчала колбаса, а после рюмочки-другой зазвучали стихи. Костя сочинял их легко и охотно, они были такими же светлыми и жизнеутверждающими, как и сам автор. Начал он с «Подражания Омару Хаяму», а затем предложил свой новый шедевр — про королевское варенье.
Подражание Омар Хаяму
Увы, не много дней нам здесь пробыть дано,
Прожить их без любви и без вина — грешно.
И стоит вспомнить нам родной наш факультет
И стоя встретиться с бокалом тет-а-тет.
О, если б, захватив с собой конспект в карман,
А ты, шпаргалку спрятав в сарафан,
Мы провели с тобой денек на семинаре,
Нам позавидовать бы мог любой султан.
Скорей вина сюда! Теперь не время сну!
Я электронных див к себе прижму
Но прежде — Разуму, докучливому старцу,
Чтоб усыпить его, в лицо вином плесну.
Лик розы освежен дыханием весны,
Глаза возлюбленной красой лугов полны.
Сегодня чудный день! Возьми бокал, а думы
О будущем забрось: они всегда грустны.
Ах, сколько раз, вставая ото сна,
Я обещал, что впредь не буду пить вина.
Но нынче, Господи, я не даю зарока,
Ведь рядом ты, и ты ко мне нежна!
Про королевское варенье
Был отъезд, столпотворенье,
Крики, давка, кутерьма —
Королевское варенье
Не выходит из ума.
По утрам на разъясненья
Отвечал, жуя, гурман —
Королевское варенье
Не выходит из ума.
Сочиняю поздравленье,
Ручка бегает сама —
Королевское варенье
Не выходит из ума.
Детектива наважденье
Уж забыто, как дурман.
Королевское варенье
Не выходит из ума.
На лице — благоговенье:
За рекой повис туман…
Королевское варенье
Не выходит из ума.
— Слушай, поэт, не пойти ли нам проверить, как несут караульную службу солдатики вокруг объекта? Нас к этому призывают и устав, и документация, и отцы-командиры. Пойдем попробуем.
— Оно тебе надо? Во-первых, снаружи дует холодный ветер. Во-вторых, мне не хочется лежать на холодном асфальте до прихода настоящего начальника караула. В-третьих, я хочу утром просто и понятно доложить Князеву: «за время дежурства никаких происшествий не было» и не писать никаких рапортов. Сиди себе около печки и радуйся, что тебя надежно охраняют другие.
Трудно было не согласиться с Костей. Мы постелили на столах старые бушлаты, укрылись шинелями и проспали до рассвета. Это было самое спокойное дежурство за всю мою службу.
Через какое-то время кто-то из курсантов заметил подполковнику Шашанову, что дежурить-то мы дежурим, а оружия в руках еще и не держали. На следующий же день были введены занятия по стрелковой подготовке. Проводил их майор Фомин, который с улыбкой сказал:
— Ну что, товарищи курсанты, мало вам нашего оружия, так вы напросились еще и на личное. Теперь будем изучать материальную часть пистолета ТТ, а потом еще зачет по стрельбам будете сдавать.
Несколько занятий мы с удовольствием разбирали и собирали старый и надежный пистолет. С ним мы уже были знакомы по институтским лагерным сборам. Мне этот пистолет времен прошедшей войны нравился своей простотой, и, быть может, ностальгическими воспоминаниями.
Стрельбы проходили на гарнизонном стрельбище под бдительным контролем местных инструкторов. Всем на удивление, отстрелялись мы хорошо. Не было и происшествий, если не считать переполоха, который вызвала осечка у Левки Рожкова.
Несмотря на строжайшее предупреждение держать пистолет только стволом вниз, Левка повернулся к инструктору, не опуская оружия. С удивлением произнес: «А у меня — осечка», взвел курок и чуть было не нажал спусковой крючок. Инструктор мгновенно пригнул руку с пистолетом к земле и разразился увесистой ненормативной лексикой. Майор Фомин еле уладил конфликт, суть которого дошла до Рожкова не сразу. На этом знакомство с табельным оружием закончилось. Дежурства тоже прекратились, и мы продолжили занятия по основной программе.
С Рожковым часто случались разные происшествия и в институтские годы, и на военной службе, и в гражданской жизни. Он был человек, продуцирующий и притягивающий к себе всякого рода неприятности. Отчасти это происходило потому, что был он личностью увлекающейся и, я бы сказал, творческой. Одним из немногих на факультете он серьезно занимался радиолюбительством, имел свою радиостанцию. Был страстным и всеядным коллекционером. Собирал марки, этикетки, значки, монеты и бумажные деньги.
Лева Рожков. 1956 г.
Была у него и странность — он не любил умываться. Мы заметили это, когда жили в гостинице, где умывальники были во дворе. Все с шумом плескаются холодной водой, а Лева подойдет к умывальнику, двумя пальцами осторожно извлечет из него несколько капель и так же осторожно протрет ими глаза. На этом его водные процедуры часто и заканчивались. В бане его никто никогда не видел. От этого лицо его лоснилось жиром и имело нездоровый цвет. Когда над ним посмеивались, он отшучивался:
— Эскимосы и чукчи вообще никогда не моются и чувствуют себя великолепно. Более того, если чукчу искупать, он может заболеть и даже концы отдать.
Армия — не место для собирания коллекций: нет друзей-коллекционеров, нет и самих предметов коллекционирования. Не будешь же собирать патроны, снаряды или что-нибудь пострашнее. Но среди коллекционеров существует особый вид собирательства — памятные предметы и реликвии. Это, как правило, вещи, которые напоминают о каких-то событиях. К примеру: осколок с Мамаева кургана, вибратор с радиолокационной антенны, наградной документ, а то и сама награда. Для такого коллекционера в любом месте может найтись вожделенный предмет.
Рожков принадлежал к таким коллекционерам. В этом мне пришлось убедиться во время проверок изделия на стендах. По плану занятий я должен был отдавать команды, а Рожков — выполнять одну из них: он выдергивал чеки. Чека представляла собой карболитовый цилиндрик с серебряными контактами. Штука красивая и, главное, памятная. Ну чем не предмет коллекционирования?
После занятий Рожков подошел ко мне и шепотом сообщил, что хочет взять одну из чек на память. Он, видите ли, видел в ящике запасных инструментов еще несколько таких же. Никто отсутствие одной их них и не заметит. В его глазах сверкнул азартный огонек коллекционера. Такого я даже представить себе не мог. Это же надо было додуматься — взять в качестве сувенира часть атомной бомбы!
— Ты соображаешь, Левка, что ты делаешь? Положи на место так же незаметно, как взял, и больше даже не заикайся об этом.
— Лучше бы я тебе не говорил. Никто бы никогда ничего и не заметил, — и Рожков нехотя поплелся к ящикам.
Позже, уже в гражданской жизни, страсть к собирательству привела его к большим неприятностям по работе, на номерном заводе. На ротапринте в лаборатории он умудрился сделать копию каталога гитлеровских военных наград. Рожкова, конечно, кто-то заложил, и ему пришлось навсегда покинуть завод с «волчьим билетом».
* * *
Во второй половине дня 26 марта в Доме офицеров состоялась встреча с делегатом XX съезда КПСС, командующим Таврическим военным округом генерал-полковником Иваном Ильичем Людниковым.
Все мы из истории Великой Отечественной войны знали об этом прославленном генерале. Под командованием Людникова 138-я стрелковая дивизия более полутора месяца вела ожесточенные бои между Доном и Волгой, активно оборонялась на подступах к Сталинграду. В октябре и ноябре 1942 года она сражалась с немцами в самом городе, в районе завода «Баррикады». Здесь дивизия, отрезанная от своих частей: слева и справа — немцы, позади — Волга, героически дралась сто дней и сто ночей.
Генерал выглядел внушительно: высокий и плотный, с темными усиками и такими же темными бровями. Рядом с ним наш подполковник Князев казался сухим и сереньким, хотя роста был тоже немалого. Даже генерал Чернорез терялся на фоне великолепного командующего.
Рассказывал генерал-полковник о закрытой части XX съезда КПСС, где с докладом выступил Хрущев Н. С. О самом съезде, который проходил в феврале, мы уже знали достаточно много. Изучали его материалы на семинарских занятиях, ощущали его антисталинскую направленность.
Командующий сообщил, что по докладу Хрущева составлено закрытое письмо, с которым нас в скором времени познакомят. А пока он стал излагать из него некоторые факты.
Он рассказал о письме Ленина, в котором больной вождь предупреждал о том, что Сталину доверять руководство партией нельзя. Он — честолюбив, злопамятен и жесток. Его следует заменить на посту секретаря ЦК ВКП (б). Это завещание было зачитано на XIII съезде партии в 1924 году, но комиссия президиума решила оставить Сталина на этом посту. После этого письмо Ленина было похоронено в сейфах, где и пролежало до 7 февраля 1956 года.
В докладе Хрущева говорилось о страшных предвоенных годах массовых репрессий, когда неугодные «уничтожались сначала морально, а потом и физически». Хрущев говорил, что, идя на доклад к Сталину, ни он, ни Булганин не были уверены, что вернутся с доклада домой. Сталин доверял только Маленкову.
То, что мы услышали в этот день, повергло нас в шок. Все годы с раннего детства нас воспитывали в духе преклонения перед гением Сталина. Мы вставали и ложились под звуки песен о самом мудром и великом вожде. Все, что было хорошего в жизни, было сделано им, все победы и свершения приписывались ему, он был нашим лучшим другом, отцом и учителем.
В экзаменационном сочинении по русской литературе на аттестат зрелости «Со Сталиным в сердце шагает Отчизна путем пятилеток, дорогой побед», черновик которого у меня сохранился, я приводил 9 пространных цитат, прославляющих великого вождя:
Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
Эти слова поэта Исаковского — были не самыми сильными, но они выражали ту суть, которую нам вдалбливали многие годы. За сочинение я, конечно, получил пятерку и в результате — золотую медаль. И хотя, как помню, понимал всю ненормальность чрезмерного возвеличивания вождя, охотно и без зазрения совести играл в эти игры, как играла в них вся страна.