Глава 8 ПРИЧИНЫ ПОРАЖЕНИЯ ГИТЛЕРОВСКОЙ ГЕРМАНИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

ПРИЧИНЫ ПОРАЖЕНИЯ ГИТЛЕРОВСКОЙ ГЕРМАНИИ

Будущие историки не будут знать о причинах поражения гитлеровской Германии больше, чем те из нас, кто, будучи высшими командирами вермахта, отвечал за военные действия на различных театрах войны. Единственный вопрос, какие факторы, способствовавшие этому поражению, были важнее.

В основном поражение явилось порождением общего политического курса. Закончилась эпоха, когда мировая история формировалась и делалась в Европе, и Германия, как сердцевина Европы, больше всех почувствовала на себе эту перемену. Вечно настроенная на Центральную Европу, она оказалась последней страной, которой пришлось выбирать между Западом и Востоком. Еще в начале XIX века Алексис Токвиль[36] осознал, что могут быть только две мировые державы – Америка и Россия. Германия все еще находилась в процессе создания национального единства посредством войн, и поэтому она осталась в стороне от событий, происходивших во внешнем мире, изолируясь в эпоху Бисмарка и уклоняясь от выбора между Россией и Западом, который в то время представляла в основном Великобритания. Прусские лидеры были так заняты защитой германского единства, что не могли тратить свои силы на колониальные войны. Это было началом «комплекса окружения».

Крупные мировые державы договорились между собой за счет Германии. В обеих мировых войнах Германия либо сознательно, либо невольно провоцировала такое развитие событий. Своим началом, ходом и результатами Вторая мировая война удивительно похожа на Первую. В обоих случаях германское правительство добивалось внешней политической зависимости граничащих с ней на востоке малых государств, которые служили буфером между ней и русским колоссом. В обоих случаях она приходила к соглашению с Россией, великой евроазиатской державой. И в обоих случаях Германия верила, что она в такой степени служила защитой для западных держав, что могла рассчитывать на их нейтралитет. Но в обоих случаях правительство Германии обманывало само себя; западные державы вставали на сторону России, чтобы сокрушить Германию. И в обоих случаях правительство Германии ошибалось в том, что Соединенные Штаты останутся вне конфликта.

По сравнению с таким поразительным сходством уже не так важно, что в этих двух войнах у Германии были различные союзники. Исторически важен тот факт, что и в том и в другом случае она неправильно рассчитала свои силы и вела войну практически против коалиции всего остального мира.

Катастрофа, произошедшая в результате второй войны, оказалась масштабнее. Политические изменения в Германии подорвали ее силы еще до того, как началась война, и этот процесс продолжался, когда она шла. Подобно всем диктатурам, диктатура в Германии оказалась недолговечной. Здоровая внутриполитическая борьба, которая приводит лидеров к власти, была заменена кладбищенской покорностью господствующему полицейскому государству. Все диктатуры страдают от смерти вождей, способных обеспечить преемственность. Будучи полицейскими государствами, они могут в течение какого-то времени внешне представлять хорошо действующую власть и использовать всевозможные угрозы, чтобы поддерживать чрезмерно жесткую дисциплину, но тетива становится слишком туго натянутой. Кроме того, в Германии диктатор оказался психопатом, как и его сторонники, не имевшие ни образования, ни большого ума, ни чувства ответственности. Последние были особенно легковерны и казались лояльными, не будучи таковыми на самом деле.

Болезнь режима, казалось, заразила и руководителей вермахта. За границей всегда считали, что вермахт обеспечивал реальную поддержку Гитлеру, и эту иллюзию трудно рассеять. Во время войны вооруженные силы любой страны должны представлять ее правительство. На вермахт возложили ответственность даже за Первую мировую войну, так как Пруссия была преимущественно военным государством.

Сам я не был связан с прусскими традициями, но, как высший командир вермахта, я пришел к осознанию их потенциала. В свете краха гитлеровской Германии эта тема заслуживает обсуждения.

Гитлеровский режим не был следствием прусского милитаризма. Пруссачество на востоке от Эльбы – а только там оно и имело силу – всегда испытывало отвращение к этому режиму, если не сказать враждебность. Более того, многие другие офицеры поддерживали в этом тех, кто был воспитан в прусских традициях. Для них всех мерзко было оказаться под покровительством лидера с пролетарскими устремлениями, и они были достаточно проницательны, чтобы ясно осознавать опасность гитлеровского курса в международной политике. Среди многих его противников были Фрич, Бек, Хаммерштейн, Вицлебен, Гопнер, Гальдер и Генрих Штюльпнагель. Никто не был в большей степени замешан в заговоре 20 июля 1944 года, чем юнкера с восточного берега Эльбы, с которым прусский офицерский корпус был исторически связан.

Эти воспитанные в традиционном прусском духе офицеры оказались перед лицом трагедии, когда их призвали на войну, которую, по их убеждениям, невозможно было выиграть. Они не хотели войны, но их воспитали и выучили для нее. Они не несли политической ответственности. Возлагать на них ответственность так же неразумно, как во времена Вильгельма неразумно было давать им столько свободы.

В Германии Вильгельма II националистические традиции уже одерживали победу. Всегерманский союз и другие организации стали средствами влияния не только на общественное мнение, но и на само имперское правительство, так что ни оно, ни парламент не были полными хозяевами своих решений. Эти организации и идеи, которые они представляли, пышно расцвели по всей Германии, особенно в ее промышленной и буржуазной западной части, меньше – в сельскохозяйственных восточных землях юнкеров. Они в какой-то степени были предшественниками нацизма; подобно ему, они боролись за «надгосударственные» полномочия и не имели понятия о дипломатии, компромиссах или сотрудничестве между народами разных стран. По своей природе они не имели ничего общего с Западом. То, что такой человек, как Людендорф, был вхож в эти круги, может ввести в заблуждение тех, кто не знаком с характером германского Генерального штаба. Хотя Людендорф и был наиболее выдающимся и энергичным офицером штаба в Первую мировую войну, он не был типичным продуктом Генерального штаба.

При Гитлере, который придерживался диктаторских методов, большинство способных людей постепенно уходили, и их все чаще заменяли второстепенные фигуры. Вместо спокойного размышления и тонкой работы ума, которыми особо отличался прусский Генеральный штаб, диктатура предпочла некую духовную позицию, которая не имела ничего общего с умом, а именно – непоколебимую веру в мудрость и сверхчеловеческие способности Гитлера и веру в окончательную победу, несмотря на самые что ни на есть убийственные поражения. Интеллект стали рассматривать как помеху для выработки тех качеств, которые необходимы, чтобы руководить. Военным командирам пришлось либо поверить в миф, перед которым не устоял германский народ, либо, по крайней мере, сделать вид, что поверили.

Но даже если сделать скидку на ту роль, которую играл прусский офицерский корпус перед войной и во время нее и в рамках той политической системы, остается мера чисто военной ответственности за поражение. В любой стране вооруженные силы являются частью народа, и их нельзя рассматривать отдельно от истории этого народа. Тем более прусскую армию, которая оставила столь выдающийся след в истории Пруссии и, следовательно, Германии эпохи Вильгельма.

Особенностью обеих этих войн было то, что Германия, в общем-то сухопутная страна, сражалась против коалиции морских держав. Ее военно-морские силы были малы по сравнению с флотом противников. Прусский Генеральный штаб не был знаком с принципами войны на море, так как это выходило за рамки их традиций. Естественно, некоторые лучшие умы были весьма обеспокоены таким состоянием дел. Но эти люди не смогли оценить ограниченность ресурсов своей страны. Они помнили Седан и Кениггратц, великую битву при Танненберге и план Шлиффена. Они верили, что, даже если относительная мощь армии недостаточна, талантливое руководство поможет одержать решительную победу – иллюзия, которую разделял и Генеральный штаб.

В Первую мировую войну Германия не устояла, потому что ее лишили возможности импорта из-за океана, тогда как во Вторую она пала под действием совокупной силы человеческих ресурсов России и материальных ресурсов Соединенных Штатов, то есть ресурсов, пришедших из-за океана. Тот, кто контролирует морские пути, тот держит в своих руках и источники сырья, а следовательно, и доставку оружия.

Недооценка современных способов войны на море есть неизбежное следствие переоценки значения территориальных завоеваний. Последнее действительно в современной войне важнее, чем в те времена, когда коротким решительным сражением можно было закончить войну. Но завоевание суши ничего не значило, если оно не приводило к господству на прилегающих морских территориях. Из-за чрезмерного внимания к захвату земель недооценивалась опасность, которая грозила морским побережьям оккупированных территорий. Преимущество комбинированного использования всех трех видов вооруженных сил, действующих с моря против чисто сухопутных оборонительных позиций, уже было очевидно, и послевоенные технические разработки просто усилили это преимущество.

Если посмотреть на последнюю войну с этой точки зрения, то становится ясно, что германские победы на суше, которые казались такими важными на раннем этапе, были иллюзорными. Они достигались частично за счет внезапности, частично за счет умелого использования новой техники и сосредоточения мощных бронетанковых сил в дивизиях и армиях. Этим силам может быть приписан легкий успех в Польше и во Франции, а также в России в 1941 году. Страны, подвергшиеся нападению, ни психологически, ни в оперативном плане не были подготовлены к сопротивлению. Их большие территориальные потери могли выглядеть как полное поражение, но на деле было не так. Кроме того, державы «Оси» не имели сил для того, чтобы держать в руках занятые территории. На Востоке враг получал в свое распоряжение все больше и больше людских ресурсов и быстро смог задействовать орды танков, которые он начал производить в огромном количестве. И советские руководители сделали шаг вперед в использовании бронетехники, объединив массу танков с массой пехоты. Поэтому при определенных условиях они легко могли (особенно ночью) смять немецкие бронетанковые части, которые недостаточно поддерживались пехотой. Такое комбинированное использование живой силы и танков никогда не было характерным для боевых действий на Западе, но там союзники в полной степени использовали в качестве «района сосредоточения» морские просторы. Я уже описывал, насколько успешной оказалась такая тактика против слабой немецкой береговой обороны.

Часто задают вопрос, почему после явного изменения обстановки в Сталинграде, Эль-Аламейне и Тунисе союзники не применили тактику сосредоточения бронетехники для быстрого достижения победы. Из-за этого русским понадобилось еще два с половиной года ожесточенных боев, чтобы проникнуть на Запад. И то же самое произошло в Италии. После поражения немцев в Северной Африке и краха Италии союзники должны были продолжать боевые действия в виде преследования. Даже во время агонии Германии в 1944 году они не смогли найти способ смять разбитые и истощенные немецкие войска и нанести удар бронетанковыми силами через Рейн в самое сердце Германии. Это же факт, что тактические приемы, которые немцы применили во время вторжений в другие страны, стали неэффективными. Бронетехника встретилась наконец со своим противником, одетым в броню.

За годы сражений на Востоке и Западе, которые тогда еще были впереди, союзникам никогда не удавалось прорваться достаточно глубоко, чтобы уничтожить армии противника, которые снова и снова возвращались к прежней тактике взаимной поддержки. Для этой цели немцы держали то или иное количество танков в полной боевой готовности за линией фронта, с учетом характера местности. Когда противник угрожал танковым прорывом, они направляли эти танки против внедряющегося клина, не давая таким образом противнику использовать первоначальный успех. Тактика рейдов и блицкригов осталась в прошлом. Несмотря на слабость пехоты, многочисленные и мобильные части всегда находились в тесном контакте, и их можно было перебрасывать в соответствии с прежним тактическим курсом.

Именно это различие между первоначальными приемами немцев и более поздней тактикой союзников породило легенду, что при прочих равных условиях германское умение руководить войсками остается непревзойденным. Это была фатальная ошибка, особенно для самих немцев, которые отказывались понимать, что давно уже проиграли войну. В течение длительного времени Генеральный штаб забавлялся идеей перехватить инициативу, оторвавшись от противника с помощью широкого маневра, но дилетантство Гитлера в военных делах одержало победу. Более того, сам Генеральный штаб не смог понять, что прошли те времена, когда войну можно было выиграть путем мощных ударов с флангов и что контроль над морями, сильная коалиция и растущий военный потенциал значат гораздо больше, чем десяток хороших армейских руководителей. Достижения командующего на поле боя зависят от количества его ресурсов и моральных и материальных усилий, на которые способна его страна.

Клаузевиц убедительно и логично показал, что политические выгоды, достигнутые посредством внешней политики страны, есть обязательная составная часть войны. Европейские страны уже не могут воевать друг с другом, пока соседние страны соблюдают нейтралитет. В наше время внешняя политика великих держав может быть только политикой коалиций, а это подразумевает принятие определенных ограничений национального суверенитета, факт, который германские правительства все еще полностью не осознавали во время обеих войн. Большая часть военной стратегии есть не что иное, как продолжение внешней политики мирного времени.

Помимо имеющихся в наличии материальных средств до и, особенно, во время войны, военный потенциал страны зависит еще и от таких менее осязаемых факторов, как боевой опыт командира и моральный дух его солдат. И все-таки как бы ни высоки были эти качества, они не заменят человеческие и материальные ресурсы. Командир с полностью укомплектованными батальонами в состоянии принимать самые смелые решения. Но даже если он побеждает, его победа по-прежнему зависит от государственного деятеля и внешней политики, которую он проводит в то время, когда идет война. Его консультируют эксперты по экономике, которые помогают ему оценивать военный потенциал страны на любом этапе войны. Именно этот потенциал определяет будущие победы. В современной войне нужно одержать несколько побед на море, на суше и в воздухе, прежде чем будет достигнут окончательный успех.

Моральное состояние войск тоже очень зависит от материальных ресурсов. Если войска хорошо одеты и накормлены, они будут хорошо воевать, а успех или неудача на поле боя влияют на их боевой дух. Не может и оптимизм, который пытается привить пропаганда, стать заменой четкой работы ума. Моральный дух солдат союзных войск был намного выше из-за их уверенности в победе.

Одной из главных ошибок Гитлера было его заблуждение, что только немцы воевали за идею. Действительно, большинство из них так и думали, однако идея-то была у них неясная. Но русские, вероятно, были не меньше уверены, что воюют за идеалы, и у них существовал дополнительный стимул для того, чтобы дать отпор ничем не обоснованному вторжению в их страну. Даже если русские и не были такими уж убежденными большевиками, призыв встать на защиту отечества объединил их. А наши западные противники сражались за личную свободу – принцип, который немцы никогда не представляли себе в качестве движущей силы их собственной национальной истории.

Получается, что у военных противников Германии не было общих идеалов, так как русские не поддерживали личную свободу. У них, как и в гитлеровской Германии, приоритет отдавали государственному планированию в ущерб индивидууму и его семье. У них установленный порядок вещей ценился больше, чем принципы свободы. Но это был сомнительный порядок, поскольку он пренебрегал лучшими представителями своего народа и положил конец критике и коллективной ответственности за политику. Двенадцать лет господства нацистов в полной мере привнесли этот опыт в Германию. Крах гитлеровской Германии не мог их удивить.

Встает вопрос об ответственности за такое положение дел. На протяжении одного поколения германские лидеры показали свою политическую несостоятельность, повторив фатальную ошибку ведения войны на два фронта. Диктатура, столь бедно наделенная умением руководить (а именно такой была диктатура Гитлера), является антитезой той демократической структуре, которая необходима для координирования всех национальных ресурсов. Но не надо заблуждаться на этот счет. И без гибельного гитлеровского руководства государством и военными действиями становится ясно, что даже при другом и свободном правительстве Германия все равно не выиграла бы мировую войну, если учесть ее исходное положение. В каждом случае суммарные ресурсы ее противников, господствовавших на море, настолько превосходили ее собственные, что в далекой перспективе ее военные кампании на суше не могли принести результата, как бы искусно ими ни управляли. Более того, во Вторую мировую войну основные стратегические принципы противников Германии были качественнее с самого начала, так же как и способы ведения боевых действий на протяжении всей этой войны.

У германской катастрофы были не только политические и военные причины, но и психологические. В результате экономического упадка послевоенного периода с его постоянно растущей безработицей и угрозой развала производства гитлеровское движение получило грандиозный импульс. Гитлер пообещал всем коренные улучшения и, получив власть, казалось, выполнил свое обещание.

Преодоление кризиса экономическими мерами обеспечило почву для роста национализма. После поражения в войне такая националистическая политика была сама по себе сомнительна. То, что ее не удалось обуздать после войны, указывает на отсутствие политического чутья. Германская национальная партия находилась под контролем Гутенберга, занимавшегося крупным бизнесом. Он олицетворял собой уход от старого прусского консерватизма в глазах капиталистического и до фанатизма националистически настроенного среднего класса, который он сплотил в своем «Гарцбургерском фронте». Идея помочь маленькому человеку и нашпиговать эту помощь националистическими чувствами была чрезвычайно плодотворной, ибо в те времена она отвечала чаяниями большинства людей. Эту идею Гитлер использовал во внутриполитической борьбе и склонил народ на свою сторону. Пусть ему не удалось получить большинство голосов на свободных выборах до прихода к власти, но можно предположить, что в конечном счете он бы этого добился, используя соответствующую пропаганду, которая рекламировала бы его реальные или мнимые успехи.

Слияние националистических и социалистических принципов было оригинальным, но не подходящим базисом для философии в ее традиционном понимании как мировоззрения. Для людей, духовная жизнь которых не основана на религии, политические движения с легкостью приобретают полурелигиозный характер. Национал-социалисты стремились заменить традиционную религию псевдофилософией. В предыдущие десятилетия очень велико было влияние Ницше, хотя его философия казалась слишком невразумительной простому гражданину, который скорее готов был принять лестную идею о своей классовой исключительности. При этом нормальная гордость в социальном значении отбрасывается и заменяется мистической теорией происхождения, которая понятна каждому, потому что превращает немцев в «людей-господ».

Для любой диктатуры характерны отсутствие внутриполитической борьбы и укрепление своей собственной власти. Спокойствие во внутренней политической жизни вполне удовлетворяло немецкого гражданина, который таким образом освобождался от любой ответственности за принятие решений. Настала золотая пора политического единения с откровенно поставленными целями – или так казалось. Сначала даже наиболее разумные люди, которые понимали недостатки жесткой диктатуры, склонны были предпочесть ее парламентской неразберихе чрезмерно схоластичной Веймарской конституции с выборами по принципу пропорционального представительства. Они говорили о «попавшем в шторм корабле, на котором рулевой покрепче ухватился за штурвал».

Успехи Гитлера, казалось, свидетельствовали в его пользу. Он действительно решил самую сложную для Европы проблему – ликвидировал безработицу. Он построил замечательные дороги и оживил экономику, начав производство вооружения, строительство казарм и объявив призыв на воинскую службу. Никто не объяснил народу, что большая часть его программы включала непродуктивный труд, результаты которого не могли увеличить благосостояние страны, поскольку продукт этого труда нельзя было экспортировать. Тогда как экономика государства способна выжить только при условии обмена экспорта на импорт. Росла якобы покупательская способность государства, потому что оно печатало деньги, которые можно было тратить. Это привело к появлению нового класса потребителей и обеспечило подъем внутреннего рынка. Но что должно было случиться, когда все дороги построены и армия вооружена новейшим оружием? Если Гитлер с самого начала и не осознавал обманчивость своей экономической политики, то со временем он, конечно, это понял. За полгода до начала войны он обратился к собравшемуся в здании «Кролл-оперы» армейскому руководству и объяснил, что народ без пространства, то есть не имеющий достаточных средств к существованию, должен захватывать новые земли и новые рынки, а ни то ни другое невозможно заполучить мирным путем.

Диктатуры не способны привлекать людей с новыми, свежими идеями, представляющими хоть какой-то интерес. В отличие от Муссолини, постоянно менявшего свое окружение, Гитлер связал себя со своими старыми соратниками по политической борьбе. Но он, должно быть, инстинктивно чувствовал, что у них нет опыта ни в одной сфере политики. После прихода к власти ему хватило ума оставить на некоторое время опытных беспартийных специалистов в ключевых министерствах – иностранных дел, финансов и военном. Сначала у него не было выбора, так как первый его кабинет был коалиционным. Обсуждения в кабинете министров прекращались, как только дело касалось важных политических решений. Поскольку для демократически настроенных политиков не было там свободы действий, то усилия были направлены на то, чтобы обеспечить приток свежей крови путем создания специальных училищ, академий и так называемых тевтонских орденов, которыми управлял партийный аппарат. Хоть в этом никто и не признавался, но представление к офицерскому званию проходило теперь через партийную и административную машину. Даже такая система могла стать эффективной, если бы людей представляли к званию не за преданность режиму в ущерб таким качествам, как здравомыслие, трудолюбие и храбрость. Умственные способности эти «селекционеры» в расчет не брали; на самом деле они их не признавали. Нацистская концепция преданности не допускала широкого спектра политических пристрастий и требовала придерживаться предписанной позиции в отношении всех исторических событий, претерпевшей множество изменений. Она требовала также принятия партийного мировоззрения и запрещала всякого рода критику партийных деятелей или партийных мероприятий.

Гитлеровская административная система обеспечила простор и положение огромному числу чиновников. Предметом гордости партийных функционеров являлось то, что они решали все дела без бюрократических проволочек. Многие состоящие в партии министры следовали этому правилу, что привнесло глоток свежего воздуха в систему управления. Но уже вскоре стало ясно, что нельзя отказываться от тщательной, методичной проработки некоторых вопросов официальными лицами и, следовательно, нельзя обойтись без самой бюрократии. Отсутствие таковой вело к опасным недоразумениям, когда чиновники, жаждущие новых постов, превышали свои полномочия и их приходилось выгораживать. Возникла ситуация, при которой каждый отдавал приказания и создавал собственный аппарат, не считаясь с тем, что вмешивается в чужие сферы деятельности. Хуже всего было с ключевыми постами, которые в течение многих лет занимали многочисленные старые гитлеровские товарищи по оружию – люди, которых уже нельзя было считать полностью нормальными. Не имеет смысла обсуждать, были ли их несостоятельность в управлении, коррупция и криминальные дела следствием умственной или духовной отсталости – один дефект сочетается с другим.

Внутренний упадок Германии скрывался от внешнего мира за великолепным фасадом, одним из примеров этому стали Олимпийские игры 1936 года. Еще один яркий эффект создавали блестяще организованные «партийные дни», удовлетворявшие потребности народа в мистических действах, парадных зрелищах и чувстве локтя. Участие в жизни государства включало напряженные дни расписанных по минутам собраний, на которых люди могли «посмотреть фюреру в глаза» и снова и снова слушать одни и те же тривиальные речи. Сверхмощный эффект от этих речей всегда оставлял в недоумении любого более-менее образованного человека. Это хорошо известный рекламный трюк – воздействовать на разум человека, повторяя одно и то же. Тем не менее, удивляло, как люди не уставали от этих однообразных пустых речей, в которых противников всегда оскорбляли, сторонников хвалили, и не было в них ничего, что помогло бы решению действительно острых политических проблем.

И все же следует признать: народ верил, что нацизм принесет им как материальные, так и социальные выгоды. Руководителей старой формации сместили со всех высоких постов. Этих людей вроде бы не преследовали, но попросили солидаризироваться с режимом, если они того пожелают, и слишком часто так и происходило. Это помогло им занять высокие посты. Тем не менее, лица, получившие свои должности таким образом, считали себя не представителями лишенного своих привилегий класса, а призванными народом лидерами, которых до того зажимали нечестивцы из левых партий.

Членам признанного высшего общества, имеющим понятие о чести и совести, уже не было места. Разрыв между новой жизненной философией и простым проявлением благородства и отваги, естественным для любого общества в любую эпоху, оказался непреодолимым. Систематическая жестокость по отношению к тем, кто беззащитен, или придерживается других взглядов, или принадлежит к расовым меньшинствам, была оскорблением для истинно нравственного характера.

Отношения Германии с другими государствами следует рассматривать в свете ее внутреннего основного закона, существовавшего при Гитлере. Гитлер считал правильным использовать во внешней политике и в Европе те же самые методы, которые он использовал в своей борьбе с внутренними врагами. Известно, что сначала он хотел избежать войны с Западом и, возможно, надеялся избежать любой войны. Но проводимая им экономическая политика загнала его в нее, и его самонадеянность основывалась на новом современном оснащении вермахта.

Методы, приведшие Гитлера к невероятному успеху во внутренней политике, естественно, не могли быть эффективными в политике внешней, что не подорвало его веру в себя и свою миссию, и этому потворствовал его довольно ограниченный министр иностранных дел Риббентроп. Гитлер поверил его неправильной оценке внутренних ресурсов, резервов и военного потенциала англосаксонских стран. А так как у Гитлера не было абсолютно никакого опыта, то он ошибочно принял спокойствие англосаксов, их готовность вести переговоры, их богатство и их демократию за признаки слабости. Он так и не сумел понять, в чем сила свободной демократии, и видел в странах, входящих в Британскую империю, подавленных вассалов, ждущих подходящего момента, чтобы скинуть ненавистное ярмо. Трудности с Ирландией, казалось, подтверждали это его представление, и он находил в них сходство с проблемами империи Габсбургов и ее малых народов. Предоставление независимости этой маленькой и экономически зависимой части британской семьи народов оказалось выше его понимания, как не смог он и оценить искусство и мудрость мягкого управления. Трагедия всех революций состоит в том, что их инициаторы, как правило, происходят из такой среды, в которой понятия не имеют об искусстве управления.

Личная враждебность Гитлера к России была достаточно искренней. В ее основе лежала в какой-то степени зависть к абсолютно иной политической системе, которая могла похвастаться большими достижениями во многих областях. Ему хотелось показать, в чем различие между националистическим фанатизмом и большевизмом. Между тем его агрессия против России воспламенила национальные чувства в этой стране, если их вообще там когда-нибудь недоставало.

В Германии много говорили о напряженности в отношениях между армией и партией; отношения эти были неустойчивыми. Неожиданное введение всеобщей воинской повинности обеспечило Гитлеру возможность расширить базу для комплектования офицерского состава, включив в нее все классы общества. Следовательно, офицерский корпус отражал взгляды всего народа, сначала только на уровне младших офицеров, а позднее и в Высшем командовании.

Когда Гитлер только был назначен на свой пост, старшие офицеры вооруженных сил, которые никогда не отбирались на демократической основе, резко отличались от остальных кадров. В созданной фон Сектом стотысячной армии старшие офицеры были либо выходцами из старых прусских кругов, либо впитавшими их традиции. Я уже говорил о несовместимости истинно прусских традиций с национал-социализмом. Пока высшие должности занимали офицеры, происходившие из семей землевладельцев, живших восточнее Эльбы, или из родственных им старинных военных фамилий, традиционная независимость, в которой они были воспитаны, не способствовала тому, чтобы они смирились с рабской покорностью, ставшей ныне настолько модной. Их мировоззрение было монархическим и христианско-протестантским.

Тем не менее, когда Гитлер пришел к власти, уже был ряд генералов, для которых скачок в этот новый мир не представлял особых трудностей. Они не были так тесно связаны своим происхождением с прусской идеей; у некоторых из них проявлялся тот же менталитет, что привел Людендорфа к сотрудничеству с Гитлером.

После вступления Гитлера в должность лидером оппозиционных генералов считался генерал барон фон Фрич. На его беду, он командовал сухопутными войсками в то время, когда первые принятые новым режимом меры в армии и среди населения показали, как пойдут дела дальше. Следовательно, все, кто надеялся, что подобные неблагоприятные изменения можно держать под контролем, связывали эти надежды с Фричем. Между тем уже наступила такая стадия, когда все, кто смиренно не подчинился, оказались не у власти. Государственная машина превратилась в инструмент подавления, и любого, кто ей противился, она уничтожала в социальном и экономическом смысле, а зачастую даже физически. Фон Фрич тяжело переживал происходящее. Его мать была из семьи Бодельшвинг, оттуда и его глубокие религиозные чувства. Больше всего его уважали старые офицеры. Но у него было так же мало шансов изменить судьбу Германии, как и у его преемников. Люди с таким характером оказывались и в армии, и в жизни на тернистом пути. С риском для жизни они держались за свою должность в надежде, что своим влиянием и личным примером помогут избежать дальнейшего ухудшения обстановки.

Генералов, стоявших в оппозиции к Гитлеру, упрекали за отсутствие инициативности, но это несправедливо. В военное время очень быстро продвинулись молодые офицеры, которые хотя и были воспитаны старым прусским офицерством, но оказались теснее связаны с новым режимом – то ли по причине личных амбиций, то ли просто из-за собственной слепоты, – чем армейские командиры. К генералам, подражавшим Людендорфу, добавились другие офицеры нового типа, в той или иной степени отождествлявшие себя с этим режимом. Гитлер обращался с генералами точно так же, как и с политиками. С инстинктивной хитростью он сначала не решился заменить самостоятельно мыслящих старых профессионалов более угодливыми и лично ему преданными людьми. Проще оказалось сделать это позднее, когда появилась возможность обвинить в ряде поражений старых армейских командиров, всегда неохотно подчинявшихся его воле. В военной истории есть масса примеров, когда способные командиры пострадали вследствие поражений, в которых не было их личной вины.

Естественно, что в поисках причин поражения эти генералы и офицеры Генерального штаба должны были бы возложить всю вину на Гитлера, потому что именно он назначал Верховное командование и постоянно вмешивался в детали. Искусство стратега дается от рождения, и то очень редко. Оно требует хорошего понимания рода человеческого и знания истории. Не стоит задаваться вопросом, обладали ли такими качествами Гитлер и его советники. Его личные советники в ОКБ не пользовались уважением в армейских кругах. Уважаемые начальники штаба сухопутных войск, прошедшие великолепную школу старого Генерального штаба, ушли в небытие. Первый стал жертвой заговора 20 июля; второй очутился в концентрационном лагере; третий, выбранный самим Гитлером, был с позором уволен из армии, а четвертый ушел со своего поста в силу обстоятельств.

Это не значит, что иной выбор армейских руководителей позволил бы выиграть войну. Многие сражения, конечно, закончились бы по-другому. Но наше военное поражение таилось в предшествовавшем ему поражении политическом, которое привело к созданию коалиции всех великих держав мира против гитлеровской Германии. Если бы даже произошло невозможное и Германия победила, все равно немыслимо, чтобы побежденные страны надолго подчинились такого рода системе. Конечный результат был бы таким же.

После Первой мировой войны некоторые безответственные политики и историки преуспели в искажении истинных причин нашего полного поражения. Люди цеплялись за иллюзию об армии, «непобедимой на поле боя», за басню о нечестивых социал-демократах, нанесших армии «удар ножом в спину», за чушь о полностью истощенном противнике, которого можно было одолеть в самом скором времени, «если бы только нам продержаться».

Что касается Второй мировой, то в исследовании исторических, политических и военных причин нашего в ней поражения остается самый трудный вопрос: почему большая часть германского народа отдала свое будущее в руки такого человека, как Гитлер? Как случилось, что человеку, который мало что мог дать, удалось добиться такого поклонения? Как он сумел избежать того, чтобы не оказаться скомпрометированным своими ближайшими соратниками еще до назначения рейхсканцлером? И если действенная оппозиция была невозможной, как многие немцы смогли просто закрыть глаза на все эти ужасные заблуждения и преступления?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.